И вскочила на ноги. Покачнулась. Ее глаза закатились. Кари показалось, что она проваливается в пустоту.
Глава 4
Хантер заранее подставил руки, чтобы подхватить ее. Прижав Кари к груди, он с беспокойством ощутил, что весит она не больше ребенка. Ее голова упала ему на плечо. Кари была мертвенно-бледна. Ее веки, сейчас бледно-лиловые, даже не вздрагивали; губы, белые как мел, были слегка приоткрыты.
Зал суда превратился на время в палату для умалишенных. Необычная манера прокурора задавать вопросы и последовавшая бурная реакция на них со стороны свидетельницы привели всех в состояние крайнего возбуждения. Корреспонденты и фотографы, как альпинисты, карабкались на самые высокие точки, чтобы получше видеть происходящее. Зрители, покинув места, ринулись в проходы, создавая неимоверную давку. Попытки судебных приставов навести порядок ощутимых результатов не приносили. Судья изо всех сил стучал своим молоточком и уже осип от крика. Исступленно хрипя, словно в апоплексическом припадке, порывался выступить защитник.
Воспользовавшись сутолокой, напоминающей шабаш ведьм, Хантер понес Кари к боковому выходу.
– Прочь с дороги! – рявкнул он на пристава, который было заслонил ему путь. Служащий, оробев от грозного окрика, отскочил в сторону и услужливо распахнул дверь.
Буквально в паре шагов от выхода располагалась маленькая неприметная дверь без таблички, за которой скрывалась столь же неприметная комнатка. Это помещение было закреплено за Хантером, поскольку главное здание окружной прокуратуры находилось за несколько кварталов от суда. В небольшом офисе он мог отдыхать во время перерывов в заседаниях или же беседовать с глазу на глаз с ключевыми свидетелями. Сейчас эта комнатушка требовалась ему для других целей. Хантер знал, что никто не сможет позаботиться о Кари так, как он. Войдя в свой кабинет, он ногой закрыл дверь и положил до сих пор не пришедшую в сознание женщину на старый кожаный диван.
Сорвав с носа очки и небрежно бросив их на пол, Хантер встал рядом с ней на колени.
– Кари! Кари, ты слышишь меня? – Его голос дрожал от тревоги. Господи, да что же он наделал? – Пожалуйста, очнись, – прошептал он и прикоснулся к ее щеке. Она была прохладной. Хантер погладил ее ладонью по щеке и начал растирать большим пальцем тонкие ключицы. – Прости меня, Кари. Прости за все. О боже, надо же было такому случиться…
Ее грудь едва поднималась. Только присмотревшись, можно было заметить, что в ней все еще теплится дыхание. Трясущимися пальцами он принялся расстегивать пуговицы ее жакетка. Справившись с этим делом, Хантер приподнял Кари. Она безжизненно привалилась к его груди, как большая тряпичная кукла.
Он быстро стащил с нее жакет и зачем-то отбросил далеко в сторону. Потом прижал ее к себе – крепко, изо всех сил, втайне желая, чтобы она принадлежала только ему, и никому больше. Он гладил ее спину, осторожно разминал ей мышцы, пытаясь привести женщину в чувство.
Ее волосы волной упали на плечи, и его пальцы запутались в них. Не удержавшись, он зарылся лицом в эту белокурую гриву и полной грудью вдохнул ее цветочный запах. Этот аромат оказался именно таким, каким Хантер представлял его себе с самого начала. Его рот оказался совсем рядом с ее ухом. От такой близости можно было сойти с ума. Медленно и бережно он опять уложил ее на потертые кожаные подушки.
Его глаза по-прежнему внимательно всматривались в это прекрасное лицо, пытаясь увидеть первые признаки возвращения сознания. Однако Кари лежала не шелохнувшись, словно мертвая. Ее дыхание было едва различимо.
Закусив нижнюю губу, он стал лихорадочно вспоминать, что полагается делать в подобных случаях. Может быть, для начала ослабить узел банта? От этой мысли его ладони мгновенно взмокли. Можно себе представить, какое светопреставление начнется, если Кари, очнувшись, обнаружит, что ее бант, ее блузка…
Однако пока ничто не указывало на то, что она может прийти в себя в ближайшее время. Робко взявшись за оба конца банта, он потянул их на себя. Узел развязался. Затем все с той же осторожностью Хантер освободил ее горло. Пульс на шее почти не прощупывался. Правда, небольшой треугольничек у основания шеи слабо подрагивал.
