Анютины Глазки никогда еще не спал на большой лежанке с ножками, и ему было чуточку страшновато: казалось, что можно выпасть из такой высокой постели, но и этот страх был ему почему-то приятен. Некоторое время он лежал тихо, а потом слез с лежанки, перешагнул через ноги отца и направился к двери, чтобы выглянуть наружу. На пороге, свернувшись в клубок, спала незнакомая женщина, так что он пошел в другую сторону, во внутреннюю комнату. Там он увидел множество прекрасных стеклянных кувшинов, разноцветных бутылочек и коробочек различной формы, множество керамических сосудов и плошек, и еще несколько машинок с ручками, которые можно было повернуть. Он повернул все ручки, до каких смог дотянуться, а потом снял с полки сперва один кувшинчик из цветного стекла, потом второй, пока вокруг него на полу не оказалось более чем достаточно разноцветной посуды. Тогда он начал расставлять их по росту. В некоторых что-то было, и оно гремело, если кувшин потрясти. Он потряс все кувшины по очереди. Потом открыл один, чтобы посмотреть, что там внутри, и увидел серый грубого помола порошок, который он принял за песок. В другом был тоже песок, только гораздо более мелкий и белый. В синем стеклянном кувшинчике была какая-то черная вода. В красном — коричневый мед; мед прилип к его пальцам, и он облизал их. Мед на вкус был почему-то горьковатый, точно сырые желуди, но мальчик был голоден и продолжал облизывать пальцы. Он как раз открывал следующий сосуд, когда заметил, что та женщина стоит в дверях и смотрит на него. Тогда он сразу прекратил свои исследования и застыл, окруженный разноцветными кувшинами и бутылочками. Черная вода, что была в одном из них, вытекла на пол и впиталась, потому что пол был земляной. Увидев это, он почувствовал, что ему нестерпимо хочется писать, но не решился даже сдвинуться с места.
— Так-так-так, — сказала Дьюи. — Значит, ты, Анютины Глазки, с утра пораньше за работу принялся! — Она вошла в аптеку, и мальчик сел на пол, съежившись, чтобы казаться незаметнее.
— Это вот что такое? — спросила Дьюи и подняла с пола красный кувшинчик. Потом посмотрела на малыша, взяла его ручонку и понюхала. — У, какая липкая! Ну, Анютины Глазки, теперь тебе запора не миновать, — заявила она ему. — Вот когда ты станешь Целителем, тогда, пожалуйста, приходи и пользуйся всеми этими вещами. А пока ты до врача еще не дорос, лучше ничего здесь не трогай. Давай-ка выйдем на улицу.
Мальчик громко расплакался в ответ. Он все-таки не выдержал и описался.
— О Источник Желтой Реки! — воскликнула Дьюи. — Давай-ка побыстрее выходи отсюда! — Но он ни за что не хотел вставать, так что ей пришлось подхватить его на руки и вытащить на крыльцо.
Проснувшийся Камедан вышел к ним. Мальчик стоял смирно, а Дьюи обмывала ему попку и ножки.
— С ним все в порядке? — спросил Камедан.
— Он весьма заинтересовался профессией врача, — сказала Дьюи. Мальчик захныкал — стал проситься к отцу на ручки. Дьюи подняла его и отдала Камедану; мальчик оказался между ними в лучах восходящего солнца, объединяя их, словно стержень. Он крепко обнимал отца за шею и ни за что не желал смотреть на Дьюи, потому что ему было стыдно.
— Послушай-ка, братец, — сказала Дьюи Камедану, — вместо того чтобы сегодня с утра отправляться в мастерские, пойди-ка лучше куда-нибудь вместе с малышом, поработайте вместе немножко, только в полдень постарайся увести его в тень и непременно позаботься, чтобы там, куда ты пойдешь, воды для питья было в достатке. Так ты сможешь сам убедиться, болен твой мальчик или здоров. По-моему, ему просто давно хотелось побыть с тобой, ведь матери-то дома нет. Ты можешь вернуться сюда к исходу дня с ним вместе, и тогда мы обсудим, нужны ли ему целительные песни или «вынесение приговора», а заодно поговорим и о других вещах. Поговорим, посмотрим. Хорошо?
Камедан поблагодарил ее и ушел, неся сынишку на плечах.
Прибравшись в аптеке, Дьюи отправилась домой, чтобы вымыться и позавтракать. А потом прямиком пошла к дому, где жил Камедан. Ей хотелось поговорить с родней Уэтт. По дороге ей встретился Сахелм, который сказал:
— Я ночью видел Уэтт.
