Так что, пожалуйста, ответь на мой вопрос.
Я внутренне спасовал. Подпитка моего мужества давно шла из запасного бака. В таких условиях дай Бог сохранить хотя бы видимость спокойствия.
— Да, — сказал я, — однажды я попросил ее это сделать.
— Попросил или заставил?
— Она была не против. Молодая, хотела новизны. По-моему, раньше она никогда так не делала.
— Когда это случилось?
— Когда мы с Пэтти Ларейн впервые легли в постель.
— В Тампе?
— Нет, — сказал я. — Разве она тебе не говорила?
— Ответь сначала ты, потом я.
— Как-то мы с подругой поехали в Северную Каролину. Я жил с этой подругой уже два года. Откликнулись на объявление и махнули в Северную Каролину к супругам, которые хотели обменяться па ночь партнерами. По прибытии обнаружили там крепкого старикана и его юную женушку, Пэтти Ларейн.
— Тогда ее звали Пэтти Эрлин?
— Да, — сказал я, — Пэтти Эрлин. Она была замужем за одним тамошним священником. Еще он работал футбольным тренером в средней школе и хиропрактиком. В объявлении, правда, отрекомендовался гинекологом. Потом он сказал мне: «Это приманка. Ни одна американская юбка не устоит против такого обмена, если думает заполучить акушера». Это был длинный, нескладный пожилой мужик с большим аппаратом, по крайней мере так мне потом сказала подруга. К моему удивлению, они отлично спелись. С другой стороны, Пэтти Эрлин была рада познакомиться с настоящим барменом из Нью-Йорка. — Я оборвал речь. Мне стало неловко от своей разговорчивости. Я явно перестал следить за его вниманием.
— И она сделала это с тобой в первую же ночь?
Видимо, насчет его внимания беспокоиться не стоило.
— Да, — сказал я, — такой ночи, как та, у нас никогда больше не было. Мы оказались прямо созданы друг для друга. — Пусть живет с этим, подумал я, когда меня не станет.
— Она делала все?
— Более или менее.
— Более?
— Допустим.
— А в Тампе она уже не заходила так далеко?
— Нет, — солгал я.
— Ты лжешь, — сказал он.
Я не хотел, чтобы он выстрелил снова. Мне пришло в голову, что его добрый папаша Микс, наверное, частенько бил Уодли без предупреждения.
— Ты выдержишь правду? — спросил я.
— Богатым всегда лгут, — сказал он. — Но я готов жить с любой правдой, даже самой неудобоваримой, — это для меня дело чести.
— Хорошо, — сказал я, — это бывало и в Тампе.
— Когда? — спросил он. — В каких случаях?
— Когда она уговаривала меня убить тебя.
Так я не рисковал еще ни разу. Но Уодли был человеком слова. Он кивнул, соглашаясь с истинностью сказанного.
— Я догадывался, — промолвил он. — Да, конечно, — добавил он, — потому она и дала тебе такое прозвище.
Я не сказал ему, что после той ночи в Северной Каролине Пэтти Ларейн некоторое время писала мне. Похоже было, что, когда я вернулся в Нью-Йорк, та ночь не давала ей покоя. Она точно хотела стереть со своих губ всякую память о ней. «Задница» — так называла она меня в своих письмах. «Милый задница», — начинала она, или: «Привет, задница». И это прекратилось только вместе с письмами. Что произошло примерно через год после того, как я угодил в тюрьму. За решеткой я не мог допустить, чтобы меня называли такими именами, и перестал отвечать, так что на этом переписка оборвалась. Жизнь развела нас в стороны. Потом, спустя несколько лет, стоя как-то вечером в одном из баров Тампы, я почувствовал на плече чью-то руку и, обернувшись, увидел красавицу блондинку, роскошно одетую, которая сказала: «Хелло, задница». Передо мной словно предстала внушительная печать самого Случая.
— Наверное, она по-настоящему хотела убить меня, — сказал Уодли.
— Ты должен посмотреть правде в глаза.
Он заплакал. Он крепился уже очень долго, и теперь его наконец прорвало. К моему удивлению, я был тронут — вернее, только половина меня. Другая половина будто оцепенела, напрягшись: сейчас каждое движение было опасно, как никогда.
Через несколько минут он сказал:
— Я плачу в первый раз после того, как меня выгнали из Экзетера.
— Неужели? — сказал я. — А со мной это случается.
— Ты можешь себе это позволить, — сказал он. — В тебе есть мужское, на которое можно опереться. А я по большей части сам себя создал.
Я оставил это висеть в воздухе.
— Как вы с Пэтти сошлись опять? — спросил я.
