Ожидая, пока закипит вода, он подошел к двери и окинул взглядом дремавшие больничные корпуса. «Тихо, как на кладбище». При этой мысли он замер: так горька была она, так больно она уколола его.
И все же после этого мрачного сравнения, так расстроившего его, он внезапно снова увидел Джэн, увидел ее такой волнующей, такой дразняще живой на фоне абрикосово-желтого песка пляжа Нарабин, синего-синего неба, увидел ее гибкое загорелое тело, рассекающее волны прибоя в серебре пены. И, вспомнив это, он еще раз с болью подумал о неустойчивости человеческой жизни, и не только ее жизни или его, но и всех этих несчастных, заполняющих длинные корпуса.
И здесь, среди ночного мрака, он вдруг ощутил какие-то узы товарищеской солидарности со всеми этими мужчинами, терзаемыми не только болезнью, но и мучительным беспокойством о женах и детях, оставленных за стенами больницы. Ему показалось, будто тьма давит его, словно воплощение его собственной боли и воплощение всех обступивших его страданий, опустошения и отчаяния.
Сестра большими глотками с жадностью выпила принесенный им крепкий горячий чай, потом медленно поднялась, зябко кутаясь в вязаную кофту.
— Бр-р-р-р! Ну и холод! Вы мне тогда помигайте фонариком, если что-нибудь случится. Если я не вернусь к четырем часам, приготовьте тазики и горячую воду для больных, ладно? Здесь только трое сами не могут умыться, О тех, что на веранде, пока не беспокойтесь, мы их будим только в шесть. Бр-р-р! Ну и холодина!
Она взяла фонарь и двинулась по грязной дороге сквозь пелену дождя.
Барта окликнули из палаты. Это был Дэнни. Его огромная фигура приподнялась на койке навстречу Барту.
— Я б тебя, друг, не беспокоил, у тебя и так больной на руках, но что-то спина у меня разошлась опять. Ты меня немного не приподнимешь?
Барт приподнял его огромное тело и повыше подложил подушки под спину. Дэнни вздохнул.
— Хороший ты парень, Барт. Твоей жене повезло.
— Это мне повезло, Дэнни.
На мгновение у Барта появилось искушение рассказать Дэнни о своих страхах, о тревоге за Джэн. Но потом он сдержался. С Дэнни хватает и своих невзгод. А сейчас у него на лице такая довольная улыбка.
— Это уж точно! Да какой мужчина в такую дыру б забрался, как ты, если б только господь бог не сулил ему за это всех благ, какие только он человеку может дать, кроме здоровья!
Он снова вздохнул.
— Ну, а теперь держать тебя не буду, тебе небось пора к бедняге Чэмберсу: ему ты сейчас больше нужен, хотя я люблю среди ночи поболтать чуток. И время идет быстрее.
— Я еще подойду, — пообещал Барт. — Ты меня не выдашь, если я тебе чашечку чаю принесу из сестриного чайника?
Дэнни затрясся от сдерживаемого смеха.
— Ты что же думаешь, я доносчик, да? Вот те слово, Барт, если кто спросит, что там в чашке у меня, так я и под присягой совру! А коли сам главный нагрянет, словно нечистый дух, то я чаек-то прямо на простыню, вот, мол, скажу, так и так, ошибка вышла!
Барт повернулся и, уходя, услышал хриплый шепот Дэнни:
— Только сахарку побольше положи, ладно?
Осторожно передвигаясь среди коек, Барт принес ему чаю. Дэнни взял чашку в свою огромную костлявую руку и с жадностью выпил чай.
— Ну ты мне, Барт, просто жизнь спас, — хохотнул он радостно после первого глотка. — Я уж не знаю, должен ли я за это благодарить, а только все же спасибо тебе, и уж коли тебе какая услуга понадобится, например, наврать чего сестре там, или доктору, или хоть самому папе римскому, то я уж, будь уверен, навру. А уж какой я помоложе брехун был — ну!
Барт, немного успокоенный, отнес чашку назад. Было в Дэнни какое-то достоинство, которое не могли истребить ни болезнь, ни страдания. Была в нем какая-то отвага. На мгновение Барт почувствовал, что их сейчас связывает то же бесконечно дорогое чувство товарищества, какое связывало его в джунглях с Тоби и другими ребятами. Барт остановился послушать, как дышит Дарки. Сестра оставила над его койкой слабый огонек, освещавший его лицо, чернеющее на фоне подушки, завитки его густых черных волос, спадавшие на лоб, повернутые кверху розоватые ладони.
