А когда уголовное дело исследует большой художник, он неизбежно выходит за пределы жанра и создает подлинное произведение искусства. В этом и заключается разница между Достоевским и Конан Дойлом.Юра попытался возразить:— Однако преступления все-таки чаще раскрывают Конан Дойлы, нежели Достоевские?— Обыденные преступления. Карманные кражи. Чтобы схватить человека за руку, не требуется знать его характер. Вы пошли по облегченному пути.— Я сделал все, что в моих силах…— Подождите. Это не мои слова. Вы хорошо действовали. Заподозрили Щеточкину, узнали адреса, обратились за помощью в милицию… Все правильно, за исключением того, что вы исходили из неправильной предпосылки. Вы сами говорили, что не встречали девушки чище Тани, и… приписали ей низменные побуждения.Юра возмутился:— Когда я так говорил?!— Притон. Спекулянты. Жулики. Как могла с ними связаться Таня, если она такая, какой вы ее рисуете? Вы пошли по пути тривиального мышления. Произошло нарушение каких-то общепринятых норм, и вы сразу приписываете нарушителям самые низменные мотивы.— Но ведь так всегда и бывает.— А если они руководствовались возвышенными мотивами?— Разве это возможно?— Ничто дурное не способно увлечь Джульетту. Ее могут увлечь чувства, идеи. Может быть, ошибочные, но в своем роде красивые…— Непонятно…— Никогда еще борьба идей не достигала такого накала, как в наше время. Думаете, нет честных идеалистов, честных капиталистов, даже честных королей? Мы-то знаем, что они обречены, но они ведь уверены в обратном! Выражаясь языком оперативных работников, вы правильно взяли след, но неправильно определили мотивы преступления. Вот причина вашей неудачи. Вы упустили из виду одно звено. Мой консультант сказал, что начинать надо было с того самого священника, к которому водила Таню Прасковья Семеновна.Юра смотрел на меня со снисходительным сожалением:— Неужели вы всерьез допускаете, что какой-то поп способен повлиять на современную девушку?— Я ничего не утверждаю, но вы исследовали все обстоятельства, за исключением одного. А методика следствия требует, чтобы исследованы были все обстоятельства без исключения. Не забывайте, что психика девушки была травмирована. То, что вы рассказывали обо всех этих женщинах, об их поведении, дает мало оснований считать их обыкновенными аферистками…— Но ведь шайка спекулянтов — факт? Бандит, задержавший меня, — факт? Подозрительный притон в Ярославле — факт?— Все эти факты могли пройти рядом и не задеть Тани…— Что же вы советуете?— Начать с того, с чего начала Таня: познакомиться с отцом Николаем.— Смешно!Юра отошел к окну.Он смотрит вниз, во двор шумного моего дома, и вся его поза выражает полное несогласие со мной.— Что же вы будете делать?Юра прошелся по комнате, остановился перед книжным шкафом, побарабанил по стеклу пальцами, повертел ключом в замочной скважине, повернулся.— Искать отца Николая. Я мало верю, что это что-то даст, но послушаюсь, исследую и это обстоятельство. ОТЕЦ НИКОЛАЙ Не очень-то хотелось Юре разыскивать отца Николая. Он предубежден против всех священников на свете. Но и не идти нельзя. Может быть, именно у отца Николая он узнает подробности, которые помогут более точно определить, что произошло с Таней.Начинать пришлось с Прасковьи Семеновны.— Вы говорили, что ходили с Таней к какому-то священнику.— Не к какому-то, а к отцу Николаю, он духовник мой…— Вот и я бы хотел…— Ты что, парень, смеешься?— Вы знаете адрес?— Тебе церковь али квартиру?— Лучше квартиру…И вот Юра на лестничной площадке многоэтажного московского дома.Под кнопкой звонка табличка: «Ивановой — 1 звонок. Успенским — 2… Ципельзону — 5…» «Что это уж и за Ципельзон, — думает Юра, — который не может обойтись меньше, чем пятью звонками!…» Позвонил. Дверь открыл седенький человечек в толстовке, с чеховской бородкой и длинными пегими волосами.— Мне отца Николая.— Проходите, пожалуйста.Он ведет Юру в глубь квартиры.Старомодная столовая. Тяжелый квадратный стол, стулья с высокими спинками, буфет со стеклышками. Но за стеклышками не посуда, а книги. Много книг.— Садитесь, пожалуйста.Для верности Юра переспрашивает:— Отец Николай?В ответ вопрос:— Вы — верующий?— Честно говоря, нет.