Как он ни отговаривался, ему пришлось уступить, но так как он более всего боялся, чтобы Фелиц не мог его упрекнуть в трусости, то было решено, что он пойдет один, а друзья будут за ним следить издали, для того чтобы в случае нужды они могли поспеть к нему на помощь.
— Ну, если ты уж такой упрямый, то иди вперед, — сказал Бернардо, — во всяком случае, мы не дадим этому олуху тебя убить.
— Спасибо, — ответил, смеясь, Юлиан. — Но если уж быть сегодня драке, то едва ли Фелицу удастся меня одолеть, ему сегодня что-то не везет.
Молодые люди дружно расхохотались и отравились в путь.
Мы уже сказали, что село было окружено со всех сторон густым лесом. Юлиану приходилось пересечь этот лес, чтобы дойти до своего дома, и идти этим путем около получаса.
Луна светила с безоблачного неба, так что в чаще не было особенно темно, на полянах же было совсем светло.
Молодой человек уже прошел более половины пути, когда, подойдя к довольно просторной поляне, увидел на ней четырех человек, которые, как казалось, его ожидали.
— Ого! — проговорил он про себя. — Неужели мои друзья были правы? Ну, пойду к ним навстречу, там видно будет!
И, попробовав, хорошо ли вертится в его руке дубина, он вышел на середину поляны.
В это время один из стоявших на поляне пошел к нему навстречу.
— Ага! Это ты, Пауло, — сказал Юлиан весело. — Что же ты тут делаешь?
— Я тебя ждал, Юлиан, — ответил ласково Пауло.
— Ну, так вот и я — что же тебе от меня нужно?
— Да мне-то, собственно, от тебя ничего не нужно, Юлиан; только, вот, Фелиц Оианди взбешен на тебя и говорит, что ты его очень оскорбил на посиделках.
— Фелиц Оианди с ума сошел: я воспользовался своим правом, также, как он воспользовался своим. Тем хуже для него, если ему отказали, мне до этого нет дела.
— Так скажи ты ему это сам, Юлиан.
— Пожалуй! Пойдем!
— Да, пойдем! — повторил Бернардо, который в это время подошел с четырьмя товарищами.
Силы были теперь равны, на стороне Юлиана был даже перевес, так как со стороны Фелица было только четверо, а со стороны Юлиана шесть молодых людей.
Они все вместе подошли к Фелицу, который продолжал стоять посреди поляны.
— Ого-го! — сказал Фелиц насмешливо. — Вы пришли сюда целым стадом! Должно быть, вы что-то подозревали?
— С тобой всегда можно что-нибудь подозревать, — ответил сухо Бернардо.
— Молчи, пожалуйста, Бернардо, — сказал Юлиан. — Это дело касается меня одного! Впрочем, Фелиц едва ли мог задумать против меня измену.
— Мне никакой измены не надо, чтобы проучить такую мокрую курицу, как ты! — крикнул Фелиц.
— Не будем терять времени на перебранки. Скажи мне прямо, зачем ты меня тут поджидал с товарищами в такой поздний час?
— Что я хочу? — крикнул Фелиц, изменившимся голосом. — Я хочу тебя убить!
Юлиан улыбнулся.
— Стало быть, будем драться, — сказал он с невозмутимым хладнокровием.
— Да пока один из нас не останется на месте.
— В таком случае, я вот что предлагаю: мы бросим наши ножи, ножами совершаются убийства, и решим наше дело дуэлью.
— Но…
— Ни слова! Ты меня вызываешь, значит, я имею право выбрать род оружия; к тому же, ты гораздо старше и храбрее меня.
— Правда, правда! — закричали все присутствовавшие в один голос.
— Ладно! — проворчал Фелиц, принужденный согласиться.
— Мы будем драться дубинами. Дубина наше национальное оружие; можно также пускать в дело кулаки; секунданты не должны вмешиваться.
— Хорошо, — сказали секунданты.
— Хорошо, — повторил Фелиц глухим голосом. — Что же, все ли, наконец?
— Еще два слова.
— Скорее!
— Ну, не волнуйся, ты от меня не уйдешь, — возразил с насмешкой Юлиан. — Каждый из нас должен дать себя осмотреть, чтобы секунданты убедились, что у нас нет спрятанного оружия. Мы сбросим всю лишнюю одежду и останемся в одном белье…
— Как ты трусишь, однако! — расхохотался Фелиц.
