Непрямое освещение – кстати, только что вошедшее в моду – заставляло их сиять мириадами цветных огней, отражавшихся в многочисленных зеркалах. Здесь были броши, искрившиеся на муаре корсажей, диадемы, окружавшие шевелюру, и множество самых разнообразных драгоценностей в форме лунного серпа, звезд или листьев. В глазах зрителей они создавали феерический мир. Разумеется, ни одно из этих украшений не предназначалось для продажи; а если бы кому захотелось завладеть ими, то множество грозных стражей со внушительными револьверами быстро выбили бы у него эту мысль из головы. Помимо выручки от входных билетов в доход поступали также средства от продажи роскошных каталогов; фотографии для них выполнил друг Коко, тогда еще безвестный двадцатилетний кинематографист Робер Брессон, будущий автор картины «Дневник сельского священника».
Эта выставка роскошных бриллиантов дала немало поводов для удивления. Не сама ли Габриель всего несколько лет назад объявила войну настоящим драгоценностям, а женщин, которые носили их, обвиняла в стремлении выставить напоказ свое богатство – точнее, богатство их мужей или покровителей. «Все равно что носить вокруг шеи банковский чек», – разила она наповал своими меткими фразами. С ее точки зрения, бижутерия должна служить лишь для украшения, в качестве подарка милому человеку, а не для того, чтобы провоцировать зависть у других женщин… «Кстати, – уточняла она, – самые красивые украшения заставляют меня думать о морщинах, о дряблой коже богатых вдов, о костлявых пальцах, о смерти, о завещаниях…» Она была неистощима на сей счет!
Действуя согласно своим принципам, Габриель начиная с 1922–1923 годов взялась за изготовление искусственных драгоценностей, которые называла фантазийной бижутерией. К этой работе был привлечен ее друг Этьен де Бомонт, который рисовал эскизы изделий и указывал, как их нужно изготовлять. Таким образом, человек, который некогда отказывался приглашать на свои балы «портниху», становился одним из ее наемных работников, а именно «консультантом по разработке бижутерии Шанель», как звучал его титул. Он создавал для нее длинные колье из разноцветного стекла. Позже, с 1929 по 1937 год, для нее рисовал многочисленные эскизы итальянский герцог Фулько ди Вердура; вспоминая о родной Сицилии, он возродил традицию эмалевых браслетов. И, наконец, значительный вклад внес Франсуа Гюго, правнук писателя; уже будучи техническим директором фабрики джерсовой ткани в Аньере, он получал от Шанель еще и заказы на создание эскизов брошей, клипсов и всякого рода фантазийных гарнитуров по указаниям Габриель. «Бижутерия, создаваемая ювелирами, наводит на меня тоску», – объясняла она. Она продолжала создавать бижутерию по своему вкусу и в 1950 – 1960-е годы, прибегая для их изготовления к услугам блестящих профессионалов, таких как, например, Грипуа или Гуссенс.
Недавно вышедшие книги о бижутерии Шанель позволяли судить об изобилии и разнообразии ее творений, равно как и источников вдохновения – здесь и средневековое французское искусство, и итальянский Ренессанс, и византийское, и русское, и даже индусское искусство. М a u г i е s Patrick. Les Bijoux de Chanel, 1993; Baudot Fran-gois. Chanel, joaillerie. 1998.
Но явное предпочтение она отдавала украшенным разноцветными камнями крестам, особенно православным.
Живой интерес, который Габриель всю жизнь проявляла к созданию бижутерии – особенно фантазийной, мода на которую пошла с ее легкой руки, – объясняется просто: ей хотелось внести оживление в неукоснительную строгость своих нарядов, в очевидную суровость своих творений. Ей удалось достичь необходимого, с ее точки зрения, равновесия между орнаментальным и функциональным.
