Губы задрожали, глаза наполнились слезами, щеки вспыхнули.
— Я хотела избавиться от созерцания этих жутких сражений, ужаса и… смерти! — Овладев собой, Тила добавила:
— Твой друг намеревался перерезать мне горло.
Джеймс скрестил руки на обнаженной груди. Иссиня-черные волосы струились по его плечам, повязка без всяких украшений обвивала лоб.
— Он бы умер мучительной смертью, если бы сделал это, — тихо отозвался Джеймс.
— Как утешительно! — с издевкой заметила Типа. — Я радовалась бы, глядя из рая на твои усилия.
— Или из ада, — бросил Джеймс и тут же гневно спросил:
— Почему ты покинула дом моего брата?
— У меня не было выбора.
— Джаррет никогда бы не выгнал тебя.
— У меня не было выбора, — упрямо повторила она, надеясь, что Джеймс поймет.
Возможно, впрочем, он никогда не поймет. Джеймс направился к ней, и Тила сделала шаг назад, но позади была река. Нет, для этого еще не пришло время! Джеймс, двигаясь грациозно и стремительно, в один миг оказался рядом с Тилой. Она не успела бы шевельнуться, даже если бы и решилась броситься в реку.
Джеймс схватил ее и прижал к своему телу, пышущему огнем и жизнью, неистовством и яростью. Сопротивляясь, Тила уперлась ладонью в его обнаженную грудь.
— Ты покинула Симаррон, — глухо начал он, — но отправилась не домой, хотя легко могла уплыть из залива Тампа, а отправилась через всю территорию! И что же? Разум наконец вернулся к тебе? Ты бежала от войны? Или от меня? От краснокожего?
Тила вырвала руку. Боже милостивый, все ее чувства смешались, а им, казалось, руководят только страсть и ненависть к ней.
— Я не боюсь тебя! — яростно вскрикнула Тила, и пальцы ее сжались в кулаки. — Я не боюсь тебя, ты…
— А следовало бы бояться, и уже очень давно. Ты должна была бежать назад, к строгим и добродетельным гостиным твоего цивилизованного Чарлстона, едва ступила на эту землю. Проклятие! Почему ты не уехала тогда?
— Иди к дьяволу!
— Думаю, я попаду к нему довольно скоро. Тила и не заметила, как Джеймс вновь оказался рядом. Положив руки на плечи девушки, он шел вдоль берега, подталкивая ее, пока она не уперлась спиной в ствол старого кипариса, и только тогда прошептал:
— Разве тебя не предупреждали, что здесь идет война? Разве ты не слышала, что мы грабим, насилуем, издеваемся и убиваем? А краснокожие на этой дикой земле творят что Хотят? Не слышала? Может, не поверила? Или было так соблазнительно — позабавиться с индейским юношей? Коснуться и отпрянуть, пока не обожглась?
— Любой, кто дотронется до тебя, обожжется! — воскликнула она. — Обжигают твоя ненависть, твоя страсть, твоя горечь. Обжигают всех… — Ахнув, Тила умолкла, когда Джеймс с силой тряхнул ее за плечи. Неистовая синева его глаз пронзила сердце и душу девушки. Он снова зашептал, и в его тоне Тиле послышалось настойчивое предупреждение. Или обещание?
— Тогда, любовь моя, ощути жар огня! — Он потянулся к лифу ее платья. Рвущаяся ткань затрещала, и прижавшаяся к дереву девушка действительно ощутила огонь, всепоглощающее пламя его губ на своих губах, обжигающее, неистовое. Губы ее раскрылись под натиском его языка. Тила хотела ненавидеть его, выцарапать ему глаза, хотела кричать, плакать, но никогда не сдаваться. Ведь Джеймс ни за что не уступит, скорее умрет, чем примет условия капитуляции. И она пыталась ускользнуть от его натиска, подавить разгоравшееся внутри нее пламя, горячащее кровь, преодолеть сладкую истому, охватившую тело. Тила боролась как тигрица, осыпая Джеймса ударами, но он бросил ее на землю. Она не почувствовала боли, упав на ковер из сосновых иголок и мха, и насыщенный густой запах леса обволок ее.
Оседлав девушку, Джеймс схватил ее за запястья, и она, замерев, с пылким бешенством уставилась в его глаза, поскольку теперь уже не могла сопротивляться. Внезапно он отпустил ее, но девушка даже не шелохнулась.
— Господи, что же мне с тобой делать? — тихо пробормотал Джеймс, и она вновь замерла, почувствовав, как его пальцы коснулись ее шеи, развели разорванные края ткани и нежно накрыли ее грудь, а ладонь потерлась о набухший сосок.