— Она написала мне. Это было через пару лет после нашего развода. Я имею полное право ненавидеть ее, говорила она в письме, но она без меня скучает. Я сказал себе: у нее кончились деньги. И выбросил письмо.
— Разве Пэтти не достался хороший куш после суда?
— Ей пришлось согласиться на небольшую часть капитала. Иначе мои адвокаты промурыжили бы ее апелляциями до гроба. Она не могла ждать. Я думал, ты в курсе.
— Мы с ней финансовые вопросы не обсуждали.
— Ты просто жил за ее счет?
— Я хотел стать писателем. Меня это не угнетало.
— Ты хорошо писал?
— Мои мысли были слишком заняты ею, чтобы писать так хорошо, как я надеялся.
— Может быть, ты все-таки бармен, — сказал Уодли.
— Может быть.
— И ты не знал, как у нее с деньгами?
— Ты хочешь сказать, что она разорилась?
— У нее не было чутья, которое помогает правильно вкладывать деньги. Провинциальная закваска мешала ей прислушиваться к разумным советам. Я думаю, она начала понимать, что впереди долгие годы ограничений.
— И потому стала писать тебе.
— Я держался сколько мог. Затем ответил. Ты знал, что у нее есть другой почтовый ящик в Труро? — спросил Уодли.
— Понятия не имел.
— Завязалась переписка. Через какое-то время она выдала свой интерес. Ей хотелось купить усадьбу Парамессидеса. По-моему, этот дом напоминал ей обо всем том, что она потеряла в Тампе.
— И ты играл на ее желании?
— Я хотел истерзать все четыре камеры ее сердца. Конечно, я играл с ней. Два года я то подогревал ее надежды, то разрушал их снова.
— И все это время я думал, что ее жуткие депрессии — моя вина.
— Тщеславие — твой порок, — сказал Уодли. — Но не мой. Я постоянно твердил себе, что вернуться к ней — это все равно что вернуться к дьяволу. Но я тосковал по ней. У меня еще оставалась надежда, что ее и правда немного ко мне тянет. — Он потопал по песку ногами. — Ты удивлен?
— Она никогда не говорила о тебе ничего хорошего.
— Как и о тебе. Самой неприятной чертой характера Пэтти была привычка всех охаивать. Если тебе нужен человек, по-настоящему лишенный сострадания, ищи добропорядочного христианина.
— Может быть, потому она была так хороша в остальном.
— Конечно, — сказал Уодли. Он закашлялся от холода. — Знаешь, что я ублажал ее как надо?
— Нет, — сказал я. — Она никогда мне не говорила.
— Тем не менее. Ни одна лесбиянка со мной не сравнялась бы. Иногда я прямо героем себя чувствовал.
— Что произошло, когда она приехала в Тампу с Тесаком Грином?
— Я не огорчился, — сказал Уодли. — Подумал, что это умно с ее стороны. Если бы после стольких лет она появилась у меня на пороге одна, это было бы уж очень подозрительно. А так мы чудно провели время. Тесак может по-всякому. Мы баловались втроем.
— И ты спокойно смотрел на Пэтти с другим партнером?
— Я всегда говорил: за сексуальной наивностью иди к ирландцу. С чего мне было страдать? Когда я был в Пэтти, Тесак был во мне. Кто не испытал этой маленькой радости, тот не жил по-настоящему.
— И ты был спокоен? — повторил я. — Пэтти считала тебя страшно ревнивым.
— Это было, когда я старался выполнять роль мужа. Ничто не делает человека более уязвимым. Но теперь я играл щедрого дядю. И получал такое удовольствие, что наконец отдал приказ Лорел. Поезжай на Восток, моя милая, и пиши заявку на усадьбу Парамессидеса. Она послушалась. К сожалению, дело усложнилось из-за ее жадности. Во время разговора по телефону Лонни Пангборн обмолвился, что Оквоуд приехала обратно в Санта-Барбару. Это меня насторожило. Ей следовало торговаться с бостонским юристом. Поэтому я был вынужден разузнать, не обратилась ли она к богатым калифорнийским друзьям, чтобы те помогли ей купить усадьбу самой. Вообще-то она только сыграла мне на руку. Теперь я могу признаться, что хотел именно этого. Пэтти Ларейн был нужен замок, чтобы изображать королеву, но мне хотелось, чтобы ей в любом случае нужен был я. Разве это так уж необычно?
— Да нет, — сказал я.
— Итак, меня встревожило появление Лорел в Санта-Барбаре. Я предложил Пэтти нагрянуть туда как снег на голову. Кстати, это была удобная возможность избавиться от Тесака. Он отнимал слишком много времени.
Уодли заметно охрип. Похоже было, что он решил досказать свою историю, несмотря на все протесты собственного горла. Впервые я понял, что он устал даже больше меня. Не опустилось ли дуло его пистолета хотя бы на волосок?