* * *
Напрашивается вопрос, что побудило Габриель в 1932 году столь активно заняться высоким ювелирным искусством, к которому она доселе проявляла лишь ограниченный интерес. Проблема эта не так проста. Для начала констатируем: в области бижутерии, как и в области от кутюр, она давала ход только тому, что подходило ей самой. Каковы же были ее вкусы? Она сама обладала несметным количеством украшений огромной ценности; одни из них она получила в подарок – например, из рук Дмитрия или герцога Вестминстерского; другие приобрела сама, благо располагала для этого средствами. Не страдая на сей счет никаким комплексом неудовлетворенности, она придавала лишь небольшое значение их рыночной стоимости. С другой стороны, какою бы она ни казалась на взгляд, в глубине души она была достаточно робкой и не осмеливалась надевать слишком дорогие украшения, которые могли вызвать только нездоровый интерес к ее персоне и породить не всегда благоприятные чувства. Она предпочитала фантазийную бижутерию, которая не создавала подобного чувства неловкости; впоследствии она стала сочетать подлинные драгоценные камни с фальшивыми, а иногда надевала одни только аутентичные, но столь огромные, что ни одна живая душа не дерзнула бы поверить в их подлинность, да и сама хозяйка нередко заявляла, что они ненастоящие.
Что же стояло за словами Коко, когда она утверждала, что изделия ювелиров «наводят на нее тоску»? Ей претила монотонность их форм и тематики, они не отвечали в полной мере ее представлениям о декоративности, которой она ожидала бы от украшений.
* * *
Если Габриель, несмотря на все, организовала эту выставку бриллиантов, то это потому, что ее на это подвигнул один человек. И этот человек, вне всякого сомнения, разделял и ее идеи, и ее интересы. Это был молодой стилист Поль Ириб – он и будет автором эскизов этих украшений, и он же проявит большую изобретательность в создании украшений-«превращалок»: так, например, колье одним движением руки легко превращалось в три браслета и брошь для ношения на шляпке. Ничего подобного раньше не было. Успех выставки был столь велик, что акции компании «Де Бирс» в первые же два дня после открытия взлетели на двадцать пунктов, а имя Шанель вновь всколыхнуло мировую прессу.
Сознавая резкую перемену своих взглядов, Габриель сочла необходимым подтвердить это в предисловии к своему каталогу. И она сделала это с большим остроумием, чтобы быть убедительной. Судите сами: «Довод, который вначале побудил меня выдумывать искусственные украшения, – писала она, – заключался в том, что я находила их лишенными снобизма, и это в эпоху, когда слишком легко доставалась роскошь.
Это соображение исчезло в период финансового кризиса, когда все способствовало воскрешению инстинктивного стремления к натуральности, которое возвратит забавной безделице ее истинную цену».
Габриель очень быстро даст понять, что заставит уважать ту самую «забавную безделицу», на которую прежде, в силу обстоятельств, посматривала косо. И до конца своих дней она будет придумывать и изготовлять новые украшения, благо ресурсы воображения у нее были неисчерпаемы…
Но кто же такой Поль Ириб, который убедил Габриель прислушаться к предложениям бриллиантовых королей? Родился он, как и Габриель, в 1883 году; Ириб – псевдоним, сокращенный от баскской фамилии Ирибарнегарай; таковою была фамилия его отца, корреспондента газеты «Тан». Означенный журналист имел некоторые трения с правосудием: как убежденный коммунар, он участвовал в 1871 году в разрушении Вандомской колонны. На него был объявлен розыск, чтобы взыскать деньги на восстановление; он же предпочел скрыться на какое-то время на Мадагаскаре, пока шум не уляжется. Его сын Поль, тянувшийся к искусству, поступил на архитектурные курсы в Академии художеств; в семнадцать лет он публикует свои рисунки в знаменитом сатирическом еженедельнике «L'Assiette au bеиrrе» – «Тарелка с маслом». В этом же возрасте он становится самым молодым архитектором Всемирной выставки 1900 года. Этот даровитый юноша обладал не только развитым не по годам талантом, но и большими амбициями – в 1906 году, в возрасте двадцати трех лет, он создает свою собственную иллюстрированную газету «Temoin» – «Свидетель», в которой в течение четырех лет комментировал актуальные события своими остроумными карикатурами – неизменно меткими, забавными и жестокими. Более того, он умело подбирал сотрудников – тонкое чутье позволило ему распознать в одном новичке, который подписывался «Джим», талант, который заставит говорить о себе. Он не ошибся. «Джим» был не кто иной, как Кокто, и вскоре между молодыми людьми завязались дружеские отношения. Дошло до того, что два друга основали ассоциацию, члены которой давали клятву… разрушать все смешные безделушки, бесчестящие гостиные, куда их приглашают… Сказать по правде, обещание бесполезное: в результате их в лучшем случае перестали бы куда-либо приглашать. Пришлось им от этой клятвы отказаться… «Вот почему, – говорит Поль Ириб, – у людей еще осталось столько ужасных безделушек, которыми они так дорожат».
