А когда давление в этом котле достигнет критических пределов – жди взрыва. Вот тогда не поможет и государственная граница. И не забывай, что Таджикистан, Узбекистан, Азербайджан, в конце концов, это мусульманские страны. Да, сегодня это часть великого и могучего СССР. Но ты не знаешь, какое идет разложение партийной верхушки! Ты не знаешь, что каждый день в Кабуле находят тела высших чинов ихнего КГБ? Так и у нас такое есть. В Тбилиси в республиканское КГБ мину подложили – тридцать кагебешников насмерть. Учения «Кавказ-85» знаешь как весело прошли. Все командование учениями село в самолет и не приземлилось. Парашюты забыли дать. И не похищали в той стране, которую ты защищал тут, министра финансов с требованием выкупа в десять миллионов? Нет, не похищали… И не воруют на заводах, на фабриках, из магазинов? Нет, все живут честно, по справедливости, ради которой умирали наши деды и отцы. Почему ты молчишь? Хочешь сказать, что мы здесь воюем не против конкретного противника, а против идеологии? Так идеологию нельзя победить оружием, браток…
Некоторое время я молчу, посматривая, как отвернувшийся радист ворочает из-за неудобного положения головой.
– Ты перестал мыслить! Перестал мыслить еще в школе, когда конспектировал материалы очередного съезда КПСС. Ты злишься, потому что попался. Так знай, тебе предложат уйти на Запад. Предложат работать на них. Иди, если сможешь. Лично мое место – страна, где я родился, где мой народ, который говорит на моем языке, одних со мной убеждений. Это не те партийцы, которые сейчас жируют на хребте народа, нет. Я знаю, что мне делать. Мне бы только попасть к полковнику Бруцкому.
– Полковнику Бруцкому?
Кажется, я добился того, чего хотел. Видно, очень наболело у парня, если мне потребовалось не более получаса для ломки его убеждений. Ломки, конечно, нет никакой, есть малая вероятность этого, проложен вектор, проведена черта. Дальше работает сомнение. Оно разъест его душу. Он станет неврастеником. Но что поделаешь, на войне как на войне.
Ночь подходила к концу, позади тяжелый путь. Я заметил, что афганцы не из тех, кто любит жизнь и умеет жить. На этот раз они расположились прямо на горной тропе под зависшими над головой скалами. Солнце стремительно поднималось вверх, и даже в тени становилось очень жарко. И ни одного живого существа за целый день: ни змеи, ни птицы.
Оставаться долго в таком месте в состоянии повышенной чувствительности очень утомительно. Окружение враждебным и начинаешь понимать угрюмость афганцев. Таковыми их создала природа. Радист, свернувшись калачиком, спит. Из его ушей постоянно вытекает сукровица, лицо давно не мыто, руки тоже. Это пленник великой и последней империи. Я тоже ее пленник, но что еще хуже – ее наемник, профессиональный убийца, и мне не терпится привести приговор моего командования в исполнение.
Только сегодня я заметил, что мои охранники по очереди принимают наркотики. Восток.
Странно, я лежу на жаре и не потею. Там, где я вырос, зима длится не менее трех месяцев, потом идет холодная весна, и только в середине мая наступает время, когда можно купаться и подставлять всего себя горячим лучам солнца. Я всегда подолгу жарился на пляже, пока весь не покрывался потом, и только тогда лез в холодноватую с утра воду. Я точно играл с солнцем, я так его любил! Но теперь, побывав тут, я уже никогда не смогу относиться к солнцу по-прежнему, никогда не смогу подставить себя солнцу, не вспомнив про Афганистан.
– Опять поганая ночь, – были первыми слова радиста, когда он проснулся.
Теперь нас обоих привязывают к ишаку, а на спину животному взгромождают поклажу, оружие. Снова справа и слева движутся немые горы, трудно поверить, что в этих горах вообще существует жизнь, есть где-то кишлаки, люди возделывают скудные лоскутья земли: эта земля кажется первозданной и напоминает лунный пейзаж.
Дни и ночи тянутся мучительной чередой. Ноги сбиты в кровь. Радист заполучил воспалительный процесс в ушах и глохнет с каждым днем. Теперь он уже не считает меня предателем и без зазрения совести принимает из моих рук те капли воды, что удается вымолить у душманов.
