На левой руке у Гельмута нашивка, правая висит немощно и криво, налезая на грудь, снова опавшую за последние голодные месяцы. Люди выглядят усталыми, почти все серьезны. Но трое или четверо, повернувшись к Гельмуту, своему фотографу, улыбаются.
Гельмут непринужденно стоит среди них, ссутулившись, но высоко подняв голову. Город за его спиной разрушен и вскоре будет поделен. Через несколько дней самоубийство ускорит советское вторжение; скромный холмик на месте бывшего здания у Гельмута под ногами станет границей между британской и французской территориями; и в новом Берлине Гельмут не отыщет дома, где прошло его детство. Но на этой фотографии Гельмут делает то, чего ни разу за все детство не сделал на портретах, любовно отпечатываемых Гладигау. Гельмут стоит на вершине своей баррикады, которую потом с легкостью подомнут под себя советские танки, – и улыбается.
Лора
Берлин, начало 1945-го
Лора, задремывая, лежит в темной комнате. Недавно ее разбудил шум, немного погодя она уснула, потом проснулась опять. Лежит, окутанная тихой ночью, на окне цветут морозные цветы. Руки и ноги у Лоры теплые, тяжелые. Наверное, думает она, ей просто почудилось: стены, окно, потолок раздвинулись, а за ними открылось пространство грез.
Хлопает дверь, стены снова на месте, выстроились вдоль кровати. Не открывая глаз, Лора прислушивается. Слышит, как сопит младшая сестренка. Шепотом зовет.
– Лизель. Анна-Лиза!
В ответ лишь глубокое дыхание спящей. Лора погружается в сон. Одна минута, две, десять. Она не знает, сколько времени прошло, но шум вдруг доносится снова.
Хлопанье дверей, голоса. Теперь Лора без колебаний распахивает глаза и ждет, когда под дверью вспыхнет полоска света. В доме по-прежнему темно; внизу кто-то шепчется; чтобы лучше слышать, Лора соскальзывает с постели.
– Что происходит?
– Все будет хорошо. Очень скоро. Вот увидишь.
Фати Фати – папочка, папа (нем.).
приехал. Он в форме, стоит внизу лестницы. Его обнимает мутти, а в дверном проеме стоит навытяжку солдат, за спиной которого, на дороге, Лора различает грузовик. Холодная ночь льется через порог, скользит по перилам, устраивается у босых Лориных ног. Отец заполняет собой всю прихожую. Он гладит по голове вцепившуюся в его рукава маму и зовет: Аста, meine Astalie – а она плачет без слез. Рот раскрыт, губы силятся сдержать негромкий, сдавленный звук.
– Фати!
– Лора. Моя Ханна-Лора. Еще вытянулась.
Лора утыкается лбом ему в плечо, и он смеется, а мутти проводит по ее лицу нервной рукой.
Работают быстро: фати вытряхивает ящики, мутти укладывает сумки, солдат носит их в грузовик. Лора с Лизель стоят у входной двери. Сонные и неповоротливые: поверх ночных рубашек на них надели платья, а сверху еще пальто. Темень, видно плохо, но родители света не зажигают. Просыпается малыш. Фати берет его на руки, баюкает; мутти, немного постояв и посмотрев на них, уходит наверх будить близнецов.
Держась за Лорину руку, сестра глядит на отца с братишкой.
– Мы назвали его Петером, в честь тебя, фати.
– Я знаю, Лизхен.
Улыбается. Лора тоже глядит на него. Фати как фати, но не такой, как всегда. Не как на фотографиях. Не как в прошлый раз. На Рождество – не на это, на предыдущее. Фати переводит взгляд на Лору.
– Пойдем. Я принесу одеяла. Устроим вас в машине поудобней.
Кажется, едут они много часов. Из деревни выбрались в долину. Мутти с Петером на коленях молча сидит впереди рядом с фати. Ни огонька. Тьма и шум мотора.
Лора с сестрой и братьями сидят в кузове на вещах. Лизель спит, открыв рот, близнецы рассматривают отцовский затылок. Сидят тихо, плечо к плечу, нога к ноге. Покачивают головами в такт движению, таращат сонные, удивленные глаза. Лора шепчет.
– Это фати.
Кивают в ответ.
Останавливаются они посреди сверкающего инеем двора. Какие-то люди, фонари, незнакомая комната с двумя кроватями, пахнущая сыростью и соломой. Когда мутти задувает фонари, на улице уже сереет. В дальней стене комнаты – широкое окно, и Лора видит отца, его плечи; различает на фоне сереющего неба сгорбленный черный силуэт. Лоре холодно в их с Лизель кровати. Отец приносит новое одеяло, укутывает Лору и целует. От него пахнет потом, и колется щетина на подбородке.
