Мне нужно время, чтобы пережить это. С Корри все будет в порядке. Я оставлю ей немного золотого песка.Голоса звенели в ушах Корри, как неотвязный комариный писк. Потом стало тихо, и она поняла, что все ушли, оставили ее, кроме Мэйсона. Он был рядом, бесшумно передвигался по комнате, подбрасывал дрова в печку, готовил еду, кипятил воду, зажигал свечи.– Корри…Голос Мэйсона вызвал ее из небытия.– Корри, возьми себя в руки. Вот уже пять дней, как ты не встаешь. Я похоронил твоего ребенка. Вчера приходил священник и отпевал его. Я запеленал твоего сына в белое кружевное покрывало…Тишина. Долгая, глубокая тишина. Свет и тень сменяют друг друга. Она засыпает и просыпается и снова засыпает…– Корри, проснись! Тебе снится какой-то кошмар! Ты кричишь что-то об огне и о какой-то броши. И зовешь какого-то Куайда. Ты все время повторяешь его имя.Мэйсон тряс ее за плечи до тех пор, пока она не очнулась и, скрипя зубами, не оттолкнула его от себя, чтобы вернуться в спасительное беспамятство.– Корри, очнись! Зачем ты губишь себя? Я понимаю, тебе тяжело. Ты родила неполноценного ребенка, он сразу же умер. Его смерть – настоящая трагедия для тебя. Но на этом не кончается твоя жизнь. Она продолжается. Даже я это понимаю. Ты должна жить, Корри. Жить, ты слышишь меня?– Нет!– Корри, прошло уже одиннадцать дней!Она почувствовала на щеке резкую боль. Кто-то нещадно бил ее по лицу.– Я не позволю тебе умереть! О Господи! Что же мне делать? Ты же сойдешь с ума, если будешь лежать без движения. Корри, сможешь ли ты меня полюбить когда-нибудь? Ты ведь любишь Куайда? Я знаю… Но все равно.На нее обрушился град пощечин. По мере того, как ее щеки все сильнее горели огнем, Корри приходила в себя. ЧАСТЬ 4 Глава 28 Ни тогда, ни много лет спустя Корри не могла с точностью объяснить себе, что заставило ее вернуться к жизни. Была ли это боль от пощечин Мэйсона? Или ее воскресило имя Куайда, которое с такой настойчивостью повторял Мэйсон? А может, просто здоровый, молодой организм воспротивился погребению заживо и против воли поднял ее со скорбного ложа?Как бы то ни было, это произошло. Горячие, злые, очищающие слезы медленно, но верно разрушали преграду, которую Корри воздвигла между собой и окружающим миром. Как же Господь допустил, чтобы на свет появилось такое ущербное дитя? Зачем? Только затем, чтобы сразу же прибрать его?– Откуда мы можем это знать, – сказал Мэйсон. – Мама всегда говорила в таких случаях, что Богу нужен ангел.– Хорошо. Но почему им должен стать именно мой ребенок?– А почему не твой, Корри? Почему чей-нибудь еще?В ответ на возражение Мэйсона Корри отворачивалась, и они не разговаривали часами. Ее душила обида – на Бога, судьбу, на те силы, которые так жестоко и несправедливо обошлись с ее ребенком. Однажды в порыве ярости она собрала все детские вещи, покидала их в деревянный ящик, который так недолго прослужил колыбелью ее несчастному ребенку, и выбросила все это вон из домика. Она хотела все забыть – никаких воспоминаний!Но потом, через несколько часов, Корри выбежала на улицу и откопала из-под снега кусок кружевной пеленки и батистовую распашонку. Ей хотелось оставить что-нибудь на память о своем бедном мальчике.Прошел месяц. Декабрь давно уже окутал землю серым зимним покрывалом. Световой день длился не дольше двух-трех часов, если не считать краткую вечернюю зарю, которая разгоралась сразу после захода солнца. Тоскливый волчий вой холодил сердце и вселял в него беспокойную грусть.– Он похож на крик потерянной души, взывающей к Творцу.Говоря это, Корри утаивала от Мэйсона, что волчьи голоса пробуждают в ней горькие воспоминания о ребенке, который покинул этот мир, едва успев войти в него. Корри молила Бога, чтобы его душа нашла успокоение и не осталась брошенной и стенающей, чтобы телесные изъяны не помешали ее мальчику обрести рай.Весь этот месяц Корри ждала возвращения Эвери, но напрасно. Мэйсон сказал ей, что он отправился в Секл Сити; поговаривают, что севернее, на Березовом ручье продаются очень перспективные участки.Был пасмурный, серый день. С самого утра безостановочно шел мелкий нудный дождь, усугублявший и без того мрачное настроение. Корри сидела у печки и задумчиво смотрела на огонь.