Когда они сделали это, то заперли свою энергию в круге и постепенно начали утрачивать душу.
После Рембоньона огромная процессия из животных, людей и повозок потянулась через высокие, пустынные холмы на северо-восток от Кулкун Эраиан. Вулканы курились вокруг нас. Стало холодно, ветер, дувший нам навстречу, принес черные тучи, стремительно мчавшиеся по небу. Пошел снег, и под падающими белыми хлопьями снега мы пересекли залитую черной растрескавшейся лавой равнину перед самой Столицей Кондора. Я еще никогда прежде не ходила по земле, усыпанной снегом.
Столица, Саи, была обнесена стенами с огромными красивыми воротами, охраняемыми стражей; за городскую стену были вынесены различные амбары, конюшни, хлевы, некоторые торговые лавки и длинные жилые бараки, а за воротами, внутри, улицы были прямыми и широкими, как те, что я видела в Южном Городе, только еще шире и длиннее. Та улица, что вела от ворот прямо в центр города, упиралась в громадное здание, где окна так и громоздились одно над другим. И все служебные постройки, и жилые дома были здесь выше, прочнее и красивее, чем в Южном Городе. К Дому Тертеров в Саи примыкал собственный огромный сад, обнесенный стеной из полированного черного камня; крыша дома была из резного кедра, как и балконы и галереи; количество комнат в нем казалось бесконечным; комнаты, большие и маленькие, отгороженные ширмами уголки, укромные уютные альковы и бесчисленные повороты коридоров — все было без окон и тем не менее залито светом; в доме было тепло, как в шелковистом гнезде древесной крысы, что находится в самой сердцевине ее многоходовой высокой норы. В глубине дома располагались комнаты, предназначенные для женщин (женская половина). Туда отец сразу же меня и отвел. Когда он повернулся, чтобы уйти, я схватила его за руку и сказала:
— Я не желаю здесь оставаться. Пожалуйста! Он ничуть не рассердился и пояснил:
— Ты теперь живешь здесь, Айяту. Это твой дом.
— Ты мой отец, — возразила я, — но это не мой дом.
— Это дом моего отца, — сказал он, — а потому он и мой, и твой тоже. Когда ты отдохнешь, я отведу тебя к деду. Ты должна постараться и выглядеть очень хорошо. Не вздумай плакать и попробуй все-таки отдохнуть как следует. Прими ванну, полежи, переоденься, познакомься с другими девушками. Они о тебе позаботятся. А я приду за тобой утром.
И он пошел прочь, а люди расступались перед ним и шлепали себя руками по лбу. Я так и осталась стоять, вся в слезах, среди толпы женщин.
Женщины этого дома, дочери Кондора и онтик, были столь же различны, как овцы и козы. Ни одна из дочерей Кондора со мной не заговорила в ту, первую ночь. Они предоставили меня заботам онтик. Я была этому даже рада, поскольку онтик вроде бы были немного похожи на женщин из Долины, только здешние онтик еще больше боялись меня, чем даже в Южном Городе. Я слышала, что сами они говорят обо мне, но, когда я заговорила с ними на их языке, они молча уставились на меня и не отвечали, пока я не почувствовала себя говорящим скворцом. Они ни за что не хотели оставить меня одну, но и подойти ко мне ближе тоже ни за что не хотели. Наконец вошла какая-то девушка, с виду примерно моих лет или чуть младше, которая быстро и смело заговорила со мной. Она вполне понимала то, что пыталась сказать я. Звали ее Эзирью. Она сперва отвела меня в ванную комнату, потому что после долгого путешествия и всех мытарств я была ужасно грязная, а потом выбрала для меня маленькую комнатку, где приготовила постель и после легла сама в той же комнате. Иногда она говорила чересчур быстро, и я не успевала разобрать слов, однако поняла все же, что она хочет подружиться со мной и будет мне верной подругой; с ней было так просто и так легко — в точности как с моей гнедой кобылкой.
После того как Эзирью расчесала мне волосы, я предложила:
— А теперь давай я расчешу твои.
Она засмеялась и сказала:
— Нет, нет, нет, дочь Кондора!
Без Эзирью я бы никогда не смогла жить в Доме Тертеров. Я делала то, что она мне советовала, и не делала того, против чего она меня предостерегала, и все получалось так как надо. Она была моей рабыней, которой я повиновалась!