– Где мы?
– На ферме. Здесь безопасно.
Его шепот убаюкивает Лору.
– Самое место переждать эти последние недели.
Когда она снова просыпается, в незнакомой комнате светло, а отца уже нет.
* * *
Мертвая пора между войной и миром. Все равно что плыть стоя. Или задерживать дыхание, пока птичка не улетит. Текут недели, настает весна, ветреная и синяя, и дни кажутся Лоре длинными и бесформенными.
Ферма стоит у подножия холма на берегу тихой речушки, затерявшись в зелени долины. Лора знает, что приближается армия. Русские – с одной стороны, американцы – с другой. В Гамбурге у них был особняк с большим садом и служанка. Даже после эвакуации, в деревне, у них был отдельный дом. А здесь они живут вшестером в одной комнате. Утром прислоняют кровати к стене, а на ночь опускают снова.
Глядя на тени от туч, плывущие по холмам, Лора обрывками, как сон, вспоминает полночный приезд отца. Очень скоро. Вот увидишь. Проходят месяцы, а ничего не меняется. Занимаясь домашними делами, она уговаривает себя подождать: наша победа не за горами. Осталось недолго.
Погода замечательная. Лизель с братьями дни напролет проводят на улице; сначала они играют во дворе, но вскоре, от скуки, забираются все дальше в поля. Мутти беспокоится, если их не видно, мечется по комнате, а когда они наконец приходят, срывается на крик.
Почти каждый день жена фермера приносит еду. Хлеб, яблоки в тесте, кислую капусту, яйца и молоко. Иногда бывает бекон или маленькие, сморщенные осенние яблочки. Стоя в дверном проеме, гостья одаривает улыбками малыша и близнецов.
После обеда Петер спит, мутти и Лизель штопают чулки, а близнецы играют под столом. Тихо играть они не умеют, шепчутся на всю комнату.
В ясные дни Лора различает в далеких складках холмов небольшой городок: грифельные столбики дыма из труб, столбик потемнее – шпиль. С того конца долины доносится грохот орудий. Иногда, если шум сражения слаб и звуки его не проникают в дом, Лора приоткрывает окно и ищет в безоблачном небе самолеты Luftwaffe, представляя, как падают в долину бомбы, принося с собой пожары и смерть. Но слышит одни только птичьи трели.
Когда вечером мутти задувает лампы, Лора отгибает край шторы. А утром видит в щелку полоску синего неба над головой. Каждый день она встает и ложится с мыслью о фати, сильном и гладко выбритом, и о том, когда кончится война. В мирной полутьме зашторенного утра Лора представляет, как преображается долина с наступлением победы. С горы ей открывается парад, шествующий из деревни в деревню, усеянные цветами поля, заполненные людьми склоны; она видит искрящееся солнце в собственных глазах и протянутые к ней руки, слышит слитые в песне голоса.
* * *
Вечереет, и Лора помогает мутти укладывать детей. Замечает в окне фермера, следом за которым идет его сын. Мутти натягивает пальто; Лора тоже направляется к двери, но мутти качает головой.
– Останься здесь. Я через минуту вернусь.
Она выходит, и, закрывая за ней дверь, Лора оставляет щелку, достаточную, чтобы видеть во дворе всех троих. Фермер принес бекон и мешочек овсянки, но хочет еще о чем-то поговорить. Слов его Лора не слышит, видит только рот, такой же, как у его жены, грубо вылепленный. Он указывает в сторону долины, и мамина рука вспархивает к лицу. Сын фермера отрывает от мутти свой тяжелый, тупой взгляд и сплевывает на землю. Подняв голову, он натыкается взглядом на Лору, и та отскакивает от двери.
– Куда мутти ушла?
Лизель проснулась и стоит у двери. Теплая ото сна, прижимается всем телом к Лоре. Тянется к двери, но Лора перехватывает руку.
– Она сказала, чтобы мы не выходили.
– Почему?
Лизель норовит вырваться, поэтому Лора впивается ей в руку ногтями.
– Ой!
– Не будешь дергаться, ничего тебе не сделаю, глупышка.
Лизель начинает реветь. Близнецы приподнимаются на кровати и смотрят, как сестры возятся возле двери.
– Ну, теперь ты получишь, Лора.
– Не получу. Успокойся, Лизель, я не сильно тебя ущипнула.
– Мутти будет на тебя ругаться.
– Замолчи, Йохан. Спи давай.