Однажды, сделав обычный утренний привал, позавтракав и накормив животных, душманы днем продолжали путь. Чувствовалась близость Пакистана. Но тем же днем произошло событие, изменившее на время установившееся течение жизни.
Я заметил, что в основном душманы были бедно одеты и почти не вооружены. Оружие в этой стране стоит недешево. Тощие ишаки, скудость питания, убогость снаряжения наводили на мысль, что мы, как пленные, составляли главную ценность банды. Но вот пришел час для душманов расстаться с их главной ценностью.
Впереди колонны произошло оживление. Вместе со всеми мы подошли туда и увидели нескольких всадников, вооруженных автоматическим оружием. Между главарём банды и встречными путниками произошел разговор на повышенных тонах. Неожиданно один из всадников сорвал автомат и разрядил его в каменистую почву прямо у ног главаря. Душманы схватились за оружие, но главарь поднял руку. Скорее всего он понимал, что за всадниками стоит сила. Раздались крики, и радиста и меня подвели к неожиданным гостям. Они тоже были афганцами, но чувствовалось, что это были люди особой породы, и связываться со всяким сбродом вроде наших охранников у них не было желания.
Меня усадили на круп лошади позади одного всадника, радиста привязали к седлу, как ношу. Его обувь давно истерлась, а ноги опухли и кровоточили.
Целый день афганцы ехали быстрым шагом и к вечеру достигли большого селения. Нас заволокли в темный сарай, поставили на глиняный пол кувшин с теплой водой и бросили пару лепешек. Так и быть, эту ночь следует посвятить сну, тем более, что дверь вся в щелях, упирается в дувал, и ничего нельзя высмотреть. Радист долго дует на свои саднящие ноги, что-то невнятное бормочет, и его одолевает сон. Я долго не могу уснуть, а когда проваливаюсь как в яму в долгожданный сон, всхлипывающее бормотание радиста будит меня, и я снова мучительно заставляю себя уснуть. Таким образом я просыпаюсь за ночь три или четыре раза. Но вот мой слух уловил что-то непонятное. Когда я отряхиваю с себя сонную одурь, то вижу, что через узенькое окошечко под потолком снаружи кто-то пробирается к нам внутрь. Нельзя в темноте разобрать, кто это: животное или человек? Меня одолевает страх. Лихорадочно припоминаю свои познания из географической зоологии: какие опасные для человека животные водятся на юго-востоке Афганистана? Ничего путного в голову не приходит. По частому дыханию, характерному шороху догадываюсь, что все-таки это человек. Но с какой целью пробирается он сюда через крошечное окошечко, сквозь которое едва протиснется голова? В этот момент он беззащитен. Ударом кулака по голове его можно убить. Но стоит ли?
Я на всякий случай утаскиваю радиста в угол, прикрываю его собой, сам же принимаю оборонительную позу.
Наконец, грузная туша вваливается внутрь сарая. Некоторое время человек лежит неподвижно, потом начинает издавать короткие сипящие звуки, очевидно обозначающие просьбу, чтобы мы не поднимали шума. Неожиданно человек щелкает у своего лица зажигалкой, и в короткой вспышке кремниевой искры я узнаю лицо нашего прежнего охранника.