— Ты ее видел? Где же?
— У дома.
— Так сейчас она дома?
— Этого я не знаю.
— Кто еще видел ее?
— Не знаю.
— Уэтт-видение, или же Уэтт во плоти?
— Не знаю.
— Кому ты об этом говорил еще?
— Никому, только тебе.
— Ты сумасшедший, Сахелм, — заявила Целительница. — Что же ты тут ночью делал? Луной любовался?
— Я видел Уэтт, — снова сказал Сахелм, но Целительница только рассердилась и отрезала:
— Все видели Уэтт! И все в разных местах! Если она здесь, то должна быть у себя в доме, а не около него. А остальное — просто бред сумасшедших. Я иду сейчас в дом ее матери, чтобы поговорить с женщинами. Пойдем со мной вместе, если хочешь.
Сахелм ничего не ответил, и Дьюи продолжила свой путь по огородам. Он смотрел, как она пробирается сквозь заросли олеандра к дому Шамши. Кто-то на верхнем балконе дома вытряхивал одеяла и развешивал их на перилах для проветривания. День уже наливался жарой. На огородах повсюду виднелись желтые цветы кабачков и помидоров, а цветы баклажанов были просто прекрасны. Сахелм со вчерашнего дня, когда его угостили листьями салата с лимоном, ничего больше не ел, и голова у него слегка кружилась. Вдруг он почувствовал, что находится одновременно как бы в двух различных местах: один «он» стоял среди цветущих кабачков, а другой — находился на склоне неведомого холма и беседовал с какой-то женщиной, одетой в белое. И женщина эта сказала ему:
— Я Уэтт.
— Нет, ты не Уэтт.
— А кто же я тогда?
— Этого я не знаю.
Женщина засмеялась, закружилась, закрутилась волчком. И голова у Сахелма тоже пошла кругом. А потом он снова весь очутился в одном месте — почему-то стоял на четвереньках между кустами помидоров. Какая-то женщина стояла с ним рядом и что-то ему говорила. Он сказал:
— Так, значит, ты Уэтт!
— Ты это о чем? — спросила его женщина. — Ты идти-то можешь? Давай-ка уходи поскорей с солнца. Может, ты слишком долго постился? — Она помогла ему подняться, а потом, поддерживая за плечи, отвела в тень, под навес, где были сложены сетки для сушки трав и фруктов — здесь начинались виноградники Педодукса. Она легонько подтолкнула его, чтобы он сел. — Ну что, не лучше тебе? — спросила она. — Я помидоры собирать пошла, вижу, ты там с кем-то разговариваешь; а потом ты упал. С кем это ты там разговаривал, а?
— А ты кого-нибудь видела? — спросил он.
— Не знаю. Кусты такие густые, что мне плохо видно было. Вроде бы там какая-то женщина была.
— А в чем она была, просто в белом платье или из некрашеного полотна?
— Не знаю. Я здешних людей вообще плохо знаю, — сказала женщина. Она была стройная, сильная, молодая, с очень длинными волосами, заплетенными в косы, и в свободной белой рубахе, перепоясанной тканым разноцветным поясом; в руках у нее была корзинка.
— Да, я постился, — сказал Сахелм, — чтобы войти в транс. Наверно, мне надо теперь пойти домой и отдохнуть немного.
— Сперва съешь что-нибудь, — сказала ему молодая женщина. Она отошла в сторонку и сорвала несколько слив и желтых грушевидных помидоров. Она принесла все это Сахелму и проследила, чтобы он поел. Ел он очень медленно.
— Ух, какие сочные, — сказал он.
— Ты очень ослаб, — сказала она. — Тебе нужно поесть как следует, так что съешь все — это плоды твоих садов, поданные тебе чужестранкой. — Когда Сахелм покончил с едой, женщина спросила:
— А в каком доме ты живешь?
— В доме Меж Садов, — ответил он. — А ты живешь в доме Шамши, вон там. Вместе с Камеданом.
— Больше нет, — сказала она. — Ну а теперь давай-ка вставай. Покаже мне, где стоит твой дом, что расположен между садами, и я тебя туда провожу. — Она проводила его к дому, поднялась по лестнице на второй этаж, вошла в ту комнату, где он жил, расстелила ему постель и велела:
— А теперь ложись. — И как только он повернулся, чтобы лечь, она тут же ушла.