– Не хотим мы спать!
Лора пытается утихомирить Лизель, но та, не глядя на нее, плачет и вырывает руку. Близнецы правы: мутти будет ругаться, и после этого ночь в крошечной комнате будет невыносимой.
– Лизель, ну, пожалуйста. Анна-Лиза! Если ты перестанешь плакать, я тебе кое-что дам.
Взобравшись на кресло, Лора достает сахарницу с верхней полки, куда ее спрятала мутти. Лизель мгновенно перестает плакать и, облизнув палец, запускает его внутрь. Сосет, макает, снова сосет. А Лора тем временем отирает ей щеки, уничтожая следы потасовки. Близнецы молча за всем этим наблюдают, потом Иохан вдруг встает и направляется к сестрам. Следом, волоча по полу одеяла, идет Юри. Они тоже облизывают пальцы и собираются уже обмакнуть их в сахар.
– Нет. Вы двое – нет.
– Почему, Лора?
– Иди ложись, Йохан. И ты, Юри. Пожалуйста.
– А мы расскажем мутти, что ты ущипнула Лизель.
– Мы расскажем, что ты дала ей сахар.
Вздохнув, Лора подвигает к ним сахарницу, но Лизель выхватывает ее прямо из-под рук близнецов.
– Нет, Лора. Это только мне.
Йохан сердито ее отпихивает, а Юри, отбросив одеяла, становится рядом с братом.
– Не вякай, Лизель.
– Юри, вам нельзя.
– Кто ты такая, чтоб командовать?
– Я вас старше.
– Нам Лора разрешила, а она старше тебя.
За спиной в дверях стоит мутти.
У Лоры начинает тянуть в животе.
Мутти выкладывает на стол принесенные фермером продукты и, взяв кружку, швыряет ее об пол.
Теперь молчат все, кроме расплакавшегося Петера. Мутти берет его на руки и уносит в кресло у дальней стены. Садится к ним спиной.
– Все в кровать. И ты, Лора. Спите.
Мутти долго сидит в кресле, не гася лампу, даже когда Петер затихает. Лора лежит рядом с Лизель и притворяется, что спит. Наблюдает сквозь ресницы; вот мать улыбается малышу, вот нервно блуждает взглядом по комнате.
Лора вспоминает, как мутти, стоя с фати в прихожей, плакала без слез. Думает. Уже скоро. Ожиданию конец.
* * *
Утро, и солнце льется через подоконник в комнату. Мутти сидит в тени у окна за столом и разбирает вещи, какие оставить, какие сжечь.
– Мам, а зачем? Фати приедет? Мы опять переезжаем?
Ответа не последовало. Лора ставит ведро около окна, к свету, и, повернувшись к матери спиной, моет посуду после завтрака. Во дворе возле насоса играют близнецы, но через стекло их голосов не слышно. Лизель сидит на улице под окном, вяжет носки и качает Петера в коляске. Стекло старинное, утолщающееся книзу. От мелькающих сестриных рук рябит в глазах. Позади в карманах и ранцах роется мутти. Выкладывает на стол книжки, значки, школьную форму. В печке трещат сырые дрова. На улице ветрено, а дети гуляют без пальто. В доме жара.
Лора берет вещи со стола и бросает в печь, а мутти тем временем перебирает фотографии в альбоме.
Особо ценные, дорогие осторожно вынимает из белых наугольничков и раскладывает подле себя на стеганом одеяле. После чего заворачивает их в чистую тряпочку и убирает в ящик, а альбом оставляет на столе. Все утро Лора хлопочет, следит за тем, как горят вещи и бумаги, раскладывает вокруг трубы дрова для просушки.
Поначалу альбом горит плохо, слишком уж он толстый – пламя его не сразу берет. Синяя льняная обложка коричневеет и съеживается, жар, идущий из открытой дверцы, высушивает Лорины глаза. Лизель расплачется, когда не найдет своей школьной формы, близнецы станут спрашивать про книжки. Мутти глядит на опустевший стол, рот ее раскис, в пальцах тлеет сигарета. Затворив заслонку, Лора открывает трубу; страницы занялись, дело сделано.
* * *
Некоторое время спустя мутти вылавливает чайной ложкой из пепла значки и заворачивает в носовой платок. Зовет детей в дом, а Лору просит взять Петера и идти вдоль реки не меньше километра, отыскать место, где сильное течение.
– Не уходи от воды. Держись подальше от дороги и давай быстрее. Я буду ждать тебя.
С Петером на закорках Лора бредет вдоль реки, приговаривая:
– Мы их здесь пересидим. Последние эти денечки.