Нас хотят выкрасть! Душман вооружен до зубов: у него два ножа и два пистолета. Я бужу радиста и коротко объясняю ситуацию. Ему все равно, у кого быть в плену. Вместе с душманом подсаживаем паренька к окошку. Боже, какой он легкий, килограммов пятьдесят. И зачем таких берут в армию? Голова его без труда протискивается в проем окна, вперед он протягивает руку, и, очевидно, его подхватывают снаружи. Затем следую я. Вначале душман охватывает мою Лодыжку, и я пробую просунуть голову в проем, но мне это не удается. Не знаю – маленькое окошко или у меня большая голова? Тогда душман с готовностью становится на четвереньки, я ставлю ногу на его спину и чувствую под истонченной подошвой своего ботинка острый хребетник человека, который постоянно терпит нужду. На этот раз мне удается протиснуть голову, но что делать с плечами, я не знаю. Тогда я, как и радист, просовываю вперед руку. Меня сразу же хватают за вытянутую руку и с невероятной силой тащат через окно. Если бы я не напряг мышцы плеча, руку, наверное, просто оторвали бы, а я сам остался б торчать в окне. Левой рукой провожу по груди подсаживающего меня душмана – и он соображает! Немного подавшись назад, я через щелочку получаю в правую руку нож. Глинобитная стена достаточно мягкая для стали. Пласт за пластом вырезаю куски глины, долблю стену, ковыряю, стараясь не шуметь. Следует еще одна попытка. От окна отваливается кусок глины, и вместе с ней сваливаюсь я. Покуда вылезает наш охранник, я успеваю спрятать нож, зажав его между собственными ягодицами. Делаю вид, что потерял нож, выронив его при падении. Но времени на поиски ножа нет, нас тащат к дувалу, через который переброшена веревка с узлами. Перепрятываю свое оружие. На другой стороне дувала нас ждет человек с автоматом. Когда радист прыгает на больные ноги, он громко вскрикивает. Раздаются иные крики, голоса со стороны ворот. Звонкая автоматная очередь разрывает сонную тишину. В небо взлетают ослепительные ракеты. Мы прижимаемся к дувалу, а потом стремительно мчимся по улочке. Радиста приходится тащить за руку.
В это время по кишлаку начинают бить из пулемета. Сворачиваем в сторону, перескакиваем ров, переваливаем через невысокий дувал, взбираемся на крышу дома и прыгаем вниз. Осыпь, катимся. Весь кишлак – во вспышках выстрелов. В одном месте что-то уже горит. Мы бежим по руслу ручья. На бегу хватаю рукой живительную влагу, пытаясь если не напиться, так хоть освежить давно не мытое лицо.
Нас встречают двое человек с лошадьми. Опять я усаживаюсь на круп, и опять радиста валят и закидывают как тюк поперек лошади. Душманы бегут, ведут лошадей под уздцы. Все небо в трассерах.
Неожиданно лошадь, на которой лежит радист, спотыкается и падает. Ее пытаются поднять, но она поднимается только на передние ноги. Радист тоже падает. Предприняв несколько попыток поставить на ноги животное, душманы решают бросить лошадь. Наш охранник вставляет скакуну в ухо пистолет. Раздается выстрел. Голова животного с громким стуком ударяется о землю. С лошади снимают седло и вручают мне. Радиста подбадривают пинками.
– Я не хочу никуда бежать. Мне больно! – ноет паренек, поминутно спотыкаясь и падая. Его подхватывают под руки и волокут, он упирается, его бьют по голове. Он действительно не может идти, ему все осточертело, он не соображает, что происходит и чего от него требуют. Я боюсь, что сейчас ему вставят в его воспаленное ухо ствол пистолета и нажмут на курок, как это сделали с лошадью.
Приходится мне уступать свое место.
Мы все дальше и дальше уходим от кишлака. Кажется, погони нет. Куда спешить, если преследователи спокойно найдут нас днем. Возможно, они прикончат нас всех.
Мы движемся прямо на взошедшее солнце. На восток и в гору. Неожиданно я слышу характерный реактивный гул. Высоко в небе проносятся самолеты. Это советские МИГи. Знаю, что наша авиация вольготно чувствует себя на всей территории Афганистана и прощупывает противовоздушную оборону Пакистана. Нашему начальству хочется разбомбить душманские базы в Пешаваре. Может, мы где-то рядом с границей.
Мое предчувствие оправдалось. К исходу дня, пробираясь немыслимо тяжелыми горными тропинками, вышли к долине. Я видел, как главарь долго рассматривал долину в бинокль, затем сделал знак, и мы сорвались бешеным галопом вниз. Появилось огромное количество деревьев. Ветки хлещут по лицу. Мы продираемся сквозь чащу. Передвижение более быстрым темпом вперед невозможно, слишком густы заросли.
Наконец, мы выбираемся на дорогу. По ней в сторону Пакистана движутся караваны. Это изгнанное войной мирное население. Обездоленные афганские беженцы.
Мы разделяемся на две группы. В одной группе остается главарь банды, его подручные и все стрелковое оружие. Меня и радиста переодевают в более привлекательную одежду. На голове – чалма. Это переодевание – для пакистанских пограничников.