Глава 46

I
Джэн беспокойно заметалась на койке и сбросила простыни, хотя ночь была прохладная и холодные порывы ветра то и дело залетали в окно. Ей было жарко. Она выпростала руку из рукава пижамы и некоторое время лежала, раскрывшись, ощущая приятную прохладу ветерка на обнаженных руках и груди. Интересно, сколько сейчас времени? Ей видно было, как мерцает, блуждая от палаты к палате, фонарь сестры. Второй раз обходит палаты — значит, время уже за полночь.
В палате было непривычно тихо. Лишь что-то странно щелкало в груди у миссис Майерс, когда она дышала, но Джэн уже привыкла к этому звуку, и он ее больше не беспокоил.
Миссис Майерс становилось все хуже и хуже. Ее некогда полное лицо осунулось, и теперь кожа, как коричневая пергаментная бумага, висела на нем. Когда миссис Майерс спала, что-то пронзительно хрипело у нее в горле при каждом вдохе и выдохе. Все знали, что миссис Майерс должна вот-вот умереть.
Когда Джэн по ночам прислушивалась к дыханию миссис Майерс, ее переполняли жалость и раздражение. Миссис Майерс сама виновата, что состояние ее так быстро ухудшается. Она ничуть не лучше Шерли. Все предписания нарушает, кроме одного — молчания. И она совсем не отдыхает. Даже теперь она все время выбирается из постели и готовит бесконечное количество чашек чаю. И с каждым днем она все медленнее передвигается по палате, и ее костлявое тело там, под халатом, кажется совсем бесплотным. Миссис Майерс служила предостережением для всех, кто не хотел соблюдать правила.
Щелк, щелк, щелк, храп! Звуки эти не умолкали — однообразные и непрестанные. Джэн пожалела, что на нее не подействовали снотворные таблетки, которые дала ей сестра Конрик. Ей совсем нетрудно лежать вот так без сна каждую ночь, но она знала, что это вредно.
Отдых и сон, отдых и сон — они так же необходимы, как и все другие элементы лечения. Она отдыхала, старалась двигаться как можно меньше, но заснуть она не могла. Впрочем, это не раздражало ее. В этом ночном бодрствовании среди ночи, в часы, когда вся палата спала, она находила даже какое-то своеобразное и непонятное удовольствие. Весь Спрингвейл спал, не спали только ночная сестра и Барт. «Интересно, что сейчас делает Барт?» — подумала она, и, представив себе, как он с таинственным и внушительным видом проходит сейчас где-то в ночи с фонарем, наблюдая за спящими, успокаивая бодрствующих, она испытала какое-то чувство товарищества.
Как замечательно, что у нее есть Барт! Вначале она была не уверена, правильно ли они делают, что Барт едет сюда. О чем они будут разговаривать с Бартом каждый день? Здесь труднее будет обманывать его, делая вид, что все в порядке. Слишком много он будет знать, слишком многое увидит. Он уже не будет верить ее рассказам. Он ничего не говорил ей в первые недели, но и новое выражение, появившееся у него в глазах, и то, как, взглянув на других женщин, он отворачивался, и то, как держа ее за руку, он украдкой щупал ей пульс, — все говорило о том, что он догадывается. И тогда ей начинало казаться, что ни за что не нужно было разрешать ему приезжать сюда.
Но сейчас все стало по-другому. Сейчас, когда она определенно шла на поправку, его присутствие только придавало ей силы, и бессонными ночами мысли о Барте приносили ей глубокую радость. Ей казалось, что она недостойна всего, что посылает ей жизнь, что ей дано слишком много. Она не заслужила такой любви.
Порыв ветра швырнул на железную крышу капли дождя, словно град осколков хлестнул по листве перцового дерева. Палата была похожа теперь на темную пещеру, и в темноте белели лишь сбившиеся в ком простыни на койке Шерли. Джэн немного подвинулась — у нее ныла спина. Потом тихонько налила себе воды. Связки болезненно напрягались при каждом глотке. Она пожалела, что под рукой нет свежей ночной рубашки — ее рубашка уже намокла от пота.
Некоторое время она лежала, глядя в темноту, слушая, как шумит дождь и ветер, как хлопают ставни на веранде, думая о Барте. Потом она погрузилась в полудремоту, и ей показалось, что койка ее куда-то поплыла и стала невесомо парить в пространстве между потолком и полом.