Выйдя из дома, женщина увидела какого-то мужчину, который спускался в Телину между Холмами Телори по тропинке вдоль ручья, и шел он с охотничьей стороны, неся на плече убитого оленя. Она поздоровалась с ним.
— Хейя, гость, идущий из Правой Руки, к тебе мое слово и моя благодарность! Здравствуй же, Охотник из Телины!
— Здравствуй, Танцовщица из Ваквахи! — откликнулся он.
Она некоторое время шла с ним рядом.
— Очень красивый он, этот олень из Дома Синей Глины, что отдал себя тебе. Ты своими песнями, должно быть, хорошо убеждать умеешь. Расскажи-ка мне, как у тебя охота прошла.
Модона рассмеялся:
— Я вижу, ты понимаешь, что в охоте главное — рассказать о ней. Ну так вот, поднялся я на Ключ-Гору засветло и заночевал в одной охотничьей хижине, которую хорошо знаю, очень укромное местечко. На следующий день я выследил оленей. Я приметил, какая оле-ниха ходит с двумя самцами, какая — с одним, а какая — с самцом и годовалым теленком. Я видел, где они встречаются и собираются и как ведут себя олени-самцы, когда остаются одни. Я выбрал вот этого остророгого олешка и решил ему спеть и уже начал петь про себя, но в сумерках он сам явился ко мне и умер от моей стрелы. Я спал рядом со смертью, и в утренних сумерках ко мне подошел койот, который тоже пел. Теперь я несу этого мертвого оленя в хейимас; им там нужны оленьи копыта для Танца Воды; а шкура пойдет Дубильщикам, а мясо — старым женщинам из моего дома, чтобы они его навялили впрок; а рога… Может, тебе нужны эти рога для твоего танца?
— Нет, рога мне не нужны. Отдай их своей жене!
— Такого существа на белом свете нет, — заявил Модона.
Запах крови, мяса и шерсти убитого животного был острым и сладким. Голова оленя покачивалась совсем близко от плеча танцовщицы, в такт шагам Модоны, Семена травы и засохшие стебельки прилипли к открытому оленьему глазу. Заметив это, танцовщица мигнула и протерла свои глаза. Потом сказала:
— Откуда ты узнал, что я из Ваквахи?
— Я уже видел, как ты танцуешь.
— Но только не в Телине!
— Может, и не здесь.
— Может, в Чукулмасе?
— Может быть.
Она засмеялась и сказала:
— А может быть, в Кастохе? А может быть, в Ваквахе? А может быть, в Абабабадабане? Ну, так или иначе, а сегодня вечером ты сможешь увидеть, как я буду танцевать в Телине. Какие все-таки странные мужчины у вас здесь!
— Что же они такого сделали, что заставили тебя так думать про них?
— Один из них видит, что я танцую, когда я вовсе не танцую, другой не видит, что я танцую, когда я исполняю танец.
— Что же это за мужчина такой? Камедан?
— Нет, — ответила она. — Камедан живет вон там, — и она показала на дом Шамши, — хотя тот странный мужчина утверждает, что это я живу там. А сам он живет вон там, — и она показала вдоль руки города в сторону дома Меж Садов, — и у него бывают странные видения среди помидорных кустов.
Модона промолчал. Он все продолжал искоса посматривать на нее поверх мертвого оленя, стараясь не поворачивать при этом головы в ее сторону. Они подошли к огородам, и Изитут остановилась со словами:
— Я пришла сюда, чтобы нарвать помидоров для нашей труппы.
— Если твоим актерам еще и мясо понадобится, то пожалуйста, вот оно. Вы здесь, наверно, несколько дней пробудете? Тушу сперва ведь непременно нужно подвесить.
— Но ведь это мясо нужно старым женщинам из твоего дома, они собирались вялить его.
— Я дам им, сколько нужно.
— Вот настоящий охотник! Всегда все раздает! — сказала танцовщица, смеясь и показывая свои зубки. — Мы пробудем здесь по крайней мере четыре или пять дней.
— Если вам нужно мясо на все это время, я могу подстрелить еще олененка на жарево. Сколько вас всего?
— Девять и еще я, — сказала Изитут. — Этого оленя вполне достаточно; мы и так будем переполнены мясом и преисполнены благодарности. Скажи, что нам сыграть на пиру, который ты для нас устроил?
— Сыграйте «Тоббе», если можно, — сказал Модона.
