Вдруг мне пришла в голову мысль, а не струшу ли я, если дело дойдет до перестрелки. И еще я подумал, что всю свою жизнь недооценивал отца.
Когда мы подъехали к тому месту, где я разговаривал с Бобом Хеселтайном и его дружками, их уже и след простыл. Только над потухшим костром вилась тонкая струйка дыма.
— Испугались, — с презрением процедил отец. — Испугались мальчишку и мужчину со сломанной ногой. Надо поймать их.
— Послушай, папа, ты так долго не выдержишь. Давай съездим домой и…
— О чем ты говоришь, мальчик мой? Чтобы добраться до нашего ранчо, нам потребуется не меньше недели, и еще три дня, чтобы доехать до того места, где живут наши друзья. Если мы сейчас дадим им уйти, то уже никогда не сможем их найти.
Я был уверен, что трое негодяев, которых нам предстояло отыскать, не спали этой ночью, впрочем, как и мы с отцом. Бледная луна, стоявшая высоко над горизонтом, освещала прерию, и на каменистой, выжженной беспощадным солнцем земле можно было различить следы трех лошадей, поскольку с тех пор, как здесь прошли бизоны, ничьи копыта больше не приминали сухую, чахлую траву.
Отец сидел в седле очень прямо. За всю ночь я не услышал от него ни ворчания, ни стона. Но когда на рассвете мы с ним умылись у речушки, протекавшей по дну оврага, я поразился его изможденному и измученному виду, хотя поражаться-то было нечему, ведь всю ночь он ехал по следу, который еле-еле виднелся.
Здесь же в овраге я помог отцу спешиться, уложил его на землю и накрыл одеялом. Он погрузился в тяжелый сон, а я расседлал лошадей и, позволив им немного поваляться в пыли, привязал к дереву. После этого я тоже прилег, чтобы немного расслабиться, но тут же провалился в сон. Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко.
Отец с трудом сел, а я отправился на поиски бизоньих лепешек, чтобы разжечь костер. Зная, что поблизости могут быть команчи, я постарался сделать так, чтобы костер давал поменьше дыма. Сварив кофе, я настрогал ветчины в кастрюльку и поставил ее на огонь.
— Нужно найти место, — сказал я отцу, — где бы ты смог отдохнуть. В таком состоянии тебе нельзя ехать дальше.
— За свою жизнь я провел в седле больше времени, чем в кровати, сын мой, и если я умру, то умру в седле.
Помогая отцу взобраться на лошадь, я нечаянно задел его ногу, и он поморщился. Лицо отца побледнело, а лоб покрылся испариной. Сгорая от стыда за свою неловкость, я сел на своего тощего чалого, и мы тронулись в путь.
Мой костлявый конь вид имел довольно неказистый, но при этом отличался бешеным нравом и мог без устали скакать всю ночь, а утром, подкрепившись пучком жесткой травы и глотком воды, снова был готов нести седока.
Всю дорогу я думал о том, что мы будем делать, когда наконец догоним Хеселтайна и его подручных. В моей душе не осталось и следа былой симпатии к моим прежним приятелям, я был готов на все.
— Ты смел и решителен, сын мой. Я наблюдал за тобой, наблюдал за тем, каков ты в работе и в седле, и скажу тебе честно — ты ничуть не хуже других. Я видел, как ты стреляешь, ты — отличный стрелок. Я ничего не могу сказать о Хеселтайне, не знаю, что он за человек, но Сайтса и Риса тебе бояться нечего.
В первый раз за всю свою жизнь я услыхал слова похвалы от своего отца. Не знал я и того, что он видел, как я упражнялся в стрельбе. Но он, наверное, переоценивает меня — я еще ни разу ни с кем не дрался, ни в кулачном бою, ни с оружием в руках.
Хеселтайн был крутым парнем, и щегольская одежда, которую он носил, только усиливала это впечатление. Во всем его облике было что-то чванливое и самодовольное. Я же одевался как бедняк. У меня никогда не было костюма, купленного в магазине, моя рубашка расползлась по шву на плечах, а из джинсов я вырос уже года два назад. В довершение ко всему, каблуки на моих сапогах были стоптаны…
В лицо нам дул пронизывающий холодный ветер с гор. Надвинув поглубже шляпы, мы ехали вперед, и перед нами расстилалась голая прерия, над которой синело небо.
Мы ехали по следам грабителей, и с каждым часом усиливался наш гнев против них. Отец сидел в седле и угрюмо молчал. Щеки его ввалились, а глаза глубоко запали, но в них светилась такая ярость, что я испугался. На месте Боба Хеселтайна я бы десять раз подумал, прежде чем связываться с таким человеком, как мой отец.