Тила точно знала, что он сейчас сделает с ней. Его губы нежно прикоснутся к ее губам, побуждая их раскрыться. Они будут все требовательнее и настойчивее. Да, Тила действительно ощущала огонь. Он пылал в ее сердце, в мозгу, обжигал, опалял душу. Его губы вновь приблизились к ее губам.
— Мерзавец! — воскликнула, задыхаясь, девушка.
— Возможно. А ты попроси меня оставить тебя в покое. Скажи это со всем красноречием, на какое способна, и пусть твои слова идут от самого сердца!
Даже если бы разверзлась земля, Тила не попросила бы об этом.
— Мерзавец, — тихо повторила она.
— Я знаю, знаю, — простонал Джеймс. Губы его вновь нашли губы Тилы, пальцы погрузились в ее волосы. И опять неистовая сила и желание этого человека покорили девушку. Потом она ощутила губы Джеймса на своей шее, его руки — на своей разорванной одежде. Губы переместились на грудь Тилы, язык начал играть с соском, дразня и возбуждая ее. Она заполыхала, огонь жидкой лавой разлился по всему телу и поглотил ее. Тила бормотала что-то невнятное, ее пальцы перебирали иссиня-черные пряди его волос. Руки и рот Джеймса продолжали свой бешеный натиск. Снова затрещала ткань, ибо он слишком спешил овладеть Тилой.
Горячие губы и руки касались ее живота, гладкой кожи бедер, скользили по ногам. Обжигающий влажный язык скользил вниз по внутренней стороне бедра, пальцы нашли то, что искали, и снова его язык…
Закричав, Тила начала бороться с ним, она боролась, чтобы преодолеть страсть, желание и все необузданные чувства, пробужденные им. Девушка знала, что проиграла битву, ибо искры от горевшего в нем огня поднимались до самых небес. Волны наслаждения захлестнули Тилу, и она закричала в ночи, закрыв глаза. Открыв их, Тила увидела взгляд синих глаз, пригвоздивший ее к покрытой мхом земле. Джеймс приподнялся, расстегнул бриджи, и не успела девушка заговорить или пошевелиться, он уже был в ней. Вздохнув, Тила приняла его в себя. Казалось, он целиком заполнил ее, погрузился так глубоко, что Тила вскрикнула, боясь умереть. Потом отступил и вновь заполнил ее. С каждым возвращением Джеймс все ближе подводил ее к волшебству. Короткое наслаждение первых мгновений превратилось в нечто безрассудное, почти безжалостное и дикое.
Острое желание пронзило Тилу. Пригвожденная к земле, она почти перестала дышать. Выпуклые, перекатывающиеся под бронзовой кожей мускулы прикасались к ее груди; твердые, как скала, бедра диктовали ей темп. Горевший в нем огонь передался ей, разлился, обжигая, по всему телу…
Она задрожала, ибо волна за волной накатывались на нее, и откинулась на ложе из мха, во тьму, освещенную только луной. Сильные руки Джеймса крепко обнимали ее.
Скатившись с Тилы, он закинул руки за голову и устремил взгляд в усыпанное звездами небо. Тила вытянула из-под него пряди своих волос и начала собирать остатки одежды, чувствуя, что он наблюдает за ней. Лиф платья, разорванный в клочья, уже нельзя было спасти. Сделав вид, что не замечает пронзительного взгляда голубых глаз, Тила поднялась и, обнаженная, направилась к реке. Нагнувшись, омыла лицо прохладной водой и, почувствовав, что Джеймс стоит рядом, подняла голову.
— Почувствуй огонь, — тихо и горько прошептала она.
— Тебе с самого начала следовало понять, что не стоит играть с индейским юношей, — глухо отозвался он.
Девушка посмотрела на него долгим пристальным взглядом.
— Я никогда и не играла, — с достоинством возразила она. Окинув взглядом порванную одежду, лежащую на земле, она добавила:
— Ночь будет холодной.
— Я согрею тебя ночью, а утром мы подумаем, что тебе надеть.
Тила вздернула подбородок.
— Я не собираюсь оставаться тут на ночь.
— Ты хотела поиграть. Игра уже началась. Раз уж не поспешила укрыться в своих гостиных, будешь моей гостьей.
— Скорее пленницей.
— Как угодно, но ты останешься.
Джеймс подхватил Тилу на руки и, не отрывая от нее глаз, понес в лесное укрытие. Легко возводимое и легко разрушаемое. С такой же легкостью перевозил он и свои немногочисленные пожитки по этим диким, но хорошо знакомым ему местам. Это его земля, дикая земля, и Джеймс поклялся никогда никому не отдавать ее. Он не сдастся; его народ останется непобежденным.