— Так какой же я вам отец Николай? Николай Ильич…Молчание. Хозяин ждет, что скажет посетитель, а Юра не знает, как начать. Потом сразу пошли навстречу друг другу, отец Николай — снисходя к молодости посетителя, а Юра — видя его простоту.— Я к вам по не совсем обычному делу. Я ищу одну девушку. Товарища по школе. Таню Сухареву. Говорят, она бывала у вас…— Русенькая? — Николай Ильич припоминает. — Тихонькая такая? Как же, как же, помню. Куда же она исчезла?Юра всех попов считает обманщиками. Пользуются отсталостью людей. Но человек, сидящий перед ним, не похож на обманщика. Юра уловил это сразу. Отец Николай нисколько не рисуется, и, хотя его профессия не вызывает уважения, что-то в нем располагает к себе. «С ним следует держаться поуважительнее, — думает Юра, — не я нужен ему, а он мне, иначе я ничего не добьюсь».— Послушайте, Николай Ильич… (Хочешь, чтоб тебя звали по имени-отчеству? Пожалуйста!) Вы хорошо помните Таню Сухареву?— Таню… — Николай Ильич задумывается. — Фамилию не помню… Русенькая? Была, была. Заходила. Хорошая девушка. Раза три или четыре.— Зачем?— Она вам сказала обо мне?— Мне сказала Прасковья Семеновна Жукова. Соседка Тани. Старушка. Санитарка. Сказала, что была с Таней у вас.Прасковью Семеновну отец Николай признает сразу.— Знаю, как же. Верующая женщина.Юра не в силах удержаться:— А вы сами… верите?— Верю. — Николай Ильич мягко улыбается, обманывать Юру ему нет надобности. — Без веры не живет ни один человек.— Я лично живу без веры.Николай Ильич смотрит Юре прямо в глаза.— Тайна вашего рождения вам известна?— Какая тайна?— Вы верите, что человек, которого вы считаете своим отцом, действительно ваш отец?— Я это знаю.— Откуда?— Я знаю своих родителей. Знаю отца, знаю мать, у меня нет сомнений в их порядочности.— Сомневаются, когда не верят. Тайна рождения известна только отцу и матери, да и то не всегда. А уж самому ребенку не известна никак. Он не знает, но верит.— Чего же стоит вера, которая все подвергает сомнению?— Наоборот, вера исключает сомнения.— Сомнения исключают знание.— Знание и вера сосуществуют, но знание ограниченно, а вера бесконечна…Они отвлеклись от непосредственной темы разговора.— Я не философ, но в школе нас знакомили с историческим материализмом. Бесконечен мир и бесконечно познание мира, а вы все то, что еще не познано, называете верой.Однако Николай Ильич уклоняется от спора.— О вере нельзя спорить. Знание рационально, а вера скорее область чувственного, вера иррациональна, она ближе к искусству. Вот вы слушаете музыку, она волнует вас, но разве вы сможете объяснить, почему она вас волнует?— Какая же музыка волновала Таню?— Она искала утешения.— В чем?— Таня мне не исповедовалась, а если бы исповедовалась, я бы не сказал. Священники дают обет не нарушать тайну исповеди.— И нарушают.— Дурные пастыри. — Он сказал это убежденно, с чувством собственного превосходства. — В человеке сильна потребность открыться… Кому? Люди легко осуждают и с трудом прощают. Один бог все поймет и простит. А священник лишь посредник между человеком и богом.— Так какого же утешения искала Таня?— Хотела утвердить свою веру в того, в ком мы находим спасение.— И вы утвердили?— По мере своих сил…Нет, он не притворяется… Перед Юрой, кажется, действительно верующий священник.Вот она — вторая тайна, на которую намекала Таня! Оказывается, она ходила в церковь, встречалась с попами. Вот на чем зиждилась ее дружба с Прасковьей Семеновной!Тут в комнате появилась женщина. В сереньком платье, невысокого роста, с тронутыми сединой волосами.Кивком головы поздоровалась с посетителем, вопросительно взглянула на Николая Ильича.— Ты бы, Катенька, собрала нам чайку, — попросил тот. — Молодой человек не откажется.Юра отказался.— Собери, собери…Она вышла.— Без нее я бы пропал, — доверительно признался Николай Ильич.— Жена? — утвердительно спросил Юра.— Сестра, — поправил Николай Ильич.Тут Катенька очень кстати принесла стаканы с чаем, а Николай Ильич вернулся к тому, что непосредственно интересовало посетителя.— Так что же хотите вы от меня?— Таня ничего не говорила вам о своих намерениях?— Советовалась, не уйти ли ей в монастырь.— Разве сейчас есть монастыри?