Ей чудилось, что она бросается в волны прибоя, ощущает холодное прикосновение моря к разгоряченному телу, ощущает, как песок осыпается у нее под ногами и морская пена вскипает у лица. Она снова поднялась на зеленоватом гребне волны и почувствовала, как волна, прогнувшись, схлынула под ней и рассыпалась облаком пены, оставив на этом месте лишь искристо-звездную пропасть. Вместе с Бартом она бродила по бескрайному простору — иглы золотого дождя кололи им тело, ветер неистово трепал волосы, развевавшиеся у запрокинутых лиц, планеты хороводом кружили вокруг них, свистя, словно ветер в деревьях, и звезды дрожали в танце под перестук небесных кастаньет.
II
Джэн нехотя пробуждалась от сна, потревоженная стуком эмалированных тазиков. В глаза ей ударил незатененный свет лампы, горевшей посреди палаты, полоска неба в противоположном окне была еще совсем темная, и холодный ветер задувал в открытую дверь.
Молоденькая сестра, заменявшая сестру Конрик во время ее выходных, бегала взад и вперед по палате с тазиками теплой воды и будила больных, которые при этом недовольно ворчали.
Больные ненавидели этот утренний час.
— Ну, Шерли, проснись же! — весело крикнула сестра.
Шерли спросонья угрюмо таращилась на сестру, и ее худое, изможденное лицо и всклокоченные волосы выглядели в этот час неуместно и бессмысленно юными и трогательными.
— В одно прекрасное утро я горло перегрызу тому мерзавцу, который станет меня будить ни свет ни заря и совать мне под нос этот таз!
— Ну, ну, Шерли, пожалуйста, не надо ругаться!
Сестра подала Шерли туалетные принадлежности и полотенце, подождала, пока она справится с приступом кашля, и понесла тазик к следующей больной, которая встретила ее так же неприветливо.
С того конца палаты сестру окликнула миссис Холл:
— Идите ко мне, сестра! Только я вам и буду сейчас рада. Мне надо привыкать вставать рано. Когда домой вернусь, нужно будет и мужа провожать на работу и дочурку собирать в школу.
— О господи боже! — простонала Шерли. — И чему они так радуются?
Мирна с трудом села на койке, протирая заспанные глаза.
— Иногда я жалею, что я не на веранде лежу. Туда хоть тазики приносят не раньше шести.
Шерли поежилась.
— Ну уж нет.
Она уселась на постели и, раздевшись до пояса, намылила свои исхудавшие руки.
«Она выглядит так, будто только что из концлагеря вышла», — подумала Джэн, глядя на тело Шерли, и содрогнулась, вспомнив, как таяла с каждым днем миссис Карлтон.
Теперь уже все женщины проснулись, и их кашель гулко раздавался в утренней тишине. Спала только больная у двери: снотворное утоляло боль и бессонницу.
Джэн села на койке, выбираясь из пропитавшейся потом ночной рубашки, и стала ждать, пока сестра помоет миссис Майерс и подойдет к ней.
— Я такой странный сон видела… — обернулась она к Мирне.
Сестра, нахмурившись, посмотрела на нее.
— Пожалуйста, не разговаривайте, миссис Темплтон. Вы же знаете, что вам нельзя разговаривать.
Джэн удивленно взглянула на сестру.
— Мне? А почему?
— Не знаю. Я только знаю, что вам с сегодняшнего дня предписано не разговаривать. И, пожалуйста, не снимайте рубашку, пока я не подойду и не помогу вам. Я сначала вас вымою, а потом уж вон ее разбужу.
Сестра кивнула в сторону тяжелобольной, что лежала у двери, потом ушла.
Джэн смотрела ей вслед, снова опустив рубашку на плечи. Она подумала, что она, может, ослышалась, и взглянула на Мирну. Но Мирна не смотрела на нее — она с каким-то яростным усердием чистила зубы. Джэн повернулась к Шерли, но и Шерли, казалось, была поглощена изучением какого-то пятнышка на собственном подбородке. Джэн обвела палату глазами, полными отчаяния, но не встретила ничьего взгляда, кроме взгляда миссис Майерс, которая с сочувствием и жалостью молча смотрела на нее через проход.
III
К тому времени, когда Барт начал разносить тазики с водой по двадцать первой палате, Джим Чэмберс уже спал, хрипло дыша во сне. А когда Барт кончал обход, за округлыми холмами на горизонте разлилась утренняя заря, и в ее сиянии поблек свет электрических лампочек под потолком палаты. В зарослях эвкалиптов возле конюшни громким смехом заливались кукабарры.
В шесть часов Барт принес тазики с водой больным на веранду. Эти проявляли еще меньше желания подниматься, чем больные в палате. Дождь уже прошел, но ледяные порывы ветра хлестали их мокрые тела, когда они умывались, сидя в постели.