Джеймс опустил девушку на шкуры и, заметив, что она дрожит, укрыл одной из них. Потом предложил ей воды из кожаной фляжки. Сделав глоток, она вернула ее.
— Тебе не удержать меня; я воспользуюсь первой же возможностью и уйду, — заявила Тила. — Я выросла в гостиных, но уже хорошо знаю твои джунгли.
Он выгнул бровь.
— Бросаешь мне вызов? Тогда позволь заверить тебя: без моей воли ты и шагу не сделаешь.
— Будь ты проклят…
— Тила, убежав от меня, ты попадешь в руки другого воина и останешься не только без своих прекрасных волос, но и без скальпа.
— Освободившись, я бы избавилась и от этого фарса. Не все семинолы варвары…
— Меткое замечание, мисс Уоррен!
— Ты не больше семинол, чем белый. Только не говори мне о своей бронзовой коже — даже в жилах твоей матери течет кровь белых. Да ты скорее белый, нежели индеец…
— Тила, одна капля индейской крови меняет цвет кожи, ты знаешь это. Посмотри на мое лицо и сразу увидишь, что я индеец.
— Глядя на твое лицо, я понимаю, что ты создан двумя мирами.
— Тогда запомни навсегда, что жизнь сделала меня индейцем в душе.
— Жизнь сделала тебя жестоким.
— Хватит на сегодня, Тила.
Она стиснула зубы и тяжело вздохнула. Через миг Джеймс лег рядом, обвил ее руками и притянул к себе. Его нагое тело накрыло Типу, согревая ее.
Хватит…
Хватит на сегодня. Еще утром она предполагала вскоре оказаться на корабле, надеялась устремиться к повой жизни или вернуться к старой, так хорошо когда-то знакомой и так легко покинутой. Та, прежняя, жизнь избавила бы ее от боли, поселившейся в сердце.
Она ведь едва не погибла, а сейчас…
Тила закрыла глаза. Значит, она «играла с индейским юношей»!
Нет, не играла, а влюбилась, хотя была белой девушкой. Но из-за своего прошлого Джеймс ненавидел все, что она олицетворяла, и горечь навеки утраченной любви не покидала его.
К ней же он испытывал только безудержную страсть — и ничего больше; страсть, неподвластную ему и тяготящую его.
Джеймс обнимал Тилу всю ночь. Он, несомненно, спас ей жизнь, и, угрожая покинуть его, она понимала, что не может одна бродить по болотам. Ведь случайно встреченные семинолы никогда не поверят, что Тила не желала им зла. Она сейчас жива либо потому, что Джеймс натолкнулся на конвой, сопровождавший ее на север, либо потому, что сам пришел за ней. Впрочем, это не важно.
Он по-прежнему ее враг.
Его выбор.
Боже милостивый, что же ожидает Тилу в будущем?
При мысли об этом слезы подступили к глазам девушки. Чтобы разобраться во всем, придется вспомнить прошлое.
И первый день, когда она ступила на эту дикую землю.
И первый вечер, когда она увидела Джеймса во всем блеске — необычайно красивого, цивилизованного человека в элегантном костюме, с безупречными манерами. Однако всегда от него исходила опасность.
Вспомнить первую ночь… когда он коснулся ее.
И когда она впервые ощутила огонь.
Это было не так давно.
Глава 1
«Марджори Энн» легко скользила по бирюзовым водам. В своей жизни Тила Уоррен помнила немного таких прекрасных дней. Легкие белые облачка, словно сказочные видения, плыли по высокому светло-голубому небу. Морской ветерок, нежный и ласковый, овевал стоявшую на носу корабля девушку, и сердце ее радостно трепетало.
Они уже почти достигли цели — Тампы, сурового и жестокого города, выросшего вокруг военного поста у форта Брук, ворот в девственную природу.
Да, она устремилась бы туда, если бы могла.
Порой на корабле ее душа неудержимо жаждала приключений. Погода не всегда была такой прекрасной: временами налетали штормы, и разгневанное море швыряло корабль как щепку. Но Тила наслаждалась и этим. Стоя на носу корабля, она подставляла лицо ветру. В этом было что-то обещавшее свободу, позволявшее ей забыть…
К счастью, сопровождавшие ее гориллоподобные опекуны оказались неважными моряками. Рост Трентона Уортона превышал шесть футов, а вес двести фунтов; Бадди Макдональд был чуть выше и еще тяжелее его. Любой из них мог легко поднять полдюжины взрослых мужчин одновременно и, конечно, не дал бы и шелохнуться непокорной молодой женщине, однако оба совершенно не выносили качки.