— На обеде в Санта-Барбаре Лорел из кожи вон лезла. Разливалась перед Пэтти соловьем. Какая-де она замечательная личность и тому подобное. Когда все кончилось, я сказал Лонни: «Я не доверяю твоей подруге. Найди какие-нибудь дела в Бостоне и поезжай с ней. Не отходи ни на шаг». В конце концов, это он ее рекомендовал. Откуда мне было знать, что я посылаю его на самоубийство?
Я зажег сигарету.
— И вы с Пэтти тоже отправились на Восток?
— Да. Тогда-то я и снял домик в Бич-Пойнте. И двенадцати часов там не провел, как Лонни себя укокошил. А Лорел я в следующий раз увидел уже за той хижиной в лесу — Паук отвел меня туда, чтобы показать ее тело. Видел ты когда-нибудь труп без головы? Это похоже на гипсовый торс в мастерской скульптора.
— Где, говоришь, это было?
— У Студи на заднем дворе, Лорел лежала в большом металлическом баке для мусора. Старого образца — теперь-то кругом пластик.
— Тебе стало плохо?
— Я был напуган до смерти. Представь себе, что значит увидеть такое в этой жуткой компании — Паука со Студи.
— Кстати, как ты вообще с ними познакомился?
— Через Тесака Грина. Сейчас расскажу. На следующий день после исчезновения Пэтти я решил поискать ее по барам на Коммершл-стрит и встретил там Тесака. Было не так просто убедить его, что я на самом деле не знаю, куда делась Пэтти.
— И он познакомил тебя с Пауком?
— Нет, с Пауком меня свел Студи. А вот со Студи — Тесак. Тем же вечером. По-моему, прошлым летом Тесак и Студи вместе торговали наркотиками. Это и есть карма в действии.
Его голос звучал рассеянно. Я испугался, что вызвал его на слишком долгий разговор. Если его мысли будут разбредаться в разных направлениях, пистолет может выстрелить в одном.
Впрочем, пока пугаться было рано. Он еще хотел закончить свой рассказ.
— Да, Паук быстро пошел в атаку. Сразу после нашего знакомства. Он слышал обо мне, сказал он, и горит желанием взяться за серьезные дела. Я уже думал отмолчаться, но Паук выложил сногсшибательный козырь. Сказал, что держит на коротком поводке главного полицейского города, отвечающего за борьбу с наркотиками! Если я дам бабки, он провернет для меня крупную операцию. Да, сказал он, и. о. шефа полиции теперь у него в руках. Разумеется, я спросил его, где доказательства. Тогда они со Студи отвезли меня в ту хижину и вынули из извести Лорел.
— Откуда ты знаешь, что это была Лорел?
— Серебряный лак на ногтях. И соски. Ты не обратил внимания на ее соски?
— И что ты ответил Пауку?
— Я не сказал «нет». Я был заинтригован. Подумал: вот удивительный город! Как славно было бы заправлять шикарным отелем и распоряжаться горой наркотиков. Стал бы чем-то вроде средневекового барона.
— Ничего бы не выгорело.
— Да, конечно, но я решил с ним поторговаться. В конце концов, я мало что соображал. Лонни мертв, Лорел разрезана на куски, Пэтти пропала, а у этих подонков в распоряжении труп. Поэтому я отнесся к Пауку достаточно серьезно и спросил, где он раздобыл свою безголовую леди. Он был обкуренный и сказал мне. Удивительно, какими доверчивыми бывают бандиты определенного типа. Паук сказал, что тот полицейский отдал ему тело, а голову взял себе.
— Ридженси? — спросил я.
— Он самый.
— То есть Джессику убил он?
— Не знаю. По крайней мере хотел избавиться от тела. До чего самонадеянны эти борцы с наркотиками! Очевидно, у него была уйма компромата на Паука, и он решил, что может им командовать.
— А почему нет? Если бы труп обнаружили, Ридженси заявил бы, что это дело рук Паука со Студи. Он ничем не рисковал.
— Конечно, — сказал Уодли. — Наглость плюс власть. Но тогда у меня плохо работали мозги. Исчезновение Пэтти выбило меня из колеи. Но когда я вернулся в Бич-Пойнт после этого жуткого визита в хижину Студи, Пэтти Ларейн уже сидела там. Ждала меня. И ни слова о том, где она была до этого.