Больные бойко ругались в перерывах между приступами кашля и проклинали судьбу, приковавшую их к этой веранде, где за лето солнце все глаза выжжет, а зимой такой ветер поднимается, что, по выражению Пэкстона, аж до самых кишок пробирает.
Тем временем волнистые склоны холмов начали золотиться, небо из зеленого стало синим, облака занялись багрянцем, и в воздухе повеяло первым осенним холодом. Где-то вдали замычали в своих стойлах коровы, возбужденно залаяли собаки, мир просыпался, золотистый, умытый росой, и двадцать первая палата приветствовала его пробуждение нестройным кашлем.
Глава 47

I
Когда Барт вернулся после выходного дня в больницу, доктор Хейг объяснил ему, что они предписали Джэн режим молчания, чтоб обеспечить ее горлу максимум покоя.
— Нет, нет, ей не хуже, — ответил доктор на вопрос Барта, — уколы принесли ей пользу, а режим молчания позволит ей сейчас совсем не напрягать гортань, вот и все.
А когда потрясенный этим сообщением и раздираемый страхами Барт пришел на работу, он узнал, что Джим Чэмберс умер в тот же вечер, вскоре после его ухода. Он увидел, что койка маленького аборигена Дарки тоже пустует.
— А куда Дарки перевели? — спросил он удивленно.
Воцарилось молчание. Прежде чем ему успели ответить, Барт уже мысленно обозвал себя ослом.
— В гости отправился к бабушке, — протянул, не отрываясь от спортивных известий, Боб Шейл, сосед Дарки.
Все молчали. «В гости отправился», — отозвалось в мозгу у Барта. Барт с болью припомнил личико спящего парнишки в тот предрассветный час.
— Чинарик есть? — грубо спросил Боб. — Я свою норму уже выкурил.
— Да, конечно. — Барт протянул ему сигарету.
Больные двадцать первой палаты продолжали читать, курить, играть в карты. Они не хотели говорить о Дарки. Глубоко затянувшись, Боб Шейл стал выпускать дым колечками.
— Совсем неожиданно парнишка помер, — сказал он, наконец, спокойным голосом. — Без предупреждения. До черта из него крови вышло, прямо фонтаном било, бог ты мой!
Кашель прервал его рассказ.
— В жизни еще такого не видел! Никогда не подумал бы, что в этаком тощем коротышке кровищи столько!
Боб беззвучно откашлялся, и краешек века у него нервно задергался.
— Зато с ним все быстро кончилось. Слава богу, хоть все кончилось быстро!
Обходя палату, Барт слушал мрачные шутки больных, их невеселый деланный смех, за которым они прятали свое возбуждение. Барт обнаружил, что двадцать первая палата по-своему реагировала на страшные события: она словно тянула жребий, с возбуждением ожидая результатов этой лотереи: кто будет «неизбежным третьим».
Дэнни вздохнул, когда Барт, собирая его на рентген, осторожно надел на него халат.
— Нет, сейчас не моя очередь помирать, Барт. Слишком большое было б счастье.
«Быстро же все у Дарки кончилось, — подумал Барт. — Неужели когда-нибудь он должен будет радоваться, если так и у Джэн будет? Нет. Он ни за что не будет так думать. Нет. Джэн совсем не такая. Она не похожа на других. Джэн борется. И она поправляется. Вдвоем они победят смерть».
II
Джэн молча выслушала предписания доктора. Она смотрела, как сестра Конрик вешает на ее койку табличку с огромными черными буквами — «Молчание». И сердце у нее на мгновение сжалось. По одному из больничных суеверий больная, над постелью которой появлялась такая табличка, считалась обреченной. Конечно, это глупое суеверие, такое же глупое, как и все другие. «Чепуха все это, — говорит Барт. — Вот Линда пролежала шесть месяцев с такой табличкой и поправилась, да что там — только на прошлой неделе из двадцать первой выписался мужчина, который больше полугода не разговаривал. Если уж он выздоровел, то, значит, каждый может выздороветь».
Молчание само по себе не представляло для Джэн особого неудобства. Молчание стало ее второй натурой, еще с тех пор, как она почти весь день лежала совсем одна в своей сиднейской квартирке. Здесь, в Спрингвейле, она тоже с первых дней довольствовалась тем, что прислушивалась к пустеньким палатным разговорам, редко принимая в них участие.
Самым утешительным в ее теперешнем положении было то, что теперь ей не нужно было думать, как лучше отвечать. Никто ведь не думает, что на блокноте, лежащем у койки, она станет писать что-нибудь лишнее, нет, только самое необходимое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40