Среди других сотрудников «Свидетеля», отобранных его руководителем, были Хуан Грис, Марсель Дюшан и… Саша Гитри; Ириб показал, что умеет окружать себя достойными людьми.
Блестящие качества Ириба привлекли к нему внимание кутюрье Поля Пуаре, который поручил ему сделать рисунки по моделям его коллекции. В 1908 году увидел свет альбом созданных с помощью трафарета работ, называемый «Платья Поля Пуаре глазами Поля Ириба» – очаровательная книга, в которой художник воспроизвел с большей элегантностью и тонкостью предоставленные ему модели. Альбом предназначался для самых видных женщин великосветского Парижа и всех государынь европейских дворов. Авторские рисунки тушью, виртуозное владение пером, изящество виньеток были с восторгом приняты всеми – за исключением английской королевы, которой некоторые рисунки показались легкомысленными… Британский двор вернул книгу назад с просьбой к издателю впредь не посылать «трудов такого рода»… Как бы там ни было, с этого момента Аполлинер вправе был утверждать, не боясь услышать возражения, что «Ириб воцарился в карикатуре благодаря остроумию, а в моде – благодаря изяществу».
Помимо всего прочего, Поль Ириб создает логотип одежды от Пуаре – стилизованную розу, подписанную его именем. Но этого ему было мало – вкус к роскоши побуждает Ириба искать заработка где только возможно. Он сочиняет слоганы для аперитива Дюбонне – «Du Во… du bon, Dubonnet» Игра слов: du bon – значит (желаю) хорошенького… (Примеч. пер.)
и для пятновыводителя от Рола – «Выведет пятна даже у леопарда!»; рисует эмблему Дома Ланвен и его замечательный флакон в виде черной сферы. В 1911 году он женится на актрисе Жанне Дири (для которой Шанель ила шляпы) и создает эскизы платьев, в которых она будет выходить на сцену в водевилях; не забыто им и ювелирное искусство – он делает проекты украшений для Линцелера. Словом, неутомимо работает во всех областях творчества, лишь бы платили! Среди его состоятельной клиентуры – Жак Дусе, Робер де Ротшильд, романист Клод Фаррер, которым он декорирует апартаменты. Логическим продолжением этой деятельности явилось открытие элегантного бутика с бело-золотым фронтоном на рю Фобур-Сент-Оноре. Он выдумывает хрустальную бижутерию для Дома Лалик, ткани-брошки для лионских шелкоткацких мастерских, продвигает новые материалы вроде эбенового дерева из индонезийского Макасара, изучает возможности применения акульей кожи… Он экспонирует у себя в магазинчике барочную мебель в оригинальном стиле, а также немало предметов современного декоративного искусства – то, что уже называлось словом «дизайн». Во время войны, куда его не взяли из-за диабета, он вместе с Кокто создает иллюстрированную газету «Mot» («Слово»), в которой смешивал с грязью германского врага, кронпринца и кайзера, не впадая притом в шовинизм, как большинство периодических изданий в ту пору.