— Дуэль только тогда прекратится, — продолжал Юлиан, — когда один из нас признает себя побежденным и скажет: «Я виноват, я подлец, меня справедливо наказал такой-то, я прошу у него прощения за то, что напрасно вызвал его на бой».
— Кончишь ли ты наконец! — заревел Фелиц.
— Да, принимаешь ли ты эти условия?
— Принимаю.
— Все? Даже слова, которые побежденный обязан произнести?
— Все, говорю тебе! Это ты, недоносок, их произнесешь!
— Это мы увидим! Господа, вы слышали? Будьте свидетелями.
— Да, — сказал Бернардо, — мы клянемся, что эти условия будут соблюдены!
Секунданты приступили к исполнению своих обязанностей: отняли у борцов их ножи и всю лишнюю одежду и, когда все было готово, поставили их друг против друга с дубинами в руках.
Юлиан, хотя и казался очень сильным для его лет, тем не менее еще не вполне сформировался физически, и поэтому он был значительно слабее своего противника. Но, несмотря на это, он весело улыбался.
Юлиан рассчитывал только на свою ловкость. Во время пятилетнего пребывания в Париже он брал уроки у знаменитейших профессоров бокса и савата и слыл талантливейшим из их учеников. Благодаря этим знаниям, человек сравнительно не сильный может справиться со всяким соперником, вооруженным только своей грубой силой.
Сигнал был дан.
Фелиц вскрикнул от радости и бросился на противника с поднятой дубиной, но удар его упал в пустое пространство. Юлиан быстро нагнулся, предпослав Фелицу два удара кулаком в лицо и удар ногой в колено.
Лицо Фелица обагрилось кровью, которая у него хлынула из носа и изо рта. С этой минуты он потерял всякое самообладание и стал изо всех сил наносить палкой направо и налево удары, которые попадали только в воздух.
Юлиан уклонялся от всех ударов, он вертелся вокруг противника и наносил ему удар за ударом вполне безнаказанно. Лицо несчастного Фелица уже потеряло образ человеческий, оно так распухло, что глаз почти не видно было, грудь издавала хриплые звуки при каждом новом ударе, наконец одним сильным ударом ногой в правое бедро Юлиан опрокинул его навзничь на землю.
— Ну вот, — сказал молодой человек, смеясь, — теперь отдохнем немного.
Свидетели этой необыкновенной борьбы были в восхищении. Они никогда ничего подобного не видали и просто не понимали, каким образом Юлиан мог действовать так метко и так быстро.
Молодой человек был цел и невредим, между тем как Фелиц ревел от злости и боли. Секунданты привели его в чувство, но он точно лишился рассудка.
— Ах! Дьявол! — кричал он бешено. — Если ты только мне попадешься в руки, я тебя разорву на части.
— Я это отлично знаю и потому к тебе в руки и не попадусь, — ответил, смеясь, Юлиан.
— Ну, это мы посмотрим, — проворчал Фелиц глухим голосом.
— Ты бы уж лучше перестал драться, пока еще цел.
— Ни за что! Я тебя убью!
— Дурак! Я бы давно с тобой покончил, если бы захотел.
— Ты еще думаешь насмехаться надо мной, плюгавый недоносок! О, я тебя убью!.. Помогите мне встать, на этот раз я с ним порешу!
Секунданты повиновались.
— Ну, начнем опять, если ты этого желаешь, — сказал Юлиан, становясь против него.
Борьба опять началась и с еще большим ожесточением, чем в первый раз. Юлиан уже не щадил своего противника, каждый удар его образовывал кровавый подтек, если не рану; противнику не только не удалось ударить Юлиана, но он даже не мог отражать ударов, которые тот ему наносил. Наконец он зашатался и, как сноп, повалился на землю.
— Он умер! — вскричали секунданты, в которых заговорило чувство жалости при виде страданий несчастного.
— Нет, он не умер, — сказал Юлиан, — но если он захочет еще раз сразиться, то я буду неумолим и убью его, как собаку.
— Как! Юлиан! Ты его до сих пор щадил? — спросил наивно Бернардо.
— Да, мой друг, я его щадил, я только хотел его проучить.
— Ого!
— Я тебе говорю сущую правду — ничего не было легче, как одним ударом головой в грудь убить его наповал, но, повторяю тебе, я его пощадил и не нанес ему ни одного смертельного удара.
Между тем Фелиц был в ужасном состоянии. Череп был в одном месте проломлен, нос раздавлен, несколько зубов выбиты, правое плечо вывихнуто, грудь расшиблена и одна нога повреждена.
При этих условиях продолжать борьбу было невозможно; Фелиц сам сознался в этом, когда был приведен в чувство.