— Мы сыграем «Тоббе» на четвертый день. Она рвала помидоры, желтые грушевидные и маленькие красные, и складывала в корзинку. День был жаркий и солнечный, наполненный разнообразными ароматами, цикады пронзительно орали вокруг, не умолкая ни на минуту. Мухи слетались на кровь, застывшую на шкуре мертвого оленя.
— Тот человек, которого ты встретила здесь, — сказал Модона, — тот мечтатель, которому все что-то мерещится, пришел сюда из Кастохи. Он все время немножко притворяется сумасшедшим. Но на самом деле он не входит в Четыре Дома, а всего лишь бродит возле них, смотрит и что-то бормочет, кого-то обвиняет, что-то свое придумывает.
— Лунатик какой-то, — сказала Изитут.
— А из какого ты Дома, женщина из Ваквахи?
— Из Дома Луны, мужчина из Телины.
— А я из того же Дома, что и этот олень, — сказал Модона, приподнимая голову животного так, чтобы казалось, что он смотрит перед собой. Язык оленя распух и торчал из почернелых губ. Танцовщица отшатнулась и двинулась прочь, срывая помидоры с высоких, остро пахнущих кустов.
— А что вы будете играть сегодня вечером? — спросил охотник.
Изитут ответила ему из-за кустов:
— Я это узнаю, когда вернусь к своим и принесу им помидоры. — И она двинулась дальше, продолжая рвать плоды.
Модона пошел на площадь для танцев. Возле своей хейимас он остановился, положил мертвого оленя на землю и отрезал своим большим охотничьим ножом все четыре копыта. Потом обчистил их, вытер об траву, связал веревкой и привязал к бамбуковой палке, а палку воткнул в землю возле юго-западного угла хейимас, чтобы копыта просохли на солнце. Потом спустился в хейимас — умыться и поговорить. Но когда он снова поднялся по лестнице на крышу, вылез наружу и спустился с западной стороны, то туши оленя не обнаружил. Он изумленно огляделся, но ее там не было.
Он обошел всю хейимас кругом, потом всю площадь для танцев, торопливо и жадно ища глазами хотя бы следы. Несколько человек подошли к нему и поздоровались. и он спросил:
— Тут у меня мертвый олень лежал, да вот только куда-то подевался. Вы не знаете куда? Они засмеялись.
— Учтите, тут двуногий койот бродит, — сказал тогда Модона. — А если увидите остророгого оленя, что сам ходит без копыт, дайте мне знать! — И бегом бросился мимо Стержня на городскую площадь. Труппа актеров из Ваквахи в полном составе сидела кружком в тени галереи и угощалась хлебом, овечьим сыром и желтыми и красными помидорами, запивая все это сухим бетеббес. Изитут тоже была с ними, ела и пила. Она сказала:
— А, вот и ты, мужчина из Дома Синей Глины! Здравствуй! А где же твой братец?
— Вот это и мне бы знать хотелось, — промолвил он. И осмотрел палатки и галерею. За галереей в воздухе висела целая туча мух, и Модона глянул, что там, но это оказались всего лишь останки мертвой собаки, над которыми мухи и устроили свое пиршество. Никакого оленя видно не было. Модона снова подошел к актерам и сказал им:
— Хорошо, что вы и к нам заглянули, жители Долины! Я рад вашему приходу! Не видел ли кто из вас случайно мертвого оленя? Он тут мимо не проходил? — Модона старался говорить как ни в чем не бывало, однако выглядел рассерженным, да и руки выдавали его гнев. Актеры смеяться не стали. Один из мужчин вежливо ответил:
— Нет, мы ничего такого не видели.
— Это был мой вам подарок. Если увидите этого оленя, забирайте его себе, он ваш, — сказал охотник. И посмотрел на Изитут. Она спокойно ела и даже не взглянула на него. Он повернулся и пошел назад, на площадь для танцев.
На сей раз он заметил на земле кое-какие следы у юго-западной стены хейимас Синей Глины. Он очень внимательно все осмотрел и увидел, что чуть дальше примята и поломана сухая трава, а след тянется прочь от хейимас. Он пошел по следу и на самом берегу Реки, точнее, под берегом, увидел что-то белое. Модона подошел ближе, глядя в оба. Белое существо шевельнулось. Потом встало во весь рост и повернулось к охотнику лицом. У его ног лежал мертвый олень, которого оно ело. Потом существо показало зубы и громко закричало.
И тут Модона увидел женщину в белых одеждах. Но потом в голове у него что-то перевернулось, и перед ним оказалась большая белая собака.
