В левом ухе болтается серьга, миниатюрный серебряный череп — мирный деревенский лавочник был когда-то бравым космическим десантником; в левой ноздре сверкает увесистый рубин — ветеран Третьего воссоединения.
— Тротуар сдираем, — мрачно сообщил старикашка. — Самый взаправдашний морской дуб, да к тому же — мореный. Пролежал в этом болоте чуть не сто лет. Это дед мой мостил, когда поселка еще считай что не было. В те времена — грошовый материал, а через год сколько я спрошу за эти колобахи — столько мне и заплатят.
— А как тут у вас насчет лодку нанять?
—— А никак. Пристань всю порушили, так и лодок совсем не осталось. — Он кисло ухмыльнулся, любуясь ошарашенным лицом собеседника. — Пристань, она ведь тоже была из дуба. Вот ее и разобрали, месяц еще назад, чтобы успеть вывезти по железной дороге, пока не сняли рельсы.
Чиновник с тоской посмотрел на восток, вслед «Левиафану», почти уже скрывшемуся за горизонтом. Рой мошкары — то ли комаров, то ли еще какой гадости, — угрожающе крутившийся неподалеку, утратил почему-то агрессивные намерения и тихо, без излишней суеты, смылся. Мошкара, дирижабль, железная дорога, тротуар, пристань с лодками — Лайтфут не давал себя потрогать, ускользал из-под пальцев, подхваченный огромной, неудержимой волной. Чиновник почувствовал головокружение, легкую тошноту, его словно засосало в безвоздушное пространство, в невесомость, где перепутаны верх и низ и нет почвы под ногами.
Бревно шлепнулось наконец в кузов грузовика, сопровождаемое громкими, торжествующими криками. Женщина, управлявшая лебедкой, весело трепалась со стоящими чуть не по колено в грязи парнями.
— А платье у меня будет — вы все тут сдохнете. Вырез — вот досюда.
— Что, Беа, собираешься продемонстрировать нам свои сиськи, самый краешек? — поинтересовался один из парней.
— Краешек! — пренебрежительно фыркнула женщина. — Вырез почти до самых сосков. На выставке будут представлены товары, о существовании которых вы, пентюхи, даже и не догадывались.
— Ну, я-то, в общем, догадывался. Только не появлялось как-то желания заниматься этим всерьез.
— Приходи сегодня вечером в Роуз-Холл. Посмотришь — пальчики оближешь.
— Только пальчики? А может, что-нибудь еще? — Парень ухмыльнулся и тут же отскочил в сторону, заметив, что плохо привязанное бревно угрожающе двинулось к опущенному борту грузовика.
— Ты там, поосторожнее! С тобой, дурой, и пошутить нельзя — сразу ноги норовишь отдавить.
— За ноги не беспокойся, я тебе не ноги, я тебе другое отдавлю!
— Извините, пожалуйста, — вежливейшим голосом начал чиновник, — это ваш грузовик? Я хотел бы его арендовать.
— Мой, — повернулась рыжая женщина. — Только он вам не подойдет. У меня тут поставлена батарея от другой машины, от большой, поэтому приходится понижать напряжение. А трансформатор мой при последнем издыхании. Поработает минут двадцать, ну — полчаса, и начинает гореть. Приходится нянчиться с ним, как с ребенком. У Анатоля есть запасной, но он требует за него какие-то несуразные деньги, три шкуры хочет содрать. Так что я решила с этим делом повременить. Думаю, поближе к юбилею он образумится малость и скинет цену.
— Послушай, Аниоба, — вмешался лавочник. — Сколько раз я тебе говорил, что могу купить у Анатоля эту хреновину раза в два дешевле, чем…
— А заткнуться ты не можешь? — раздраженно воскликнула женщина. — Что у тебя, Пуф, за привычка соваться куда не просят.
Чиновник вежливо откашлялся.
— У меня и дело-то совсем пустяковое, — пояснил он, прихлопнув впившегося в руку комара. — Съездить в усадьбу чуть ниже по течению, и сразу назад.
— Ничего не выйдет. Тут еще подшипники заедают, давно их не смазывала. Покупать смазку — значит, идти к Жиро, а этому старому козлу денег мало, он же зажмет тебя в угол и начинает лапать. Чтобы получить целую банку смазки, мне придется, небось, встать перед ним на колени и изобразить из себя доильный аппарат.
Парни молча ухмылялись.
— Господи, — тяжело вздохнул Пуф, — даже и не знаю, как я без всего этого буду жить.