— Ну, если так, — сказал Юлиан, — то пусть тебе это послужит уроком. Ты воспользовался своей силой, чтобы нагнать здесь на всех страх. Ты затеял со мной ссору только потому, что понадеялся на свою силу; теперь ты видишь, что и не одной грубой силой можно побороть человека. Я тебя более не трону, но и ты не трогай тех, кого я люблю, или я тебе покажу, как я умею наказывать. Теперь ты, как побежденный, должен сделать условленное заявление.
Фелиц что-то невнятно промычал.
— Говори сейчас. — сказал Юлиан, — или мы тебя бросим здесь волкам на съедение.
— Условия должны быть соблюдены, — отчеканил Бернардо, — или мы все отсюда уйдем.
— Ну, погоди! Я тебе отплачу! — проговорил Фелиц невнятно.
— Что ты говоришь?
— Ничего! Я скажу, если вы этого хотите.
— Мы этого требуем.
Фелиц с затаенным бешенством произнес условленные слова.
— Хорошо, — сказал Юлиан, когда он кончил, — я тебя прощаю, и молю Бога, чтобы он тебя скорее исцелил.
— Да, но я не прощу тебя, дьявол, и отплачу тебе, — произнес Фелиц так тихо, что никто этих слов не разобрал.
Молодые люди занялись приисканием способа для перенесения раненого домой. Наконец они сделали носилки из ветвей, разложили на них плащ, потом уложили Фелица на это наскоро приспособленное ложе и понесли его в Сэр, где он жил.
Фелиц лежал без чувств.
Юлиан оделся и пошел домой в сопровождении Бернардо, который не отставал от него и раз десять во время пути ему повторил:
— Прошу тебя, Юлиан, научи меня так же драться, как ты.
Наконец он так надоел Юлиану, что тот обещал ему выучить его этому искусству, только с тем условием, что он никому не разболтает о случившейся драке и убедит всех свидетелей никому о ней не говорить. Бернардо охотно обещал это исполнить.
(Однако или Бернардо забыл предупредить молодых людей, или сам не сдержал своего обещания, но на другое утро каждый уже на свой лад судил и рядил о необыкновенных подробностях ночного побоища).
У дома доктора друзья расстались; Бернардо ушел обратно в деревню, а Юлиан вошел к себе.
Доктор уже был дома, но, вероятно, утомленный всеми происшествиями и треволнениями этого дня, он, несмотря на обещание дождаться сына, лег в постель и заснул.
Юлиан был очень доволен тем, что не показался отцу в таком возбужденном состоянии, в каком он находился.
Он поспешил в свою комнату и вскоре тоже заснул.
Доктор Иригойен, через час после того, как сын его отправился на посиделки, исполнил просьбу своей милой пациентки отвезти ее домой в Сен-Жан-де-Люс.
Закутав ее потеплее в несколько мягких пледов, он снес ее на руках в кабриолет, который сам же запряг, и они быстро покатили.
Убаюкиваемая покачиванием экипажа, утомленная женщина закрыла глаза и заснула.
Расстояние, которое им нужно было проехать, составляло не более двух лье.
Это было дело получаса для такого рысака, как лошадь доктора. Стало быть, они должны были прибыть в город не позже десяти с половиной часов.
Город Сен-Жан-де-Люс, набережная которого с каждым днем все более и более подмывается волнами, в то время как его порт постоянно мелеет и, вероятно, скоро совершенно исчезнет, был когда-то значительным торговым пунктом.
Теперь Сен-Жан-де-Люс можно назвать мертвым городом, особенно во время долгой и суровой зимы. В десять часов вечера все дома уже заперты, огни потушены и улицы совершенно пусты. Поэтому доктор мог смело въехать в город, не опасаясь встреч и любопытных взоров.
Впрочем, он и его экипаж были настолько всем известны, что приезд его в какое бы то ни было время никого не удивил бы.
Мы воспользуемся молчанием доктора и его спутницы, чтобы несколько подробнее представить читателю личность доктора Иригойена, о котором мы еще только мимоходом сказали несколько слов.
Этот человек, которого мы встречаем в одной из забытых местностей нашего отечества, был замечательной и выдающейся личностью. Он в свое время занимал весьма важную должность в медицинском мире.
Громадные услуги, которые он оказал обществу во время холеры в Париже в 1831 году, когда ему было еще только двадцать семь лет, обратили на него внимание правительства и он был пожалован кавалером ордена Почетного легиона и ему была предложена кафедра в медицинской академии.