Он наклонился, подобрал с земли несколько камней и что было силы стал швырять ими в собаку, крича:
— Уходи! Оставь оленя в покое!
Когда камень угодил собаке в голову, она пронзительно взвизгнула и побежала прочь, бросив оленя. Бежала она вдоль ручья, к домам.
Мать этой собаки была хечи, а отец — дуй, так что собака выросла необыкновенно крупной и сильной, мех у нее был густой и белый, без единого пятнышка, а глаза — синими. Она с детства очень привязалась к Уэтт, когда-то они играли и повсюду ходили вместе, и когда Уэтт уходила куда-нибудь из города, то всегда брала собаку с собой. Она звала ее Лунной Собакой. Выйдя замуж за Камедана, Уэтт уже гораздо реже звала собаку на прогулку или просила что-нибудь посторожить, а остальных людей собака за хозяев не признавала и ни за что не желала ни с кем дружить, даже в собачьей стае держалась особняком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Так-так-так, — сказала Дьюи. — Значит, ты, Анютины Глазки, с утра пораньше за работу принялся! — Она вошла в аптеку, и мальчик сел на пол, съежившись, чтобы казаться незаметнее.
— Это вот что такое? — спросила Дьюи и подняла с пола красный кувшинчик. Потом посмотрела на малыша, взяла его ручонку и понюхала. — У, какая липкая! Ну, Анютины Глазки, теперь тебе запора не миновать, — заявила она ему. — Вот когда ты станешь Целителем, тогда, пожалуйста, приходи и пользуйся всеми этими вещами. А пока ты до врача еще не дорос, лучше ничего здесь не трогай. Давай-ка выйдем на улицу.
Мальчик громко расплакался в ответ. Он все-таки не выдержал и описался.
— О Источник Желтой Реки! — воскликнула Дьюи. — Давай-ка побыстрее выходи отсюда! — Но он ни за что не хотел вставать, так что ей пришлось подхватить его на руки и вытащить на крыльцо.
Проснувшийся Камедан вышел к ним. Мальчик стоял смирно, а Дьюи обмывала ему попку и ножки.
— С ним все в порядке? — спросил Камедан.
— Он весьма заинтересовался профессией врача, — сказала Дьюи. Мальчик захныкал — стал проситься к отцу на ручки. Дьюи подняла его и отдала Камедану; мальчик оказался между ними в лучах восходящего солнца, объединяя их, словно стержень. Он крепко обнимал отца за шею и ни за что не желал смотреть на Дьюи, потому что ему было стыдно.
— Послушай-ка, братец, — сказала Дьюи Камедану, — вместо того чтобы сегодня с утра отправляться в мастерские, пойди-ка лучше куда-нибудь вместе с малышом, поработайте вместе немножко, только в полдень постарайся увести его в тень и непременно позаботься, чтобы там, куда ты пойдешь, воды для питья было в достатке. Так ты сможешь сам убедиться, болен твой мальчик или здоров. По-моему, ему просто давно хотелось побыть с тобой, ведь матери-то дома нет. Ты можешь вернуться сюда к исходу дня с ним вместе, и тогда мы обсудим, нужны ли ему целительные песни или «вынесение приговора», а заодно поговорим и о других вещах. Поговорим, посмотрим. Хорошо?
Камедан поблагодарил ее и ушел, неся сынишку на плечах.
Прибравшись в аптеке, Дьюи отправилась домой, чтобы вымыться и позавтракать. А потом прямиком пошла к дому, где жил Камедан. Ей хотелось поговорить с родней Уэтт. По дороге ей встретился Сахелм, который сказал:
— Я ночью видел Уэтт.
— Ты ее видел? Где же?
— У дома.
— Так сейчас она дома?
— Этого я не знаю.
— Кто еще видел ее?
— Не знаю.
— Уэтт-видение, или же Уэтт во плоти?
— Не знаю.
— Кому ты об этом говорил еще?
— Никому, только тебе.
— Ты сумасшедший, Сахелм, — заявила Целительница. — Что же ты тут ночью делал? Луной любовался?
— Я видел Уэтт, — снова сказал Сахелм, но Целительница только рассердилась и отрезала:
— Все видели Уэтт! И все в разных местах! Если она здесь, то должна быть у себя в доме, а не около него. А остальное — просто бред сумасшедших. Я иду сейчас в дом ее матери, чтобы поговорить с женщинами. Пойдем со мной вместе, если хочешь.