Но увы! Это ничего не меняло. Куда бежать в открытых водах Атлантики, во Флоридском проливе или лазурном Мексиканском заливе? Тиле оставалось одно: стоять лицом к ветру, ощущать его кожей и душой и мечтать о свободе.
Земля с каждым мгновением приближалась, и девушка, видя это, еще сильнее вцепилась в поручень.
Тила не помнила, когда ее и Майкла Уоррена охватило столь глубокое презрение друг к другу. Повернись время вспять, ей, вероятно, удалось бы что-то изменить. Она была совсем юной, когда он женился на ее матери. Минул лишь год после смерти родного, горячо любимого ею отца. Майкл Уоррен вторгся в мир Тилы и принудил ее войти в свой, обращаясь с девушкой как с новобранцем. Дисциплина составляла смысл его жизни. И он вознамерился подчинить дисциплине и жизнь Тилы. Не раз Майкл Уоррен обламывал сосновые ветки о плечи и спину Тилы. В упорядоченном существовании этого человека, официально удочерившего ее, не оставалось места жалости и состраданию, и он всеми силами старался истребить память об отце Тилы. Мать вразумляла девочку, убеждая ее, что Майкл Уоррен хороший, но строгий и требовательный, подобно многим военным. Поэтому он желает, чтобы его дом был в таком же образцовом порядке, как к солдаты, подчиняющиеся ему.
Но Майкл Уоррен не был хорошим человеком. Возможно, он сумел убедить мать Тилы в том, что за его суровостью кроется доброта, и сам, несомненно, верил в это. Майкл ежедневно молился и регулярно посещал церковь. Но Тила не считала, что это оправдывает его поступки и поведение. Ради матери она пыталась найти в нем что-то хорошее, однако не могла. Он наслаждался жестокостью, любил причинять боль. Тила слышала, с каким удовольствием Майкл рассказывал о своих «подвигах» друзьям и офицерам в доме ее родного отца. Ему нравилась война; ему нравилось убивать вообще и особенно индейцев, этих «проклятых смутьянов». Их возраст не имел для него значения. Он множество раз воевал с индейцами племени крик, порой вместе с Эндрю Джэксоном, ставшим позднее президентом Соединенных Штатов. Недавно Джэксона сменил на этом посту его друг Мартин Ван Бурен.
И хотя сейчас Ван Бурен был президентом, а Джэксон, выйдя в отставку, вернулся на свою плантацию и вел образ жизни фермера, его политика по-прежнему проводилась. Настойчивое стремление Джэксона оттеснить индейцев дальше на запад не утихло ни после войн с племенем крик, ни после печальной миграции индейцев чероки. Правительство было полно решимости изгнать краснокожих из Флориды, тогда как те не желали покидать свою землю. Это противостояние провоцировало военные конфликты и обеспечивало Майкла Уоррена привычной и любимой работой. Его удостоили наград за героические подвиги в войне 1812 года против англичан, но это не принесло ему удовлетворения. Он не испытывал удовольствия, воюя с англичанами; ему нравилось воевать с индейцами.
Военные операции заставляли Майкла Уоррена часто уезжать из дому. При жизни матери отлучки отчима очень радовали Тилу. Но прошлым летом, когда Майкла Уоррена впервые временно назначили командующим армией во Флориде, которую он именовал «проклятой дырой». Лили Уоррен умерла. Мягкая, нежная и хрупкая, как роза, она, казалось, просто увяла. Лили лежала в гробу такая же прекрасная, как и при жизни; ее сверкающие золотисто-каштановые волосы, словно веер, разметались по белому бархатному покрывалу, очаровательное лицо выражало умиротворенность. Видя, как увядает мать, Тила решила принять ее последний вздох, а потом отказаться от плантации, своего законного наследства. Сейчас на документах уже стояло имя Уоррена, хотя владельцем плантации был родной отец Тилы. Он построил и дом, кирпич за кирпичом. Но девушка не сомневалась, что отец понял бы, почему ей пришлось покинуть плантацию. Не оставаться же здесь с Уорреном!
К несчастью, она была несовершеннолетней. Тила не могла осуществить свое намерение, не проводив мать к месту вечного упокоения. Майкл Уоррен, конечно, приехал на похороны жены. Но даже в тот момент, когда Тила оплакивала Лили, стоя на коленях у гроба, Майкл вышагивал у нее за спиной, описывая будущее, которое он ей уготовил.
Тила, без обиняков заявив ему, что не собирается оставаться и подчиняться его диктату, совершила огромную ошибку. Девушку немедленно заперли в ее комнате. Хорошо понимая, что домашние слуги благоволят к Типе, Майкл Уоррен поставил стеречь ее солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Я хотела избавиться от созерцания этих жутких сражений, ужаса и… смерти! — Овладев собой, Тила добавила:
— Твой друг намеревался перерезать мне горло.