В это время молодой доктор женился по любви на прелестной молодой девушке, принадлежавшей к очень хорошей фамилии. Жизнь улыбалась молодой чете: любовь, слава, богатство — все у них было, оставалось только жить и пользоваться всеми этими благами; но судьба распорядилась иначе: молодая женщина умерла во время родов через год после свадьбы, оставив сына, на которого в первом порыве отчаяния доктор и взглянуть не хотел.
Два месяца доктор находился между жизнью и смертью; наконец молодость восторжествовала над недугом; он выздоровел, но страдать не перестал.
Удрученный горем, он отказался от кафедры и подал прошение о переводе его в Африку, в действующую армию. Сына же он поручил кормилице, которая увезла ребенка в деревню и изредка писала ему о состоянии его здоровья.
Таким образом прошло три года. Вдруг доктор получил письмо, в котором его извещали, что сын его болен и находится при смерти.
— Я его спасу! — вскричал он, прочитав страшную весть. — Это все, что у меня осталось от женщины, которую я так любил. Я не хочу, чтобы он умер!
Доктор еще никогда не видел своего сына!
Приехав в Марсель, он верхом поскакал в село, где был его ребенок, и, час спустя, он был уже в Лубериа, у кормилицы.
Ребенок был еще жив, и доктор вовремя приехал — днем позже его уже невозможно было бы спасти. В течение нескольких недель доктор не отходил от ребенка, у которого оказался пятнистый тиф. Борьба со смертью была ужасна, но наука и отцовская любовь взяли верх, и маленькое существо осталось в живых.
Все родительские чувства, которые дремали в его сердце, проснулись при виде этого ребенка, которому он второй раз даровал жизнь. Он так сильно, так беззаветно привязался к своему сыну, что, когда опасность миновала, он решил никогда более с ним не расставаться и сдержал свое слово.
Вот почему мы находим доктора Иригойена в маленькой деревне Лубериа в Пиренеях. Он поселился в своем поместье — где его сын вырос — и все время был истинным спасителем бедняков всего округа. Все его любили и уважали как человека и как медика.
В то время, когда начинается наш рассказ, уже прошло шестнадцать лет с тех пор, как доктор поселился в Лубериа.
…Кабриолет продолжал быстро двигаться вперед. Вдали виднелись уже неясные очертания города. Маркиза проснулась и, высунувшись немного из экипажа, внимательно рассматривала дорогу.
— Через несколько минут вы будете дома, сударыня, — сказал ей доктор.
— Да, — произнесла она рассеянно, продолжая смотреть на дорогу. Вдруг она положила свою нежную ручку на руку доктора и сказала: — Остановитесь, доктор, мы приехали.
— Как приехали? — возразил доктор с удивлением. — Ведь мы в открытом поле!
— Да, но я не могу возвратиться ночью домой в этом наряде, когда никто из моих людей не знает, что меня нет в замке. Это возбудит толки, которых я хотела бы избежать. Я должна вернуться в свою комнату тем же путем, каким меня похитили. Я должна сказать вам одну вещь, которой вы, вероятно, не знаете. Замок Жермандиа — одна из последних феодальных построек, уцелевших в Сен-Жан-де-Люс.
— Я это знаю, сударыня, я даже знаю и то, что этот замок служил временной цитаделью в городе.
— Вот об этом именно я и хочу поговорить с вами, доктор. В массивных стенах этой феодальной постройки находится огромное количество потайных лестниц и помещений, о которых нынешнее поколение и понятия не имеет. Только я с моим мужем знаем все ходы и выходы. Одна из подобных лестниц ведет в мою спальню, и дверь так искусно скрыта, что ее невозможно заметить. Эта лестница ведет из моей комнаты прямо под крышу, а потом спускается в подземелье, вход в которое находится в гроте, недалеко от берега реки.
— Совершенно справедливо, сударыня, недалеко отсюда есть грот; но я в нем несколько раз бывал и могу вас уверить, что в нем, кроме входного, другого отверстия нет.
— О! Оно тщательно скрыто, — возразила молодая женщина с грустной улыбкой. — Именно через этот проход муж проник в мою спальню. Вот почему он мог меня увезти насильно. Понимаете ли вы теперь, доктор, почему я должна избрать тот же путь?
— Совершенно понимаю, сударыня; но будете ли вы в силах идти так далеко пешком?
— Успокойтесь, доктор, благодаря вам, мне теперь гораздо лучше. Впрочем, другого удобного пути я не вижу.
— Вы правы, сударыня, я согласен.
