— Почему к ней никто не подойдет? — прошептала Джэн, вдруг охрипнув от страха.
Миссис Лэмберт глубоко вздохнула.
— Во всем здании только одна ночная няня и один санитар, а нас двести пятьдесят человек и за всеми надо присмотреть. Так что, как видите…
— Но все-таки кто-нибудь должен к ней подойти! Она, видно, в ужасном состоянии.
Джэн услышала, как всхлипнула миссис Лэмберт.
— В ужасном. Говорят, она сегодня ночью умрет.
Джэн в ужасе попыталась сесть на койке.
— Сегодня!
Ей никогда не приходилось видеть умирающих. Даже когда умерла та девушка в крайней комнате в Пайн Ридже, она не сразу узнала об этом.
Но здесь — в тусклом желтоватом свете лампочки, освещавшей обтянутое кожей худое лицо и вздрагивающее в конвульсиях тело задыхавшейся женщины, — здесь перед Джэн предстала сама смерть.
Она прислушивалась к беспрестанным приступам удушья, к бульканью в горле, к раздирающему грудную клетку кашлю, после которого больная лежала без движения, обессиленная. И не выдержав всего этого, Джэн почти крикнула миссис Лэмберт:
— Но ведь они заберут ее, правда же, они не заставят нас лежать вот так и слушать это, правда ведь?
— Не нужно нервничать, — донесся до нее торопливый шепот миссис Лэмберт. — В первую неделю, что я здесь провела, умерло трое. Я тогда думала, с ума сойду. Я никогда не видела раньше, как умирают, и теперь никогда не забуду этого. Вот почему я с вами сегодня разговаривать не могла. От страха. Тут такое поверье, что больные всегда по трое умирают. А последняя так тихо умерла, никто и не знал об этом. Вот почему для вас место освободилось.
— Здесь? Здесь, на этой койке? — прошептала Джэн с ужасом.
— Да нет! Когда хуже становится, то вас в тот конец палаты переводят — ближе к двери, чтобы сестре не так далеко было до вас добираться.
— Но теперь-то уж, конечно, сестра…
— А что еще сестра может поделать? Она ей укол сделала прежде, чем сдать смену, а ночная сестра придет к полуночи и сделает ей снова укол. Говорят, что больше ничего и нельзя поделать.
— К полуночи!
А сейчас только девять. Джэн сжала руки. Агония умирающей привела в нервное возбуждение всю палату. Стены гулким эхом отзывались на ее всхлипывающее дыхание, прерывистые стоны и ужасный, нескончаемый, мучительный кашель. Больные беспокойно ерзали на койках.
К двенадцати часам пришла ночная сестра и сделала умирающей укол. Несколько минут она постояла у ее постели. Потом снова ушла.
— Но ведь могла бы она побыть здесь хоть еще немного!
— У нее слишком много дел. — Миссис Лэмберт села, откинув простыню. — На той половине умирает мужчина, и она небось мечется между ними двумя.
Джэн видела, как застыло на постели в неловкой позе худенькое тело соседки, как судорожно сжимаются и разжимаются ее руки.
— Я этого не вынесу, — шептала она, — я этого не вынесу. Мне так страшно!
Джэн почувствовала, что на нее тоже, как морские волны, накатывают приступы страха. Обе они сидели, не двигаясь, на постели, пока не забрезжил первый серый рассветный луч и на том конце палаты не затихло в неподвижности тело.
Глава 40

I
Первый день работы у Барта прошел, как в тумане. Он ничего подобного не испытывал за всю свою жизнь, да и представить себе не мог. За всю жизнь он лишь несколько недель провел в госпитале после кампании в Кокоде — у него тогда было несерьезное, но болезненное ранение. Правда, были еще Пайн Ридж и Локлин, куда он приходил как посетитель, но к тому времени, как он приходил, самая неприятная часть больничных процедур бывала закончена, и он видел больных уже подготовленными к приходу посетителей. Даже недели, проведенные вдвоем с Джэн в городской квартирке, как оказалось, слабо подготовили его к работе в Спрингвейле. Самую неприятную работу там выполняла сестра Даггин, и большую часть дня его не бывало дома.
К тому же в Сиднее его поддерживало еще какое-то состояние искусственного возбуждения. Он не мог не знать, что все считают его в некотором роде героем. Может, он сам не стал бы так заноситься, но он все время чувствовал, как согревают и подбадривают его и уважение Дорин, и высказывания доктора, и похвалы сестры Даггин, и изумленное восхищение Чиллы. И прежде всего Джэн. Все, что он делал, он делал для Джэн. С ним были ее любовь и ее благодарность. Здесь же была только работа — работа, не скрашенная присутствием Джэн.