Скоро придут враги, но Лоре не страшно. Она будет храброй и терпеливой, ведь она верит в Endsieg Endsieg – окончательная победа (нем.).
. Та к сказал фати. Все скоро зак ончится. Все будет по-новому, и она дождется этого момента. Из-за гор выступят армии; долина наполнится гулом и смертью, а потом настанет победа.
Ссадив Петера на землю, Лора разжимает кулак и бросает значки в реку. Значки тонут, но совсем рядом с берегом, далеко от стремнины; Петер тянется к ближайшему из них своей влажной, пухлой ручкой. От печного жара значки покорежились, эмаль на них потускнела, но свастика по-прежнему различима. Лора, разувшись и сняв чулки, заходит в воду и вылавливает значки.
Вновь они одиноко бредут по мокрым полям, за спиной в такт шагам покряхтывает Петер. На границе с соседней фермой Лора вытряхивает платочек в заросли куманики. Один или два значка, зацепившись за ветки, отскакивают, и Лора втаптывает их в землю, присыпая комьями и травою. Ополоснув руки, она легонько окунает Петера ножками в воду, и малыш хохочет. Пригревает солнце, холмы баюкают голоса.
Лора вспоминает, что мутти ждет их и, наверное, уже волнуется. И с уснувшим Петером на руках она возвращается к ферме раздольными, безмятежными полями. Шепчет братику:
– Пока победа не настанет, будет тяжело.
Она готовится встретить кровь и пламя.
* * *
Когда приходят американцы, Лора стоит у окна и чистит картошку.
Близнецы, а за ними и Лизель в который раз улизнули со двора, и мутти пошла к воротам звать всех домой. Мать наверняка заметила джип, но все же Лора стучит ей в окно, оставляя на стекле грязные картофельные потеки. Мутти не оборачивается. В немом оцепенении она наблюдает, как джип медленно катит по пастбищу к их двору.
Американцы останавливаются, чтобы открыть верхние ворота, а мутти заходит в дом. Говорит Лоре:
– Работай, работай.
Вытерев руки, поправляет волосы, достает из кармана помаду, надевает шляпу и пальто.
Лора присматривается к матери, но та не выдает своего испуга. Мутти выходит, и Лора возвращается к работе. Из бурой воды вылавливает грязные картофелины, а почищенные опускает в чистую воду. Руки порозовели, кровь шумит в ушах. Сейчас она знает только запах сырой земли и свои холодные пальцы. В горле ком.
Мать встречает солдат во дворе. Они выходят из джипа, заводят разговор, но мотор не глушат. Мутти напряжена. Один солдат листает бумаги и внимательно слушает. Второй, прислонившись к автомобилю, задает вопросы. Написав что-то, первый солдат протягивает мутти бумагу. Та, чтобы лучше разглядеть, подносит листок к лицу. Лора замирает с ножом в руке. Люди за окном молчат, мотор по-прежнему работает. Мутти переворачивает листок и читает на оборотной стороне, а американец в нетерпении постукивает о землю носком ботинка. Мутти начинает что-то говорить. Проводит рукой по лбу, потом указывает на дом. Тот американец, что стоит у джипа, оглядевшись по сторонам, замечает в окне Лору. Другой поднимает вверх четыре пальца, но мутти, покачав головой, поднимает пять. Эта цифра тоже заносится в папку. Оба американца, а за ними мутти, подписывают бумаги. Один экземпляр достается мутти. Она крепко сжимает конверт с бумагами и стоит не шелохнувшись до тех пор, пока джип не скрывается из вида.
Дети приходят домой поздно, но сегодня мутти их не ругает. Они, как обычно, ужинают за одним столом. От радости, что удалось избежать заслуженного наказания, Лизель хихикает, а близнецы толкаются под столом. Мутти ни словом не обмолвилась об американцах. Это их с Лорой секрет.
Лежа с закрытыми глазами в одной с Лизель кровати, Лора слышит, как мутти забирается на большую кровать, к Петеру и близнецам, и гасит лампу. Американцы лучше, чем русские. Русские бессовестные. Они грабят, поджигают дома и обижают женщин. А американцы приезжают с бумагами и даже не заглядывают в дом.
Лора открывает глаза, думает. Бои могут начаться прямо этой ночью. Бомбят же всегда по ночам.
В памяти всплывают значки в куманике. Надо было забросить их подальше в воду, схоронить под камнями на дне реки.
Лора лежит, вслушиваясь в тишину, но орудий не слышно. Слышно только, как мама дышит. И только лишь когда ее дыхание становится ровным и глубоким, Лора тоже разрешает себе уснуть.