— Есть. Но… Вероятно, вы учили. В старину монастыри были и политическими и экономическими организациями. А в наши дни… Как говорится, изжили себя.— И вы посоветовали?— Отговаривал.— Неужели Таня в монастыре?— Не думаю. Но постараюсь узнать. Зайдите ко мне через недельку.И Юра поверил, что Николай Ильич в самом деле постарается узнать.— Спасибо. — Он вдруг спохватился, что так и не назвал себя. — Вы так и не поинтересовались, кто я.— А зачем? Я не любопытен, а вы не нашли нужным представиться… — мягко ответил Николай Ильич. — Может быть, вы желаете сохранить свой визит в тайне.— Нет, почему же, — запальчиво возразил Юра. — У меня нет причин скрывать свой визит. Меня зовут Юрий, Юрий Зарубин, мы с Таней учились в одном классе. ЗА ЧАШКОЙ ЧАЯ Юра терпеливо выждал неделю.Сделает что-нибудь или не сделает, раздумывал он об обещании священника. Узнает или не узнает? Священнослужители любят обещать то, что они просто не в силах дать, — такова уж их профессия. Они как страховые агенты, проценты собирают со всех, а вознаграждение получают немногие.Он выбрал для посещения субботу, по вечерам в субботу обычно все дома.Дважды нажал кнопку звонка. Никто не появился Юра позвонил еще раз. Безмолвие. Тогда Юра решил узнать, где Успенские. Позвоню-ка я Ципельзону, решил он. Раз, раз, раз… Пять звонков! Пожалуйте-ка хоть вы сюда, неизвестный гражданин Ципельзон!И тот пожаловал.— Вам кого?С пунцовым мясистым носом, с обвислыми синими губами, с ушами, из которых торчат пучки рыжих волос, в модном грубошерстном зеленом пиджаке… Он довольно-таки сердитый, этот Ципельзон, который любит, чтоб ему звонили пять раз!— Простите за беспокойство, я к Успенским. Но у них…Ципельзон разглядывает Юру с доброжелательным любопытством.— Заходите и проходите.— Но я не знаю…— Вы поняли, молодой человек? Проходите. У них не заперто.— А откуда вам известно, что я не вор?Ципельзон с состраданием посмотрел на юношу:— Молодой человек! Еще не народился бандит, который вздумает обокрасть святого.— А разве Успенский святой?— Высшего ранга! Ни разу еще не поспорил ни с одним из жильцов. Ни из-за газа, ни из-за электричества. Уберет за вами ванную и сделает вид, что даже туда не заходил. Вызовет врача, а потом за свой счет купит вам медикаментов. Человек будущего общества, хотя и отсталых взглядов!Юра добрался до знакомой двери. Действительно, не заперто. Горит лампа. Никого. Стол сервирован к чаю. Должно быть, Катенька заранее все приготовила. Кресло Николая Ильича со вмятиной на спинке от головы. Буфет с книгами. Что он читает, этот поп? Русские классики: Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов. Философы: Соловьев и Розанов, Шопенгауэр и Ницше. Гм! Ленин, Энгельс… С таким держи ухо востро!Юра осторожно опустился в кресло хозяина. Не так чтобы очень мягко. От обивки пахнет чем-то затхлым…Первой явилась Катенька.— Сидите, сидите. Коленька скоро придет. Он в церкви, служит всенощную.Непонятно это Юре. С одной стороны Толстой и Энгельс, с другой — наряжается в ризу, размахивает кадилом и уверяет, что так оно и должно быть!Катенька то исчезает, то появляется. Насыпала в вазочку печенья. Постояла. Помолчала. Подошла к гостю.— Сидите, сидите. Хочу с вами поговорить. Лучше, если вы поменьше будете к нам ходить.Юра вскочил.— Я могу хоть сейчас…— Вы не поняли. Вы не мешаете нам. Боюсь, мы помешаем вам.Юра гордо поднимает голову.— Как так?— Боюсь, вы недооцениваете моего брата… — Катенька, оказывается, не так проста, как могла показаться. — Николай Ильич болен, смертельно болен, но у него сильный характер. И, на беду тех, кто с ним общается, он безупречно честен. А ведь честность подкупает людей.Ого, как рассуждает!— Чем же опасен Николай Ильич?— Верою в бога. Хотите не хотите, он и вас приблизит к богу. У вас неокрепший ум…— Ну, знаете ли, я материалист, — уверенно возражает Юра. — Меня не так-то легко сбить…— Но все-таки можно. А я думаю, что религия нынче молодым людям ни к чему.— Разве вы не верите?— Не знаю. Во всяком случае, не так, как Николай Ильич. Ему пришлось пережить побольше моего.Вот тебе и Катенька!— А вы не бойтесь за меня.— Я не за вас, а за все ваше поколение. Слишком все легко вам дается. И веру, и отрицание бога надо принимать с большей серьезностью.