Было уже позднее утро, когда за мной пришел отец в восхитительных одеждах из шерсти с черно-красным орнаментом. Я подошла к нему, и он меня обнял, но тут же прокричал куда-то мимо моего уха:
— Почему Тертер Айяту Белела не подали соответствующих одежд?
Сразу началась бесконечная суета, беготня, и онтик, и дочери Кондора, униженно шлепая себя по лбу, мигом одели меня во что-то вроде легкой пышной юбки и лифа и накинули на голову прозрачный шарф. Эзирью уже с утра причесала меня, уложив мне волосы по моде Дайяо, так что в этом отношении все было в порядке. Отец что-то еще сказал женщинам, отчего те съежились и стали прятать глаза, а потом взял меня за руку и мы поспешили куда-то по анфиладе комнат и бесконечных коридоров. Шарф тут же слетел у меня с головы, и отец вернулся, подобрал его и сам надел мне его так, чтобы он прикрывал лицо. Сквозь него было видно достаточно хорошо, но, видимо из упрямства, я не желала в него кутаться и тут же сняла.
— Надень! — негромко, но твердо сказал отец. Он не приказывал мне, и в голосе его не звенел металл, однако отчетливо слышался какой-то нервный гнев: он волновался. — И больше не снимай! Прикрой лицо! Когда предстанешь перед моим отцом, поздоровайся с ним вот так, — он показал, как я должна шлепнуть себя по лбу, и заставил повторить этот жест.
Я все сделала, как он сказал. Меня мучил этот его страх.
Тертер Гебе был старый, но еще красивый и очень худой человек; держался он с огромным достоинством. В его присутствии мне было легко стать почтительной и оказать ему все необходимые почести и знаки уважения; он был похож на управляющего церемонией во время большой ваквы у нас в Долине, который сознает и собственное могущество, и значительность самого действа. Однако управляющий церемонией отдает свою силу другим, отказывается от своего могущества после окончания обряда, а Тертер Гебе всегда сохранял свою силу и свое могущество для себя самого — в течение шестидесяти лет. И все, что давали ему другие, он тоже сохранял для себя; и он считал, как и те, что давали, что все это по праву принадлежит именно ему. Я в это не очень-то верила, но, поскольку и могущество, и достоинство действительно в нем были, я его искренне почитала. И в тот день как истинная дочь Кондора выказала ему почтение, шлепнув себя рукой по лбу. И не убирала прозрачного шарфа с лица, пока он сам не поднял его и не стал пристально вглядываться в мои черты. Это оказалось нестерпимо тяжело — когда тебя вот так, совершенно беззастенчиво рассматривают. И вдруг он сказал:
— Этьехаразра пупутьела! — что означало «Добро пожаловать, внучка!» Я ответила на его языке:
— Благодарю тебя, дедушка.
Он остро глянул на меня: взгляд его пронизывал насквозь. За все то время он ни разу не улыбнулся. Потом сказал что-то моему отцу, и я на слух запомнила звучание слов, чтобы потом спросить у Эзирью, что они означали. А означали они вот что: «Лучше поскорей выдай эту девушку замуж!» Отец рассмеялся. Теперь он казался спокойным и счастливым. Мужчины некоторое время поговорили друг с другом. Я стояла там как привидение или как статуя, молча и неподвижно. Я старалась смотреть в пол, как это делают женщины онтик в присутствии Кондоров, но мне хотелось видеть своего деда. Каждый раз когда я украдкой бросала на него взгляд, он его перехватывал. В конце концов, осторожно и медленно, я снова окутала лицо вуалью. Сквозь нее я могла смотреть на него сколько угодно, а ему не было видно, смотрю я на него или нет. Научиться быть рабыней очень легко. Уловки рабства похожи на блох, что прыгают с тушки мертвого бурундука на твою кожу, — оглянуться не успеешь, как уже болен чумой.