Определенного поста пограничного контроля нет. Пограничники прохаживаются вдоль медленно движущейся плотной колонны и выборочно проверяют поклажу. Ищут в основном оружие и наркотики. То там, то здесь вспыхивают перепалки, когда оружие находят. Среди пакистанских пограничников находятся представители моджахедов. По своему усмотрению они или заступаются за беженцев с оружием, или забирают его. Оружие стоит дорого, оружие – это афганская валюта. Обирают в основном бедняков.
Мы проходим незамеченными, словно нас вообще нет. Оно и понятно – у нас скудная поклажа, оружия нет. Мое лицо черно от пыли и загара, белобрысый радист по самые глаза закутан чалмой. Кроме того, из его ушей воняет, на лице омерзительные струпья.
И вот мы на территории Пакистана. Впервые за месяц я вижу автомобиль. Сразу вспоминаются такие вещи как душ, полотенце, сигарета. К моему удивлению, автомобиль ждет именно нас. Японскую развалюху загромождают поклажей, нас усаживают наверх, и водитель давит на акселератор. Ишаки с беженцами, деревья, редкие придорожные столбы с указателями проносятся мимо. Понятия о правилах дорожного движения здесь нет никакого. Встречную машину наш водитель объезжает то справа, то слева. Тормозами предпочитает не пользоваться. Наверное, их у него просто нет.
Я с удовольствием, наблюдаю за живописными окрестностями. Глаза отдыхают на зелени. Я вижу множество домашних животных и, когда мы проезжаем через селения, такое же множество людей, совершенно не похожих на афганцев. Пакистанцы страшно возбужденные люди. Нельзя увидеть спокойного пакистанца. Они кричат, размахивают руками, что-то делят, о чем-то спорят. Они не ходят, а почти бегают.
Боже, когда же наконец я смогу вырваться от своих теперешних хозяев и выйти на Бруцкого?! Где ты, полковник Бруцкий? Ты уже сформировал свою бригаду, тебе дали оружие, и, может, ты уже ушел в Афганистан воевать против солдат, которые тебе родные по крови. Оружия и денег тебе не пожалеют. Ты будешь брать в плен советских солдат, будешь убеждать их воевать не против собственного народа, но против коммунистической заразы, которая как язва гложет тело народа. На твою сторону начнут переходить роты, батальоны, полки. Америка поможет! Он всегда помогает, если брат бьет брата.
Полковник Бруцкий! Ты зашлешь своих эмиссаров в Союз, и все, кто побывал в Афганистане, перейдут на твою сторону. Ты откроешь границы с мусульманскими странами и бациллы фундаментализма проникнут на советский восток. Эх ты, полковник Бруцкий, ты объявил джихад, священную войну против коммунизма?
Целый день водитель гнал автомобиль, выбираясь на все более лучшие дороги. Передо мной был Пакистан. Я видел его.
Дорожные таблицы указывали, что мы мчимся к Исламабаду. Это осложняло выполнение моего задания. Меня интересовал Пешавар и полковник Бруцкий, а не те американцы, которым нас могли продать наши хозяева.
Мое положение кажется мне безнадежным. Мы плутаем в темноте по дорогам с одной горящей фарой. Кажется, мы заблудились. Чувствуется близость столицы, но водитель кружит по одним и тем же улицам. Может, он заметает следы?
Наконец, автомобиль въезжает во двор, ворота за нами сразу запирают. Меня ведут в глубину двора, заталкивают в сырое помещение. Следом приносят почти безжизненное тело радиста. За последние сутки ему досталось. Я оглядываю наше временное пристанище. Оно значительно лучше, чем любое из предыдущих. Только ужасно сырое. Приносят поесть. Я растормошил радиста и силой кормлю его. Его тошнит, у него температура. Знаками показываю охраннику, что мой товарищ болен. Охранник запирает дверь и уходит. Через некоторое время приносит неизвестный растительный порошок, на вкус страшно горький. Хинин? Пробую напоить pa-листа порошком, но его снова рвет.
До полуночи нас никто не беспокоит. Но вот раздается скрежет, дверь распахивается, и в комнату входят несколько человек. Я не вижу в полумраке их лиц. Они отодвигают от стены какие-то ящики. Показывается отверстие в полу. В отверстие бросают пару циновок и указывают спускаться туда. Что поделаешь! Под комнатой находится подземелье. На удивление, в нем сухо. Под ногами шуршит травянистая подстилка. Укладываю горячечного радиста в углу на циновку, другой укрываю. Сверху мне подают лепешки и кувшин воды. Потом начинается нечто странное. Я слышу стук камней, скрежет железа. Да нас просто-напросто замуровывают! Мы оказались в кромешной тьме.