* * *
Мутти сказывается больной и спит, повернувшись к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Гельмут непринужденно стоит среди них, ссутулившись, но высоко подняв голову. Город за его спиной разрушен и вскоре будет поделен. Через несколько дней самоубийство ускорит советское вторжение; скромный холмик на месте бывшего здания у Гельмута под ногами станет границей между британской и французской территориями; и в новом Берлине Гельмут не отыщет дома, где прошло его детство. Но на этой фотографии Гельмут делает то, чего ни разу за все детство не сделал на портретах, любовно отпечатываемых Гладигау. Гельмут стоит на вершине своей баррикады, которую потом с легкостью подомнут под себя советские танки, – и улыбается.
Лора
Берлин, начало 1945-го
Лора, задремывая, лежит в темной комнате. Недавно ее разбудил шум, немного погодя она уснула, потом проснулась опять. Лежит, окутанная тихой ночью, на окне цветут морозные цветы. Руки и ноги у Лоры теплые, тяжелые. Наверное, думает она, ей просто почудилось: стены, окно, потолок раздвинулись, а за ними открылось пространство грез.
Хлопает дверь, стены снова на месте, выстроились вдоль кровати. Не открывая глаз, Лора прислушивается. Слышит, как сопит младшая сестренка. Шепотом зовет.
– Лизель. Анна-Лиза!
В ответ лишь глубокое дыхание спящей. Лора погружается в сон. Одна минута, две, десять. Она не знает, сколько времени прошло, но шум вдруг доносится снова.
Хлопанье дверей, голоса. Теперь Лора без колебаний распахивает глаза и ждет, когда под дверью вспыхнет полоска света. В доме по-прежнему темно; внизу кто-то шепчется; чтобы лучше слышать, Лора соскальзывает с постели.
– Что происходит?
– Все будет хорошо. Очень скоро. Вот увидишь.
Фати Фати – папочка, папа (нем.).
приехал. Он в форме, стоит внизу лестницы. Его обнимает мутти, а в дверном проеме стоит навытяжку солдат, за спиной которого, на дороге, Лора различает грузовик. Холодная ночь льется через порог, скользит по перилам, устраивается у босых Лориных ног. Отец заполняет собой всю прихожую. Он гладит по голове вцепившуюся в его рукава маму и зовет: Аста, meine Astalie – а она плачет без слез. Рот раскрыт, губы силятся сдержать негромкий, сдавленный звук.
– Фати!
– Лора. Моя Ханна-Лора. Еще вытянулась.
Лора утыкается лбом ему в плечо, и он смеется, а мутти проводит по ее лицу нервной рукой.
Работают быстро: фати вытряхивает ящики, мутти укладывает сумки, солдат носит их в грузовик. Лора с Лизель стоят у входной двери. Сонные и неповоротливые: поверх ночных рубашек на них надели платья, а сверху еще пальто. Темень, видно плохо, но родители света не зажигают. Просыпается малыш. Фати берет его на руки, баюкает; мутти, немного постояв и посмотрев на них, уходит наверх будить близнецов.
Держась за Лорину руку, сестра глядит на отца с братишкой.
– Мы назвали его Петером, в честь тебя, фати.
– Я знаю, Лизхен.
Улыбается. Лора тоже глядит на него. Фати как фати, но не такой, как всегда. Не как на фотографиях. Не как в прошлый раз. На Рождество – не на это, на предыдущее. Фати переводит взгляд на Лору.
– Пойдем. Я принесу одеяла. Устроим вас в машине поудобней.
Кажется, едут они много часов. Из деревни выбрались в долину. Мутти с Петером на коленях молча сидит впереди рядом с фати. Ни огонька. Тьма и шум мотора.
Лора с сестрой и братьями сидят в кузове на вещах. Лизель спит, открыв рот, близнецы рассматривают отцовский затылок. Сидят тихо, плечо к плечу, нога к ноге. Покачивают головами в такт движению, таращат сонные, удивленные глаза. Лора шепчет.
– Это фати.
Кивают в ответ.
Останавливаются они посреди сверкающего инеем двора. Какие-то люди, фонари, незнакомая комната с двумя кроватями, пахнущая сыростью и соломой. Когда мутти задувает фонари, на улице уже сереет. В дальней стене комнаты – широкое окно, и Лора видит отца, его плечи; различает на фоне сереющего неба сгорбленный черный силуэт. Лоре холодно в их с Лизель кровати. Отец приносит новое одеяло, укутывает Лору и целует. От него пахнет потом, и колется щетина на подбородке.