Поскольку Тертер Гебе признал во мне внучку, дочери Кондора в его доме отныне обязаны были общаться со мною как со своей ровней, а не как с животным или дикаркой. Некоторые были вполне готовы к этому и подружились со мной сразу, как только получили на то разрешение. Их жизнь на женской половине дома была очень скучна, утомительно скучна, и появление нового человека представлялось им огромным событием. Другие отнюдь не стали ко мне расположены больше прежнего. Мне бы хотелось, чтобы отец ничего им не приказывал на мой счет и не так сурово заставлял их проявлять ко мне должное почтение: он-то хотел помочь мне, защитить меня, но каждый поклон, трусливая заискивающая улыбка и шлепок по лбу в его присутствии оборачивались злобной насмешкой, или выговором, или еще какой-нибудь гадостью, когда он уходил, а я оставалась среди них одна. Все это было удивительно лживым и двусмысленным, но мне казалось, что только так и может быть в доме, устроенном по образцу наших загонов для химпи.
Мать моего отца давно умерла, и дед так больше и не женился; вдова брата моего отца была самой главной среди женщин этого дома. У Дайяо повсюду, казалось, должны были быть какие-то «самые главные». Если их случайно оказывалось хотя бы двое, то один, конечно же, доказывал, что он главнее другого. Все, что они делали, было как-то связано с войной. Даже когда они работали все вместе, один непременно становился «самым главным», как будто работа — это военные действия; даже когда дети играли, один обязательно указывал остальным, что и как нужно делать, хотя дети-то, в конце концов, из-за этого все-таки ссорились. Итак, моя тетка Тертер Задьяйя Беле была генералом среди женщин этого дома, и мое присутствие здесь было ей явно не по вкусу. По-моему, она стыдилась родства со мной, какой-то онтик, полузверенышем. Все это, к сожалению, было мне слишком хорошо знакомо еще по моему детству в Синшане, так что тетку я ненавидела. Теперь я думаю, она меня просто боялась. Она видела во мне, чужеземке, варварке, животном, единственную дочь Кондора Тертера и боялась, что я захочу отнять у нее власть и высокое положение в доме. Если бы мы с ней могли работать вместе и разговаривать, то в конце концов лучше узнали бы друг друга и все бы понемногу наладилось, потому что она, в общем-то, злобной не была. Однако мешали их идиотские традиции. Понять друг друга мы не могли: она слишком ревниво относилась к собственному высокому положению и власти и слишком презирала меня. Она, например, ни за что не прикоснулась бы ко мне и старалась даже не подходить ко мне слишком близко, потому что я была пурутик, «нечистой».
Образ мыслей Дайяо, пути их души — это, наверно, самое главное, о чем я могла бы рассказать; кое-что я смогу, должно быть, поведать вам попутно с рассказом о своей собственной жизни среди них, но что касается их обрядов и ритуалов, их сокровенных верований и представлений, то здесь я сумела узнать лишь очень немногое. Книг там не было вообще. Чему и как учили мужчин, я понятия не имею. Девочек и женщин не учили ничему, кроме ведения домашнего хозяйства. Женщинам даже в собственном доме запрещалось посещать некоторые священные комнаты, которые они называли дахарда; самое большее, мы могли войти в вестибюль, куда выходили двери дахарда, и послушать пение, доносившееся оттуда во время некоторых праздников. Женщины не принимали никакого участия в общественной жизни Дайяо; их не только держали взаперти, но и как бы вне общества. И не мужчины, а именно женщины Дайяо сообщили мне, что у женщин вообще нет души. Из этого вполне естественно следовало, что пути души и душевные движения были им совершенно не интересны. Все, что мне удалось узнать, я узнавала по кусочкам, урывками, то там, то здесь, и эти отрывочные сведения никак не складывались в полную картину; так что вот самое большее, что я могу рассказать о духовном мире Дайяо.