Его руки сами собой потянулись к блузке Кари и расстегнули верхнюю пуговицу. Маленькие перламутровые пуговки почти сами собой выскакивали из петель. И все же расстегивать их было не так легко, потому что руки его тряслись от волнения. Расстегнув три пуговицы, он полностью обнажил ее горло и ключицы, однако она даже не пошевелилась.
Собираясь в суд, Кари не намеревалась снимать в помещении свой жакет. Это он понял мгновенно, с профессиональной проницательностью. Иначе надела бы бюстгальтер, а не просто нижнюю рубашку с тонким, как паутина, кружевным верхом. Разве это одежда? Так, легкое облачко дыма.
Он попытался заставить собственный мозг не воспринимать ничего из того, что сейчас видели его глаза. Однако его сознание с фотографической быстротой и четкостью фиксировало все, на что натыкался возбужденный взгляд. Но он же живой человек, в конце концов! Такой же, как все. И к тому же мужчина. А какой мужчина, если он не гомик, сможет оторвать глаза от этих размытых очертаний сосков под двумя тонкими покровами ткани, легкой и мягкой, как дуновение ветерка?
Боже милостивый, до чего красива!
Хантер на секунду зажмурился, подавляя в себе мощный прилив желания, который грозил захлестнуть все его существо. Когда же он снова открыл глаза, ложбинка между ее ключицами больше не пульсировала. Или, может быть, ему просто не хотелось видеть этого подрагивания? Чтобы был повод ощутить под руками ее сердце…
Как бы то ни было, массаж сердца оставался в этой ситуации единственным выходом. И Хантер положил обе ладони на ее грудь. Первые его движения были предельно осторожны – вначале нужно было только примять одежду, чтобы ткань не скользила под руками, и ощутить ее плоть. Мягкую, нежную, теплую. Женскую плоть. Ее тело.
Она слабо застонала. Этот звук был подобен для него удару молнии. Хантер склонился над ней еще ниже.
– Тс-с-с, Кари, все в порядке. – Он погладил ее по волосам. – Я не хотел сделать тебе больно. Честное слово, не хотел. Прости меня.
Хантер снова приподнял ее голову и ткнулся лицом в ее шею.
– Тише, тише, все в порядке.
Теперь, когда сознание стало понемногу возвращаться к ней, Кари испытала удивительное чувство. Ей давно уже не было так хорошо. Кто-то сжимал ее в объятиях – крепких и нежных одновременно. Эти руки обещали ей надежную защиту. Чьи-то теплые губы заскользили по ее шее возле уха, потом спустились по щеке к уголку рта, оставив там сладкий поцелуй.
О господи, хорошо-то как. Она потерлась о пахнущую одеколоном и кремом для бритья щеку, на которой уже успела слегка проступить щетина. Ее губы отыскали мужественный рот и прильнули к нему.
Однако он почему-то напрягся и отстранился от нее. Неужели он снова покинет ее? «Нет!» – прозвучало в ее сознании. Она обвила руками его шею. Ей так хотелось прижаться к этому большому мускулистому телу. Его сила внушала уверенность, рядом с ним было спокойнее. «Ну прикоснись же ко мне, поцелуй меня!» – хотелось взмолиться ей. Однако ее язык отчего-то не повиновался мозгу.
В конце концов его губы все же вернулись к ней. Они снова заскользили по ее губам. Их шершавое прикосновение было очень необычным. Беспрестанно двигаясь, они шептали слова любви и успокоения. Застонав, Кари приоткрыла рот. Его бархатистый язык раздвинул ее губы еще шире и проник внутрь. Каждое его движение выдавало жадность.
Странно. Томас никогда еще не целовал ее так. В его поцелуях никогда не было такой жажды. От этого поцелуя горел не только рот – все ее тело. Ее груди ощутили сладкое покалывание, будто слабый ток исходил от того, кто снова крепко прижимал ее к себе. Душа ее погрузилась в теплый океан, где чувственные волны мягко накатывали на нее одна за другой. Казалось, она вот-вот взорвется от наслаждения. Или боли. Ей до боли хотелось оставаться в этих объятиях, быть любимой…
Запустив пальцы в его густые волосы, она притянула этого человека к себе и страстно ответила на его поцелуй, сомкнув горячие губы вокруг этого ненасытного языка. Но этого было мало. Хотелось большего. И она со стоном несколько раз произнесла имя того единственного, с кем ей всегда было хорошо:
– Люби меня, Томас, Томас, Томас…
Он резко отпрянул от нее, высвободившись из ее ищущих рук. Губы, только что дарившие ей невыразимую усладу, мгновенно исчезли – от них осталась только пряная влага. Она неохотно открыла глаза.