Он ожидал, что его талант стилиста и изобретателя новых, не виданных дотоле форм и концепций – одним словом, его чувство современности – будет принят на ура по другую сторону Атлантики. В 1919 году он отправляется за океан и между делом разводится со своей супругой Жанной. В Нью-Йорке он открывает новый магазин на Пятой авеню, затем в Лос-Анджелесе; в том же году он женится на Мейбл Хоган – соблазнительной красотке и богатой наследнице, с которой обосновывается в Голливуде. Там он становится художественным консультантом у Сесиля Б. де Милля. Жемчужный наряд, который он создает для Глории Свенсон в картине «Мужчина и женщина», сделал ему имя – и он сотрудничает с постановщиком в дюжине картин. Среди них знаменитый фильм «Десять заповедей», декорации к которому исполнены им одним. Это была гигантская по масштабам задача, но наш герой не знал сомнений. В этом была его сила и слабость. Египетский мир Ириб создает на свой вкус, вполне в духе арт-деко, с обильным использованием лакировки и позолоты. Фильм станет мировым триумфом. Охваченный страстью к кинематографу, он добивается возможности самому поставить три кинокартины (это были комедии, как, например, «Обмен мужьями»), но особенного успеха они не имели. Больше даже, Ириб почувствовал себя неуютно в голливудских кругах. Несмотря на все, в 1926 году ему поручают создание всех декораций к картине «Царь царей». Все было скрупулезно подготовлено: такие вещи не терпят самодеятельности! Христос – точнее говоря, актер Гарри Уорнер, назначенный на эту роль, – согласно контракту, обязан нигде не показываться с сигаретой и не посещать ночных кабаре. Представьте-ка реакцию публики, если бы она увидела в газете фото Иисуса на танцевальной веранде с окурком в зубах! Нет, в Голливуде все просчитывается до мелочей… И что же, буквально накануне съемок сцены на Голгофе де Милль обнаружил, что Ириб не предусмотрел никаких приспособлений, чтобы Уорнер держался на кресте и чтобы у него кровоточили руки! Он был вне себя от ярости… Неужели придется лихорадочно импровизировать во время съемок, в то время как комедийные актеры, массовка, машинисты и он сам, постановщик, будут терпеливо ждать, пока этот французишка что-нибудь придумает! Между де Миллем и Ирибом вспыхнул вселенский скандал, и «французишка» был незамедлительно выставлен вон – fired, как без особой деликатности говорят англичане. Сожалеть о нем никто не стал. Кстати сказать, все те, с кем ему довелось работать, были о нем не особенно высокого мнения. А великолепный костюмер Митчелл Лейзен в свое время и вовсе вынужден был устраниться от дел, так как его отношения с Ирибом подчас доходили до перебранок и даже стычек. Так и быть, возвращенный из опалы Лейзен согласился заменить Ириба.
Несколько недель спустя Поль Ириб явился на пирс Генеральной Трансатлантической компании в Нью-Йорке. Его пришла проводить Мейбл с их маленьким сыном Полем. С борта парохода «Париж», ведомого от причала мощными буксирами, Ириб бросил последний взгляд на небоскребы Манхэттена. Он решил, не питая надежд на возвращение, покинуть Америку, где познал и триумфы, и провалы. Но только наивный мог бы подумать, что такая амбициозная и энергичная персона, как Ириб, могла быть деморализована. Да, конечно, ситуация во Франции была не та, что до войны, когда он чувствовал себя в своей тарелке, но ему удается наладить сотрудничество с журналом «Вог». Его фантазия дает жизнь очаровательному персонажу – юной прелестнице Аннабель, которую он осыпает ценными советами, как одеваться. Вернувшись во Францию, он поселяется в Ницце, где живет на широкую ногу – помимо блестящей открытой автомашины марки «Вуазен», у него яхта «Майская красавица», и, кроме того, он покупает еще сельский дом в Сен-Тропе. Чтобы раздобыть на все это средства, он предлагает свой талант к услугам «Пежо», «Ситроена», винодела Николя, ювелира Мобуссена, фабрикантов различных марок шампанского и крупных судоходных компаний… Его неутомимость обретает единодушное признание. С его помощью заказчик переходит от устаревшей рекламы к современной.
Вполне естественно, его снова приглашают выполнять декор – и не только частных особняков, но и крупных магазинов вроде «Форд-Франс». Он возвращается в Париж.
Около 1930 года завязываются его отношения с Габриель. Они, конечно, знали друг друга и прежде, имея общих друзей – все тот же Жан Кокто, а также Мися Серт. Ириб познакомился с нею, когда служил санитаром-добровольцем и в первые недели 1914 года с фронта на своем огромном «Мерседесе» перевозил раненых в парижские госпитали.
В 1931 году Ириб был элегантно одетым мужчиной довольно крупного сложения, с густой кудрявой шевелюрой, живым и умным взглядом, сиявшим из-за оправленных в золото очков. Блистательный, полный новых идей, с едким ироничным умом, читавшимся в его глазах. В семнадцатом столетии из такого амбициозного, эффектного кавалера вышел бы отличный образчик придворного аббата.
Как раз в эту пору Габриель было как никогда одиноко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Эта выставка роскошных бриллиантов дала немало поводов для удивления. Не сама ли Габриель всего несколько лет назад объявила войну настоящим драгоценностям, а женщин, которые носили их, обвиняла в стремлении выставить напоказ свое богатство – точнее, богатство их мужей или покровителей. «Все равно что носить вокруг шеи банковский чек», – разила она наповал своими меткими фразами. С ее точки зрения, бижутерия должна служить лишь для украшения, в качестве подарка милому человеку, а не для того, чтобы провоцировать зависть у других женщин… «Кстати, – уточняла она, – самые красивые украшения заставляют меня думать о морщинах, о дряблой коже богатых вдов, о костлявых пальцах, о смерти, о завещаниях…» Она была неистощима на сей счет!