Доктор вышел из экипажа и, взяв лошадь под уздцы, повел ее к реке, где и спрятал ее вместе с экипажем в кустах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Ну, если ты уж такой упрямый, то иди вперед, — сказал Бернардо, — во всяком случае, мы не дадим этому олуху тебя убить.
— Спасибо, — ответил, смеясь, Юлиан. — Но если уж быть сегодня драке, то едва ли Фелицу удастся меня одолеть, ему сегодня что-то не везет.
Молодые люди дружно расхохотались и отравились в путь.
Мы уже сказали, что село было окружено со всех сторон густым лесом. Юлиану приходилось пересечь этот лес, чтобы дойти до своего дома, и идти этим путем около получаса.
Луна светила с безоблачного неба, так что в чаще не было особенно темно, на полянах же было совсем светло.
Молодой человек уже прошел более половины пути, когда, подойдя к довольно просторной поляне, увидел на ней четырех человек, которые, как казалось, его ожидали.
— Ого! — проговорил он про себя. — Неужели мои друзья были правы? Ну, пойду к ним навстречу, там видно будет!
И, попробовав, хорошо ли вертится в его руке дубина, он вышел на середину поляны.
В это время один из стоявших на поляне пошел к нему навстречу.
— Ага! Это ты, Пауло, — сказал Юлиан весело. — Что же ты тут делаешь?
— Я тебя ждал, Юлиан, — ответил ласково Пауло.
— Ну, так вот и я — что же тебе от меня нужно?
— Да мне-то, собственно, от тебя ничего не нужно, Юлиан; только, вот, Фелиц Оианди взбешен на тебя и говорит, что ты его очень оскорбил на посиделках.
— Фелиц Оианди с ума сошел: я воспользовался своим правом, также, как он воспользовался своим. Тем хуже для него, если ему отказали, мне до этого нет дела.
— Так скажи ты ему это сам, Юлиан.
— Пожалуй! Пойдем!
— Да, пойдем! — повторил Бернардо, который в это время подошел с четырьмя товарищами.
Силы были теперь равны, на стороне Юлиана был даже перевес, так как со стороны Фелица было только четверо, а со стороны Юлиана шесть молодых людей.
Они все вместе подошли к Фелицу, который продолжал стоять посреди поляны.
— Ого-го! — сказал Фелиц насмешливо. — Вы пришли сюда целым стадом! Должно быть, вы что-то подозревали?
— С тобой всегда можно что-нибудь подозревать, — ответил сухо Бернардо.
— Молчи, пожалуйста, Бернардо, — сказал Юлиан. — Это дело касается меня одного! Впрочем, Фелиц едва ли мог задумать против меня измену.
— Мне никакой измены не надо, чтобы проучить такую мокрую курицу, как ты! — крикнул Фелиц.
— Не будем терять времени на перебранки. Скажи мне прямо, зачем ты меня тут поджидал с товарищами в такой поздний час?
— Что я хочу? — крикнул Фелиц, изменившимся голосом. — Я хочу тебя убить!
Юлиан улыбнулся.
— Стало быть, будем драться, — сказал он с невозмутимым хладнокровием.
— Да пока один из нас не останется на месте.
— В таком случае, я вот что предлагаю: мы бросим наши ножи, ножами совершаются убийства, и решим наше дело дуэлью.
— Но…
— Ни слова! Ты меня вызываешь, значит, я имею право выбрать род оружия; к тому же, ты гораздо старше и храбрее меня.
— Правда, правда! — закричали все присутствовавшие в один голос.
— Ладно! — проворчал Фелиц, принужденный согласиться.
— Мы будем драться дубинами. Дубина наше национальное оружие; можно также пускать в дело кулаки; секунданты не должны вмешиваться.
— Хорошо, — сказали секунданты.
— Хорошо, — повторил Фелиц глухим голосом. — Что же, все ли, наконец?
— Еще два слова.
— Скорее!
— Ну, не волнуйся, ты от меня не уйдешь, — возразил с насмешкой Юлиан. — Каждый из нас должен дать себя осмотреть, чтобы секунданты убедились, что у нас нет спрятанного оружия. Мы сбросим всю лишнюю одежду и останемся в одном белье…
— Как ты трусишь, однако! — расхохотался Фелиц.
— Дуэль только тогда прекратится, — продолжал Юлиан, — когда один из нас признает себя побежденным и скажет: «Я виноват, я подлец, меня справедливо наказал такой-то, я прошу у него прощения за то, что напрасно вызвал его на бой».