Сахелм ничего не ответил, и Дьюи продолжила свой путь по огородам. Он смотрел, как она пробирается сквозь заросли олеандра к дому Шамши. Кто-то на верхнем балконе дома вытряхивал одеяла и развешивал их на перилах для проветривания. День уже наливался жарой. На огородах повсюду виднелись желтые цветы кабачков и помидоров, а цветы баклажанов были просто прекрасны. Сахелм со вчерашнего дня, когда его угостили листьями салата с лимоном, ничего больше не ел, и голова у него слегка кружилась. Вдруг он почувствовал, что находится одновременно как бы в двух различных местах: один «он» стоял среди цветущих кабачков, а другой — находился на склоне неведомого холма и беседовал с какой-то женщиной, одетой в белое. И женщина эта сказала ему:
— Я Уэтт.
— Нет, ты не Уэтт.
— А кто же я тогда?
— Этого я не знаю.
Женщина засмеялась, закружилась, закрутилась волчком. И голова у Сахелма тоже пошла кругом. А потом он снова весь очутился в одном месте — почему-то стоял на четвереньках между кустами помидоров. Какая-то женщина стояла с ним рядом и что-то ему говорила. Он сказал:
— Так, значит, ты Уэтт!
— Ты это о чем? — спросила его женщина. — Ты идти-то можешь? Давай-ка уходи поскорей с солнца. Может, ты слишком долго постился? — Она помогла ему подняться, а потом, поддерживая за плечи, отвела в тень, под навес, где были сложены сетки для сушки трав и фруктов — здесь начинались виноградники Педодукса. Она легонько подтолкнула его, чтобы он сел. — Ну что, не лучше тебе? — спросила она. — Я помидоры собирать пошла, вижу, ты там с кем-то разговариваешь; а потом ты упал. С кем это ты там разговаривал, а?
— А ты кого-нибудь видела? — спросил он.
— Не знаю. Кусты такие густые, что мне плохо видно было. Вроде бы там какая-то женщина была.
— А в чем она была, просто в белом платье или из некрашеного полотна?
— Не знаю. Я здешних людей вообще плохо знаю, — сказала женщина. Она была стройная, сильная, молодая, с очень длинными волосами, заплетенными в косы, и в свободной белой рубахе, перепоясанной тканым разноцветным поясом; в руках у нее была корзинка.
— Да, я постился, — сказал Сахелм, — чтобы войти в транс. Наверно, мне надо теперь пойти домой и отдохнуть немного.
— Сперва съешь что-нибудь, — сказала ему молодая женщина. Она отошла в сторонку и сорвала несколько слив и желтых грушевидных помидоров. Она принесла все это Сахелму и проследила, чтобы он поел. Ел он очень медленно.
— Ух, какие сочные, — сказал он.
— Ты очень ослаб, — сказала она. — Тебе нужно поесть как следует, так что съешь все — это плоды твоих садов, поданные тебе чужестранкой. — Когда Сахелм покончил с едой, женщина спросила:
— А в каком доме ты живешь?
— В доме Меж Садов, — ответил он. — А ты живешь в доме Шамши, вон там. Вместе с Камеданом.
— Больше нет, — сказала она. — Ну а теперь давай-ка вставай. Покаже мне, где стоит твой дом, что расположен между садами, и я тебя туда провожу. — Она проводила его к дому, поднялась по лестнице на второй этаж, вошла в ту комнату, где он жил, расстелила ему постель и велела:
— А теперь ложись. — И как только он повернулся, чтобы лечь, она тут же ушла.
Выйдя из дома, женщина увидела какого-то мужчину, который спускался в Телину между Холмами Телори по тропинке вдоль ручья, и шел он с охотничьей стороны, неся на плече убитого оленя. Она поздоровалась с ним.
— Хейя, гость, идущий из Правой Руки, к тебе мое слово и моя благодарность! Здравствуй же, Охотник из Телины!
— Здравствуй, Танцовщица из Ваквахи! — откликнулся он.
Она некоторое время шла с ним рядом.
— Очень красивый он, этот олень из Дома Синей Глины, что отдал себя тебе. Ты своими песнями, должно быть, хорошо убеждать умеешь. Расскажи-ка мне, как у тебя охота прошла.