Джеймс скрестил руки на обнаженной груди. Иссиня-черные волосы струились по его плечам, повязка без всяких украшений обвивала лоб.
— Он бы умер мучительной смертью, если бы сделал это, — тихо отозвался Джеймс.
— Как утешительно! — с издевкой заметила Типа. — Я радовалась бы, глядя из рая на твои усилия.
— Или из ада, — бросил Джеймс и тут же гневно спросил:
— Почему ты покинула дом моего брата?
— У меня не было выбора.
— Джаррет никогда бы не выгнал тебя.
— У меня не было выбора, — упрямо повторила она, надеясь, что Джеймс поймет.
Возможно, впрочем, он никогда не поймет. Джеймс направился к ней, и Тила сделала шаг назад, но позади была река. Нет, для этого еще не пришло время! Джеймс, двигаясь грациозно и стремительно, в один миг оказался рядом с Тилой. Она не успела бы шевельнуться, даже если бы и решилась броситься в реку.
Джеймс схватил ее и прижал к своему телу, пышущему огнем и жизнью, неистовством и яростью. Сопротивляясь, Тила уперлась ладонью в его обнаженную грудь.
— Ты покинула Симаррон, — глухо начал он, — но отправилась не домой, хотя легко могла уплыть из залива Тампа, а отправилась через всю территорию! И что же? Разум наконец вернулся к тебе? Ты бежала от войны? Или от меня? От краснокожего?
Тила вырвала руку. Боже милостивый, все ее чувства смешались, а им, казалось, руководят только страсть и ненависть к ней.
— Я не боюсь тебя! — яростно вскрикнула Тила, и пальцы ее сжались в кулаки. — Я не боюсь тебя, ты…
— А следовало бы бояться, и уже очень давно. Ты должна была бежать назад, к строгим и добродетельным гостиным твоего цивилизованного Чарлстона, едва ступила на эту землю. Проклятие! Почему ты не уехала тогда?
— Иди к дьяволу!
— Думаю, я попаду к нему довольно скоро. Тила и не заметила, как Джеймс вновь оказался рядом. Положив руки на плечи девушки, он шел вдоль берега, подталкивая ее, пока она не уперлась спиной в ствол старого кипариса, и только тогда прошептал:
— Разве тебя не предупреждали, что здесь идет война? Разве ты не слышала, что мы грабим, насилуем, издеваемся и убиваем? А краснокожие на этой дикой земле творят что Хотят? Не слышала? Может, не поверила? Или было так соблазнительно — позабавиться с индейским юношей? Коснуться и отпрянуть, пока не обожглась?
— Любой, кто дотронется до тебя, обожжется! — воскликнула она. — Обжигают твоя ненависть, твоя страсть, твоя горечь. Обжигают всех… — Ахнув, Тила умолкла, когда Джеймс с силой тряхнул ее за плечи. Неистовая синева его глаз пронзила сердце и душу девушки. Он снова зашептал, и в его тоне Тиле послышалось настойчивое предупреждение. Или обещание?
— Тогда, любовь моя, ощути жар огня! — Он потянулся к лифу ее платья. Рвущаяся ткань затрещала, и прижавшаяся к дереву девушка действительно ощутила огонь, всепоглощающее пламя его губ на своих губах, обжигающее, неистовое. Губы ее раскрылись под натиском его языка. Тила хотела ненавидеть его, выцарапать ему глаза, хотела кричать, плакать, но никогда не сдаваться. Ведь Джеймс ни за что не уступит, скорее умрет, чем примет условия капитуляции. И она пыталась ускользнуть от его натиска, подавить разгоравшееся внутри нее пламя, горячащее кровь, преодолеть сладкую истому, охватившую тело. Тила боролась как тигрица, осыпая Джеймса ударами, но он бросил ее на землю. Она не почувствовала боли, упав на ковер из сосновых иголок и мха, и насыщенный густой запах леса обволок ее.
Оседлав девушку, Джеймс схватил ее за запястья, и она, замерев, с пылким бешенством уставилась в его глаза, поскольку теперь уже не могла сопротивляться. Внезапно он отпустил ее, но девушка даже не шелохнулась.
— Господи, что же мне с тобой делать? — тихо пробормотал Джеймс, и она вновь замерла, почувствовав, как его пальцы коснулись ее шеи, развели разорванные края ткани и нежно накрыли ее грудь, а ладонь потерлась о набухший сосок.