Сперва существовало Ничто. Из него Единственный создал все. Единственный бессмертен и всемогущ. Все мужчины сделаны по его образу и подобию. Единственный — это не Вселенная, но он создал ее и повелевает ею. Вещи вообще не являются его частью, как и сам он не есть часть их, так что не должно восхвалять вещи; следует восхвалять только Единственного. Единственный, однако, обрел свое отражение в Великом Кондоре; так что Великого Кондора следует и восхвалять, и повиноваться ему. А Истинные Кондоры и Воины Единственного, которых называют еще Сыновьями Кондора или Сыновьями Его Сына, — это отражения Великого Кондора, в котором обрел свое отражение Единственный, и, стало быть, их тоже следует восхвалять и подчиняться им. Тьоны — это весьма смутные, слабые и совсем далекие отражения отражений Единственного, но даже и в них заключено достаточно его могущества, чтобы их можно было назвать людьми. Все остальные существа
— это не настоящие люди. Онтик, в число которых входят женщины, чужеземцы и животные, вообще не имеют с Единственным ничего общего; все они пурутик, нечистые, грязные существа. Они были созданы Единственным, чтобы подчиняться и служить Сыновьям Его Сына. Именно так они утверждали, и тут я начинала немного путаться, потому что дочери Кондора вовсю командовали тьонами и говорили о них так, словно те были грязными животными; однако такие противоречия не волновали Дайяо: ведь все дочери Кондора жили в Столице и редко даже просто видели земледельцев-тьонов. Должно быть, многое было совсем иначе, когда Дайяо были кочевниками, но, возможно, отношение к тьонам и чужеземцам складывалось уже тогда. Вожди из ревности старались сохранить своих жен и дочерей «чистыми», а женщины сами старались держаться подальше от чужеземцев, которых встречали в пути, и в конце концов сложилось мнение, что быть настоящим человеком — это главным образом стараться выделиться и отделиться ото всех и ото всего.
По мнению Дайяо, раз было время, когда Единственный создавал все сущее, то наступит и срок, когда все исчезнет, то есть Единственный уничтожит все созданное им. Тогда начнется Эпоха Безвременья. Единственный уничтожит на своем пути все, кроме Истинных Кондоров и Воинов Единственного, которые всегда и во всем повиновались ему и были его верными рабами. И тогда они сольются с отражением Единственного, станут частью Единственного и будут существовать вечно. Я уверена, что в этом еще следовало бы покопаться, чтобы понять до конца тайный смысл их учений; мне его выяснить не удалось.
Кое-какие знания, полученные мною в Союзе Ягнят в Синшане, схожие с тем, чему учат мужчин в Обществе Воителей, как оказалось, были основаны на сведениях, почерпнутых у людей Кондора в течение тех лет, когда они подолгу жили в Долине; члены нашего Общества Воителей считали, что обладают истинными знаниями Кондоров. А на самом деле разбирались в этом даже хуже, чем я. Они считали, что мужчины лучше женщин и что все на свете, кроме Единственного и мужчин, в общем-то, не имеет значения, однако во всем остальном страшно путались. По-моему, большая их часть не понимала даже такой простой вещи, что Единственный-то действительно только один. Наверное, души их и умы были для этого слишком грязными. Та часть представлений Дайяо, где говорилось насчет «нечистых», в какой-то степени была мне понятна. Для того чтобы хорошо отражать, зеркало должно быть совершенно чистым. Чем чище оно будет, чем яснее и святее, тем лучше будет отражение. Воины, Истинные Кондоры, могли быть отражениями Единственного, лишь очистившись от всего остального, что существует на земле, старательно вымывая его из своих душ и умов, убивая мир вокруг себя, чтобы самим оставаться абсолютно чистыми. Вот почему мой отец был назван «Убийцей». Он должен был жить вне мира, убив все вокруг и расчистив его пределы, чтобы ярче засияла слава Единственного.
Наверное, в моих словах есть доля издевки, но такова уж моя клоунская природа — я не могу без шутовства, без двусмысленностей. Вот у Дайяо никаких клоунов, шутов и шутовства не было и в помине: там не было ни превращений, ни двусмысленных шуток — все было прямолинейно, раз и навсегда определено, страшно!
Конец второй части
ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
ЗАМЕЧАНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ТЕАТРА В ДОЛИНЕ
Единственный постоянно действующий театр находился в Ваквахе, с северо-западной стороны огромной площади для танцев, и походил на хейимас, то есть основное его помещение было под землей, а крыша в форме ступенчатой пирамиды обеспечивала доступ достаточному количеству воздуха и света. Зрительный зал имел форму широкого овала; сцена располагалась на возвышении; зрители сидели на удобных скамьях со спинками. В зале помещалось более двухсот человек.