– Нет, Эвери не вернется.Мэйсон кивнул. Корри продолжала:– Ему постоянно нужно двигаться вперед. А я мешала ему, висела на нем мертвым грузом и стесняла. Теперь я понимаю, что приехать сюда было непростительной ошибкой.– Что ты собираешься делать, Корри? Оставаться здесь бессмысленно. Из этого участка мы выжали все, что можно.– Я не знаю. Наверное, вернусь в Доусон.– В Доусон! Ты не можешь одна поехать в Доусон, Корри. Поедем лучше со мной. Будь моей женщиной. Я… люблю тебя. Я смогу о тебе хорошо заботиться, во всяком случае, лучше, чем это делал Эвери. А со временем можно добиться развода для тебя, мы поженимся, ты станешь моей законной женой.– Мэйсон…Корри с грустью посмотрела на юношу. Сколько в нем было неуемной энергии, жажды приключений, нерастраченного душевного тепла! Он очень ей нравился, даже больше чем нравился. Он спас ей жизнь, и Корри понимала, что находится в неоплатном долгу перед ним. Но все же…– Мэйсон, я не могу стать твоей женой.– Но почему? Я люблю тебя! А рядом с тобой должен быть человек, который сможет позаботиться о тебе. Женщина не может здесь жить одна.– Мэйсон, я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. Я бесконечно благодарна тебе за твою доброту и любовь. Но этого недостаточно для того, чтобы пожениться. Я не чувствую к тебе привязанности… физической. Но я очень хорошо к тебе отношусь. Если бы ты не… – Корри замялась на мгновение, чтобы подыскать нужные слова. Она знала, что Мэйсону будет очень горько услышать то, что она сейчас скажет. Но не сказать этого она не могла! – Понимаешь, то, что ты присутствовал при моих родах… это всегда будет стоять между нами.– Но почему? – Он положил ей руки на плечи и посмотрел прямо в глаза. На печке выкипал котелок с тушеной зайчатиной, но никто не обращал на это внимания. – Почему? Ведь это нетрудно выбросить из головы, если только захотеть! Я люблю тебя с той самой минуты, когда увидел впервые…Как бы это было просто: сказать ему «да» и позволить любить себя, заботиться о себе, ведь ему этого так хочется. Но Корри не могла себе представить, как будет делить с ним ложе: никогда этот милый мальчик не сможет доставить ей такую полноту ощущений, как Куайд. Если она останется с Мэйсоном, то сможет отвечать на его страсть только благодарностью, а этого недостаточно для счастливых супружеских отношений.– Мэйсон, я ничего не могу с собой поделать. Ты должен понять меня. Я действительно очень благодарна тебе, и ты мне нравишься, но… не как мужчина женщине. Понимаешь?– Да, понимаю. Ты любишь другого. Этого Куайда Хилла. Когда ты была без сознания, то все время повторяла его имя.– Мэйсон, прости меня.Наступило долгое молчание. Его лицо стало бледным и каким-то бесцветным.– Что же с тобой будет, Корри?– Ничего. Наверное, я все-таки поеду в Доусон и остановлюсь у своей подруги Ли Хуа. Когда придет весна, я получу деньги от тети Сьюзен и смогу вернуться в Сан-Франциско.«И никогда больше не увижу Куайда!» – рвался наружу крик настрадавшейся души.– Мэйсон, мне бы не хотелось доставлять тебе еще новые беспокойства. В конце концов ты приехал на Аляску за золотом и приключениями. Ты не должен связывать себя со мной, я буду для тебя только обузой. Я не хочу ею быть. Кстати, куда ты думаешь направиться?Мэйсон задумался.– Наверное, на Сороковую Милю. Может быть, вдоль протока Тананы. Я слышал, что… Но сначала я отвезу тебя в Доусон, мне надо убедиться в том, что с тобой все будет благополучно. Я дам тебе немного золотого песка, у меня есть.Корри была тронута до глубины души.– Мэйсон, спасибо тебе, но я не могу взять у тебя золото. Оно тебе самому пригодится, тем более что сейчас зима. Я обойдусь, Эвери мне оставил немного песка, я думаю, его хватит до весны. В любом случае, если я буду жить у Ли Хуа, то с голоду не умру.– Но, Корри… – Он хотел было возразить, но передумал и сказал: – Ладно. Я отвезу тебя в Доусон, как только прекратятся дожди.Корри коснулась его рукава.– Мэйсон, я хочу, чтобы ты знал: я в неоплатном долгу перед тобой. Ты сделал для меня такое…– Не надо, Корри.– Но это правда. Мэйсон, я хочу… назвать своего сына в честь тебя. Мы ведь так и не дали ему имя, бедняжке. По-моему, пора это сделать. И еще, давай поставим крест на его могилке.