Тила точно знала, что он сейчас сделает с ней. Его губы нежно прикоснутся к ее губам, побуждая их раскрыться. Они будут все требовательнее и настойчивее. Да, Тила действительно ощущала огонь. Он пылал в ее сердце, в мозгу, обжигал, опалял душу. Его губы вновь приблизились к ее губам.
— Мерзавец! — воскликнула, задыхаясь, девушка.
— Возможно. А ты попроси меня оставить тебя в покое. Скажи это со всем красноречием, на какое способна, и пусть твои слова идут от самого сердца!
Даже если бы разверзлась земля, Тила не попросила бы об этом.
— Мерзавец, — тихо повторила она.
— Я знаю, знаю, — простонал Джеймс. Губы его вновь нашли губы Тилы, пальцы погрузились в ее волосы. И опять неистовая сила и желание этого человека покорили девушку. Потом она ощутила губы Джеймса на своей шее, его руки — на своей разорванной одежде. Губы переместились на грудь Тилы, язык начал играть с соском, дразня и возбуждая ее. Она заполыхала, огонь жидкой лавой разлился по всему телу и поглотил ее. Тила бормотала что-то невнятное, ее пальцы перебирали иссиня-черные пряди его волос. Руки и рот Джеймса продолжали свой бешеный натиск. Снова затрещала ткань, ибо он слишком спешил овладеть Тилой.
Горячие губы и руки касались ее живота, гладкой кожи бедер, скользили по ногам. Обжигающий влажный язык скользил вниз по внутренней стороне бедра, пальцы нашли то, что искали, и снова его язык…
Закричав, Тила начала бороться с ним, она боролась, чтобы преодолеть страсть, желание и все необузданные чувства, пробужденные им. Девушка знала, что проиграла битву, ибо искры от горевшего в нем огня поднимались до самых небес. Волны наслаждения захлестнули Тилу, и она закричала в ночи, закрыв глаза. Открыв их, Тила увидела взгляд синих глаз, пригвоздивший ее к покрытой мхом земле. Джеймс приподнялся, расстегнул бриджи, и не успела девушка заговорить или пошевелиться, он уже был в ней. Вздохнув, Тила приняла его в себя. Казалось, он целиком заполнил ее, погрузился так глубоко, что Тила вскрикнула, боясь умереть. Потом отступил и вновь заполнил ее. С каждым возвращением Джеймс все ближе подводил ее к волшебству. Короткое наслаждение первых мгновений превратилось в нечто безрассудное, почти безжалостное и дикое.
Острое желание пронзило Тилу. Пригвожденная к земле, она почти перестала дышать. Выпуклые, перекатывающиеся под бронзовой кожей мускулы прикасались к ее груди; твердые, как скала, бедра диктовали ей темп. Горевший в нем огонь передался ей, разлился, обжигая, по всему телу…
Она задрожала, ибо волна за волной накатывались на нее, и откинулась на ложе из мха, во тьму, освещенную только луной. Сильные руки Джеймса крепко обнимали ее.
Скатившись с Тилы, он закинул руки за голову и устремил взгляд в усыпанное звездами небо. Тила вытянула из-под него пряди своих волос и начала собирать остатки одежды, чувствуя, что он наблюдает за ней. Лиф платья, разорванный в клочья, уже нельзя было спасти. Сделав вид, что не замечает пронзительного взгляда голубых глаз, Тила поднялась и, обнаженная, направилась к реке. Нагнувшись, омыла лицо прохладной водой и, почувствовав, что Джеймс стоит рядом, подняла голову.
— Почувствуй огонь, — тихо и горько прошептала она.
— Тебе с самого начала следовало понять, что не стоит играть с индейским юношей, — глухо отозвался он.
Девушка посмотрела на него долгим пристальным взглядом.
— Я никогда и не играла, — с достоинством возразила она. Окинув взглядом порванную одежду, лежащую на земле, она добавила:
— Ночь будет холодной.
— Я согрею тебя ночью, а утром мы подумаем, что тебе надеть.
Тила вздернула подбородок.
— Я не собираюсь оставаться тут на ночь.
— Ты хотела поиграть. Игра уже началась. Раз уж не поспешила укрыться в своих гостиных, будешь моей гостьей.
— Скорее пленницей.
— Как угодно, но ты останешься.
Джеймс подхватил Тилу на руки и, не отрывая от нее глаз, понес в лесное укрытие. Легко возводимое и легко разрушаемое. С такой же легкостью перевозил он и свои немногочисленные пожитки по этим диким, но хорошо знакомым ему местам. Это его земля, дикая земля, и Джеймс поклялся никогда никому не отдавать ее. Он не сдастся; его народ останется непобежденным.