Обстановка больницы и ее атмосфера угнетали его — неопрятные, обшарпанные строения, переполненные палаты, измученный работой персонал.
Палата № 21, в которую он был назначен, была по виду такая же, как и все другие палаты, — длинный узкий барак с широкой верандой, крытый железом и обшитый досками. Когда-то здесь были военные казармы; приспосабливая их под больничные корпуса, к ним пристроили веранды и в каждом корпусе отгородили конец палаты: туда клали тяжелобольного, когда становилось ясно, что он уже умирает.
Барт был отдан на попечение Уэстону, одному из санитаров. Это был невысокий серьезный человечек, энтузиаст своего дела, проработавший санитаром уже семь лет. В отличие от остальных санитаров, которые согласились на эту работу временно, только потому, что ничего другого не подвернулось, он специально готовился к экзаменам на эту должность.
Как долго Барт собирается здесь пробыть?
Барт ответил, что он будет здесь столько, сколько здесь будет Джэн. Врачи говорят, что это «примерно на год». Он проторчит здесь год, а когда Джэн поправится, они оба уедут куда-нибудь подальше, чтобы никогда больше не слышать этого слова — «туберкулез» и не видеть его жертв.
Уэстон, знакомивший в это время Барта с его обязанностями, ничего не ответил на его горячую тираду. Он только пожал плечами и тут же выбежал из комнаты, услышав звонок, вызывавший его в палату.
Барт просматривал список своих обязанностей, и при этом его на мгновение охватило непреодолимое желание бежать прочь отсюда. «Не по мне все это дело — все эти утки, писсуары. Не могу я этим заниматься. С самого начала было сумасшествием согласиться на это. Нет, лучше удрать, пока не поздно, и подыскать работу где-нибудь поблизости. Джэн поймет меня. Джэн поймет, что я должен сохранить все силы для нее, чтобы приходить и сидеть у ее постели после работы». Ну что же, скажите на милость, они оба выиграют, если он останется здесь и будет с утра до вечера выполнять отвратительную черную работу, ухаживая за людьми, которые ничего для него не значат? Он подошел к двери и вдохнул сухой прозрачный воздух долины. Он взглянул на потрескавшуюся асфальтовую дорожку, убегавшую за соседние бараки. Вон они стоят здесь, приземистые и неприглядные, и каждый, повернувшись фасадом к дороге, обнажает свою убогую непривлекательность. Многие палаты вообще стоят закрытыми из-за нехватки персонала. Это зрелище его отрезвило. В Пайн Ридже по крайней мере можно было забыть, что там царит болезнь и даже смерть, потому что взгляд там невольно обращался к прекрасному ландшафту долины и неба. Но для того, чтоб лечиться в Пайн Ридже, нужны деньги, а когда денег больше нет, вас выбрасывают на улицу. Сюда же невозможно попасть, потому что многие палаты закрыты из-за недостатка средств. В каждой из пяти лачуг, которые еще работают, размещены по тридцать человек, и вот они лежат здесь месяцами и, может, годами, как лежит сейчас Джэн, лежат, глядя друг на друга через узкий проход в палате. Они не видят даже выжженных рыжих лугов, уходящих к острым зазубринам холмов на горизонте. Они видят только друг друга да еще низкие покатые крыши веранд, примыкающих к домам снаружи.
«Если я уеду, — сказал он себе, — Джэн поймет, что я не смог вынести этого. А если я не могу вынести этого, то почему же должна она?»
Он повернулся и снова вошел в комнату. Вбежал Уэстон.
— Мориарти с восемнадцатой койки нужна утка. Возьми ее в стерилизаторе и пойдем со мной — я покажу тебе, как это делается. Он очень слаб. Его нужно поднимать очень осторожно, а то у него кожа на спине полопается и тогда уж не заживет.
Барт вытянул утку из стерилизатора и отправился вслед за Уэстоном выполнять свое первое задание.
II
Уже к середине первого дня работы Барт едва волочил ноги от усталости.