Действуя согласно своим принципам, Габриель начиная с 1922–1923 годов взялась за изготовление искусственных драгоценностей, которые называла фантазийной бижутерией. К этой работе был привлечен ее друг Этьен де Бомонт, который рисовал эскизы изделий и указывал, как их нужно изготовлять. Таким образом, человек, который некогда отказывался приглашать на свои балы «портниху», становился одним из ее наемных работников, а именно «консультантом по разработке бижутерии Шанель», как звучал его титул. Он создавал для нее длинные колье из разноцветного стекла. Позже, с 1929 по 1937 год, для нее рисовал многочисленные эскизы итальянский герцог Фулько ди Вердура; вспоминая о родной Сицилии, он возродил традицию эмалевых браслетов. И, наконец, значительный вклад внес Франсуа Гюго, правнук писателя; уже будучи техническим директором фабрики джерсовой ткани в Аньере, он получал от Шанель еще и заказы на создание эскизов брошей, клипсов и всякого рода фантазийных гарнитуров по указаниям Габриель. «Бижутерия, создаваемая ювелирами, наводит на меня тоску», – объясняла она. Она продолжала создавать бижутерию по своему вкусу и в 1950 – 1960-е годы, прибегая для их изготовления к услугам блестящих профессионалов, таких как, например, Грипуа или Гуссенс.
Недавно вышедшие книги о бижутерии Шанель позволяли судить об изобилии и разнообразии ее творений, равно как и источников вдохновения – здесь и средневековое французское искусство, и итальянский Ренессанс, и византийское, и русское, и даже индусское искусство. М a u г i е s Patrick. Les Bijoux de Chanel, 1993; Baudot Fran-gois. Chanel, joaillerie. 1998.
Но явное предпочтение она отдавала украшенным разноцветными камнями крестам, особенно православным.
Живой интерес, который Габриель всю жизнь проявляла к созданию бижутерии – особенно фантазийной, мода на которую пошла с ее легкой руки, – объясняется просто: ей хотелось внести оживление в неукоснительную строгость своих нарядов, в очевидную суровость своих творений. Ей удалось достичь необходимого, с ее точки зрения, равновесия между орнаментальным и функциональным.
* * *
Напрашивается вопрос, что побудило Габриель в 1932 году столь активно заняться высоким ювелирным искусством, к которому она доселе проявляла лишь ограниченный интерес. Проблема эта не так проста. Для начала констатируем: в области бижутерии, как и в области от кутюр, она давала ход только тому, что подходило ей самой. Каковы же были ее вкусы? Она сама обладала несметным количеством украшений огромной ценности; одни из них она получила в подарок – например, из рук Дмитрия или герцога Вестминстерского; другие приобрела сама, благо располагала для этого средствами. Не страдая на сей счет никаким комплексом неудовлетворенности, она придавала лишь небольшое значение их рыночной стоимости. С другой стороны, какою бы она ни казалась на взгляд, в глубине души она была достаточно робкой и не осмеливалась надевать слишком дорогие украшения, которые могли вызвать только нездоровый интерес к ее персоне и породить не всегда благоприятные чувства. Она предпочитала фантазийную бижутерию, которая не создавала подобного чувства неловкости; впоследствии она стала сочетать подлинные драгоценные камни с фальшивыми, а иногда надевала одни только аутентичные, но столь огромные, что ни одна живая душа не дерзнула бы поверить в их подлинность, да и сама хозяйка нередко заявляла, что они ненастоящие.
Что же стояло за словами Коко, когда она утверждала, что изделия ювелиров «наводят на нее тоску»? Ей претила монотонность их форм и тематики, они не отвечали в полной мере ее представлениям о декоративности, которой она ожидала бы от украшений.
* * *
Если Габриель, несмотря на все, организовала эту выставку бриллиантов, то это потому, что ее на это подвигнул один человек. И этот человек, вне всякого сомнения, разделял и ее идеи, и ее интересы. Это был молодой стилист Поль Ириб – он и будет автором эскизов этих украшений, и он же проявит большую изобретательность в создании украшений-«превращалок»: так, например, колье одним движением руки легко превращалось в три браслета и брошь для ношения на шляпке. Ничего подобного раньше не было. Успех выставки был столь велик, что акции компании «Де Бирс» в первые же два дня после открытия взлетели на двадцать пунктов, а имя Шанель вновь всколыхнуло мировую прессу.