— Кончишь ли ты наконец! — заревел Фелиц.
— Да, принимаешь ли ты эти условия?
— Принимаю.
— Все? Даже слова, которые побежденный обязан произнести?
— Все, говорю тебе! Это ты, недоносок, их произнесешь!
— Это мы увидим! Господа, вы слышали? Будьте свидетелями.
— Да, — сказал Бернардо, — мы клянемся, что эти условия будут соблюдены!
Секунданты приступили к исполнению своих обязанностей: отняли у борцов их ножи и всю лишнюю одежду и, когда все было готово, поставили их друг против друга с дубинами в руках.
Юлиан, хотя и казался очень сильным для его лет, тем не менее еще не вполне сформировался физически, и поэтому он был значительно слабее своего противника. Но, несмотря на это, он весело улыбался.
Юлиан рассчитывал только на свою ловкость. Во время пятилетнего пребывания в Париже он брал уроки у знаменитейших профессоров бокса и савата и слыл талантливейшим из их учеников. Благодаря этим знаниям, человек сравнительно не сильный может справиться со всяким соперником, вооруженным только своей грубой силой.
Сигнал был дан.
Фелиц вскрикнул от радости и бросился на противника с поднятой дубиной, но удар его упал в пустое пространство. Юлиан быстро нагнулся, предпослав Фелицу два удара кулаком в лицо и удар ногой в колено.
Лицо Фелица обагрилось кровью, которая у него хлынула из носа и изо рта. С этой минуты он потерял всякое самообладание и стал изо всех сил наносить палкой направо и налево удары, которые попадали только в воздух.
Юлиан уклонялся от всех ударов, он вертелся вокруг противника и наносил ему удар за ударом вполне безнаказанно. Лицо несчастного Фелица уже потеряло образ человеческий, оно так распухло, что глаз почти не видно было, грудь издавала хриплые звуки при каждом новом ударе, наконец одним сильным ударом ногой в правое бедро Юлиан опрокинул его навзничь на землю.
— Ну вот, — сказал молодой человек, смеясь, — теперь отдохнем немного.
Свидетели этой необыкновенной борьбы были в восхищении. Они никогда ничего подобного не видали и просто не понимали, каким образом Юлиан мог действовать так метко и так быстро.
Молодой человек был цел и невредим, между тем как Фелиц ревел от злости и боли. Секунданты привели его в чувство, но он точно лишился рассудка.
— Ах! Дьявол! — кричал он бешено. — Если ты только мне попадешься в руки, я тебя разорву на части.
— Я это отлично знаю и потому к тебе в руки и не попадусь, — ответил, смеясь, Юлиан.
— Ну, это мы посмотрим, — проворчал Фелиц глухим голосом.
— Ты бы уж лучше перестал драться, пока еще цел.
— Ни за что! Я тебя убью!
— Дурак! Я бы давно с тобой покончил, если бы захотел.
— Ты еще думаешь насмехаться надо мной, плюгавый недоносок! О, я тебя убью!.. Помогите мне встать, на этот раз я с ним порешу!
Секунданты повиновались.
— Ну, начнем опять, если ты этого желаешь, — сказал Юлиан, становясь против него.
Борьба опять началась и с еще большим ожесточением, чем в первый раз. Юлиан уже не щадил своего противника, каждый удар его образовывал кровавый подтек, если не рану; противнику не только не удалось ударить Юлиана, но он даже не мог отражать ударов, которые тот ему наносил. Наконец он зашатался и, как сноп, повалился на землю.
— Он умер! — вскричали секунданты, в которых заговорило чувство жалости при виде страданий несчастного.
— Нет, он не умер, — сказал Юлиан, — но если он захочет еще раз сразиться, то я буду неумолим и убью его, как собаку.
— Как! Юлиан! Ты его до сих пор щадил? — спросил наивно Бернардо.
— Да, мой друг, я его щадил, я только хотел его проучить.
— Ого!
— Я тебе говорю сущую правду — ничего не было легче, как одним ударом головой в грудь убить его наповал, но, повторяю тебе, я его пощадил и не нанес ему ни одного смертельного удара.
Между тем Фелиц был в ужасном состоянии. Череп был в одном месте проломлен, нос раздавлен, несколько зубов выбиты, правое плечо вывихнуто, грудь расшиблена и одна нога повреждена.
При этих условиях продолжать борьбу было невозможно; Фелиц сам сознался в этом, когда был приведен в чувство.