– Где мы?
– На ферме. Здесь безопасно.
Его шепот убаюкивает Лору.
– Самое место переждать эти последние недели.
Когда она снова просыпается, в незнакомой комнате светло, а отца уже нет.
* * *
Мертвая пора между войной и миром. Все равно что плыть стоя. Или задерживать дыхание, пока птичка не улетит. Текут недели, настает весна, ветреная и синяя, и дни кажутся Лоре длинными и бесформенными.
Ферма стоит у подножия холма на берегу тихой речушки, затерявшись в зелени долины. Лора знает, что приближается армия. Русские – с одной стороны, американцы – с другой. В Гамбурге у них был особняк с большим садом и служанка. Даже после эвакуации, в деревне, у них был отдельный дом. А здесь они живут вшестером в одной комнате. Утром прислоняют кровати к стене, а на ночь опускают снова.
Глядя на тени от туч, плывущие по холмам, Лора обрывками, как сон, вспоминает полночный приезд отца. Очень скоро. Вот увидишь. Проходят месяцы, а ничего не меняется. Занимаясь домашними делами, она уговаривает себя подождать: наша победа не за горами. Осталось недолго.
Погода замечательная. Лизель с братьями дни напролет проводят на улице; сначала они играют во дворе, но вскоре, от скуки, забираются все дальше в поля. Мутти беспокоится, если их не видно, мечется по комнате, а когда они наконец приходят, срывается на крик.
Почти каждый день жена фермера приносит еду. Хлеб, яблоки в тесте, кислую капусту, яйца и молоко. Иногда бывает бекон или маленькие, сморщенные осенние яблочки. Стоя в дверном проеме, гостья одаривает улыбками малыша и близнецов.
После обеда Петер спит, мутти и Лизель штопают чулки, а близнецы играют под столом. Тихо играть они не умеют, шепчутся на всю комнату.
В ясные дни Лора различает в далеких складках холмов небольшой городок: грифельные столбики дыма из труб, столбик потемнее – шпиль. С того конца долины доносится грохот орудий. Иногда, если шум сражения слаб и звуки его не проникают в дом, Лора приоткрывает окно и ищет в безоблачном небе самолеты Luftwaffe, представляя, как падают в долину бомбы, принося с собой пожары и смерть. Но слышит одни только птичьи трели.
Когда вечером мутти задувает лампы, Лора отгибает край шторы. А утром видит в щелку полоску синего неба над головой. Каждый день она встает и ложится с мыслью о фати, сильном и гладко выбритом, и о том, когда кончится война. В мирной полутьме зашторенного утра Лора представляет, как преображается долина с наступлением победы. С горы ей открывается парад, шествующий из деревни в деревню, усеянные цветами поля, заполненные людьми склоны; она видит искрящееся солнце в собственных глазах и протянутые к ней руки, слышит слитые в песне голоса.
* * *
Вечереет, и Лора помогает мутти укладывать детей. Замечает в окне фермера, следом за которым идет его сын. Мутти натягивает пальто; Лора тоже направляется к двери, но мутти качает головой.
– Останься здесь. Я через минуту вернусь.
Она выходит, и, закрывая за ней дверь, Лора оставляет щелку, достаточную, чтобы видеть во дворе всех троих. Фермер принес бекон и мешочек овсянки, но хочет еще о чем-то поговорить. Слов его Лора не слышит, видит только рот, такой же, как у его жены, грубо вылепленный. Он указывает в сторону долины, и мамина рука вспархивает к лицу. Сын фермера отрывает от мутти свой тяжелый, тупой взгляд и сплевывает на землю. Подняв голову, он натыкается взглядом на Лору, и та отскакивает от двери.
– Куда мутти ушла?
Лизель проснулась и стоит у двери. Теплая ото сна, прижимается всем телом к Лоре. Тянется к двери, но Лора перехватывает руку.
– Она сказала, чтобы мы не выходили.
– Почему?
Лизель норовит вырваться, поэтому Лора впивается ей в руку ногтями.
– Ой!
– Не будешь дергаться, ничего тебе не сделаю, глупышка.
Лизель начинает реветь. Близнецы приподнимаются на кровати и смотрят, как сестры возятся возле двери.
– Ну, теперь ты получишь, Лора.
– Не получу. Успокойся, Лизель, я не сильно тебя ущипнула.
– Мутти будет на тебя ругаться.
– Замолчи, Йохан. Спи давай.
– Не хотим мы спать!