Модона рассмеялся:
— Я вижу, ты понимаешь, что в охоте главное — рассказать о ней. Ну так вот, поднялся я на Ключ-Гору засветло и заночевал в одной охотничьей хижине, которую хорошо знаю, очень укромное местечко. На следующий день я выследил оленей. Я приметил, какая оле-ниха ходит с двумя самцами, какая — с одним, а какая — с самцом и годовалым теленком. Я видел, где они встречаются и собираются и как ведут себя олени-самцы, когда остаются одни. Я выбрал вот этого остророгого олешка и решил ему спеть и уже начал петь про себя, но в сумерках он сам явился ко мне и умер от моей стрелы. Я спал рядом со смертью, и в утренних сумерках ко мне подошел койот, который тоже пел. Теперь я несу этого мертвого оленя в хейимас; им там нужны оленьи копыта для Танца Воды; а шкура пойдет Дубильщикам, а мясо — старым женщинам из моего дома, чтобы они его навялили впрок; а рога… Может, тебе нужны эти рога для твоего танца?
— Нет, рога мне не нужны. Отдай их своей жене!
— Такого существа на белом свете нет, — заявил Модона.
Запах крови, мяса и шерсти убитого животного был острым и сладким. Голова оленя покачивалась совсем близко от плеча танцовщицы, в такт шагам Модоны, Семена травы и засохшие стебельки прилипли к открытому оленьему глазу. Заметив это, танцовщица мигнула и протерла свои глаза. Потом сказала:
— Откуда ты узнал, что я из Ваквахи?
— Я уже видел, как ты танцуешь.
— Но только не в Телине!
— Может, и не здесь.
— Может, в Чукулмасе?
— Может быть.
Она засмеялась и сказала:
— А может быть, в Кастохе? А может быть, в Ваквахе? А может быть, в Абабабадабане? Ну, так или иначе, а сегодня вечером ты сможешь увидеть, как я буду танцевать в Телине. Какие все-таки странные мужчины у вас здесь!
— Что же они такого сделали, что заставили тебя так думать про них?
— Один из них видит, что я танцую, когда я вовсе не танцую, другой не видит, что я танцую, когда я исполняю танец.
— Что же это за мужчина такой? Камедан?
— Нет, — ответила она. — Камедан живет вон там, — и она показала на дом Шамши, — хотя тот странный мужчина утверждает, что это я живу там. А сам он живет вон там, — и она показала вдоль руки города в сторону дома Меж Садов, — и у него бывают странные видения среди помидорных кустов.
Модона промолчал. Он все продолжал искоса посматривать на нее поверх мертвого оленя, стараясь не поворачивать при этом головы в ее сторону. Они подошли к огородам, и Изитут остановилась со словами:
— Я пришла сюда, чтобы нарвать помидоров для нашей труппы.
— Если твоим актерам еще и мясо понадобится, то пожалуйста, вот оно. Вы здесь, наверно, несколько дней пробудете? Тушу сперва ведь непременно нужно подвесить.
— Но ведь это мясо нужно старым женщинам из твоего дома, они собирались вялить его.
— Я дам им, сколько нужно.
— Вот настоящий охотник! Всегда все раздает! — сказала танцовщица, смеясь и показывая свои зубки. — Мы пробудем здесь по крайней мере четыре или пять дней.
— Если вам нужно мясо на все это время, я могу подстрелить еще олененка на жарево. Сколько вас всего?
— Девять и еще я, — сказала Изитут. — Этого оленя вполне достаточно; мы и так будем переполнены мясом и преисполнены благодарности. Скажи, что нам сыграть на пиру, который ты для нас устроил?
— Сыграйте «Тоббе», если можно, — сказал Модона.
— Мы сыграем «Тоббе» на четвертый день. Она рвала помидоры, желтые грушевидные и маленькие красные, и складывала в корзинку. День был жаркий и солнечный, наполненный разнообразными ароматами, цикады пронзительно орали вокруг, не умолкая ни на минуту. Мухи слетались на кровь, застывшую на шкуре мертвого оленя.
— Тот человек, которого ты встретила здесь, — сказал Модона, — тот мечтатель, которому все что-то мерещится, пришел сюда из Кастохи. Он все время немножко притворяется сумасшедшим. Но на самом деле он не входит в Четыре Дома, а всего лишь бродит возле них, смотрит и что-то бормочет, кого-то обвиняет, что-то свое придумывает.
— Лунатик какой-то, — сказала Изитут.
— А из какого ты Дома, женщина из Ваквахи?
— Из Дома Луны, мужчина из Телины.
— А я из того же Дома, что и этот олень, — сказал Модона, приподнимая голову животного так, чтобы казалось, что он смотрит перед собой. Язык оленя распух и торчал из почернелых губ. Танцовщица отшатнулась и двинулась прочь, срывая помидоры с высоких, остро пахнущих кустов.