— Ты — сильный человек, Эдвин, — неожиданно промолвил отец. — И ты оставишь свой след на земле. Я знал одного рейнджера, который как-то сказал мне, что человека, уверенного в своей правоте и настойчивого в достижении своей цели, никто не сможет остановить.
Свой след на земле. По мнению отца, только очень немногие заслужили, чтобы о них можно было сказать, что они оставили на земле свой след. Среди этих немногих он называл имена Джима Боуна, Сэма Хьюстона, Гуднайта и Слотера.
Отец принялся рассказывать мне об этих людях. Он поведал мне о Тропе Гуднайта, о людях, покоривших горы, о ковбоях, перегонявших скот, и о техасских рейнджерах. Он рассказал мне о наших предках, сражавшихся с парнями Зеленой горы, о Декатуре и Энди Джексоне и о других мужественных парнях. Я и подумать не мог, что мой отец обо всем этом знает! На фоне этих героев Боб Хеселтайн показался мне сущим ничтожеством, и все истории о его геройстве померкли перед их славой. Так бывает, когда человек кричит в пустую бочку — шуму много, а толку мало.
Заморосил холодный нудный дождик, и следы на траве стали почти неразличимы. Только изредка нам попадался отпечаток копыта, окурок сигареты или какая-нибудь другая вещица, по которой мы могли судить о том, что Хеселтайн и его дружки проехали здесь.
На ногу отца страшно было смотреть. Она сильно распухла, но отец не позволял мне ее касаться. Он вытащил нож и разрезал штанину, а ближе к ночи велел мне разрезать и сапог. Когда я сделал это, он издал вздох облегчения, и я понял, какую ужасную боль он испытывал.
Сев в седло, я вдруг отчетливо осознал, что отец не выдержит дороги.
Я понял также, что и он это знает. Он держался из последних сил, надеясь, что, когда мы их догоним, его присутствие придаст мне смелости и я не дрогну в решительную минуту. Вернув деньги, которые доверили ему наши соседи, и зная, что мое будущее обеспечено, отец сможет спокойно умереть.
Все это было так. Я знал, о чем думал мой отец и почему он так думал. Его волновали две вещи — сможет ли он сдержать данное им слово и можно ли положиться на меня.
Смогу ли я стать его достойным наследником? Выдержу ли я или сломаюсь? Оправдаю ли я надежды отца или весь его тяжкий труд и страдания были напрасны?
Достоин ли я того, чтобы называться сыном своего отца?
Глава 2
На какое-то мгновение мне стало страшно… Что я буду делать один?
Отец всегда был рядом со мной. Мне не приходилось ни о чем беспокоиться — отец в трудную минуту подсказывал мне, что нужно делать. Иногда он выводил меня из терпения, и тогда я дулся на него несколько дней или уезжал из города и болтался с Доком или Малышом Рисом, но когда я возвращался домой, отец всегда ждал меня.
Только теперь я понял, что он был моей опорой и поддержкой.
Я ощутил внутри страшную пустоту. Что я буду делать без отца? Ведь я останусь один на целом белом свете.
Насколько мне было известно, родственников у меня не осталось, а те друзья, на которых можно было положиться, — это были друзья отца.
— Твоя мама, — неожиданно сказал отец, — была замечательной женщиной. Жаль, что ты не знал ее. Она была образованной женщиной из хорошей семьи и прочитала много книг. Она происходила из ирландской семьи из Новой Англии. В ее доме на окнах висели кружевные занавески. Однажды я упомянул ее девичью фамилию в разговоре с одним ирландцем, так он сказал, что это старинный род, происходящий от древних вождей ирландского народа, которые правили еще до того, как пришли датчане.
Моя мать умерла, когда мне было всего три года, но я часто вспоминал о ней, как о теплом и ласковом человеке, который прижимал меня к себе и успокаивал, если я ушибался, и утешал, если мне было плохо. Она была очень красивой — об этом мне говорил отец, но я и сам запомнил ее красоту. Моя мать умерла от лихорадки на ручье Каше, когда мы переезжали в Техас.
На закате мы увидели вдалеке костер. Плоская равнина, по которой мы ехали, сменилась местностью, изрезанной глубокими оврагами, заросшими густым кустарником.
Мы взяли винтовки на изготовку и поехали в направлении костра, но не успели мы приблизиться на расстояние слышимости, как нам удалось разглядеть два фургона, к одному из которых были привязаны несколько мулов. Это был лагерь охотников за бизонами.