— Ну, если так, — сказал Юлиан, — то пусть тебе это послужит уроком. Ты воспользовался своей силой, чтобы нагнать здесь на всех страх. Ты затеял со мной ссору только потому, что понадеялся на свою силу; теперь ты видишь, что и не одной грубой силой можно побороть человека. Я тебя более не трону, но и ты не трогай тех, кого я люблю, или я тебе покажу, как я умею наказывать. Теперь ты, как побежденный, должен сделать условленное заявление.
Фелиц что-то невнятно промычал.
— Говори сейчас. — сказал Юлиан, — или мы тебя бросим здесь волкам на съедение.
— Условия должны быть соблюдены, — отчеканил Бернардо, — или мы все отсюда уйдем.
— Ну, погоди! Я тебе отплачу! — проговорил Фелиц невнятно.
— Что ты говоришь?
— Ничего! Я скажу, если вы этого хотите.
— Мы этого требуем.
Фелиц с затаенным бешенством произнес условленные слова.
— Хорошо, — сказал Юлиан, когда он кончил, — я тебя прощаю, и молю Бога, чтобы он тебя скорее исцелил.
— Да, но я не прощу тебя, дьявол, и отплачу тебе, — произнес Фелиц так тихо, что никто этих слов не разобрал.
Молодые люди занялись приисканием способа для перенесения раненого домой. Наконец они сделали носилки из ветвей, разложили на них плащ, потом уложили Фелица на это наскоро приспособленное ложе и понесли его в Сэр, где он жил.
Фелиц лежал без чувств.
Юлиан оделся и пошел домой в сопровождении Бернардо, который не отставал от него и раз десять во время пути ему повторил:
— Прошу тебя, Юлиан, научи меня так же драться, как ты.
Наконец он так надоел Юлиану, что тот обещал ему выучить его этому искусству, только с тем условием, что он никому не разболтает о случившейся драке и убедит всех свидетелей никому о ней не говорить. Бернардо охотно обещал это исполнить.
(Однако или Бернардо забыл предупредить молодых людей, или сам не сдержал своего обещания, но на другое утро каждый уже на свой лад судил и рядил о необыкновенных подробностях ночного побоища).
У дома доктора друзья расстались; Бернардо ушел обратно в деревню, а Юлиан вошел к себе.
Доктор уже был дома, но, вероятно, утомленный всеми происшествиями и треволнениями этого дня, он, несмотря на обещание дождаться сына, лег в постель и заснул.
Юлиан был очень доволен тем, что не показался отцу в таком возбужденном состоянии, в каком он находился.
Он поспешил в свою комнату и вскоре тоже заснул.
Доктор Иригойен, через час после того, как сын его отправился на посиделки, исполнил просьбу своей милой пациентки отвезти ее домой в Сен-Жан-де-Люс.
Закутав ее потеплее в несколько мягких пледов, он снес ее на руках в кабриолет, который сам же запряг, и они быстро покатили.
Убаюкиваемая покачиванием экипажа, утомленная женщина закрыла глаза и заснула.
Расстояние, которое им нужно было проехать, составляло не более двух лье.
Это было дело получаса для такого рысака, как лошадь доктора. Стало быть, они должны были прибыть в город не позже десяти с половиной часов.
Город Сен-Жан-де-Люс, набережная которого с каждым днем все более и более подмывается волнами, в то время как его порт постоянно мелеет и, вероятно, скоро совершенно исчезнет, был когда-то значительным торговым пунктом.
Теперь Сен-Жан-де-Люс можно назвать мертвым городом, особенно во время долгой и суровой зимы. В десять часов вечера все дома уже заперты, огни потушены и улицы совершенно пусты. Поэтому доктор мог смело въехать в город, не опасаясь встреч и любопытных взоров.
Впрочем, он и его экипаж были настолько всем известны, что приезд его в какое бы то ни было время никого не удивил бы.
Мы воспользуемся молчанием доктора и его спутницы, чтобы несколько подробнее представить читателю личность доктора Иригойена, о котором мы еще только мимоходом сказали несколько слов.
Этот человек, которого мы встречаем в одной из забытых местностей нашего отечества, был замечательной и выдающейся личностью. Он в свое время занимал весьма важную должность в медицинском мире.
Громадные услуги, которые он оказал обществу во время холеры в Париже в 1831 году, когда ему было еще только двадцать семь лет, обратили на него внимание правительства и он был пожалован кавалером ордена Почетного легиона и ему была предложена кафедра в медицинской академии.