Лора пытается утихомирить Лизель, но та, не глядя на нее, плачет и вырывает руку. Близнецы правы: мутти будет ругаться, и после этого ночь в крошечной комнате будет невыносимой.
– Лизель, ну, пожалуйста. Анна-Лиза! Если ты перестанешь плакать, я тебе кое-что дам.
Взобравшись на кресло, Лора достает сахарницу с верхней полки, куда ее спрятала мутти. Лизель мгновенно перестает плакать и, облизнув палец, запускает его внутрь. Сосет, макает, снова сосет. А Лора тем временем отирает ей щеки, уничтожая следы потасовки. Близнецы молча за всем этим наблюдают, потом Иохан вдруг встает и направляется к сестрам. Следом, волоча по полу одеяла, идет Юри. Они тоже облизывают пальцы и собираются уже обмакнуть их в сахар.
– Нет. Вы двое – нет.
– Почему, Лора?
– Иди ложись, Йохан. И ты, Юри. Пожалуйста.
– А мы расскажем мутти, что ты ущипнула Лизель.
– Мы расскажем, что ты дала ей сахар.
Вздохнув, Лора подвигает к ним сахарницу, но Лизель выхватывает ее прямо из-под рук близнецов.
– Нет, Лора. Это только мне.
Йохан сердито ее отпихивает, а Юри, отбросив одеяла, становится рядом с братом.
– Не вякай, Лизель.
– Юри, вам нельзя.
– Кто ты такая, чтоб командовать?
– Я вас старше.
– Нам Лора разрешила, а она старше тебя.
За спиной в дверях стоит мутти.
У Лоры начинает тянуть в животе.
Мутти выкладывает на стол принесенные фермером продукты и, взяв кружку, швыряет ее об пол.
Теперь молчат все, кроме расплакавшегося Петера. Мутти берет его на руки и уносит в кресло у дальней стены. Садится к ним спиной.
– Все в кровать. И ты, Лора. Спите.
Мутти долго сидит в кресле, не гася лампу, даже когда Петер затихает. Лора лежит рядом с Лизель и притворяется, что спит. Наблюдает сквозь ресницы; вот мать улыбается малышу, вот нервно блуждает взглядом по комнате.
Лора вспоминает, как мутти, стоя с фати в прихожей, плакала без слез. Думает. Уже скоро. Ожиданию конец.
* * *
Утро, и солнце льется через подоконник в комнату. Мутти сидит в тени у окна за столом и разбирает вещи, какие оставить, какие сжечь.
– Мам, а зачем? Фати приедет? Мы опять переезжаем?
Ответа не последовало. Лора ставит ведро около окна, к свету, и, повернувшись к матери спиной, моет посуду после завтрака. Во дворе возле насоса играют близнецы, но через стекло их голосов не слышно. Лизель сидит на улице под окном, вяжет носки и качает Петера в коляске. Стекло старинное, утолщающееся книзу. От мелькающих сестриных рук рябит в глазах. Позади в карманах и ранцах роется мутти. Выкладывает на стол книжки, значки, школьную форму. В печке трещат сырые дрова. На улице ветрено, а дети гуляют без пальто. В доме жара.
Лора берет вещи со стола и бросает в печь, а мутти тем временем перебирает фотографии в альбоме.
Особо ценные, дорогие осторожно вынимает из белых наугольничков и раскладывает подле себя на стеганом одеяле. После чего заворачивает их в чистую тряпочку и убирает в ящик, а альбом оставляет на столе. Все утро Лора хлопочет, следит за тем, как горят вещи и бумаги, раскладывает вокруг трубы дрова для просушки.
Поначалу альбом горит плохо, слишком уж он толстый – пламя его не сразу берет. Синяя льняная обложка коричневеет и съеживается, жар, идущий из открытой дверцы, высушивает Лорины глаза. Лизель расплачется, когда не найдет своей школьной формы, близнецы станут спрашивать про книжки. Мутти глядит на опустевший стол, рот ее раскис, в пальцах тлеет сигарета. Затворив заслонку, Лора открывает трубу; страницы занялись, дело сделано.
* * *
Некоторое время спустя мутти вылавливает чайной ложкой из пепла значки и заворачивает в носовой платок. Зовет детей в дом, а Лору просит взять Петера и идти вдоль реки не меньше километра, отыскать место, где сильное течение.
– Не уходи от воды. Держись подальше от дороги и давай быстрее. Я буду ждать тебя.
С Петером на закорках Лора бредет вдоль реки, приговаривая:
– Мы их здесь пересидим. Последние эти денечки.
Скоро придут враги, но Лоре не страшно. Она будет храброй и терпеливой, ведь она верит в Endsieg Endsieg – окончательная победа (нем.).