В Кастохе и Телине специального здания театра не было, но имелись подмостки, которые хранились в разобранном состоянии, пока не требовались для очередного спектакля. Такая сцена состояла из двух больших платформ, соединяемых посредине круглой платформой меньшего размера, обычно возвышавшейся над первыми двумя на фут или чуть больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
После Рембоньона огромная процессия из животных, людей и повозок потянулась через высокие, пустынные холмы на северо-восток от Кулкун Эраиан. Вулканы курились вокруг нас. Стало холодно, ветер, дувший нам навстречу, принес черные тучи, стремительно мчавшиеся по небу. Пошел снег, и под падающими белыми хлопьями снега мы пересекли залитую черной растрескавшейся лавой равнину перед самой Столицей Кондора. Я еще никогда прежде не ходила по земле, усыпанной снегом.
Столица, Саи, была обнесена стенами с огромными красивыми воротами, охраняемыми стражей; за городскую стену были вынесены различные амбары, конюшни, хлевы, некоторые торговые лавки и длинные жилые бараки, а за воротами, внутри, улицы были прямыми и широкими, как те, что я видела в Южном Городе, только еще шире и длиннее. Та улица, что вела от ворот прямо в центр города, упиралась в громадное здание, где окна так и громоздились одно над другим. И все служебные постройки, и жилые дома были здесь выше, прочнее и красивее, чем в Южном Городе. К Дому Тертеров в Саи примыкал собственный огромный сад, обнесенный стеной из полированного черного камня; крыша дома была из резного кедра, как и балконы и галереи; количество комнат в нем казалось бесконечным; комнаты, большие и маленькие, отгороженные ширмами уголки, укромные уютные альковы и бесчисленные повороты коридоров — все было без окон и тем не менее залито светом; в доме было тепло, как в шелковистом гнезде древесной крысы, что находится в самой сердцевине ее многоходовой высокой норы. В глубине дома располагались комнаты, предназначенные для женщин (женская половина). Туда отец сразу же меня и отвел. Когда он повернулся, чтобы уйти, я схватила его за руку и сказала:
— Я не желаю здесь оставаться. Пожалуйста! Он ничуть не рассердился и пояснил:
— Ты теперь живешь здесь, Айяту. Это твой дом.
— Ты мой отец, — возразила я, — но это не мой дом.
— Это дом моего отца, — сказал он, — а потому он и мой, и твой тоже. Когда ты отдохнешь, я отведу тебя к деду. Ты должна постараться и выглядеть очень хорошо. Не вздумай плакать и попробуй все-таки отдохнуть как следует. Прими ванну, полежи, переоденься, познакомься с другими девушками. Они о тебе позаботятся. А я приду за тобой утром.
И он пошел прочь, а люди расступались перед ним и шлепали себя руками по лбу. Я так и осталась стоять, вся в слезах, среди толпы женщин.
Женщины этого дома, дочери Кондора и онтик, были столь же различны, как овцы и козы. Ни одна из дочерей Кондора со мной не заговорила в ту, первую ночь. Они предоставили меня заботам онтик. Я была этому даже рада, поскольку онтик вроде бы были немного похожи на женщин из Долины, только здешние онтик еще больше боялись меня, чем даже в Южном Городе. Я слышала, что сами они говорят обо мне, но, когда я заговорила с ними на их языке, они молча уставились на меня и не отвечали, пока я не почувствовала себя говорящим скворцом. Они ни за что не хотели оставить меня одну, но и подойти ко мне ближе тоже ни за что не хотели. Наконец вошла какая-то девушка, с виду примерно моих лет или чуть младше, которая быстро и смело заговорила со мной. Она вполне понимала то, что пыталась сказать я. Звали ее Эзирью. Она сперва отвела меня в ванную комнату, потому что после долгого путешествия и всех мытарств я была ужасно грязная, а потом выбрала для меня маленькую комнатку, где приготовила постель и после легла сама в той же комнате. Иногда она говорила чересчур быстро, и я не успевала разобрать слов, однако поняла все же, что она хочет подружиться со мной и будет мне верной подругой; с ней было так просто и так легко — в точности как с моей гнедой кобылкой.
После того как Эзирью расчесала мне волосы, я предложила:
— А теперь давай я расчешу твои.
Она засмеялась и сказала:
— Нет, нет, нет, дочь Кондора!
Без Эзирью я бы никогда не смогла жить в Доме Тертеров. Я делала то, что она мне советовала, и не делала того, против чего она меня предостерегала, и все получалось так как надо. Она была моей рабыней, которой я повиновалась!