Он снова заплакал. Это меня изумило. Однако он постарался задавить свое горе. Как ребенок, которому запретили хныкать, он сказал:
— Она больше не хотела усадьбу Парамессидеса. Теперь, когда Лонни покончил самоубийством, она решила, что это не сулит ей счастья. Вдобавок она влюбилась. Она сказала, что говорит мне истинную правду. Она хочет уехать с одним человеком. Любит его уже несколько месяцев. Он хочет жить с ней, но до сих пор хранил верность жене. Сейчас он наконец готов уйти. Может, ты скажешь, спросил я, кто это? Хороший человек, ответила она, сильный, но без денег. «А как же я? — спросил я. — Как же Тесак? Это ведь не Тесак?» Нет, сказала она, Тесак был печальной ошибкой. Она пыталась выкинуть этого другого из своего сердца, но ничего не вышло. Что я, по-твоему, тогда чувствовал? — спросил меня Уодли.
— Полный крах.
— Полный. Оказывается, я вовсе не играл с ней в кошки-мышки. Я опять понял, что обожаю ее и согласен на все, что она предложит. Пусть это будет только мизинец на ее ноге. — Он задышал очень часто, точно ему не хватало времени вдохнуть как следует. — «Ладно, — сказал я ей, — уходи из моей жизни». Надеялся сохранить достоинство. Я был как голая натурщица перед сумасшедшим художником. «Уходи же, — сказал я, — все в порядке». — «Нет, — сказала она, — не все. Мне нужны деньги». Тим, она назвала сумму, сравнимую с той, которая понадобилась бы на реконструкцию дома Парамессидеса. «Не дури, — сказал я ей. — Ты не получишь ни цента». — «Уодли, — сказала она, — по-моему, ты должен мне два лимона с мелочью».
Я не мог поверить в этот ужас. Знаешь, когда я впервые встретил ее, она была всего-навсего стюардессой, и никакого лоска. Ты не поверишь, как она продвинулась под моим руководством. Она была такая сметливая. Переняла столько маленьких хитростей, которые могли помочь ей в моих кругах. Я думал, она жаждет стать королевой в своем отеле. Она все время внушала мне эту мысль. Но знаешь ли — au fond, ей всегда было плевать на высшее общество. Да, она меня просто как обухом огрела. Сказала мне, что те два миллиона, которые я собирался вложить в усадьбу Парамессидеса, теперь надо пустить на другие предприятия. С этим ее таинственным другом! Она хотела, чтобы я финансировал наркобизнес.
— Это она тебе сообщила?
— Нет, но она сказала достаточно. Остальное я понял. А закончила она так: «Уодли, предупреждаю тебя. Отдай деньги добром. Или на этот раз тебя действительно прикончат. Мой парень способен на все. Мы из тебя говно повыжмем». — Он потер лицо. Наверное, в носу у него было сухо, как в соляной копи. — «Ладно, — сказал я, — сейчас выпишу чек», — и пошел в спальню. Вынул свой пистолет, надел глушитель, вернулся в гостиную и застрелил ее. Я был спокоен, как никогда в жизни. Потом взял трубку, чтобы вызвать полицию. Хотел сдаться. Но дух выживания, должно быть, переселился из мертвой Пэтти в меня. Я положил ее в мешок, отнес в машину, по телефону назначил Пауку встречу у Студи и предложил им похоронить ее и Лорел. Обещал хорошие деньги. И что же, по-твоему, ответил Паук?
— Что?
— «Уезжай, — сказал он, — а детали предоставь мне».
— И дальше начался кошмар? — спросил я.
— Беспросветный.
— Зачем ты сказал мне, что тебе нужна голова Пэтти Ларейн?
— Именно в тот день я узнал, что Паук обезглавил ее. Он закопал тело, но сказал, что голова у него. Еще хихикал при этом. Паук сказал, что хочет сфотографировать меня с ее головой в руках. Я понимал, куда ветер дует. Ему уже мерещились миллионы Хилби. Они думают, мои деньги только и ждут, чтобы их захапали. Как будто это не часть меня. Теперь тебе понятно, почему я его пристрелил. Разве есть во мне что-нибудь реальное, кроме этих денег? — Он положил пистолет на землю рядом с собой. — И как раз в этот момент Студи имел несчастье заявиться туда с Тесаком. Я еще стоял над телом Ниссена. Слава Богу, мне удалось убедить Тесака, что Студи — тот самый парень, которого он ищет.
Уодли закрыл лицо руками. Пистолет лежал рядом с ним на песке, но шестое чувство велело мне не двигаться. Когда Уодли поднял глаза, они глядели — во всяком случае, так мне показалось — куда-то очень далеко.
— Не хочешь — не верь, — сказал он, — но Пэтти была моей романтической надеждой. Я не для себя ее хранил. Найди она настоящую любовь, я стал бы шафером на ее свадьбе. А ведь шансы были. Я лелеял мысль, что мы с ней создадим это уникальное место на кончике Кейп-Кода, куда смогут приезжать только самые безумные чудаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Я внутренне спасовал. Подпитка моего мужества давно шла из запасного бака. В таких условиях дай Бог сохранить хотя бы видимость спокойствия.
