Она ввязалась в неудачную спекуляцию с какими-то швейцарскими акциями. Я попросила ее позаниматься с близняшками. Но они постоянно удирают. Придется мне терпеть ее, но пока не знаю, как вытерплю.
Может быть, я сделала ошибку, купив этот дом. Иногда я думаю, что это была ошибка. Мне должны принести кроликов. Когда принесут, я бы хотела, чтоб ты приехал сколотить клетки. Пока я думаю устроить их в сарае. А близняшки хотят завести лошадку.
Скажу тебе: я переехала сюда главным образом потому, что не желаю все время сталкиваться с Филиппо. Он живет в двух шагах от виа дей Виллини, и я постоянно с ним сталкивалась. Мне было тяжело его видеть. У него все хорошо. Весной жена его должна родить. Господи, ну почему вечно рождаются эти дети, как они надоели.
Кончаю писать и отдаю письмо Матильде, которая отправляется за покупками. А я буду смотреть, как идет снег и читать «Мысли» Паскаля.
Твоя мать
Вложив письмо в конверт, Адриана снова спустилась в кухню. Поцеловала своих четырнадцатилетних близняшек Бебетту и Нанетту, и они умчались в школу на одинаковых мотороллерах, в одинаковых синих курточках с нашивками и шотландских гольфах, с одинаковыми белокурыми косичками. Потом поздоровалась и поцеловала свою золовку Матильду, толстую мужеподобную старую деву с гладко зачесанными седыми волосами: одна прядь вечно выбивалась и падала ей на глаз, а она резким движением отбрасывала ее назад. Служанка Клоти не показывалась, и Матильда хотела ее позвать, заметив, что та каждое утро встает на четверть часа позже и каждое утро на чем свет ругает свой матрац, который, по ее словам, весь в комьях. Наконец Клоти появилась и проскользнула по коридору в небесно-голубом халате, очень коротком и пышном, с распущенными по плечам длинными пепельными волосами. Вскоре она вышла из ванной в новеньком коричневом накрахмаленном фартуке. Волосы Клоти подколола двумя гребешками. Она с крайне меланхоличным видом принялась застилать постели, в каждом ее жесте сквозило желание поскорее уволиться. Матильда надела тирольскую пелерину и объявила низким мужским голосом, что пойдет за покупками пешком, ибо нет ничего здоровее снега и морозного воздуха. Перед уходом Матильда распорядилась сварить несколько луковиц, висевших на стене в кухне: она знает чудесный рецепт лукового супа. Клоти уныло заметила, что они все гнилые, эти луковицы.
Тем временем Адриана надела брюки табачного цвета и свитер песочного цвета. Затем села в гостиной у зажженного камина, но читать «Мысли» Паскаля не стала. И на снег она не смотрела; ей вдруг показалось, что она ненавидит этот заснеженный холмистый пейзаж за окном; склонив голову, она стала массировать себе икры и щиколотки в табачного цвета гольфах и так провела все утро.
2
В пансион на пьяцца Аннибальяно вошел мужчина, которого звали Освальдо Вентура, коренастый, широкоплечий, в плаще. У него были светлые с проседью волосы, здоровый цвет лица, карие глаза. А на губах вечно неопределенная улыбка.
Знакомая девушка позвонила ему, чтоб он заехал за нею. Она хотела покинуть этот пансион. Кто-то уступил ей квартиру на виа дей Префетти.
Девушка сидела в холле. На ней была бирюзовая трикотажная кофточка, брюки баклажанного цвета и черная жакетка с вышитыми серебряными драконами. У ног ее стояли кошелки, сетки и в желтой пластиковой сумке – ребенок.
– Я тебя тут целый час жду как идиотка, – сказала она.
Освальдо собрал кошелки и сетки и отнес все это к дверям.
– Видишь ту кудрявую у лифта? – сказала девушка. – У нас комнаты были рядом. Она очень милая. Я ей многим обязана. И деньги тоже должна. Улыбнись-ка ей.
Освальдо послал кудрявой свою неопределенную улыбку.
– За мной брат приехал. Я еду домой. Завтра верну вам термос и все остальное, – сказала Мара.
Они с кудрявой крепко расцеловались в обе щеки. Освальдо подхватил сумку, кошелки и сетки, и они вышли на улицу.
– Значит, я твой брат? – спросил он.
– Она очень любезна со мной. Вот я и сказала ей, что ты – мой брат. Такие люди любят знакомиться с родственниками.
– Много денег ты ей должна?
– Самые пустяки. А ты что, хочешь ей вернуть?
– Нет, – сказал Освальдо.
– Я обещала, что принесу их завтра. Но это неправда. Только меня тут и видели. Я ей пошлю перевод телеграфом.
– Когда?
– Когда найду работу.
– А термос?
– Термос, может, вообще не верну. Да у нее еще один есть.