Джеймс опустил девушку на шкуры и, заметив, что она дрожит, укрыл одной из них. Потом предложил ей воды из кожаной фляжки. Сделав глоток, она вернула ее.
— Тебе не удержать меня; я воспользуюсь первой же возможностью и уйду, — заявила Тила. — Я выросла в гостиных, но уже хорошо знаю твои джунгли.
Он выгнул бровь.
— Бросаешь мне вызов? Тогда позволь заверить тебя: без моей воли ты и шагу не сделаешь.
— Будь ты проклят…
— Тила, убежав от меня, ты попадешь в руки другого воина и останешься не только без своих прекрасных волос, но и без скальпа.
— Освободившись, я бы избавилась и от этого фарса. Не все семинолы варвары…
— Меткое замечание, мисс Уоррен!
— Ты не больше семинол, чем белый. Только не говори мне о своей бронзовой коже — даже в жилах твоей матери течет кровь белых. Да ты скорее белый, нежели индеец…
— Тила, одна капля индейской крови меняет цвет кожи, ты знаешь это. Посмотри на мое лицо и сразу увидишь, что я индеец.
— Глядя на твое лицо, я понимаю, что ты создан двумя мирами.
— Тогда запомни навсегда, что жизнь сделала меня индейцем в душе.
— Жизнь сделала тебя жестоким.
— Хватит на сегодня, Тила.
Она стиснула зубы и тяжело вздохнула. Через миг Джеймс лег рядом, обвил ее руками и притянул к себе. Его нагое тело накрыло Типу, согревая ее.
Хватит…
Хватит на сегодня. Еще утром она предполагала вскоре оказаться на корабле, надеялась устремиться к повой жизни или вернуться к старой, так хорошо когда-то знакомой и так легко покинутой. Та, прежняя, жизнь избавила бы ее от боли, поселившейся в сердце.
Она ведь едва не погибла, а сейчас…
Тила закрыла глаза. Значит, она «играла с индейским юношей»!
Нет, не играла, а влюбилась, хотя была белой девушкой. Но из-за своего прошлого Джеймс ненавидел все, что она олицетворяла, и горечь навеки утраченной любви не покидала его.
К ней же он испытывал только безудержную страсть — и ничего больше; страсть, неподвластную ему и тяготящую его.
Джеймс обнимал Тилу всю ночь. Он, несомненно, спас ей жизнь, и, угрожая покинуть его, она понимала, что не может одна бродить по болотам. Ведь случайно встреченные семинолы никогда не поверят, что Тила не желала им зла. Она сейчас жива либо потому, что Джеймс натолкнулся на конвой, сопровождавший ее на север, либо потому, что сам пришел за ней. Впрочем, это не важно.
Он по-прежнему ее враг.
Его выбор.
Боже милостивый, что же ожидает Тилу в будущем?
При мысли об этом слезы подступили к глазам девушки. Чтобы разобраться во всем, придется вспомнить прошлое.
И первый день, когда она ступила на эту дикую землю.
И первый вечер, когда она увидела Джеймса во всем блеске — необычайно красивого, цивилизованного человека в элегантном костюме, с безупречными манерами. Однако всегда от него исходила опасность.
Вспомнить первую ночь… когда он коснулся ее.
И когда она впервые ощутила огонь.
Это было не так давно.
Глава 1
«Марджори Энн» легко скользила по бирюзовым водам. В своей жизни Тила Уоррен помнила немного таких прекрасных дней. Легкие белые облачка, словно сказочные видения, плыли по высокому светло-голубому небу. Морской ветерок, нежный и ласковый, овевал стоявшую на носу корабля девушку, и сердце ее радостно трепетало.
Они уже почти достигли цели — Тампы, сурового и жестокого города, выросшего вокруг военного поста у форта Брук, ворот в девственную природу.
Да, она устремилась бы туда, если бы могла.
Порой на корабле ее душа неудержимо жаждала приключений. Погода не всегда была такой прекрасной: временами налетали штормы, и разгневанное море швыряло корабль как щепку. Но Тила наслаждалась и этим. Стоя на носу корабля, она подставляла лицо ветру. В этом было что-то обещавшее свободу, позволявшее ей забыть…
К счастью, сопровождавшие ее гориллоподобные опекуны оказались неважными моряками. Рост Трентона Уортона превышал шесть футов, а вес двести фунтов; Бадди Макдональд был чуть выше и еще тяжелее его. Любой из них мог легко поднять полдюжины взрослых мужчин одновременно и, конечно, не дал бы и шелохнуться непокорной молодой женщине, однако оба совершенно не выносили качки.