— Да, — сказал я, — однажды я попросил ее это сделать.
— Попросил или заставил?
— Она была не против. Молодая, хотела новизны. По-моему, раньше она никогда так не делала.
— Когда это случилось?
— Когда мы с Пэтти Ларейн впервые легли в постель.
— В Тампе?
— Нет, — сказал я. — Разве она тебе не говорила?
— Ответь сначала ты, потом я.
— Как-то мы с подругой поехали в Северную Каролину. Я жил с этой подругой уже два года. Откликнулись на объявление и махнули в Северную Каролину к супругам, которые хотели обменяться па ночь партнерами. По прибытии обнаружили там крепкого старикана и его юную женушку, Пэтти Ларейн.
— Тогда ее звали Пэтти Эрлин?
— Да, — сказал я, — Пэтти Эрлин. Она была замужем за одним тамошним священником. Еще он работал футбольным тренером в средней школе и хиропрактиком. В объявлении, правда, отрекомендовался гинекологом. Потом он сказал мне: «Это приманка. Ни одна американская юбка не устоит против такого обмена, если думает заполучить акушера». Это был длинный, нескладный пожилой мужик с большим аппаратом, по крайней мере так мне потом сказала подруга. К моему удивлению, они отлично спелись. С другой стороны, Пэтти Эрлин была рада познакомиться с настоящим барменом из Нью-Йорка. — Я оборвал речь. Мне стало неловко от своей разговорчивости. Я явно перестал следить за его вниманием.
— И она сделала это с тобой в первую же ночь?
Видимо, насчет его внимания беспокоиться не стоило.
— Да, — сказал я, — такой ночи, как та, у нас никогда больше не было. Мы оказались прямо созданы друг для друга. — Пусть живет с этим, подумал я, когда меня не станет.
— Она делала все?
— Более или менее.
— Более?
— Допустим.
— А в Тампе она уже не заходила так далеко?
— Нет, — солгал я.
— Ты лжешь, — сказал он.
Я не хотел, чтобы он выстрелил снова. Мне пришло в голову, что его добрый папаша Микс, наверное, частенько бил Уодли без предупреждения.
— Ты выдержишь правду? — спросил я.
— Богатым всегда лгут, — сказал он. — Но я готов жить с любой правдой, даже самой неудобоваримой, — это для меня дело чести.
— Хорошо, — сказал я, — это бывало и в Тампе.
— Когда? — спросил он. — В каких случаях?
— Когда она уговаривала меня убить тебя.
Так я не рисковал еще ни разу. Но Уодли был человеком слова. Он кивнул, соглашаясь с истинностью сказанного.
— Я догадывался, — промолвил он. — Да, конечно, — добавил он, — потому она и дала тебе такое прозвище.
Я не сказал ему, что после той ночи в Северной Каролине Пэтти Ларейн некоторое время писала мне. Похоже было, что, когда я вернулся в Нью-Йорк, та ночь не давала ей покоя. Она точно хотела стереть со своих губ всякую память о ней. «Задница» — так называла она меня в своих письмах. «Милый задница», — начинала она, или: «Привет, задница». И это прекратилось только вместе с письмами. Что произошло примерно через год после того, как я угодил в тюрьму. За решеткой я не мог допустить, чтобы меня называли такими именами, и перестал отвечать, так что на этом переписка оборвалась. Жизнь развела нас в стороны. Потом, спустя несколько лет, стоя как-то вечером в одном из баров Тампы, я почувствовал на плече чью-то руку и, обернувшись, увидел красавицу блондинку, роскошно одетую, которая сказала: «Хелло, задница». Передо мной словно предстала внушительная печать самого Случая.
— Наверное, она по-настоящему хотела убить меня, — сказал Уодли.
— Ты должен посмотреть правде в глаза.
Он заплакал. Он крепился уже очень долго, и теперь его наконец прорвало. К моему удивлению, я был тронут — вернее, только половина меня. Другая половина будто оцепенела, напрягшись: сейчас каждое движение было опасно, как никогда.
Через несколько минут он сказал:
— Я плачу в первый раз после того, как меня выгнали из Экзетера.
— Неужели? — сказал я. — А со мной это случается.
— Ты можешь себе это позволить, — сказал он. — В тебе есть мужское, на которое можно опереться. А я по большей части сам себя создал.
Я оставил это висеть в воздухе.
— Как вы с Пэтти сошлись опять? — спросил я.
— Она написала мне. Это было через пару лет после нашего развода. Я имею полное право ненавидеть ее, говорила она в письме, но она без меня скучает. Я сказал себе: у нее кончились деньги. И выбросил письмо.