Малолитражка Освальдо стояла на противоположной стороне площади. Шел снег, и было ветрено. Мара шагала, придерживая на голове большую черную фетровую шляпу. Это была бледная черноволосая девушка, очень маленькая и щуплая, но широкобедрая. Ее жакетка с драконами развевалась, сандалии проваливались в снег.
– У тебя нет ничего потеплее из одежды? – спросил Освальдо.
– Нету. Все мои вещи – в одном бауле. В квартире моих друзей, на виа Кассиа.
– В машине сидит Элизабетта, – сказал Освальдо.
– Элизабетта? А это еще кто?
– Моя дочь.
Элизабетта притулилась в уголке заднего сиденья. Ей было девять лет. Волосы морковного цвета, клетчатая блузка и свитер. На коленях девочка держала рыжую собачку с длинными ушами. Желтую пластиковую сумку поставили рядом.
– Чего это ты потащил с собой девочку с этой псиной?
– Элизабетта была у бабушки, и я ездил ее забирать, – пояснил Освальдо.
– Вечно ты на побегушках. Вечно всем услуги оказываешь. Когда ж у тебя своя-то жизнь будет?
– Почему ты решила, что у меня нет своей жизни?
– Держи покрепче свою собаку, чтоб не лизала моего ребенка, понятно, Элизабетта? – сказала Мара.
– А сколько теперь ребенку? – спросил Освальдо.
– Двадцать два дня. Ты что, не помнишь, что ему двадцать два дня? Я две недели назад вышла из больницы. Этот пансион мне старшая медсестра присоветовала. Но тут я не могла остаться. Грязища. Мне было противно становиться босиком на коврик у умывальника. Знаешь, какие отвратные эти зеленые резиновые коврики в пансионах?
– Знаю, – сказал Освальдо.
– И дорого очень. К тому же все грубияны. А мне нужно деликатное обращение. Всегда было нужно, а особенно с тех пор, как у меня ребенок.
– Понимаю.
– Тебе тоже нужна деликатность?
– Еще как.
– Они жаловались, что я их донимаю звонками. А я звонила, потому что мне нужны были разные вещи. Кипяченая вода. И всякое другое. У меня смешанное кормление. Это очень сложно. Нужно сначала взвесить ребенка. Потом покормить грудью, снова взвесить и дать молочную смесь. Я звонила по десять раз, а они все не шли. В конце концов приносили воду, но я вечно боялась, что они ее так и не вскипятили.
– Ты могла взять в комнату кипятильник.
– Нет, это запрещается. И они все время что-нибудь забывали. Например, вилку.
– Какую вилку?
– Чтобы размешать молочную смесь. Я им сказала, чтоб они каждый раз приносили мисочку, чашку, вилку и ложку. Они все это приносили в салфетке. Но вилки никогда не было. Я просила вилку обязательно прокипяченную, а они мне грубили. Надо бы, конечно, просить их кипятить и салфетку. Но я боялась, что они вовсе взбесятся.
– Наверняка бы взбесились.
– Чтобы взвесить ребенка, я ходила к той кудрявой, которую ты видел. У нее тоже ребенок и есть весы для грудных детей. Но она очень деликатно мне сказала, чтоб я не заявлялась к ней в комнату в два часа ночи. Поэтому ночью мне приходилось кормить на глазок. Может, у твоей жены есть такие весы?
– Элизабетта, нет ли у нас дома детских весов? – спросил Освальдо.
– Не знаю. Кажется, нет, – сказала Элизабетта.
– Почти у всех в кладовке валяются такие весы, – сказала Мара.
– У нас, по-моему, нет, – сказала Элизабетта.
– Но ведь мне нужны весы.
– Ты можешь их взять напрокат в аптеке, – сказал Освальдо.
– Как возьмешь, если у меня нет ни сольдо?
– А какую ты собираешься искать работу?
– Не знаю. Может, буду продавать старые книги в твоей лавочке.
– Нет. Вот это – нет.
– Почему?
– Да это же мышиная нора. Повернуться негде. И у меня уже есть там помощница.
– Видала я ее. Настоящая корова.
– Синьора Перони. Она раньше была гувернанткой в доме у Ады. Моей жены.
– Зови меня Перони – буду у тебя заместо пива. Вернее, заместо коровы.
Они остановились в Трастевере на небольшой площади с фонтаном. Элизабетта с собакой вышли.
– Пока, Элизабетта, – сказал Освальдо.
Элизабетта скрылась в подъезде красного дома.
– Хоть бы словечко проронила, – заметила Мара.
– Она стесняется.
– Невоспитанная. Даже не взглянула на ребенка. Будто его и нет. Не нравится мне цвет твоего дома.
– Это не мой дом. Здесь живет моя жена с Элизабеттой. А я живу отдельно.