Вот тебе и Джамхурият Ислами Пакистан!
Неизвестно, сколько мы здесь проторчим. Радист без врачебной помощи потеряет слух, его ноги загноятся, и он получит гангрену. Я ослепну и задохнусь в этом каменном мешке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Некоторое время я молчу, посматривая, как отвернувшийся радист ворочает из-за неудобного положения головой.
– Ты перестал мыслить! Перестал мыслить еще в школе, когда конспектировал материалы очередного съезда КПСС. Ты злишься, потому что попался. Так знай, тебе предложат уйти на Запад. Предложат работать на них. Иди, если сможешь. Лично мое место – страна, где я родился, где мой народ, который говорит на моем языке, одних со мной убеждений. Это не те партийцы, которые сейчас жируют на хребте народа, нет. Я знаю, что мне делать. Мне бы только попасть к полковнику Бруцкому.
– Полковнику Бруцкому?
Кажется, я добился того, чего хотел. Видно, очень наболело у парня, если мне потребовалось не более получаса для ломки его убеждений. Ломки, конечно, нет никакой, есть малая вероятность этого, проложен вектор, проведена черта. Дальше работает сомнение. Оно разъест его душу. Он станет неврастеником. Но что поделаешь, на войне как на войне.
Ночь подходила к концу, позади тяжелый путь. Я заметил, что афганцы не из тех, кто любит жизнь и умеет жить. На этот раз они расположились прямо на горной тропе под зависшими над головой скалами. Солнце стремительно поднималось вверх, и даже в тени становилось очень жарко. И ни одного живого существа за целый день: ни змеи, ни птицы.
Оставаться долго в таком месте в состоянии повышенной чувствительности очень утомительно. Окружение враждебным и начинаешь понимать угрюмость афганцев. Таковыми их создала природа. Радист, свернувшись калачиком, спит. Из его ушей постоянно вытекает сукровица, лицо давно не мыто, руки тоже. Это пленник великой и последней империи. Я тоже ее пленник, но что еще хуже – ее наемник, профессиональный убийца, и мне не терпится привести приговор моего командования в исполнение.
Только сегодня я заметил, что мои охранники по очереди принимают наркотики. Восток.
Странно, я лежу на жаре и не потею. Там, где я вырос, зима длится не менее трех месяцев, потом идет холодная весна, и только в середине мая наступает время, когда можно купаться и подставлять всего себя горячим лучам солнца. Я всегда подолгу жарился на пляже, пока весь не покрывался потом, и только тогда лез в холодноватую с утра воду. Я точно играл с солнцем, я так его любил! Но теперь, побывав тут, я уже никогда не смогу относиться к солнцу по-прежнему, никогда не смогу подставить себя солнцу, не вспомнив про Афганистан.
– Опять поганая ночь, – были первыми слова радиста, когда он проснулся.
Теперь нас обоих привязывают к ишаку, а на спину животному взгромождают поклажу, оружие. Снова справа и слева движутся немые горы, трудно поверить, что в этих горах вообще существует жизнь, есть где-то кишлаки, люди возделывают скудные лоскутья земли: эта земля кажется первозданной и напоминает лунный пейзаж.
Дни и ночи тянутся мучительной чередой. Ноги сбиты в кровь. Радист заполучил воспалительный процесс в ушах и глохнет с каждым днем. Теперь он уже не считает меня предателем и без зазрения совести принимает из моих рук те капли воды, что удается вымолить у душманов.
Однажды, сделав обычный утренний привал, позавтракав и накормив животных, душманы днем продолжали путь. Чувствовалась близость Пакистана. Но тем же днем произошло событие, изменившее на время установившееся течение жизни.
Я заметил, что в основном душманы были бедно одеты и почти не вооружены. Оружие в этой стране стоит недешево. Тощие ишаки, скудость питания, убогость снаряжения наводили на мысль, что мы, как пленные, составляли главную ценность банды. Но вот пришел час для душманов расстаться с их главной ценностью.