— Разве Пэтти не достался хороший куш после суда?
— Ей пришлось согласиться на небольшую часть капитала. Иначе мои адвокаты промурыжили бы ее апелляциями до гроба. Она не могла ждать. Я думал, ты в курсе.
— Мы с ней финансовые вопросы не обсуждали.
— Ты просто жил за ее счет?
— Я хотел стать писателем. Меня это не угнетало.
— Ты хорошо писал?
— Мои мысли были слишком заняты ею, чтобы писать так хорошо, как я надеялся.
— Может быть, ты все-таки бармен, — сказал Уодли.
— Может быть.
— И ты не знал, как у нее с деньгами?
— Ты хочешь сказать, что она разорилась?
— У нее не было чутья, которое помогает правильно вкладывать деньги. Провинциальная закваска мешала ей прислушиваться к разумным советам. Я думаю, она начала понимать, что впереди долгие годы ограничений.
— И потому стала писать тебе.
— Я держался сколько мог. Затем ответил. Ты знал, что у нее есть другой почтовый ящик в Труро? — спросил Уодли.
— Понятия не имел.
— Завязалась переписка. Через какое-то время она выдала свой интерес. Ей хотелось купить усадьбу Парамессидеса. По-моему, этот дом напоминал ей обо всем том, что она потеряла в Тампе.
— И ты играл на ее желании?
— Я хотел истерзать все четыре камеры ее сердца. Конечно, я играл с ней. Два года я то подогревал ее надежды, то разрушал их снова.
— И все это время я думал, что ее жуткие депрессии — моя вина.
— Тщеславие — твой порок, — сказал Уодли. — Но не мой. Я постоянно твердил себе, что вернуться к ней — это все равно что вернуться к дьяволу. Но я тосковал по ней. У меня еще оставалась надежда, что ее и правда немного ко мне тянет. — Он потопал по песку ногами. — Ты удивлен?
— Она никогда не говорила о тебе ничего хорошего.
— Как и о тебе. Самой неприятной чертой характера Пэтти была привычка всех охаивать. Если тебе нужен человек, по-настоящему лишенный сострадания, ищи добропорядочного христианина.
— Может быть, потому она была так хороша в остальном.
— Конечно, — сказал Уодли. Он закашлялся от холода. — Знаешь, что я ублажал ее как надо?
— Нет, — сказал я. — Она никогда мне не говорила.
— Тем не менее. Ни одна лесбиянка со мной не сравнялась бы. Иногда я прямо героем себя чувствовал.
— Что произошло, когда она приехала в Тампу с Тесаком Грином?
— Я не огорчился, — сказал Уодли. — Подумал, что это умно с ее стороны. Если бы после стольких лет она появилась у меня на пороге одна, это было бы уж очень подозрительно. А так мы чудно провели время. Тесак может по-всякому. Мы баловались втроем.
— И ты спокойно смотрел на Пэтти с другим партнером?
— Я всегда говорил: за сексуальной наивностью иди к ирландцу. С чего мне было страдать? Когда я был в Пэтти, Тесак был во мне. Кто не испытал этой маленькой радости, тот не жил по-настоящему.
— И ты был спокоен? — повторил я. — Пэтти считала тебя страшно ревнивым.
— Это было, когда я старался выполнять роль мужа. Ничто не делает человека более уязвимым. Но теперь я играл щедрого дядю. И получал такое удовольствие, что наконец отдал приказ Лорел. Поезжай на Восток, моя милая, и пиши заявку на усадьбу Парамессидеса. Она послушалась. К сожалению, дело усложнилось из-за ее жадности. Во время разговора по телефону Лонни Пангборн обмолвился, что Оквоуд приехала обратно в Санта-Барбару. Это меня насторожило. Ей следовало торговаться с бостонским юристом. Поэтому я был вынужден разузнать, не обратилась ли она к богатым калифорнийским друзьям, чтобы те помогли ей купить усадьбу самой. Вообще-то она только сыграла мне на руку. Теперь я могу признаться, что хотел именно этого. Пэтти Ларейн был нужен замок, чтобы изображать королеву, но мне хотелось, чтобы ей в любом случае нужен был я. Разве это так уж необычно?
— Да нет, — сказал я.
— Итак, меня встревожило появление Лорел в Санта-Барбаре. Я предложил Пэтти нагрянуть туда как снег на голову. Кстати, это была удобная возможность избавиться от Тесака. Он отнимал слишком много времени.
Уодли заметно охрип. Похоже было, что он решил досказать свою историю, несмотря на все протесты собственного горла. Впервые я понял, что он устал даже больше меня. Не опустилось ли дуло его пистолета хотя бы на волосок?