В палате было тридцать больных: двадцать внутри и десять снаружи — на веранде. Вначале он видел одни только лица: лица болезненно желтые, лица грубые, лица сияющие, розовые, молодые и старые — самые разные лица, и люди здесь тоже были самые разные, начиная с семидесятидевятилетнего дедушки до двенадцатилетнего горбатого мальчугана — правда, двенадцатилетний Билли Мейн уже так давно лежал в санатории что тоже скорее напоминал сморщенного старичка, чем ребенка. Сейчас он сидел на постели, уставившись на Барта, пижама его была расстегнута, и голова под тяжестью горба склонялась на худую костлявую грудь. Билли провел восемь лет в мужской палате в Спрингвейле, и мир обыкновенного детства, наверно, показался бы ему совершенно чуждым и непонятным. Сейчас он махал тоненькой, как прутик, ручкой и, подражая взрослым больным, матерился, требуя у Барта утку.
Потом Барта вызвали раздавать ужин под придирчивым надзором сестры Суэйн. Была только половина третьего, но в санатории приходилось начинать ужин очень рано, иначе из-за недостатка обслуживающего персонала они бы не управились с ужином до ночи. Барт удивлялся, что больные вообще хоть что-то едят в эту послеполуденную январскую жару. Барт подал старику, известному здесь под именем Папаши, тарелку, на которой для быстроты были положены вместе и салат, и мясо, и хлеб, и масло. Папаша пытался усесться прямо, пока Барт подкладывал ему под спину подушки, и при этом стонал.
— Чертов ревматизм просто покою мне не дает, — пожаловался он и взял тарелку скрюченной, узловатой рукой.
— Фу! — Он ткнул в холодный кусок сосиски искривленным, распухшим в суставах пальцем, — такие грузчику жрать впору. — И он пристально посмотрел на Барта. — Я слышал, у тебя хозяюшка в третьей палате.
— Верно. — Барт только подивился, как быстро распространяются здесь слухи.
— Ну, так вот, если хочешь, чтоб она поправилась, то ты ей лучше пожевать что-нибудь купи, когда пойдешь в город, потому что после вот этого она до самого завтрака ничего больше не получит, кроме стакана молока, это уж точно.
— Хорошо, Папаша, так и сделаю.
Старик пожевал кусок хлеба беззубыми деснами.
— И ты не беспокойся. Тридцать лет назад доктора говорили, что мне жить остается шесть месяцев, а я уж трех докторов пережил.
И он беззвучно засмеялся, не скрывая, что гордится этой своей живучестью.
— Я и еще двух схороню, будь уверен, — добавил он, когда Барт принес чай его соседу.
До сих пор болезнь существовала для Барта лишь как мир женщины, с ее вечными заботами о своей внешности, с ее стремлением сохранить привлекательность в любых условиях. Здесь же все было по-другому. Здесь тоже был мир, где царила болезнь, но все же это был мужской мир — более жестокий, резкий и грубый. Мужчины, лежавшие здесь, тоже были больными, но все же это были мужчины. И они сохраняли свой соленый хлесткий юмор.
Палата № 21 была палата нелегкая. У нескольких больных туберкулезный процесс зашел уже далеко, и за ними требовался особый уход, а сестра, дежурившая здесь, старалась почти всю работу переложить на санитаров. Она была низенькая, пухлая, лицо у нее все время было какое-то обеспокоенное, а характер несдержанный.
— У нее язык, ну, просто крапива, — пооткровенничал с Бартом Гарри Пэкстон, один из больных, лежавших на веранде.
— Только что вот язык, а так сестра она совсем паршивая, — добавил его сосед. — Поговаривают, она раньше за слонами ухаживала в зоопарке.
Пэкстон сочувственно подмигнул Барту.
— Да, друг, ты у нее попрыгаешь.
— Ух! Она такая тварь ленивая! Никогда лишний раз задницу не поднимет. Помирать будешь, а она только завопит, чтоб санитар пришел. Да вот, слышишь!
В окно донесся голос сестры Суэйн:
— Куда он запропастился, этот новый санитар, что у него, ноги отнялись, что ли?
Барт вышел из палаты.
III
В тот вечер Барт чувствовал себя таким усталым, что не мог ни переодеться, ни навестить Джэн. Он с изумлением смотрел на Уэстона, который, казалось, нисколько не устал и еще уселся за стол заниматься — такой же подтянутый, аккуратный и энергичный, как утром.
— Диву на тебя даюсь, Джэк. Просто не знаю, как тебе это удается. Я тебя вдвое больше и то едва до дому дополз после работы!
Уэстон едва заметно улыбнулся, обнажив выпирающие вперед зубы.
— Ты слишком много бегаешь. Учись беречь свою энергию. Нельзя сказать, чтобы ты не то делал, что надо, ты просто все не так делаешь.
— Да уж наверно, особенно если сравнивать с тобой и с сестрой Суэйн.