Они покинули участок через пять дней, морозным ясным утром. Снег скрипел под полозьями саней, колючий ветер щипал щеки и нос, так что пришлось завернуться в шерстяные шарфы по самые глаза.Они поставили на снежном холмике деревянный крест, на котором Мэйсон вырезал ножом надпись: «Мэйсон Эдвардс Курран, родился 11-21-98, умер 11-21-98». Он хотел добавить что-нибудь еще, но Корри воспротивилась.– Слова не важны. Важно то, что в наших сердцах. Я всегда буду помнить своего ребенка… и тебя тоже, Мэйсон. * * * Доусон Сити оказался неуютным и холодным. Вдоль тротуаров тянулись грязные сугробы. Под ногами хлюпала снежная жижа. Повсюду возвышались строительные леса, люди восстанавливали свое жилище после пожара. Прямо посреди улицы были свалены кучи дров. В воздухе висел туман, в котором с дымом печных труб смешивался пар от дыхания людей и животных.Прежде чем отправиться своей дорогой, Мэйсон привез Корри к Ли Хуа. Они в изумлении стояли перед фасадом маленького барака, который недавно был салоном дамских причесок.Он изменился до неузнаваемости. Чуть ниже прежней вывески висела другая, написанная маслом. На ней была изображена фривольная молодая дама, одетая по последней моде. Талия ее была неправдоподобно узкой, а бюст – невероятно пышным. Однако самой замечательной деталью её облика были волосы: медно-рыжая копна, уложенная в высокую роскошную прическу, была увенчана бриллиантовой диадемой, каждый камень которой художник выписал с необыкновенной тщательностью. Вывеска была огромной, по крайней мере четыре на шесть футов, и подчеркивала более чем скромные размеры фасада.Были еще и другие новшества. Справа от входа в салон «Цветущий персик», где раньше была полуразвалившаяся пристройка, теперь располагалось двухэтажное строение с не менее поразительной вывеской: «Принцесса Дансинг», самые прекрасные девушки Юкона, бара нет».Корри на мгновение онемела перед дверью, чувствуя себя подавленно и угнетенно. Ее мысли были далеко от этого места: они стремились к тому заснеженному холмику, который стал последним пристанищем для ее маленького сына. С трудом превозмогая сердечную боль, Корри постучала в дверь.– Входите, открыто, – раздался голос изнутри.Она толкнула дверь и вошла внутрь. В маленькой комнатке было полным-полно девушек, которые, весело щебеча и смеясь, толпились вокруг стола, перебирая гребни и украшения, в беспорядке разложенные на нем. Они жеманно крутились перед зеркалами, обсуждая новые фасоны шляпок и платьев.На одной девушке была черная шелковая кофточка со множеством сборок и кружевным воротничком. На другой – красный сатиновый сарафан с оборками и тесьмой. Третья была одета в строгое вечернее платье. Корри была поражена роскошью их нарядов, доставка которых пароходом сначала по океану, а потом в глубь материка по реке должна была стоить немало.Перед ней мелькали напудренные лица, накрашенные губы, подведенные глаза: нарисованные карандашом, удивленно приподнятые ниточки бровей. А их волосы! Замысловатые сочетания кудряшек, локонов, чубчиков и челок, разукрашенные атласными лентами, гребнями, и стразовыми заколками.Корри поняла, что это и есть танцовщицы дансинга Ли Хуа, благодаря мастерству которой даже самые несимпатичные из них казались красавицами.Скоро Корри заметила и саму хозяйку. Она сидела на стуле среди всей этой кутерьмы в белой блузке и простой черной юбке. Гипса на ноге уже не было, Ли Хуа носила изящные кожаные сапожки. Волосы, как обычно, были забраны в высокую прическу, которая подчеркивала фарфоровую бледность ее лица.– Ли Хуа…Ли Хуа оторвалась от связки бус, которую она показывала девушкам, и увидела свою подругу.– Корри!Не обращая внимания на любопытные взгляды девиц, забыв обо всем на свете, Корри бросилась к Ли Хуа и разрыдалась, уткнувшись лицом в хрустящий шелк ее блузки.– Ли Хуа… мой ребенок… он умер, Эвери бросил меня, и мне… мне некуда идти.Ли Хуа обняла ее и крепко прижала к груди. Потом хлопнула в ладоши, и девушки послушно вышли из комнаты, сдержанно хихикая и распространяя запах одеколона.