Впереди колонны произошло оживление. Вместе со всеми мы подошли туда и увидели нескольких всадников, вооруженных автоматическим оружием. Между главарём банды и встречными путниками произошел разговор на повышенных тонах. Неожиданно один из всадников сорвал автомат и разрядил его в каменистую почву прямо у ног главаря. Душманы схватились за оружие, но главарь поднял руку. Скорее всего он понимал, что за всадниками стоит сила. Раздались крики, и радиста и меня подвели к неожиданным гостям. Они тоже были афганцами, но чувствовалось, что это были люди особой породы, и связываться со всяким сбродом вроде наших охранников у них не было желания.
Меня усадили на круп лошади позади одного всадника, радиста привязали к седлу, как ношу. Его обувь давно истерлась, а ноги опухли и кровоточили.
Целый день афганцы ехали быстрым шагом и к вечеру достигли большого селения. Нас заволокли в темный сарай, поставили на глиняный пол кувшин с теплой водой и бросили пару лепешек. Так и быть, эту ночь следует посвятить сну, тем более, что дверь вся в щелях, упирается в дувал, и ничего нельзя высмотреть. Радист долго дует на свои саднящие ноги, что-то невнятное бормочет, и его одолевает сон. Я долго не могу уснуть, а когда проваливаюсь как в яму в долгожданный сон, всхлипывающее бормотание радиста будит меня, и я снова мучительно заставляю себя уснуть. Таким образом я просыпаюсь за ночь три или четыре раза. Но вот мой слух уловил что-то непонятное. Когда я отряхиваю с себя сонную одурь, то вижу, что через узенькое окошечко под потолком снаружи кто-то пробирается к нам внутрь. Нельзя в темноте разобрать, кто это: животное или человек? Меня одолевает страх. Лихорадочно припоминаю свои познания из географической зоологии: какие опасные для человека животные водятся на юго-востоке Афганистана? Ничего путного в голову не приходит. По частому дыханию, характерному шороху догадываюсь, что все-таки это человек. Но с какой целью пробирается он сюда через крошечное окошечко, сквозь которое едва протиснется голова? В этот момент он беззащитен. Ударом кулака по голове его можно убить. Но стоит ли?
Я на всякий случай утаскиваю радиста в угол, прикрываю его собой, сам же принимаю оборонительную позу.
Наконец, грузная туша вваливается внутрь сарая. Некоторое время человек лежит неподвижно, потом начинает издавать короткие сипящие звуки, очевидно обозначающие просьбу, чтобы мы не поднимали шума. Неожиданно человек щелкает у своего лица зажигалкой, и в короткой вспышке кремниевой искры я узнаю лицо нашего прежнего охранника.
Нас хотят выкрасть! Душман вооружен до зубов: у него два ножа и два пистолета. Я бужу радиста и коротко объясняю ситуацию. Ему все равно, у кого быть в плену. Вместе с душманом подсаживаем паренька к окошку. Боже, какой он легкий, килограммов пятьдесят. И зачем таких берут в армию? Голова его без труда протискивается в проем окна, вперед он протягивает руку, и, очевидно, его подхватывают снаружи. Затем следую я. Вначале душман охватывает мою Лодыжку, и я пробую просунуть голову в проем, но мне это не удается. Не знаю – маленькое окошко или у меня большая голова? Тогда душман с готовностью становится на четвереньки, я ставлю ногу на его спину и чувствую под истонченной подошвой своего ботинка острый хребетник человека, который постоянно терпит нужду. На этот раз мне удается протиснуть голову, но что делать с плечами, я не знаю. Тогда я, как и радист, просовываю вперед руку. Меня сразу же хватают за вытянутую руку и с невероятной силой тащат через окно. Если бы я не напряг мышцы плеча, руку, наверное, просто оторвали бы, а я сам остался б торчать в окне. Левой рукой провожу по груди подсаживающего меня душмана – и он соображает! Немного подавшись назад, я через щелочку получаю в правую руку нож. Глинобитная стена достаточно мягкая для стали. Пласт за пластом вырезаю куски глины, долблю стену, ковыряю, стараясь не шуметь. Следует еще одна попытка. От окна отваливается кусок глины, и вместе с ней сваливаюсь я. Покуда вылезает наш охранник, я успеваю спрятать нож, зажав его между собственными ягодицами. Делаю вид, что потерял нож, выронив его при падении. Но времени на поиски ножа нет, нас тащат к дувалу, через который переброшена веревка с узлами. Перепрятываю свое оружие. На другой стороне дувала нас ждет человек с автоматом. Когда радист прыгает на больные ноги, он громко вскрикивает. Раздаются иные крики, голоса со стороны ворот. Звонкая автоматная очередь разрывает сонную тишину. В небо взлетают ослепительные ракеты. Мы прижимаемся к дувалу, а потом стремительно мчимся по улочке. Радиста приходится тащить за руку.