И помертвела. Вовсе не лицо любимого мужа было перед ее глазами. Перед ней было лицо Хантера Макки, внушавшее ей только одно чувство – ненависть.
Случившееся было столь ужасно, что разум отказывался верить в это. Она боялась шевельнуться. Пошевелиться означало бы для нее убедиться, что картина перед ее глазами – не сон. Но это не могло быть явью. Это наверняка была галлюцинация, ночной кошмар. Она не верила своим глазам, и все же они не лгали ей. То, что она видела, происходило на самом деле.
Он встал, не в силах отвести взгляда от ее расстегнутой блузки. Его виноватый вид достаточно красноречиво говорил о том, что тут произошло, тюка она была в бессознательном состоянии.
– Я расстегнул… это, чтобы вам было легче дышать, – с трудом откашлявшись, проговорил Макки.
Оглядев себя, Кари беспомощно пискнула и подняла на него разъяренный взгляд. Дыхание, только что бывшее таким ровным и легким, внезапно стало прерывистым. Поправив прическу и прошептав ругательство, она отвернулась, чтобы не видеть эту мерзкую рожу.
Кари опустила ноги с дивана на пол, но встать не смогла. Голова ее все еще кружилась.
– Вы… вы… – У нее не было слов, чтобы сказать, что она в эту минуту думает о нем. Непослушными пальцами она пыталась застегнуть перламутровые пуговки на груди.
Хантер Макки опять виновато заглянул ей в лицо.
– Послушайте, Кари, я очень сожалею. Обо всем, что случилось. В зале суда вы упали в обморок, и я принес вас сюда. Я… Вы… – Он беспомощно пожал плечами.
Кари снова попыталась встать, но ноги под ней подкосились. Макки попытался было поддержать ее, однако она испуганно отстранилась от него, как от прокаженного.
– Не прикасайтесь ко мне, – грозно зашипела она. – Попробуйте только прикоснуться ко мне хоть еще один раз, и я…
– Умоляю вас, Кари, не надо. Понимаю, вы только что приняли меня за кого-то другого. Что я воспользовался ситуацией…
– И воспользовались на славу. На всю катушку воспользовались. Вы и тут своего не упустили, черт вас возьми! – Ее грудь бурно вздымалась от гнева. – Послушайте, вам еще не надоело измываться надо мной? Ведь вы…
Внезапно дверь открылась, и в комнату ввалился Пинки, похожий одновременно на ангела мщения и пьяного забулдыгу из дешевой комедии. Его желтые волосы, стоявшие дыбом, образовывали над розовой головой нечто вроде светящегося нимба.
– Слава богу, Кари, ты здесь! – заголосил он с порога. – А я уж думал, не найду тебя.
– Закройте дверь, – с неожиданным хладнокровием велел ему Хантер. – Кто-нибудь еще знает, что мы здесь?
– Нет. Там такое творится – чертям тошно. К вашему сведению: защита отказалась от допроса Кари. Чтобы вы, господин окружной прокурор, выглядели последним сукиным сыном. Так что примите мои поздравления, – добавил Пинки с нескрываемым удовлетворением. – Судья объявил перерыв. Как ты, крошка моя? – обеспокоенно склонился толстяк над Кари, вглядываясь в ее лицо. Его пухленькие ручки ощупывали ее ладони и плечи, словно желая убедиться, что она не ранена.
– Пожалуйста, Пинки, уведи меня отсюда. – Она бессильно прильнула к нему, и он помог ей подняться на ноги.
– Он что, ваш друг? – осведомился Хантер.
Однако Кари лишь смерила его презрительным взглядом и подняла с пола свой жакет.
Тогда прокурор обратился к Пинки:
– Мисс Стюарт плохо себя чувствует.
Глаза толстяка забегали. Он обеспокоенно смотрел то на Кари, то на Хантера Макки. Острое чутье подсказывало ему, что дело тут нечисто. Ему с самого начала очень не понравились методы прокурора. Так свидетелей не допрашивают. По правде сказать, поначалу у Пинки даже руки зачесались набить Макки морду за то, как этот сукин сын бомбил Кари вопросами, ставящими под сомнение моральные качества Уинна.
Но затем тот же Макки подхватил ее на руки и унес, спасая от еще больших неприятностей. Это тоже было необычно: прокурор ставил на карту все, даже собственную репутацию. Нет, все-таки, пожалуй, нельзя видеть в Макки только плохое.
– Меня зовут Пинки Льюис, – с достоинством представился он. – Директор службы новостей Даблъю-би-ти-ви. И друг Кари. Хотя в последнее время чаще приходится выступать в роли ее охранника.