– Ну вот. Они ушли. Теперь мы можем поговорить. Корри, неужели твой ребенок умер? Какой ужас! Я часто думала о тебе, пыталась что-нибудь узнать…Через час Ли Хуа уже знала все о жизни Корри с тех пор, как они расстались: и про встречу с Куайдом на ковре из диких роз, и про маниакальное стремление Эвери к богатству, и про его постыдное бегство, и, наконец, про рождение и смерть несчастного маленького Мэйсона.– О, Корри, как мне горько все это слышать! Конечно, ты можешь остаться у меня и жить сколько будет нужно.– Я молилась, Ли Хуа. Я умоляла Бога спасти его, не забирать его жизнь. Неважно, что у него не было рук. Я бы и таким его любила. И вот теперь он лежит в земле, и только деревянный крест…Тень набежала на лицо Ли Хуа, и Корри вспомнила, что бедная девушка тоже лишилась всех своих родных.– Но ты ведь будешь помнить о нем, Корри. Он будет жить в твоей памяти. Ты очень сильная, гораздо сильнее, чем сама думаешь. Это горе надо пережить. Я знаю, ты сможешь.Ли Хуа заварила крепкий чай, и подруги продолжили разговор.– Ли Хуа, а что это за дверь рядом с входом в салон. Эвери рассказывал мне что-то о дансинге.– Это дверь в «Принцессу Дансинг». Я его хозяйка. Ну, скажем, он наполовину мой.– Твой?– Я купила его на деньги Марти, которые у меня остались после покупки салона. Дансинг пока недостроен, там еще многое надо сделать. Я хочу купить хрустальные канделябры и соорудить новую сцену с бархатным занавесом. Но все это терпит до весны.– Сцена! Канделябры! Эта вывеска!– Кстати, как она тебе понравилась? Я ее заказала у местного художника. На ней изображена сама Принцесса. По-моему, получилось великолепно. Сразу бросается в глаза, мимо нее нельзя пройти, не заметив. Уиллу Себастьяну она очень нравится. Он говорит, что ее автор, парень из Чикаго, когда-нибудь по-настоящему прославится.Ли Хуа улыбалась. Корри не могла оторвать от нее глаз. Никогда прежде китаянка не выглядела так обворожительно: ее лицо лучилось спокойной, уверенной красотой, тяжелая прическа подчеркивала хрупкость и грацию ее фигуры. Корри задумчиво пробормотала:– Да, вывеска действительно броская. И художник замечательный.– Корри, ты не представляешь, как я рада тебя видеть, хоть и благодаря столь ужасным событиям в твоей жизни. Мне ведь так одиноко. Эти девицы… я их ненавижу, у меня здесь никого нет, кроме Уилла.– Ты имеешь в виду доктора Себастьяна?– Да, он несколько раз навещал меня, чтобы осмотреть больную ногу. – Ли Хуа покраснела. – Я еще немного хромаю, но Уилл уверяет, что это скоро пройдет. – Она пожала плечами, и продолжала уже другим, деловым тоном: – У меня совсем нет времени, чтобы думать о ноге. Ты, наверное, удивишься, когда узнаешь, сколько хлопот доставляет управление таким заведением. А мне обязательно нужно вернуть вложенные в него деньги, и как можно скорее. У меня не осталось почти ничего, я все до последнего цента вложила в дело.Корри смутилась.– Ли Хуа, скажи мне, ты довольна, тебе нравится быть хозяйкой заведения? Неужели это как раз то, о чем ты мечтала?– Да. Я хочу делать деньги. А дансинг – очень прибыльное дело. Пока, во всяком случае. Поговаривают, что скоро «золотая лихорадка» пойдет на убыль и тогда Доусон опустеет. И у меня не останется ничего, кроме нескольких хрустальных канделябров, ящика виски да старого расстроенного пианино. – Ли Хуа печально улыбнулась. – И Уилла. Он тоже останется со мной.– Но как же…– Не волнуйся за меня, Корри. Я в состоянии сама позаботиться о себе. Я ведь сама решила отправиться на Север, а потом приехала в Доусон. Я вообще привыкла делать то, что мне заблагорассудится.
В феврале на Доусон обрушилась эпидемия гриппа, и Корри стала одной из его многочисленных жертв. Она лежала пластом в дальнем углу салона, отгороженном ширмой. Дни тянулись медленно, и Корри потеряла им счет.Она впала в жесточайшую депрессию, из которой не представлялось никакого выхода. Все, что было светлого и прекрасного в ее жизни, безвозвратно исчезло, умерло. Год назад погиб папа. Ее малыш, Мэйсон Эдвардс Курран, похоронен на краю земли под угрюмым юконским небом.Ее брак, который хотя и прежде не принес ей счастья, теперь, с уходом Эвери, совсем разрушился. Следы Мэйсона Эдвардса растаяли в безбрежной снежной пустыне. Куайд тоже исчез; это была самая большая потеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46