— На обеде в Санта-Барбаре Лорел из кожи вон лезла. Разливалась перед Пэтти соловьем. Какая-де она замечательная личность и тому подобное. Когда все кончилось, я сказал Лонни: «Я не доверяю твоей подруге. Найди какие-нибудь дела в Бостоне и поезжай с ней. Не отходи ни на шаг». В конце концов, это он ее рекомендовал. Откуда мне было знать, что я посылаю его на самоубийство?
Я зажег сигарету.
— И вы с Пэтти тоже отправились на Восток?
— Да. Тогда-то я и снял домик в Бич-Пойнте. И двенадцати часов там не провел, как Лонни себя укокошил. А Лорел я в следующий раз увидел уже за той хижиной в лесу — Паук отвел меня туда, чтобы показать ее тело. Видел ты когда-нибудь труп без головы? Это похоже на гипсовый торс в мастерской скульптора.
— Где, говоришь, это было?
— У Студи на заднем дворе, Лорел лежала в большом металлическом баке для мусора. Старого образца — теперь-то кругом пластик.
— Тебе стало плохо?
— Я был напуган до смерти. Представь себе, что значит увидеть такое в этой жуткой компании — Паука со Студи.
— Кстати, как ты вообще с ними познакомился?
— Через Тесака Грина. Сейчас расскажу. На следующий день после исчезновения Пэтти я решил поискать ее по барам на Коммершл-стрит и встретил там Тесака. Было не так просто убедить его, что я на самом деле не знаю, куда делась Пэтти.
— И он познакомил тебя с Пауком?
— Нет, с Пауком меня свел Студи. А вот со Студи — Тесак. Тем же вечером. По-моему, прошлым летом Тесак и Студи вместе торговали наркотиками. Это и есть карма в действии.
Его голос звучал рассеянно. Я испугался, что вызвал его на слишком долгий разговор. Если его мысли будут разбредаться в разных направлениях, пистолет может выстрелить в одном.
Впрочем, пока пугаться было рано. Он еще хотел закончить свой рассказ.
— Да, Паук быстро пошел в атаку. Сразу после нашего знакомства. Он слышал обо мне, сказал он, и горит желанием взяться за серьезные дела. Я уже думал отмолчаться, но Паук выложил сногсшибательный козырь. Сказал, что держит на коротком поводке главного полицейского города, отвечающего за борьбу с наркотиками! Если я дам бабки, он провернет для меня крупную операцию. Да, сказал он, и. о. шефа полиции теперь у него в руках. Разумеется, я спросил его, где доказательства. Тогда они со Студи отвезли меня в ту хижину и вынули из извести Лорел.
— Откуда ты знаешь, что это была Лорел?
— Серебряный лак на ногтях. И соски. Ты не обратил внимания на ее соски?
— И что ты ответил Пауку?
— Я не сказал «нет». Я был заинтригован. Подумал: вот удивительный город! Как славно было бы заправлять шикарным отелем и распоряжаться горой наркотиков. Стал бы чем-то вроде средневекового барона.
— Ничего бы не выгорело.
— Да, конечно, но я решил с ним поторговаться. В конце концов, я мало что соображал. Лонни мертв, Лорел разрезана на куски, Пэтти пропала, а у этих подонков в распоряжении труп. Поэтому я отнесся к Пауку достаточно серьезно и спросил, где он раздобыл свою безголовую леди. Он был обкуренный и сказал мне. Удивительно, какими доверчивыми бывают бандиты определенного типа. Паук сказал, что тот полицейский отдал ему тело, а голову взял себе.
— Ридженси? — спросил я.
— Он самый.
— То есть Джессику убил он?
— Не знаю. По крайней мере хотел избавиться от тела. До чего самонадеянны эти борцы с наркотиками! Очевидно, у него была уйма компромата на Паука, и он решил, что может им командовать.
— А почему нет? Если бы труп обнаружили, Ридженси заявил бы, что это дело рук Паука со Студи. Он ничем не рисковал.
— Конечно, — сказал Уодли. — Наглость плюс власть. Но тогда у меня плохо работали мозги. Исчезновение Пэтти выбило меня из колеи. Но когда я вернулся в Бич-Пойнт после этого жуткого визита в хижину Студи, Пэтти Ларейн уже сидела там. Ждала меня. И ни слова о том, где она была до этого.