– Думаю, ей следует показаться врачу. Она слишком долго пробыла без сознания.
– Пойдем, Пинки, – пробормотала Кари.
– Дело ясное, я сам позабочусь о докторе, – успокоил Хантера Пинки. – Говорил я ей: незачем тебе тащиться в суд сразу после…
– Пинки! – предупреждающе воскликнула Кари. За долгое время это было в ней первым проблеском жизни. До сих пор казалось, что она вот-вот снова впадет в забытье.
– Сразу после чего? – пошел за ними по пятам, словно ищейка, Хантер, в то время как телевизионный начальник и его подчиненная медленно ретировались к выходу.
Пинки уже открыл дверь, но остановился на пороге, вопросительно посмотрев прокурору в глаза. Этот человек только что устроил над Кари публичную расправу. И все-таки, кажется, какие-то крупицы совести у него остались. Что ж, пусть узнает, коли так неймется.
– Сразу после выкидыша, – твердо произнес Пинки, не обращая внимания на протесты Кари. – Три дня назад она потеряла ребенка. Ребенка Томаса Уинна.
Онемев, Хантер Макки смотрел удаляющейся паре в спину. Выходя за дверь, Пинки бросил на него еще один многозначительный взгляд.
Резко повернувшись на месте, Хантер стиснул руки в кулаки и прижал их к глазам. Из уст его вырвалось грубое ругательство. Он повторил эти слова еще раз, еще более выразительно. И в бессильном гневе на судьбу и самого себя грохнул обоими кулаками в стену.
Пинки зашлепал к входной двери. Он был в одних носках, причем справа – с заметной дыркой на большом пальце. Рубашка вылезла из брюк. В зубах – сигарета, в руке – бокал с виски.
Распахнув дверь, он в молчании воззрился на высокого человека, стоявшего на пороге.
– А вы – храбрец, честно вам скажу, – процедил наконец Пинки сквозь зубы.
– Можно войти?
– Это не мой дом.
– Может, все-таки впустите?
Подкрепившись еще одним глотком скотча, Пинки несколько долгих секунд изучал Хантера Макки. Сегодня прокурор был не похож на самого себя. Может быть, все дело было в том, что в руке он держал букет чайных роз. А может, в усталости, безошибочно читавшейся в его глазах и глубоких складках, пролегших по обе стороны упрямо сжатого рта. Как бы то ни было, Пинки почувствовал укол сентиментальности, что случалось с ним крайне редко. Да-да, вы не ослышались, ему внезапно стало жалко этого несчастного верзилу. Отойдя в сторону, Пинки впустил Хантера Макки в квартиру Кари.
– Как она себя чувствует? – поинтересовался Хантер, оглядываясь по сторонам.
– Сейчас неважнецки, но ничего, даст бог, восстановится. Врач велел ей лежать две недели в кровати, если она не хочет загреметь в больницу на месяц.
Кадык на горле Хантера нервно заходил вверх-вниз.
– Неужели так плохо?
– Истощение, усталость физическая и эмоциональная, анемия, гипогликемия…
Не дожидаясь приглашения сесть, Хантер тяжело опустился на стул и, свесив голову, уставился в пол. Прошла не одна секунда, прежде чем он поднял глаза и произнес:
– Но я же ничего не знал о ее… заболевании. Я не хотел причинить ей зла. Видит бог, не хотел.
Еще утром Пинки пылал желанием пришибить этого человека на месте. А вечером?.. Пусть все летит ко всем чертям, но сейчас он этому Макки верит. Возможно, в зале суда Макки и в самом деле сущий дьявол, но, допрашивая Кари, он не имел ничего против нее лично. И не хотел причинить ей боль. Однако в любом случае Пинки в первую очередь был на страже интересов Кари, а потому прокурору не получить отпущения грехов так быстро, как ему того хотелось бы.
– Выпить не желаете?
Помолчав недолго, Хантер криво усмехнулся.
– Если можно.
Робко положив букет роз на журнальный столик, он расстегнул пиджак.
Пинки набулькал в стакан двойную порцию скотча без льда и содовой и протянул Хантеру. Тот залпом выпил все. Должно быть, прокурор даже не подозревал, насколько вырос его авторитет в глазах Пинки. Прожженный журналюга ни за что не станет доверять человеку, который пьет глоточками.
– А сами вы… э-э-э… живете тоже здесь, вместе с ней? – Хантер нерешительно вертел в руке пустой стакан.
Видимое безразличие, с которым был задан вопрос, не могло ввести Пинки в заблуждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28