— А что вы будете играть сегодня вечером? — спросил охотник.
Изитут ответила ему из-за кустов:
— Я это узнаю, когда вернусь к своим и принесу им помидоры. — И она двинулась дальше, продолжая рвать плоды.
Модона пошел на площадь для танцев. Возле своей хейимас он остановился, положил мертвого оленя на землю и отрезал своим большим охотничьим ножом все четыре копыта. Потом обчистил их, вытер об траву, связал веревкой и привязал к бамбуковой палке, а палку воткнул в землю возле юго-западного угла хейимас, чтобы копыта просохли на солнце. Потом спустился в хейимас — умыться и поговорить. Но когда он снова поднялся по лестнице на крышу, вылез наружу и спустился с западной стороны, то туши оленя не обнаружил. Он изумленно огляделся, но ее там не было.
Он обошел всю хейимас кругом, потом всю площадь для танцев, торопливо и жадно ища глазами хотя бы следы. Несколько человек подошли к нему и поздоровались. и он спросил:
— Тут у меня мертвый олень лежал, да вот только куда-то подевался. Вы не знаете куда? Они засмеялись.
— Учтите, тут двуногий койот бродит, — сказал тогда Модона. — А если увидите остророгого оленя, что сам ходит без копыт, дайте мне знать! — И бегом бросился мимо Стержня на городскую площадь. Труппа актеров из Ваквахи в полном составе сидела кружком в тени галереи и угощалась хлебом, овечьим сыром и желтыми и красными помидорами, запивая все это сухим бетеббес. Изитут тоже была с ними, ела и пила. Она сказала:
— А, вот и ты, мужчина из Дома Синей Глины! Здравствуй! А где же твой братец?
— Вот это и мне бы знать хотелось, — промолвил он. И осмотрел палатки и галерею. За галереей в воздухе висела целая туча мух, и Модона глянул, что там, но это оказались всего лишь останки мертвой собаки, над которыми мухи и устроили свое пиршество. Никакого оленя видно не было. Модона снова подошел к актерам и сказал им:
— Хорошо, что вы и к нам заглянули, жители Долины! Я рад вашему приходу! Не видел ли кто из вас случайно мертвого оленя? Он тут мимо не проходил? — Модона старался говорить как ни в чем не бывало, однако выглядел рассерженным, да и руки выдавали его гнев. Актеры смеяться не стали. Один из мужчин вежливо ответил:
— Нет, мы ничего такого не видели.
— Это был мой вам подарок. Если увидите этого оленя, забирайте его себе, он ваш, — сказал охотник. И посмотрел на Изитут. Она спокойно ела и даже не взглянула на него. Он повернулся и пошел назад, на площадь для танцев.
На сей раз он заметил на земле кое-какие следы у юго-западной стены хейимас Синей Глины. Он очень внимательно все осмотрел и увидел, что чуть дальше примята и поломана сухая трава, а след тянется прочь от хейимас. Он пошел по следу и на самом берегу Реки, точнее, под берегом, увидел что-то белое. Модона подошел ближе, глядя в оба. Белое существо шевельнулось. Потом встало во весь рост и повернулось к охотнику лицом. У его ног лежал мертвый олень, которого оно ело. Потом существо показало зубы и громко закричало.
И тут Модона увидел женщину в белых одеждах. Но потом в голове у него что-то перевернулось, и перед ним оказалась большая белая собака.
Он наклонился, подобрал с земли несколько камней и что было силы стал швырять ими в собаку, крича:
— Уходи! Оставь оленя в покое!
Когда камень угодил собаке в голову, она пронзительно взвизгнула и побежала прочь, бросив оленя. Бежала она вдоль ручья, к домам.
Мать этой собаки была хечи, а отец — дуй, так что собака выросла необыкновенно крупной и сильной, мех у нее был густой и белый, без единого пятнышка, а глаза — синими. Она с детства очень привязалась к Уэтт, когда-то они играли и повсюду ходили вместе, и когда Уэтт уходила куда-нибудь из города, то всегда брала собаку с собой. Она звала ее Лунной Собакой. Выйдя замуж за Камедана, Уэтт уже гораздо реже звала собаку на прогулку или просила что-нибудь посторожить, а остальных людей собака за хозяев не признавала и ни за что не желала ни с кем дружить, даже в собачьей стае держалась особняком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73