Но увы! Это ничего не меняло. Куда бежать в открытых водах Атлантики, во Флоридском проливе или лазурном Мексиканском заливе? Тиле оставалось одно: стоять лицом к ветру, ощущать его кожей и душой и мечтать о свободе.
Земля с каждым мгновением приближалась, и девушка, видя это, еще сильнее вцепилась в поручень.
Тила не помнила, когда ее и Майкла Уоррена охватило столь глубокое презрение друг к другу. Повернись время вспять, ей, вероятно, удалось бы что-то изменить. Она была совсем юной, когда он женился на ее матери. Минул лишь год после смерти родного, горячо любимого ею отца. Майкл Уоррен вторгся в мир Тилы и принудил ее войти в свой, обращаясь с девушкой как с новобранцем. Дисциплина составляла смысл его жизни. И он вознамерился подчинить дисциплине и жизнь Тилы. Не раз Майкл Уоррен обламывал сосновые ветки о плечи и спину Тилы. В упорядоченном существовании этого человека, официально удочерившего ее, не оставалось места жалости и состраданию, и он всеми силами старался истребить память об отце Тилы. Мать вразумляла девочку, убеждая ее, что Майкл Уоррен хороший, но строгий и требовательный, подобно многим военным. Поэтому он желает, чтобы его дом был в таком же образцовом порядке, как к солдаты, подчиняющиеся ему.
Но Майкл Уоррен не был хорошим человеком. Возможно, он сумел убедить мать Тилы в том, что за его суровостью кроется доброта, и сам, несомненно, верил в это. Майкл ежедневно молился и регулярно посещал церковь. Но Тила не считала, что это оправдывает его поступки и поведение. Ради матери она пыталась найти в нем что-то хорошее, однако не могла. Он наслаждался жестокостью, любил причинять боль. Тила слышала, с каким удовольствием Майкл рассказывал о своих «подвигах» друзьям и офицерам в доме ее родного отца. Ему нравилась война; ему нравилось убивать вообще и особенно индейцев, этих «проклятых смутьянов». Их возраст не имел для него значения. Он множество раз воевал с индейцами племени крик, порой вместе с Эндрю Джэксоном, ставшим позднее президентом Соединенных Штатов. Недавно Джэксона сменил на этом посту его друг Мартин Ван Бурен.
И хотя сейчас Ван Бурен был президентом, а Джэксон, выйдя в отставку, вернулся на свою плантацию и вел образ жизни фермера, его политика по-прежнему проводилась. Настойчивое стремление Джэксона оттеснить индейцев дальше на запад не утихло ни после войн с племенем крик, ни после печальной миграции индейцев чероки. Правительство было полно решимости изгнать краснокожих из Флориды, тогда как те не желали покидать свою землю. Это противостояние провоцировало военные конфликты и обеспечивало Майкла Уоррена привычной и любимой работой. Его удостоили наград за героические подвиги в войне 1812 года против англичан, но это не принесло ему удовлетворения. Он не испытывал удовольствия, воюя с англичанами; ему нравилось воевать с индейцами.
Военные операции заставляли Майкла Уоррена часто уезжать из дому. При жизни матери отлучки отчима очень радовали Тилу. Но прошлым летом, когда Майкла Уоррена впервые временно назначили командующим армией во Флориде, которую он именовал «проклятой дырой». Лили Уоррен умерла. Мягкая, нежная и хрупкая, как роза, она, казалось, просто увяла. Лили лежала в гробу такая же прекрасная, как и при жизни; ее сверкающие золотисто-каштановые волосы, словно веер, разметались по белому бархатному покрывалу, очаровательное лицо выражало умиротворенность. Видя, как увядает мать, Тила решила принять ее последний вздох, а потом отказаться от плантации, своего законного наследства. Сейчас на документах уже стояло имя Уоррена, хотя владельцем плантации был родной отец Тилы. Он построил и дом, кирпич за кирпичом. Но девушка не сомневалась, что отец понял бы, почему ей пришлось покинуть плантацию. Не оставаться же здесь с Уорреном!
К несчастью, она была несовершеннолетней. Тила не могла осуществить свое намерение, не проводив мать к месту вечного упокоения. Майкл Уоррен, конечно, приехал на похороны жены. Но даже в тот момент, когда Тила оплакивала Лили, стоя на коленях у гроба, Майкл вышагивал у нее за спиной, описывая будущее, которое он ей уготовил.
Тила, без обиняков заявив ему, что не собирается оставаться и подчиняться его диктату, совершила огромную ошибку. Девушку немедленно заперли в ее комнате. Хорошо понимая, что домашние слуги благоволят к Типе, Майкл Уоррен поставил стеречь ее солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39