Он снова заплакал. Это меня изумило. Однако он постарался задавить свое горе. Как ребенок, которому запретили хныкать, он сказал:
— Она больше не хотела усадьбу Парамессидеса. Теперь, когда Лонни покончил самоубийством, она решила, что это не сулит ей счастья. Вдобавок она влюбилась. Она сказала, что говорит мне истинную правду. Она хочет уехать с одним человеком. Любит его уже несколько месяцев. Он хочет жить с ней, но до сих пор хранил верность жене. Сейчас он наконец готов уйти. Может, ты скажешь, спросил я, кто это? Хороший человек, ответила она, сильный, но без денег. «А как же я? — спросил я. — Как же Тесак? Это ведь не Тесак?» Нет, сказала она, Тесак был печальной ошибкой. Она пыталась выкинуть этого другого из своего сердца, но ничего не вышло. Что я, по-твоему, тогда чувствовал? — спросил меня Уодли.
— Полный крах.
— Полный. Оказывается, я вовсе не играл с ней в кошки-мышки. Я опять понял, что обожаю ее и согласен на все, что она предложит. Пусть это будет только мизинец на ее ноге. — Он задышал очень часто, точно ему не хватало времени вдохнуть как следует. — «Ладно, — сказал я ей, — уходи из моей жизни». Надеялся сохранить достоинство. Я был как голая натурщица перед сумасшедшим художником. «Уходи же, — сказал я, — все в порядке». — «Нет, — сказала она, — не все. Мне нужны деньги». Тим, она назвала сумму, сравнимую с той, которая понадобилась бы на реконструкцию дома Парамессидеса. «Не дури, — сказал я ей. — Ты не получишь ни цента». — «Уодли, — сказала она, — по-моему, ты должен мне два лимона с мелочью».
Я не мог поверить в этот ужас. Знаешь, когда я впервые встретил ее, она была всего-навсего стюардессой, и никакого лоска. Ты не поверишь, как она продвинулась под моим руководством. Она была такая сметливая. Переняла столько маленьких хитростей, которые могли помочь ей в моих кругах. Я думал, она жаждет стать королевой в своем отеле. Она все время внушала мне эту мысль. Но знаешь ли — au fond, ей всегда было плевать на высшее общество. Да, она меня просто как обухом огрела. Сказала мне, что те два миллиона, которые я собирался вложить в усадьбу Парамессидеса, теперь надо пустить на другие предприятия. С этим ее таинственным другом! Она хотела, чтобы я финансировал наркобизнес.
— Это она тебе сообщила?
— Нет, но она сказала достаточно. Остальное я понял. А закончила она так: «Уодли, предупреждаю тебя. Отдай деньги добром. Или на этот раз тебя действительно прикончат. Мой парень способен на все. Мы из тебя говно повыжмем». — Он потер лицо. Наверное, в носу у него было сухо, как в соляной копи. — «Ладно, — сказал я, — сейчас выпишу чек», — и пошел в спальню. Вынул свой пистолет, надел глушитель, вернулся в гостиную и застрелил ее. Я был спокоен, как никогда в жизни. Потом взял трубку, чтобы вызвать полицию. Хотел сдаться. Но дух выживания, должно быть, переселился из мертвой Пэтти в меня. Я положил ее в мешок, отнес в машину, по телефону назначил Пауку встречу у Студи и предложил им похоронить ее и Лорел. Обещал хорошие деньги. И что же, по-твоему, ответил Паук?
— Что?
— «Уезжай, — сказал он, — а детали предоставь мне».
— И дальше начался кошмар? — спросил я.
— Беспросветный.
— Зачем ты сказал мне, что тебе нужна голова Пэтти Ларейн?
— Именно в тот день я узнал, что Паук обезглавил ее. Он закопал тело, но сказал, что голова у него. Еще хихикал при этом. Паук сказал, что хочет сфотографировать меня с ее головой в руках. Я понимал, куда ветер дует. Ему уже мерещились миллионы Хилби. Они думают, мои деньги только и ждут, чтобы их захапали. Как будто это не часть меня. Теперь тебе понятно, почему я его пристрелил. Разве есть во мне что-нибудь реальное, кроме этих денег? — Он положил пистолет на землю рядом с собой. — И как раз в этот момент Студи имел несчастье заявиться туда с Тесаком. Я еще стоял над телом Ниссена. Слава Богу, мне удалось убедить Тесака, что Студи — тот самый парень, которого он ищет.
Уодли закрыл лицо руками. Пистолет лежал рядом с ним на песке, но шестое чувство велело мне не двигаться. Когда Уодли поднял глаза, они глядели — во всяком случае, так мне показалось — куда-то очень далеко.
— Не хочешь — не верь, — сказал он, — но Пэтти была моей романтической надеждой. Я не для себя ее хранил. Найди она настоящую любовь, я стал бы шафером на ее свадьбе. А ведь шансы были. Я лелеял мысль, что мы с ней создадим это уникальное место на кончике Кейп-Кода, куда смогут приезжать только самые безумные чудаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31