Один из них кинул взгляд на отца и сказал:
— Давайте-ка я помогу вам Слезть, мистер.
— Мне поможет мой сын, — ответил отец, и я помог ему спешиться.
Отец навалился на меня всем своим весом, и я почувствовал, что он дрожит. Уложив его у костра, я взглянул ему в глаза и понял, что он умирает.
Меня охватил панический ужас. Я посмотрел на людей, собравшихся у костра.
— Среди вас есть доктор? Папа в плохом состоянии.
Один мужчина, не дожидаясь моего вопроса, уже закатывал рукава рубашки.
— Я не костоправ, но, может быть, мне удастся что-нибудь сделать.
Когда он разорвал штанину и снял ее, моим глазам открылась такая ужасная картина, что я вынужден был отвести взгляд. Сломанная кость торчала наружу, и рана вокруг нее загноилась.
Человек, вызвавшийся помочь моему отцу, быстро обработал рану, и по его уверенным действиям я понял, что он знает, как это делается.
Другой человек протянул мне кружку.
— Парень, ты вымотан до предела. Выпей кофе.
Пока первый мужчина возился с ногой отца, я поел и выпил кофе и рассказал охотникам, что с нами приключилось.
— Они были здесь, — сказал один из них. — Они подъехали вечером и тронулись в путь, едва забрезжил рассвет. Вы их не догоните.
— Я должен их догнать. Наши соседи доверили отцу свой скот, и я должен привезти им их деньги.
Напротив меня сидел худой, хорошо сложенный человек с рыжеватыми усами. Он взглянул на меня.
— Друг мой, тебе придется сразиться с тремя, а они только этого и ждут.
— Да, сэр, — ответил я. — Но ведь они забрали наши деньги. Я должен их вернуть.
— А ты знаешь этих троих?
Я рассказал им о том, кто такие Док, Рис и Хеселтайн, и о том, как мы поругались с отцом и я в сердцах уехал от него, а ведь будь я с ним, я бы поймал его лошадь. Потом я рассказал и о моем разговоре с Хеселтайном и его дружками, и о том, как я вернулся к отцу.
— Ты правильно сделал. — Это сказал человек с большой бородой, который, похоже, был у них за главного, и в его голосе я уловил сочувствие. — Я бы тоже не стал связываться с ними. Одному против троих не выстоять… да и к тому же тебя ждал отец со сломанной ногой.
Человек, обрабатывавший рану отца, подошел ко мне, опуская рукава рубашки.
— Пойди, посиди с отцом, он хочет побыть с тобой.
Когда я подошел, отец лежал в полузабытьи. Я уловил запах виски и понял, что ему дали выпить, чтобы ослабить боль. Он взял меня за руку.
— Сын, я был тебе неважным отцом. Если бы была жива твоя мать, все было бы совсем по-другому. Она знала, как нужно обращаться с детьми, а я не знал. После того как она умерла, я все время ломал себе голову над тем, как я должен вести себя по отношению к тебе. У меня не было примера — мой отец утонул, когда мне было всего четыре года.
— Ты все делал правильно, папа. Просто я оказался таким бестолковым.
— Нет, ты хороший мальчик. Ты всегда был хорошим сыном. И я не сержусь на тебя за то, что тебе больше нравилась компания Дока Сайтса и Малыша Риса — с ними тебе было гораздо интереснее, чем со мной.
— Да они мизинца твоего не стоят. Даже в то время, когда еще были нормальными людьми, они тебя не стоили.
— Мне знаком такой тип людей. — Отец взглянул на меня. — Когда я был подростком, ненамного старше тебя, у меня были приятели вроде твоих Сайтса и Риса. Если бы я вовремя не понял, что это за люди, я бы влип в такую историю, из которой мне не удалось бы выпутаться до конца жизни. Так что я знаю, к чему ведет такая дружба.
На какое-то время отец замолчал, дыхание его стало редким, он с большим трудом вдыхал в себя воздух. Казалось, что он никак не может перевести дух.
— Мне очень жаль наших соседей, — сказал отец. — Тил хотел отдать в школу свою дочь, а Сэклтон собирался купить молочную корову для жены. Большинству из них нужны были деньги, чтобы продержаться до весны. Теперь им придется затянуть пояса потуже.
— Я верну эти деньги, отец. Верну или умру.
— Я не заставляю тебя делать это. Теперь тебе самому придется решать, как жить.