– Я знаю. Просто забыла. Ты вечно говоришь о своей жене, так что у меня и из головы вон, что ты живешь один. Кстати, дай мне свой номер телефона. У меня есть только телефон лавочки. Может, мне что-нибудь понадобится ночью.
– Умоляю, не звони мне по ночам. Я с таким трудом засыпаю.
– Ты никогда не приглашаешь меня к себе. Летом, помнишь, мы встретились на улице, у меня был такой огромный живот, и я тебе сказала, что хочу принять душ. А ты сказал, что в вашем квартале нет воды.
– Так оно и было.
– Я тогда жила в монастырском пансионе, а там позволялось мыться только по воскресеньям.
– А как ты попала к монашкам?
– Они дешево брали. Сперва я жила на виа Кассиа. А потом поссорилась с этими своими друзьями. Они обозлились, что я испортила ихнюю кинокамеру. Сказали, чтоб я убиралась в Нови-Лигуре к своим двоюродным. И денег дали на дорогу. Они, вообще-то, люди ничего. Но что мне делать в Нови-Лигуре? Эти двоюродные про меня уже давно ничего не знают. Если б увидели меня с таким пузом, замертво бы попадали. А потом, у них дома куча народу, а денег нет. Он-то, конечно, лучше, чем она.
– Кто это «он»?
– Он. Тот, что живет на виа Кассиа. А жена у него жадная до денег. Он подобрей. Работает на телевидении. Обещал, как только я рожу, устроить меня на работу. Может, я ему позвоню.
– А почему «может»?
– Он меня спросил, хорошо ли я знаю английский, и я сказала, что да, а это неправда, я по-английски ни бум-бум.
Квартира на виа дей Префетти состояла из трех смежных комнат. В последней комнате была балконная дверь с пыльными занавесками. Окна выходили во двор. На балконе стояла сушилка для белья, и на ней болталась фланелевая ночная рубашка бледно-сиреневого цвета.
– Сушилка мне очень пригодится, – сказала Мара.
– А чья это рубашка? – спросил Освальдо.
– Не моя. Я здесь никогда не была. Это квартира одной знакомой девушки, но она ей не пользуется. А рубашка не знаю чья. Но не ее, точно. Она вообще не надевает ночных рубашек, тем более фланелевых. Спит голышом. Я прочла где-то, что финны спят голыми и от этого очень здоровеют.
– Так ты сюда приехала, даже не посмотрев квартиру?
– Ну конечно. Это же бесплатно. Моя дорогая подружка пустила меня сюда задаром.
В комнате стоял круглый стол, покрытый клеенкой в белую и красную клетку, и двуспальная кровать, застеленная покрывалом с бахромой из бледно-сиреневой синельки. В средней комнате были электроплитка, умывальник, метла, календарь на стене, тарелки и кастрюли на полу. А в первой ничего не было.
– Поставь вскипятить воду, – сказала Мара. – Здесь все есть. Подруга говорит, что здесь все есть. Миска. Чашка. Вилка. И ложка.
– Я не вижу вилок, – сказал Освальдо.
– Господи! Не везет мне с вилками. Ладно, взобью МОЛОКО ЛОЖКОЙ.
– Да и ложек не вижу. Одни ножи.
– Господи! Правда, у меня есть пластмассовая ложки. Мне ее кудрявая подарила. Только ее кипятить нельзя – расплавится. Вот чем плоха пластмасса.
Она вынула ребенка из сумки и положила на кровать. У него были длинные черные волосики. Пеленкой ему служило цветастое полотенце. Он потянулся. Из полотенца высунулись ножки в огромных голубых шерстяных носках.
– Тебе и со стульями не везет. – С этими словами Освальдо вышел на балкон, принес оттуда шезлонг с продранным полотном и уселся.
– Я вообще невезучая, – сказала Мара. Она сидела на кровати, расстегнув кофточку, и кормила ребенка.
– Ты же его не взвесила, – сказал Освальдо.
– А как я его взвешу, если нет весов? Придется на глазок.
– Хочешь, я схожу в аптеку и возьму тебе весы напрокат?
– Что, и заплатишь за прокат?
– Да, заплачу.
– А я думала, ты скряга. Сам всегда говорил, что ты скряга и нищий. Что у тебя ничего нет и даже кровать, на которой ты спишь, принадлежит твоей жене.
– Я действительно скряга и нищий. Но за прокат весов заплачу.
– После. После сходишь. А пока сиди тут. Мне надо, чтобы кто-то был рядом, когда я взбиваю порошковое молоко. Я боюсь сделать что-нибудь не так. Вдруг оно сгустками пойдет. В пансионе была кудрявая. Я звала ее, и она сразу приходила. Вот только ночью – нет, не приходила.
– Я не могу все время сидеть здесь, – сказал Освальдо. – Мне надо зайти к жене.