— Когда ты узнаешь ее поближе, ты увидишь, что у нее тоже есть свои достоинства.
— Можешь взять ее себе. Мне ни сама она не нравится, ни ее замашки, ни ее язык.
— Привыкнешь. С ней в паре работать, конечно, больше ответственности.
— И работы тоже.
Уэстон задумчиво пожевал губами.
— Она уже двадцать четыре года за туберкулезными ухаживает, а ведь это самые тяжелые больные.
— Тем более ей бы не следовало вести себя так.
— А я ее и не оправдываю, я просто объясняю. Здешняя жизнь любую женщину может ожесточить. Она здесь работает в этих ужасных условиях, пока все здоровье не потеряет, а когда состарится, то получит только скудную пенсию по старости.
Барт удивленно покачал головой.
— Одного не могу понять: отчего люди со всем этим ужасом мирятся? Бьюсь об заклад, что даже в тюрьме таких дряхлых тюремщиков нет, как эти старые неумытые развалины, что здесь работают.
— Но труд их очень дешев — вот почему их тут держат. Правительство платит им шиллинг в день, а им куда ж еще идти — разве что в тюрьму, в богадельню или в приют для алкоголиков. Да и чего от них требовать можно за шиллинг-то в день?
Барт со вздохом вспомнил военные дни.
— Эх, подумать только, как за нами в военном госпитале ухаживали!
— А! Вот мы и до сути дошли. На войну и разрушение никогда в деньгах недостатка не было, — глаза у Уэстона сверкнули под очками, и он погрозил Барту пером, — того, что мы тратили на войну в одну неделю, хватило бы, чтоб для всех туберкулезников, сколько их есть в Австралии, достаточно санаториев настроить. Доктор Хейг как-то сказал, что мы за одно поколение могли бы от этой болезни избавиться. Так, думаешь, они это сделают? Как бы не так!
Он помолчал и резко добавил:
— Ну ладно, мне заниматься надо. У меня через две недели экзамен.
Он критически осмотрел Барта.
— Я думаю, тебе лучше будет повязать тот галстук, в котором ты сюда в первый раз приехал, вместо этого. Твоей жене приятно будет, если ты как можно лучше будешь выглядеть, когда придешь ее навестить. Ты и не представляешь, наверное, как важно для больного, чтобы посетитель, который его навещает, выглядел как можно лучше.
Барт со все возрастающим изумлением глядел на маленького человечка.
— Черт бы меня подрал, если…
— Да, да, психология больного — вещь очень важная.
— Ну ладно! Твоя взяла.
Барт переменил галстук.
IV
Барт проходил по третьей палате, улыбаясь, кивком приветствуя женщин и отмечая про себя их героические усилия выглядеть как можно лучше. Санаторий был расположен далеко от города, и потому лишь немногим счастливцам выпадало встречать посетителей, да и то лишь по субботам и воскресеньям. И все же в посетительский час они каждый день прихорашивались, расчесывали волосы, пудрились и красили губы.
Джэн сидела, облокотившись на подложенные под спину подушки, и, когда он увидел ее лицо, ее глаза, следившие за его приближением, он почувствовал, что ради этого можно перенести все.
И только сейчас он по-настоящему обрадовался, что согласился на эту работу. Он выдержит это, как бы тяжело ему ни пришлось. Он должен выдержать это ради Джэн.
— Здравствуй, родная! — Он поцеловал ее, ощутив на губах прикосновение ее пересохших горячечных губ. — Ну как ты себя чувствуешь сегодня?
— Чудесно! Особенно когда ты здесь. — Голос ее прозвучал хрипло, и она крепко сжала его руку.
«Какое-то смятение у нее на лице, почти страх, — подумал он. — Интересно, хорошо ли с ней обращаются?» Он ощутил приступ бессильного гнева: «Упаси боже, если увижу, что кто-нибудь плохо обращается с Джэн!» Если бы с ней кто-нибудь посмел заговорить так, как сестра Суэйн разговаривала с больными двадцать первой палаты, он бы, кажется, его на месте убил.
Джэн во всех подробностях рассказала ему об осмотрах и анализах, и ее рассказ подбодрил его. Ей уже сделали просвечивание, осмотрели горло, сделали анализ крови, анализ мокроты и произвели общий осмотр. Она не знала, для чего это все, но все было сделано очень тщательно.
— Мне сказали, что они всегда делают просвечивание перед пневмотораксом и после. Неудивительно, что Линда здесь выздоровела. Я и сама чувствую, что начинаю выздоравливать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40