В это время молодой доктор женился по любви на прелестной молодой девушке, принадлежавшей к очень хорошей фамилии. Жизнь улыбалась молодой чете: любовь, слава, богатство — все у них было, оставалось только жить и пользоваться всеми этими благами; но судьба распорядилась иначе: молодая женщина умерла во время родов через год после свадьбы, оставив сына, на которого в первом порыве отчаяния доктор и взглянуть не хотел.
Два месяца доктор находился между жизнью и смертью; наконец молодость восторжествовала над недугом; он выздоровел, но страдать не перестал.
Удрученный горем, он отказался от кафедры и подал прошение о переводе его в Африку, в действующую армию. Сына же он поручил кормилице, которая увезла ребенка в деревню и изредка писала ему о состоянии его здоровья.
Таким образом прошло три года. Вдруг доктор получил письмо, в котором его извещали, что сын его болен и находится при смерти.
— Я его спасу! — вскричал он, прочитав страшную весть. — Это все, что у меня осталось от женщины, которую я так любил. Я не хочу, чтобы он умер!
Доктор еще никогда не видел своего сына!
Приехав в Марсель, он верхом поскакал в село, где был его ребенок, и, час спустя, он был уже в Лубериа, у кормилицы.
Ребенок был еще жив, и доктор вовремя приехал — днем позже его уже невозможно было бы спасти. В течение нескольких недель доктор не отходил от ребенка, у которого оказался пятнистый тиф. Борьба со смертью была ужасна, но наука и отцовская любовь взяли верх, и маленькое существо осталось в живых.
Все родительские чувства, которые дремали в его сердце, проснулись при виде этого ребенка, которому он второй раз даровал жизнь. Он так сильно, так беззаветно привязался к своему сыну, что, когда опасность миновала, он решил никогда более с ним не расставаться и сдержал свое слово.
Вот почему мы находим доктора Иригойена в маленькой деревне Лубериа в Пиренеях. Он поселился в своем поместье — где его сын вырос — и все время был истинным спасителем бедняков всего округа. Все его любили и уважали как человека и как медика.
В то время, когда начинается наш рассказ, уже прошло шестнадцать лет с тех пор, как доктор поселился в Лубериа.
…Кабриолет продолжал быстро двигаться вперед. Вдали виднелись уже неясные очертания города. Маркиза проснулась и, высунувшись немного из экипажа, внимательно рассматривала дорогу.
— Через несколько минут вы будете дома, сударыня, — сказал ей доктор.
— Да, — произнесла она рассеянно, продолжая смотреть на дорогу. Вдруг она положила свою нежную ручку на руку доктора и сказала: — Остановитесь, доктор, мы приехали.
— Как приехали? — возразил доктор с удивлением. — Ведь мы в открытом поле!
— Да, но я не могу возвратиться ночью домой в этом наряде, когда никто из моих людей не знает, что меня нет в замке. Это возбудит толки, которых я хотела бы избежать. Я должна вернуться в свою комнату тем же путем, каким меня похитили. Я должна сказать вам одну вещь, которой вы, вероятно, не знаете. Замок Жермандиа — одна из последних феодальных построек, уцелевших в Сен-Жан-де-Люс.
— Я это знаю, сударыня, я даже знаю и то, что этот замок служил временной цитаделью в городе.
— Вот об этом именно я и хочу поговорить с вами, доктор. В массивных стенах этой феодальной постройки находится огромное количество потайных лестниц и помещений, о которых нынешнее поколение и понятия не имеет. Только я с моим мужем знаем все ходы и выходы. Одна из подобных лестниц ведет в мою спальню, и дверь так искусно скрыта, что ее невозможно заметить. Эта лестница ведет из моей комнаты прямо под крышу, а потом спускается в подземелье, вход в которое находится в гроте, недалеко от берега реки.
— Совершенно справедливо, сударыня, недалеко отсюда есть грот; но я в нем несколько раз бывал и могу вас уверить, что в нем, кроме входного, другого отверстия нет.
— О! Оно тщательно скрыто, — возразила молодая женщина с грустной улыбкой. — Именно через этот проход муж проник в мою спальню. Вот почему он мог меня увезти насильно. Понимаете ли вы теперь, доктор, почему я должна избрать тот же путь?
— Совершенно понимаю, сударыня; но будете ли вы в силах идти так далеко пешком?
— Успокойтесь, доктор, благодаря вам, мне теперь гораздо лучше. Впрочем, другого удобного пути я не вижу.
— Вы правы, сударыня, я согласен.
Доктор вышел из экипажа и, взяв лошадь под уздцы, повел ее к реке, где и спрятал ее вместе с экипажем в кустах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31