– Вы же разошлись. Что тебе делать у жены?
– Побуду немного с девочкой. Да и с Адой тоже. Я бываю у них почти каждый день.
– Почему же вы разошлись?
– Мы слишком разные, чтобы жить вместе.
– В чем разные?
– Разные. Она богатая. Я бедный. Она очень энергичная. Я лентяй. У нее страсть обставлять квартиру.
– А у тебя нет такой страсти?
– Нет.
– Значит, когда женился, ты надеялся стать богатым и неленивым?
– Да. Или чтоб она стала поленивее и победнее.
– Не вышло?
– Нет. Она старалась лениться, но мучилась. Даже лежа в постели, продолжала строить всякие планы. Мне казалось, что я нахожусь рядом с кипящей кастрюлей.
– А какие планы?
– Да всякие. У нее вечно планы. Сделать ремонт. Обставить квартиру старым теткам. Покрыть лаком мебель. Перестроить гаражи в картинные галереи. Случить одних собак с другими. Покрасить подкладку то у одной, то у другой вещи.
– А как ты старался разбогатеть и поменьше лениться?
– Вначале я прилагал какие-то усилия, чтобы стать побогаче. Правда, очень вялые и неумелые. Но для нее было не так уж важно, чтоб я зарабатывал деньги. Ей хотелось, чтоб я писал книги. Она этого жаждала. Требовала. Совсем меня замучила.
– А ты сказал бы ей, что не умеешь писать, – и баста.
– Я не был окончательно уверен, что не смогу писать. Иногда думаю, что, может, даже и написал бы, если б она этого не ждала. Но все время чувствовал, как меня обволакивает это ее ожидание – упорное, бескорыстное, огромное, подавляющее. Я чувствовал это даже во сне. Это меня просто убивало.
– И тогда ты ушел от нее.
– Все случилось как-то очень спокойно. Однажды я сказал ей, что хочу снова жить один. Она как будто не удивилась. С некоторых пор это ее ожидание стало сходить на нет. Она оставалась такой, как всегда, только по углам рта появились две морщинки.
– А книжная лавка? Она тоже принадлежит твоей жене?
– Нет, лавка моего дяди, он живет в Варезе. Но я сижу в ней уже столько лет, что кажется, будто она моя.
– Но книг ты так и не написал, хотя теперь один. Видно, ты умеешь только продавать книги, которые написали другие.
– Да, так и не написал. Это верно. Откуда ты знаешь?
– От Микеле. Он сказал, что ты лентяй и ничего не пишешь.
– Это правда.
– Вот бы твоя жена пришла сюда и обставила эту квартиру.
– Моя жена?
– Да, твоя жена. Если она из гаражей делает музеи, то могла бы и здесь все обставить.
– Моя жена? Да, она явилась бы немедленно. Привела бы штукатуров. Электриков. Но она бы и всю твою жизнь поменяла. Устроила бы ребенка в ясли. Тебя – на курсы английского языка. От нее покоя не жди. Все твои одежки – и вот эта жакетка с драконами – полетели бы в помойку.
– Почему? Ведь жакетка такая миленькая, – сказала Мара.
– Это не в ее стиле – жакетка с драконами. Нет-нет, это не в стиле Ады.
– Кудрявая сказала, что, может быть, я смогу поехать с ними в Трапани. Ее муж из тех мест. Он там открывает столовую. Если дела пойдут хорошо, они мне дадут работу. Им нужен кто-то, кто вел бы счета.
– А ты умеешь вести счета?
– Почти все умеют вести счета.
– Но ты, вероятно, нет.
– А кудрявая считает, что могу. Они дадут мне комнату в своей квартире над столовой. Кроме счетов я буду прибирать в доме и присматривать за их ребенком вместе с моим. Эта столовая близко от вокзала. Иногда на таких заведениях зарабатывают миллионы.
– Ты была когда-нибудь в Трапани?
– Никогда. Кудрявая немного опасается. Она не знает, как там будет, в Трапани. И как пойдет дело со столовой. Ее муж уже два раза прогорел с ресторанами. Деньги-то ее. Она даже ходила с мужем к гадателю. Он сказал, что им нужно держаться подальше от южных городов.
– Ну и что дальше?
– Ничего. У нее начались сердечные перебои. Она говорит, что ей было бы гораздо спокойней, если б я была рядом. Если ничего не подвернется, поеду туда.
– Я тебе не советую.
– А что советуешь?
– Ничего. Я вообще советов не даю.
– Ты сегодня увидишь Микеле?
– Не знаю. От Микеле советов не жди.
– Я и не жду. Но мне хотелось бы, чтоб он зашел сюда. Уж сколько времени я его не видела. Я заходила к нему в подвальчик. Тогда я еще была с пузом. На сносях, что называется. Хотела принять душ, Микеле сказал, нет горячей воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51