. Та к сказал фати. Все скоро зак ончится. Все будет по-новому, и она дождется этого момента. Из-за гор выступят армии; долина наполнится гулом и смертью, а потом настанет победа.
Ссадив Петера на землю, Лора разжимает кулак и бросает значки в реку. Значки тонут, но совсем рядом с берегом, далеко от стремнины; Петер тянется к ближайшему из них своей влажной, пухлой ручкой. От печного жара значки покорежились, эмаль на них потускнела, но свастика по-прежнему различима. Лора, разувшись и сняв чулки, заходит в воду и вылавливает значки.
Вновь они одиноко бредут по мокрым полям, за спиной в такт шагам покряхтывает Петер. На границе с соседней фермой Лора вытряхивает платочек в заросли куманики. Один или два значка, зацепившись за ветки, отскакивают, и Лора втаптывает их в землю, присыпая комьями и травою. Ополоснув руки, она легонько окунает Петера ножками в воду, и малыш хохочет. Пригревает солнце, холмы баюкают голоса.
Лора вспоминает, что мутти ждет их и, наверное, уже волнуется. И с уснувшим Петером на руках она возвращается к ферме раздольными, безмятежными полями. Шепчет братику:
– Пока победа не настанет, будет тяжело.
Она готовится встретить кровь и пламя.
* * *
Когда приходят американцы, Лора стоит у окна и чистит картошку.
Близнецы, а за ними и Лизель в который раз улизнули со двора, и мутти пошла к воротам звать всех домой. Мать наверняка заметила джип, но все же Лора стучит ей в окно, оставляя на стекле грязные картофельные потеки. Мутти не оборачивается. В немом оцепенении она наблюдает, как джип медленно катит по пастбищу к их двору.
Американцы останавливаются, чтобы открыть верхние ворота, а мутти заходит в дом. Говорит Лоре:
– Работай, работай.
Вытерев руки, поправляет волосы, достает из кармана помаду, надевает шляпу и пальто.
Лора присматривается к матери, но та не выдает своего испуга. Мутти выходит, и Лора возвращается к работе. Из бурой воды вылавливает грязные картофелины, а почищенные опускает в чистую воду. Руки порозовели, кровь шумит в ушах. Сейчас она знает только запах сырой земли и свои холодные пальцы. В горле ком.
Мать встречает солдат во дворе. Они выходят из джипа, заводят разговор, но мотор не глушат. Мутти напряжена. Один солдат листает бумаги и внимательно слушает. Второй, прислонившись к автомобилю, задает вопросы. Написав что-то, первый солдат протягивает мутти бумагу. Та, чтобы лучше разглядеть, подносит листок к лицу. Лора замирает с ножом в руке. Люди за окном молчат, мотор по-прежнему работает. Мутти переворачивает листок и читает на оборотной стороне, а американец в нетерпении постукивает о землю носком ботинка. Мутти начинает что-то говорить. Проводит рукой по лбу, потом указывает на дом. Тот американец, что стоит у джипа, оглядевшись по сторонам, замечает в окне Лору. Другой поднимает вверх четыре пальца, но мутти, покачав головой, поднимает пять. Эта цифра тоже заносится в папку. Оба американца, а за ними мутти, подписывают бумаги. Один экземпляр достается мутти. Она крепко сжимает конверт с бумагами и стоит не шелохнувшись до тех пор, пока джип не скрывается из вида.
Дети приходят домой поздно, но сегодня мутти их не ругает. Они, как обычно, ужинают за одним столом. От радости, что удалось избежать заслуженного наказания, Лизель хихикает, а близнецы толкаются под столом. Мутти ни словом не обмолвилась об американцах. Это их с Лорой секрет.
Лежа с закрытыми глазами в одной с Лизель кровати, Лора слышит, как мутти забирается на большую кровать, к Петеру и близнецам, и гасит лампу. Американцы лучше, чем русские. Русские бессовестные. Они грабят, поджигают дома и обижают женщин. А американцы приезжают с бумагами и даже не заглядывают в дом.
Лора открывает глаза, думает. Бои могут начаться прямо этой ночью. Бомбят же всегда по ночам.
В памяти всплывают значки в куманике. Надо было забросить их подальше в воду, схоронить под камнями на дне реки.
Лора лежит, вслушиваясь в тишину, но орудий не слышно. Слышно только, как мама дышит. И только лишь когда ее дыхание становится ровным и глубоким, Лора тоже разрешает себе уснуть.
* * *
Мутти сказывается больной и спит, повернувшись к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27