Грустная улыбка у Катеньки!Юре даже стыдно за свою заносчивость.— Не тревожьтесь за меня, — доверчиво говорит он седенькой женщине. — Я много читал. Я люблю искусство. Я атеист не потому, что кто-то сказал мне быть атеистом, а потому, что изучаю законы природы. Знание природы и религия несовместимы.— Дай бог, дай бог, — торопливо соглашается его собеседница. — Бегу! Чайник уже кипит…Вновь появляется она уже с Николаем Ильичом. Священник приветливо протягивает руку.— Вот кто, оказывается, у нас в гостях…«Какой он маленький и несчастненький, — думает Юра. — Хорохорится, а сам скоро умрет!»— Будем чай пить, — продолжает Николай Ильич. — Пришлось служить всенощную. Все молодые священники сегодня на совещании, а у отца Вениамина билеты в Художественный театр.«Сделал он что-нибудь или не сделал? — думает Юра. — Или опять заговорит меня…»Но священник не хочет томить юношу.— Я навел справки. Ни в какой монастырь ваша Таня не поступала.— А как вы это узнали? — Юре нужно это знать наверняка. — Не сердитесь, но я хочу быть уверен…— Знакомства, — добродушно объясняет Николай Ильич. — Не значится такой.— Разве монахи где-нибудь значатся?— Разумеется. Учет в церкви поставлен не хуже, чем в любом учреждении.— Как смешно, — сказал Юра. — Отдел кадров при церкви!— А как же иначе? В отдельном храме священнослужителей не так уж много, но вообще у церкви обширные кадры.— И даже монахи учтены?— Конечно. Так что это уж точно: Сухаревой Татьяны нет ни в одном православном монастыре.— В общем, я и сам так думал, — задумчиво признается Юра. — Для нее это недостаточно романтично.— О какой романтике вы говорите?— Она не из тех, кто бегает в церковь между делом. Если уж отдается чему, так с полной самоотдачей. Тайна и самопожертвование — вот что ее может увлечь.— Вы хотите сказать, ей нужны внешние атрибуты? Детское восприятие!— Все религии рассчитаны на детский возраст человечества.— Не меряйте их на один аршин. Есть примитивные религии, возникшие как следствие страха перед природой, а христианская религия — это целая философия…Екатерина Ильинична разлила чай, пододвинула гостю чашку.Все как у добрых знакомых. Оранжевая чашка с золотым ободочком. Печенье, конфеты, сахар. Очень приветливое чаепитие.Мирно и хорошо, подумал Юра. А на самом деле не так-то уж мирно и не так хорошо. Ничего, конечно, нет страшного в том, что какой-то комсомолец чаевничает с каким-то попом, — страшно то, что вот такой же, совершенно такой же комсомолец может поддаться проповеди такого попа, в чем-то согласиться, поколебаться, уступить… А там пошло и пошло!Есть в этом обходительном Николае Ильиче что-то привлекательное, он умный, добрый, ненавязчивый. И Юра вдруг ощутил опасность, точно просачивающуюся из пор его собеседника: умен и… хитер, добр и… прилипчив, ненавязчив и… въедлив. Такие способны повести за собой! Покорит добротой, уведет от борьбы, от любой борьбы…Добрый боженька куда как опаснее злого бога, люди привыкли к злу и научились сопротивляться злу, а с добротой труднее справиться, чем с жестокостью.Чай чаем, но Юра чувствовал, даже, возможно, понимал, что за этим чаем, за этим столом он находится в состоянии борьбы.И есть даже очевидцы этой борьбы в лице седенькой Катеньки, которая сочувствует Юре и не может не любить брата!Николай Ильич обхватил ладонями чашку.— Что же вы собираетесь делать?— Искать.— А не разумнее ли предоставить девушку своей судьбе?— То есть как предоставить судьбе?— Она ищет бога, и не надо ей мешать в поисках.— А если она погибнет?— Вы не думаете о душе.— Хотел бы я видеть хоть одну душу без тела!— Вы не хотите понять: над нынешней юдолью плача имеется еще другой, небесный мир, который возвышается над этим и в котором мы хотим и можем спастись.Юра упрямо поджимает губы.— Я верю в опыт, и не только в свой, конечно, а в опыт всего человечества.Николай Ильич подходит к буфету и роется в книгах.— Вы кем готовитесь быть?— Химиком. Лично меня увлекает органическая химия.— Короче, естественник? — Николай Ильич раскрывает книгу. — Позвольте, я вам прочту…— Какую-нибудь богословскую софистику?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18