Было уже позднее утро, когда за мной пришел отец в восхитительных одеждах из шерсти с черно-красным орнаментом. Я подошла к нему, и он меня обнял, но тут же прокричал куда-то мимо моего уха:
— Почему Тертер Айяту Белела не подали соответствующих одежд?
Сразу началась бесконечная суета, беготня, и онтик, и дочери Кондора, униженно шлепая себя по лбу, мигом одели меня во что-то вроде легкой пышной юбки и лифа и накинули на голову прозрачный шарф. Эзирью уже с утра причесала меня, уложив мне волосы по моде Дайяо, так что в этом отношении все было в порядке. Отец что-то еще сказал женщинам, отчего те съежились и стали прятать глаза, а потом взял меня за руку и мы поспешили куда-то по анфиладе комнат и бесконечных коридоров. Шарф тут же слетел у меня с головы, и отец вернулся, подобрал его и сам надел мне его так, чтобы он прикрывал лицо. Сквозь него было видно достаточно хорошо, но, видимо из упрямства, я не желала в него кутаться и тут же сняла.
— Надень! — негромко, но твердо сказал отец. Он не приказывал мне, и в голосе его не звенел металл, однако отчетливо слышался какой-то нервный гнев: он волновался. — И больше не снимай! Прикрой лицо! Когда предстанешь перед моим отцом, поздоровайся с ним вот так, — он показал, как я должна шлепнуть себя по лбу, и заставил повторить этот жест.
Я все сделала, как он сказал. Меня мучил этот его страх.
Тертер Гебе был старый, но еще красивый и очень худой человек; держался он с огромным достоинством. В его присутствии мне было легко стать почтительной и оказать ему все необходимые почести и знаки уважения; он был похож на управляющего церемонией во время большой ваквы у нас в Долине, который сознает и собственное могущество, и значительность самого действа. Однако управляющий церемонией отдает свою силу другим, отказывается от своего могущества после окончания обряда, а Тертер Гебе всегда сохранял свою силу и свое могущество для себя самого — в течение шестидесяти лет. И все, что давали ему другие, он тоже сохранял для себя; и он считал, как и те, что давали, что все это по праву принадлежит именно ему. Я в это не очень-то верила, но, поскольку и могущество, и достоинство действительно в нем были, я его искренне почитала. И в тот день как истинная дочь Кондора выказала ему почтение, шлепнув себя рукой по лбу. И не убирала прозрачного шарфа с лица, пока он сам не поднял его и не стал пристально вглядываться в мои черты. Это оказалось нестерпимо тяжело — когда тебя вот так, совершенно беззастенчиво рассматривают. И вдруг он сказал:
— Этьехаразра пупутьела! — что означало «Добро пожаловать, внучка!» Я ответила на его языке:
— Благодарю тебя, дедушка.
Он остро глянул на меня: взгляд его пронизывал насквозь. За все то время он ни разу не улыбнулся. Потом сказал что-то моему отцу, и я на слух запомнила звучание слов, чтобы потом спросить у Эзирью, что они означали. А означали они вот что: «Лучше поскорей выдай эту девушку замуж!» Отец рассмеялся. Теперь он казался спокойным и счастливым. Мужчины некоторое время поговорили друг с другом. Я стояла там как привидение или как статуя, молча и неподвижно. Я старалась смотреть в пол, как это делают женщины онтик в присутствии Кондоров, но мне хотелось видеть своего деда. Каждый раз когда я украдкой бросала на него взгляд, он его перехватывал. В конце концов, осторожно и медленно, я снова окутала лицо вуалью. Сквозь нее я могла смотреть на него сколько угодно, а ему не было видно, смотрю я на него или нет. Научиться быть рабыней очень легко. Уловки рабства похожи на блох, что прыгают с тушки мертвого бурундука на твою кожу, — оглянуться не успеешь, как уже болен чумой.