Только теперь чиновник заметил на запястьях старика потертые, окислившиеся разъемы глубокого психоконтроля. Ну кто бы мог подумать, что этот божий одуванчик — каторжник, оттрубивший срок на Калибане? Любопытный экземпляр.
— Вот все обещают встречаться, поддерживать связь, а переедем в Пидмонт, так никто обо мне и не вспомнит. И чего, спрашивается, языком зря чесать?
— Ну вот, — фыркнула Аниоба, — опять этот скулеж. С такими деньгами ты нигде без дружков-приятелей не останешься, еще палкой разгонять придется. Старые знакомые, может, и пропадут, так тебе же один хрен, что те, что другие.
Еще одно бревно, на этот раз — последнее, Аниоба выключила лебедку, подняла борт. Рабочие не расходились, терпеливо ожидая приказа рыжей хозяйки. Один из них, молодой петушок с копной черных, жестких, как проволока, волос, начал лениво разглядывать выложенные на лотке связки ярких птичьих перьев — то ли амулеты, то ли мушки для рыбной ловли. Когда парень распрямился, Чу коршуном бросилась вперед и схватила его за руку.
— Я все видела! — Развернув ошалевшего от неожиданности работягу, она ударила его спиной о косяк. — Что у тебя под рубашкой?
— Н-н-ничего! Т-ты что, с-д-д-дурела?
Аниоба выпрямилась и уперла руки в бока. Все остальные присутствующие — трое парней, чиновник и лавочник — тоже замерли, молча наблюдая странную сцену.
— Раздевайся! — рявкнула Чу, — Быстро! Парень беспрекословно подчинился.
— В-вот, с-смотри, — испуганно промямлил он, снимая рубашку через голову. — Н-ничего у меня т-там нет.
Но Чу не интересовалась рубашкой. Она внимательно изучала тело парня, стройное и мускулистое, с длинным серебристым шрамом чуть пониже пупка и густой порослью черных, курчавых волос на груди. А затем улыбнулась:
— Ну так бы и съела.
Рабочие, Аниоба и лавочник покатились с хохота. Полуголый страдалец побагровел, набычился и стиснул кулаки, но затем отвернулся и начал одеваться.
— Ты обратил внимание, — спросила Чу, — как эта рыжая их заводила. Умеет ведь, стерва.
В конце улицы виднелось большое, донельзя обшарпанное здание с почти провалившейся крышей. Чуть не все его окна были заколочены обрезками старых рекламных щитов. Немногие изображения, сохранившиеся на черной, прогнившей фанере, казались окошками в иной, яркий и радостный мир: рыбий хвост, огрызок какого-то слова, затем — нечто розовое и выпуклое, то ли колено, то ли женская грудь. Нос, задранный прямо вверх, навстречу моросящему с неба дождю, и опять буквы, буквы» буквы. Над главным входом — вылинявшая вывеска: ПРИВОКЗАЛЬНЫЙ ОТЕЛЬ, а совсем рядом — бывшее железнодорожное полотно, лишившееся рельсов и шпал, превратившееся в полосу вязкой грязи.
— В точности как мой муж.
— А зачем ты с ним так? — спросил чиновник. — С этим грузчиком.
Чу не стала притворяться дурочкой.
— O! — улыбнулась она. — Насчёт этого молодого человека у меня есть планы. Сейчас он пропустит пару кружек пива и попытается забыть о случившемся, но не сможет — дружки не дадут. К тому времени как я устроюсь в номере, пошлю за багажом, поем и ополоснусь, он будет уже под градусом. Я постараюсь его найти. Увидев меня, он несколько возбудится — ощущая при этом смущение и неуверенность. Он будет глазеть на меня, не понимая толком, как же он, собственно, ко мне относится. А затем он получит возможность разобраться в своих чувствах.
— Не лучший, мне кажется, сценарий. Во всяком случае — не самый эффективный.
— Не бойся, — еще шире улыбнулась Чу. — Опробовано, и не раз.
— Ну, если… — неуверенно согласился чиновник и тут же добавил: — Давай тогда, действуй, заказывай номера, а я тем временем схожу к мамаше Грегоръяна.
— Ты же вроде говорил, что пойдешь к ней утром.
— Правда, что ли?
Чиновник осторожно обогнул груду прогнивших автомобильных покрышек. Фраза насчет «завтра утром», небрежно брошенная несколько часов назад, предназначалась специально для ушей капитана Берже. С этого типа вполне станется послать ночью гонца, предупредить старуху, чтобы поменьше распускала язык.