Отец знал, что умирает. Он сам сказал об этом, и я сидел рядом с ним, держа его за руку, и в мыслях ругал себя за то, что не хотел понять его, часто был груб с ним и не слушал того, что он мне говорил. Мне бы побывать в его шкуре, когда приходится бороться за свое существование и когда все против тебя — и природа, и законы. А ведь ему приходилось еще одному поднимать сына, без жены и без родственников.
— Папа, — прошептал я одними губами, поскольку горло мне сдавили слезы, и я не мог произнести это вслух. — Клянусь тебе, я верну наши деньги. Я благодарен тебе за то, что ты для меня столько сделал, и я верну наш долг. Ты дал слово нашим соседям, а я даю тебе свое слово.
Отец слабо пожал мою руку, и я понял, что он услыхал мои слова. В ту же минуту он умер, умер легко, словно вздохнул.
Бородатый мужчина объяснил мне, что у него началась гангрена и весь его организм был отравлен. Может быть, отцу и удалось бы выжить, если бы ему ампутировали ногу, но никто из присутствующих никогда не делал этого, да и отец, я думаю, не пошел бы на это.
Мы похоронили отца на вершине холма, у подножия которого протекала река. Я взял линзу и выжег его имя и годы жизни на деревянной доске. Я знал, что от этой доски очень скоро ничего не останется — в этой местности дерево разрушается очень быстро. Доска с выжженным на ней именем отца — вот и все, что от него осталось. Он будет лежать здесь один, подобно многим другим, тем, кто пришел сюда до него, и тем, кто придет позже, простым людям, которые хотели только одного — построить свой дом и помочь подняться своей стране.
Но нельзя сказать, что мой отец не оставил никакого следа на этой земле — ведь остался жить я, его сын и наследник. Я остался один-одинешенек на этой земле, и имущества у меня было всего только потертое седло да старый винчестер.
Воткнув доску в землю, я спустился с холма и сел на своего коня.
Мужчина с рыжеватыми усами, стоявший у костра, спросил меня:
— Что ты собираешься делать — пуститься в погоню за теми, кто забрал ваши деньги?
— Да, сэр. Мой папа так бы и поступил.
— Ты не возражаешь, если я поеду с тобой? Одному тебе будет тяжело.
Я взглянул на него, и горло мне сдавил спазм.
— Нет, сэр. Если вы так хотите.
— Твой отец был настоящим мужчиной. Таких может остановить только смерть.
— Нет, и смерть его не остановит. Вместо него поеду я.
— Вы были друзьями — ты и твой отец?
— Нет, сэр. Я не хотел слушать его, я думал, что умнее его. Я понятия не имел о том, как много всего он знал.
— Ты не один такой. Многие из нас не слушают тех, кого надо бы послушать. Должно пройти время, чтобы сын смог оценить своего отца. — Он повернулся к бородатому мужчине. — Райт, возьми мои шкуры, хорошо? И кроме того, нам понадобятся две вьючные лошади и запас еды в дорогу.
— Я возьму твои шкуры, Кон. А ты бери все, что тебе нужно.
Так я познакомился с Коном Джуди, и мы отправились с ним в путь, конца которому долго не было видно.
Глава 3
Наш путь лежал в сторону канадской границы, а поскольку он был неблизким, я смог получше узнать Кона Джуди. Мой отец хорошо различал следы на дороге, но до Кона ему было далеко. Когда я терял из виду след, Кон находил его, и мне порой казалось, что он чувствовал, куда могли поехать трое грабителей, которых мы преследовали.
Кон большей частью молчал, но когда долгие часы едешь рядом с человеком, волей-неволей узнаешь его. Кон никогда не делал лишних движений и никогда не поступал необдуманно. Он был предельно осторожен на переправах и в тех местах, где Хеселтайн и его дружки могли устроить засаду. Он никогда не объяснял свои поступки, но по всему было видно: он знает, что надо делать.
Однажды я пересказал ему, что Док и Малыш говорили мне о Бобе Хеселтайне. Внимательно выслушав меня, Кон сказал только: «Никогда не знаешь, как поведет себя человек в решительную минуту, пока эта минута не наступит».
Мой отец умер, не оставив мне почти ничего. В его карманах было всего восемнадцать долларов и несколько центов, да еще старый револьвер. Правда, его винчестер был получше моего. На нашем ранчо у нас была хижина, корраль, колодец да несколько голов скота.
Конечно, с восемнадцатью долларами я далеко не уеду, но у меня было восемь долларов своих денег, и еще я мог продать револьвер отца и свой винчестер. Конечно, за это старье много не выручишь, пятнадцать — двадцать долларов, не больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21