В это время по кишлаку начинают бить из пулемета. Сворачиваем в сторону, перескакиваем ров, переваливаем через невысокий дувал, взбираемся на крышу дома и прыгаем вниз. Осыпь, катимся. Весь кишлак – во вспышках выстрелов. В одном месте что-то уже горит. Мы бежим по руслу ручья. На бегу хватаю рукой живительную влагу, пытаясь если не напиться, так хоть освежить давно не мытое лицо.
Нас встречают двое человек с лошадьми. Опять я усаживаюсь на круп, и опять радиста валят и закидывают как тюк поперек лошади. Душманы бегут, ведут лошадей под уздцы. Все небо в трассерах.
Неожиданно лошадь, на которой лежит радист, спотыкается и падает. Ее пытаются поднять, но она поднимается только на передние ноги. Радист тоже падает. Предприняв несколько попыток поставить на ноги животное, душманы решают бросить лошадь. Наш охранник вставляет скакуну в ухо пистолет. Раздается выстрел. Голова животного с громким стуком ударяется о землю. С лошади снимают седло и вручают мне. Радиста подбадривают пинками.
– Я не хочу никуда бежать. Мне больно! – ноет паренек, поминутно спотыкаясь и падая. Его подхватывают под руки и волокут, он упирается, его бьют по голове. Он действительно не может идти, ему все осточертело, он не соображает, что происходит и чего от него требуют. Я боюсь, что сейчас ему вставят в его воспаленное ухо ствол пистолета и нажмут на курок, как это сделали с лошадью.
Приходится мне уступать свое место.
Мы все дальше и дальше уходим от кишлака. Кажется, погони нет. Куда спешить, если преследователи спокойно найдут нас днем. Возможно, они прикончат нас всех.
Мы движемся прямо на взошедшее солнце. На восток и в гору. Неожиданно я слышу характерный реактивный гул. Высоко в небе проносятся самолеты. Это советские МИГи. Знаю, что наша авиация вольготно чувствует себя на всей территории Афганистана и прощупывает противовоздушную оборону Пакистана. Нашему начальству хочется разбомбить душманские базы в Пешаваре. Может, мы где-то рядом с границей.
Мое предчувствие оправдалось. К исходу дня, пробираясь немыслимо тяжелыми горными тропинками, вышли к долине. Я видел, как главарь долго рассматривал долину в бинокль, затем сделал знак, и мы сорвались бешеным галопом вниз. Появилось огромное количество деревьев. Ветки хлещут по лицу. Мы продираемся сквозь чащу. Передвижение более быстрым темпом вперед невозможно, слишком густы заросли.
Наконец, мы выбираемся на дорогу. По ней в сторону Пакистана движутся караваны. Это изгнанное войной мирное население. Обездоленные афганские беженцы.
Мы разделяемся на две группы. В одной группе остается главарь банды, его подручные и все стрелковое оружие. Меня и радиста переодевают в более привлекательную одежду. На голове – чалма. Это переодевание – для пакистанских пограничников.
Определенного поста пограничного контроля нет. Пограничники прохаживаются вдоль медленно движущейся плотной колонны и выборочно проверяют поклажу. Ищут в основном оружие и наркотики. То там, то здесь вспыхивают перепалки, когда оружие находят. Среди пакистанских пограничников находятся представители моджахедов. По своему усмотрению они или заступаются за беженцев с оружием, или забирают его. Оружие стоит дорого, оружие – это афганская валюта. Обирают в основном бедняков.
Мы проходим незамеченными, словно нас вообще нет. Оно и понятно – у нас скудная поклажа, оружия нет. Мое лицо черно от пыли и загара, белобрысый радист по самые глаза закутан чалмой. Кроме того, из его ушей воняет, на лице омерзительные струпья.