Поскольку Тертер Гебе признал во мне внучку, дочери Кондора в его доме отныне обязаны были общаться со мною как со своей ровней, а не как с животным или дикаркой. Некоторые были вполне готовы к этому и подружились со мной сразу, как только получили на то разрешение. Их жизнь на женской половине дома была очень скучна, утомительно скучна, и появление нового человека представлялось им огромным событием. Другие отнюдь не стали ко мне расположены больше прежнего. Мне бы хотелось, чтобы отец ничего им не приказывал на мой счет и не так сурово заставлял их проявлять ко мне должное почтение: он-то хотел помочь мне, защитить меня, но каждый поклон, трусливая заискивающая улыбка и шлепок по лбу в его присутствии оборачивались злобной насмешкой, или выговором, или еще какой-нибудь гадостью, когда он уходил, а я оставалась среди них одна. Все это было удивительно лживым и двусмысленным, но мне казалось, что только так и может быть в доме, устроенном по образцу наших загонов для химпи.
Мать моего отца давно умерла, и дед так больше и не женился; вдова брата моего отца была самой главной среди женщин этого дома. У Дайяо повсюду, казалось, должны были быть какие-то «самые главные». Если их случайно оказывалось хотя бы двое, то один, конечно же, доказывал, что он главнее другого. Все, что они делали, было как-то связано с войной. Даже когда они работали все вместе, один непременно становился «самым главным», как будто работа — это военные действия; даже когда дети играли, один обязательно указывал остальным, что и как нужно делать, хотя дети-то, в конце концов, из-за этого все-таки ссорились. Итак, моя тетка Тертер Задьяйя Беле была генералом среди женщин этого дома, и мое присутствие здесь было ей явно не по вкусу. По-моему, она стыдилась родства со мной, какой-то онтик, полузверенышем. Все это, к сожалению, было мне слишком хорошо знакомо еще по моему детству в Синшане, так что тетку я ненавидела. Теперь я думаю, она меня просто боялась. Она видела во мне, чужеземке, варварке, животном, единственную дочь Кондора Тертера и боялась, что я захочу отнять у нее власть и высокое положение в доме. Если бы мы с ней могли работать вместе и разговаривать, то в конце концов лучше узнали бы друг друга и все бы понемногу наладилось, потому что она, в общем-то, злобной не была. Однако мешали их идиотские традиции. Понять друг друга мы не могли: она слишком ревниво относилась к собственному высокому положению и власти и слишком презирала меня. Она, например, ни за что не прикоснулась бы ко мне и старалась даже не подходить ко мне слишком близко, потому что я была пурутик, «нечистой».
Образ мыслей Дайяо, пути их души — это, наверно, самое главное, о чем я могла бы рассказать; кое-что я смогу, должно быть, поведать вам попутно с рассказом о своей собственной жизни среди них, но что касается их обрядов и ритуалов, их сокровенных верований и представлений, то здесь я сумела узнать лишь очень немногое. Книг там не было вообще. Чему и как учили мужчин, я понятия не имею. Девочек и женщин не учили ничему, кроме ведения домашнего хозяйства. Женщинам даже в собственном доме запрещалось посещать некоторые священные комнаты, которые они называли дахарда; самое большее, мы могли войти в вестибюль, куда выходили двери дахарда, и послушать пение, доносившееся оттуда во время некоторых праздников. Женщины не принимали никакого участия в общественной жизни Дайяо; их не только держали взаперти, но и как бы вне общества. И не мужчины, а именно женщины Дайяо сообщили мне, что у женщин вообще нет души. Из этого вполне естественно следовало, что пути души и душевные движения были им совершенно не интересны. Все, что мне удалось узнать, я узнавала по кусочкам, урывками, то там, то здесь, и эти отрывочные сведения никак не складывались в полную картину; так что вот самое большее, что я могу рассказать о духовном мире Дайяо.