И все, касающееся капитана, неотъемлемо связано с другой, более серьезной загадкой: где липовый Чу добыл свою информацию? Этот сучий сын знал, каким именем представиться, знал, когда нужно исчезнуть, чтобы не напороться на настоящую Чу, и — самое пикантное — знал, что никто не удосужился сказать чиновнику четырех простых и ясных слов: вас будет сопровождать женщина.
Короче говоря, у Грегорьяна есть агент в местном правительстве, а то и в самой Технологической комиссии. Вполне возможно, что Берже чист, аки агнец, но лучше уж перебдеть, чем недобдеть.
— Тогда говорил, а теперь передумал.
3. ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ НАСЛЕДНИЦ
Закат. Яростный Просперо пиратским галеоном уплывал в ночь. Прикоснувшись к горизонту, он мягко сплющился, и тут же вспыхнули, охваченные пожаром, серые континенты облаков. Тени деревьев быстро исчезали, таяли в голубых сумерках. Дорога тянулась прямо по берегу реки, повторяя все его изгибы. Чиновник остановился, опустил чемоданчик на землю, взял в другую руку и мрачно зашагал дальше. У самого въезда в поселок горел костер, трое бродяг пекли ямс. Темнокожий верзила вытаскивал из миски с водой огромные, как лопухи, листья табака и оборачивал ими клубни. Второй оборванец, тощий и седоватый, ловко засовывал мокрые зеленые комки в огонь, а третий, совсем старик, засыпал их тлеющими углями. Прямо на песке стояли два телевизора; один из них, работавший беззвучно, обеспечивал изображение, а другой, повернутый экраном в сторону, — звук.
— Добрый вечер, — сказал чиновник.
— И вам того же, — поднял голову тощий, бесцветный бродяга; его костлявые колени, выпиравшие из дырявых брюк, были густо измазаны золой. — Присаживайтесь,
Он чуть подвинулся. Чиновник опустился на корточки, стараясь не испачкать белоснежный костюм. На бледном экране телевизора некий юноша мрачно взирал на бушующие за окном волны. Подошедшая сзади женщина тронула его за плечо.
— Старик не верит, что он увидел там русалку, — пояснил тощий.
— Папаши, они все такие.
Прозрачный голубой дымок таял в быстро темнеющем небе, от костра пахло морем и смолой.
— Вы, ребята, тут что — охотитесь?
— Вроде того, — неопределенно откликнулся тощий. Верзила коротко хохотнул.
— Мы — мародеры, — вмешался старик. Он говорил резко, с вызовом. — А тот, кого наша компания не устраивает, может сваливать на все четыре стороны.
На лицах бродяг застыло ожидание,
— Байрон, отойди от окна, — сказала женщина. — За ним нет ничего, кроме холодного, вечно изменчивого океана. Погуляй, подыши свежим воздухом. Твой отец думает…
— Мой отец думает о деньгах и больше ни о чем!
— Да, кстати, у меня же с собой есть посудина. Вполне приличный бренди. — Чиновник извлек из чемоданчика бутылку, приложился к ней и обтер горлышко рукой. — Вы, ребята, можете верить мне, — можете — нет…
— Приятно иметь дело с понимающим человеком.
— Так ты что, в эту деревню? — поинтересовался тощий, когда бутылка дважды прошла по кругу.
— Да. Хочу зайти к матери Грегорьяна. Вы знаете ее дом?
Троица переглянулась.
— Ничего ты из этой старухи не вытащишь, — покачал головой тощий. — Местные про нее всякое рассказывают. Та еще стерва. Вот бы кого по ящику показать, вместо этой мутотени. — Он кивнул в сторону телевизора.
— А что они рассказывают?
— Сам увидишь. Вон там, — костлявая рука указала на поселок, — дорога упрется в крайнюю улицу. Спустись по этой улице к реке и прямо по берегу, до пятой…
— До шестой, — поправил старик.
— До шестой улицы. Поднимешься по ней, пройдешь мимо церкви, мимо кладбища, одним словом — до конца, до самого болота. Самый большой в поселке дом, так что мимо не пройдешь. И чего, спрашивается, они себе такую крепость отгрохали?
— Спасибо, — сказал чиновник и встал.
Бродяги снова повернулись к телевизору. Девочка-альбиноска, занимавшая центр экрана, словно не замечала остальных персонажей, вовлеченных в какой-то яростный спор. Розоватые, словно у кролика, глаза взирали на бушующие вокруг страсти со спокойной, почти неземной отрешенностью.
— Это Идеи, сестра того мальчонки, — объяснил тощий. — Так с того времени и молчит.
— С какого времени?
— С какого? — удивился верзила. — Да с того раза, когда она увидела единорога.