И вот мы на территории Пакистана. Впервые за месяц я вижу автомобиль. Сразу вспоминаются такие вещи как душ, полотенце, сигарета. К моему удивлению, автомобиль ждет именно нас. Японскую развалюху загромождают поклажей, нас усаживают наверх, и водитель давит на акселератор. Ишаки с беженцами, деревья, редкие придорожные столбы с указателями проносятся мимо. Понятия о правилах дорожного движения здесь нет никакого. Встречную машину наш водитель объезжает то справа, то слева. Тормозами предпочитает не пользоваться. Наверное, их у него просто нет.
Я с удовольствием, наблюдаю за живописными окрестностями. Глаза отдыхают на зелени. Я вижу множество домашних животных и, когда мы проезжаем через селения, такое же множество людей, совершенно не похожих на афганцев. Пакистанцы страшно возбужденные люди. Нельзя увидеть спокойного пакистанца. Они кричат, размахивают руками, что-то делят, о чем-то спорят. Они не ходят, а почти бегают.
Боже, когда же наконец я смогу вырваться от своих теперешних хозяев и выйти на Бруцкого?! Где ты, полковник Бруцкий? Ты уже сформировал свою бригаду, тебе дали оружие, и, может, ты уже ушел в Афганистан воевать против солдат, которые тебе родные по крови. Оружия и денег тебе не пожалеют. Ты будешь брать в плен советских солдат, будешь убеждать их воевать не против собственного народа, но против коммунистической заразы, которая как язва гложет тело народа. На твою сторону начнут переходить роты, батальоны, полки. Америка поможет! Он всегда помогает, если брат бьет брата.
Полковник Бруцкий! Ты зашлешь своих эмиссаров в Союз, и все, кто побывал в Афганистане, перейдут на твою сторону. Ты откроешь границы с мусульманскими странами и бациллы фундаментализма проникнут на советский восток. Эх ты, полковник Бруцкий, ты объявил джихад, священную войну против коммунизма?
Целый день водитель гнал автомобиль, выбираясь на все более лучшие дороги. Передо мной был Пакистан. Я видел его.
Дорожные таблицы указывали, что мы мчимся к Исламабаду. Это осложняло выполнение моего задания. Меня интересовал Пешавар и полковник Бруцкий, а не те американцы, которым нас могли продать наши хозяева.
Мое положение кажется мне безнадежным. Мы плутаем в темноте по дорогам с одной горящей фарой. Кажется, мы заблудились. Чувствуется близость столицы, но водитель кружит по одним и тем же улицам. Может, он заметает следы?
Наконец, автомобиль въезжает во двор, ворота за нами сразу запирают. Меня ведут в глубину двора, заталкивают в сырое помещение. Следом приносят почти безжизненное тело радиста. За последние сутки ему досталось. Я оглядываю наше временное пристанище. Оно значительно лучше, чем любое из предыдущих. Только ужасно сырое. Приносят поесть. Я растормошил радиста и силой кормлю его. Его тошнит, у него температура. Знаками показываю охраннику, что мой товарищ болен. Охранник запирает дверь и уходит. Через некоторое время приносит неизвестный растительный порошок, на вкус страшно горький. Хинин? Пробую напоить pa-листа порошком, но его снова рвет.
До полуночи нас никто не беспокоит. Но вот раздается скрежет, дверь распахивается, и в комнату входят несколько человек. Я не вижу в полумраке их лиц. Они отодвигают от стены какие-то ящики. Показывается отверстие в полу. В отверстие бросают пару циновок и указывают спускаться туда. Что поделаешь! Под комнатой находится подземелье. На удивление, в нем сухо. Под ногами шуршит травянистая подстилка. Укладываю горячечного радиста в углу на циновку, другой укрываю. Сверху мне подают лепешки и кувшин воды. Потом начинается нечто странное. Я слышу стук камней, скрежет железа. Да нас просто-напросто замуровывают! Мы оказались в кромешной тьме.
Вот тебе и Джамхурият Ислами Пакистан!
Неизвестно, сколько мы здесь проторчим. Радист без врачебной помощи потеряет слух, его ноги загноятся, и он получит гангрену. Я ослепну и задохнусь в этом каменном мешке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62