Сперва существовало Ничто. Из него Единственный создал все. Единственный бессмертен и всемогущ. Все мужчины сделаны по его образу и подобию. Единственный — это не Вселенная, но он создал ее и повелевает ею. Вещи вообще не являются его частью, как и сам он не есть часть их, так что не должно восхвалять вещи; следует восхвалять только Единственного. Единственный, однако, обрел свое отражение в Великом Кондоре; так что Великого Кондора следует и восхвалять, и повиноваться ему. А Истинные Кондоры и Воины Единственного, которых называют еще Сыновьями Кондора или Сыновьями Его Сына, — это отражения Великого Кондора, в котором обрел свое отражение Единственный, и, стало быть, их тоже следует восхвалять и подчиняться им. Тьоны — это весьма смутные, слабые и совсем далекие отражения отражений Единственного, но даже и в них заключено достаточно его могущества, чтобы их можно было назвать людьми. Все остальные существа
— это не настоящие люди. Онтик, в число которых входят женщины, чужеземцы и животные, вообще не имеют с Единственным ничего общего; все они пурутик, нечистые, грязные существа. Они были созданы Единственным, чтобы подчиняться и служить Сыновьям Его Сына. Именно так они утверждали, и тут я начинала немного путаться, потому что дочери Кондора вовсю командовали тьонами и говорили о них так, словно те были грязными животными; однако такие противоречия не волновали Дайяо: ведь все дочери Кондора жили в Столице и редко даже просто видели земледельцев-тьонов. Должно быть, многое было совсем иначе, когда Дайяо были кочевниками, но, возможно, отношение к тьонам и чужеземцам складывалось уже тогда. Вожди из ревности старались сохранить своих жен и дочерей «чистыми», а женщины сами старались держаться подальше от чужеземцев, которых встречали в пути, и в конце концов сложилось мнение, что быть настоящим человеком — это главным образом стараться выделиться и отделиться ото всех и ото всего.
По мнению Дайяо, раз было время, когда Единственный создавал все сущее, то наступит и срок, когда все исчезнет, то есть Единственный уничтожит все созданное им. Тогда начнется Эпоха Безвременья. Единственный уничтожит на своем пути все, кроме Истинных Кондоров и Воинов Единственного, которые всегда и во всем повиновались ему и были его верными рабами. И тогда они сольются с отражением Единственного, станут частью Единственного и будут существовать вечно. Я уверена, что в этом еще следовало бы покопаться, чтобы понять до конца тайный смысл их учений; мне его выяснить не удалось.
Кое-какие знания, полученные мною в Союзе Ягнят в Синшане, схожие с тем, чему учат мужчин в Обществе Воителей, как оказалось, были основаны на сведениях, почерпнутых у людей Кондора в течение тех лет, когда они подолгу жили в Долине; члены нашего Общества Воителей считали, что обладают истинными знаниями Кондоров. А на самом деле разбирались в этом даже хуже, чем я. Они считали, что мужчины лучше женщин и что все на свете, кроме Единственного и мужчин, в общем-то, не имеет значения, однако во всем остальном страшно путались. По-моему, большая их часть не понимала даже такой простой вещи, что Единственный-то действительно только один. Наверное, души их и умы были для этого слишком грязными. Та часть представлений Дайяо, где говорилось насчет «нечистых», в какой-то степени была мне понятна. Для того чтобы хорошо отражать, зеркало должно быть совершенно чистым. Чем чище оно будет, чем яснее и святее, тем лучше будет отражение. Воины, Истинные Кондоры, могли быть отражениями Единственного, лишь очистившись от всего остального, что существует на земле, старательно вымывая его из своих душ и умов, убивая мир вокруг себя, чтобы самим оставаться абсолютно чистыми. Вот почему мой отец был назван «Убийцей». Он должен был жить вне мира, убив все вокруг и расчистив его пределы, чтобы ярче засияла слава Единственного.
Наверное, в моих словах есть доля издевки, но такова уж моя клоунская природа — я не могу без шутовства, без двусмысленностей. Вот у Дайяо никаких клоунов, шутов и шутовства не было и в помине: там не было ни превращений, ни двусмысленных шуток — все было прямолинейно, раз и навсегда определено, страшно!
Конец второй части
ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
ЗАМЕЧАНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ТЕАТРА В ДОЛИНЕ
Единственный постоянно действующий театр находился в Ваквахе, с северо-западной стороны огромной площади для танцев, и походил на хейимас, то есть основное его помещение было под землей, а крыша в форме ступенчатой пирамиды обеспечивала доступ достаточному количеству воздуха и света. Зрительный зал имел форму широкого овала; сцена располагалась на возвышении; зрители сидели на удобных скамьях со спинками. В зале помещалось более двухсот человек.
В Кастохе и Телине специального здания театра не было, но имелись подмостки, которые хранились в разобранном состоянии, пока не требовались для очередного спектакля. Такая сцена состояла из двух больших платформ, соединяемых посредине круглой платформой меньшего размера, обычно возвышавшейся над первыми двумя на фут или чуть больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73