С высоты птичьего полета этот поселок должен был напоминать древнюю, предельно примитивную печатную плату, — примерно из таких Галилей спаял свой первый радиотелескоп. Гребенка неровных, бестолково изгибающихся линий, ведущих от реки вверх, — в поперечных улицах просто не было необходимости. А с Галилеем получается что-то не то; он же вроде совсем из другой эпохи.
Строения по большей части крохотные и облезлые, но из окон льется уютный, желтоватый свет, доносятся голоса. На берегу чернеют перевернутые вверх дном лодки, кое-где взбрехивают и тут же замолкают собаки. На берегу — ни души, если не считать хозяина гостиницы (а может, это — «постоялый двор»?), клюющего носом на крыльце своего заведения. Чиновник свернул в шестую улицу, оставив за спиной стылое серебро реки. Все верно, вон церковь, а за ней — кладбище, огороженная невысокой стеной рощица, сплошь увешанная ярко раскрашенными скелетами. Дующий от реки ветер раскачивал сцепленные проволокой кости; они тихо, печально постукивали. За кладбищем дорога пошла вверх; чиновник миновал несколько солидных особняков, брошенных, по всей видимости, совсем недавно — в темных, ослепших окнах целы все стекла, мародеры не успели еще здесь поработать. Состоятельные горожане спешат в Пидмонт, там сейчас экономический бум, широкие возможности… А вот и цель всей этой утомительной прогулки — на самом краю поселка, где улица снова уходит вниз, превращается в узкую тропинку и быстро пропадает в болоте.
Стены дома сплошь облеплены раковинами, усеяны пузырями шелушащейся краски, но даже эта короста не может скрыть добротной плотницкой работы, великолепной резьбы по дереву. Плотные шторы почти не пропускают свет. Чиновник подошел к массивной двери и тронул сигнальную пластину.
— К нам гости! — прозвучало где-то в глубине дома. — Подождите, пожалуйста, — добавил тот же механический голос, обращаясь на этот раз к чиновнику.
Дверь отворилась. По бледному худому лицу, показавшемуся в темном проеме, пробежала целая гамма выражений — удивление, что-то вроде испуга и, наконец, настороженность.
— Я думала, это оценщик. — Женщина вызывающе вскинула подбородок.
Чиновник улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок.
— Вы — мать Грегорьяна?
— Так вы, значит, к ней. — Тощая женщина равнодушно отвернулась и направилась внутрь дома, — Проходите.
Судя по всему, когда-то этот узкий коридор был обит яркой тканью с веселеньким растительным орнаментом, теперь же бурые складки, срисающие со стен, делали его похожим на пищевод какого-то чудовища. Желудок, подумал чиновник, оказавшись в мрачной, тесно заставленной мебелью комнате (гостиной?). Провожатая усадила его в темное массивное кресло с бахромой, мягкими подлокотниками и резными ножками в форме львиных лап.
— Это оценщик? — затараторила, врываясь в комнату, другая женщина. — Первым делом нужно показать хрусталь. Я хочу… — Увидев чиновника, она резко смолкла.
— Тик, — сказал метроном, втиснутый между двух стеклянных колпаков; его перевернутый маятник величественно поплыл назад, отсчитывая медленные секунды бренности и тщеты. Толстый слой пыли не давал рассмотреть, какие же такие диковинки бережно хранятся под колпаками. Сверху, из-под потолка, на чиновника взирали равнодушные глаза охотничьих трофеев — зеленые, оранжевые и жемчужно-серые стекляшки. И везде, куда ни повернись, — лица, везде тяжелые, набрякшие веки, широко распахнутые, словно зашедшиеся немым криком рты. Мрачные и враждебные лица, вырезанные на дверцах, ножках и стенках бесчисленных столов и столиков, шкафов и шкафчиков, комодов и буфетов, теснивших друг друга в отчаянной борьбе за жизненное пространство. А это уже на грани кощунства — ну кому, спрашивается, пришло в голову покрывать сплошной резьбой прекрасное розовое дерево? Интересно, где теперь стружки, не могли же такую драгоценность попросту выбросить. Эта мебель стоила бешеных денег, но будь ее раза в два меньше, гостиная была бы раза в два удобнее.
— Так, — согласился метроном. Две женщины продолжали молча изучать непрошенного гостя.
— Странно, Амбрим, почему ты не хочешь познакомить меня со своим приятелем?
— Никакой он не мой приятель, он к маме пришел.
— А если к маме — значит, нужно нарушать все приличия?
Вторая женщина шагнула вперед; чиновник торопливо вскочил, чтобы пожать холодную сухую ладонь.
— Меня зовут Ленора Грегорьян. Эсме! — обернулась женщина к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29