Сознавая резкую перемену своих взглядов, Габриель сочла необходимым подтвердить это в предисловии к своему каталогу. И она сделала это с большим остроумием, чтобы быть убедительной. Судите сами: «Довод, который вначале побудил меня выдумывать искусственные украшения, – писала она, – заключался в том, что я находила их лишенными снобизма, и это в эпоху, когда слишком легко доставалась роскошь.
Это соображение исчезло в период финансового кризиса, когда все способствовало воскрешению инстинктивного стремления к натуральности, которое возвратит забавной безделице ее истинную цену».
Габриель очень быстро даст понять, что заставит уважать ту самую «забавную безделицу», на которую прежде, в силу обстоятельств, посматривала косо. И до конца своих дней она будет придумывать и изготовлять новые украшения, благо ресурсы воображения у нее были неисчерпаемы…
Но кто же такой Поль Ириб, который убедил Габриель прислушаться к предложениям бриллиантовых королей? Родился он, как и Габриель, в 1883 году; Ириб – псевдоним, сокращенный от баскской фамилии Ирибарнегарай; таковою была фамилия его отца, корреспондента газеты «Тан». Означенный журналист имел некоторые трения с правосудием: как убежденный коммунар, он участвовал в 1871 году в разрушении Вандомской колонны. На него был объявлен розыск, чтобы взыскать деньги на восстановление; он же предпочел скрыться на какое-то время на Мадагаскаре, пока шум не уляжется. Его сын Поль, тянувшийся к искусству, поступил на архитектурные курсы в Академии художеств; в семнадцать лет он публикует свои рисунки в знаменитом сатирическом еженедельнике «L'Assiette au bеиrrе» – «Тарелка с маслом». В этом же возрасте он становится самым молодым архитектором Всемирной выставки 1900 года. Этот даровитый юноша обладал не только развитым не по годам талантом, но и большими амбициями – в 1906 году, в возрасте двадцати трех лет, он создает свою собственную иллюстрированную газету «Temoin» – «Свидетель», в которой в течение четырех лет комментировал актуальные события своими остроумными карикатурами – неизменно меткими, забавными и жестокими. Более того, он умело подбирал сотрудников – тонкое чутье позволило ему распознать в одном новичке, который подписывался «Джим», талант, который заставит говорить о себе. Он не ошибся. «Джим» был не кто иной, как Кокто, и вскоре между молодыми людьми завязались дружеские отношения. Дошло до того, что два друга основали ассоциацию, члены которой давали клятву… разрушать все смешные безделушки, бесчестящие гостиные, куда их приглашают… Сказать по правде, обещание бесполезное: в результате их в лучшем случае перестали бы куда-либо приглашать. Пришлось им от этой клятвы отказаться… «Вот почему, – говорит Поль Ириб, – у людей еще осталось столько ужасных безделушек, которыми они так дорожат».
Среди других сотрудников «Свидетеля», отобранных его руководителем, были Хуан Грис, Марсель Дюшан и… Саша Гитри; Ириб показал, что умеет окружать себя достойными людьми.
Блестящие качества Ириба привлекли к нему внимание кутюрье Поля Пуаре, который поручил ему сделать рисунки по моделям его коллекции. В 1908 году увидел свет альбом созданных с помощью трафарета работ, называемый «Платья Поля Пуаре глазами Поля Ириба» – очаровательная книга, в которой художник воспроизвел с большей элегантностью и тонкостью предоставленные ему модели. Альбом предназначался для самых видных женщин великосветского Парижа и всех государынь европейских дворов. Авторские рисунки тушью, виртуозное владение пером, изящество виньеток были с восторгом приняты всеми – за исключением английской королевы, которой некоторые рисунки показались легкомысленными… Британский двор вернул книгу назад с просьбой к издателю впредь не посылать «трудов такого рода»… Как бы там ни было, с этого момента Аполлинер вправе был утверждать, не боясь услышать возражения, что «Ириб воцарился в карикатуре благодаря остроумию, а в моде – благодаря изяществу».
Помимо всего прочего, Поль Ириб создает логотип одежды от Пуаре – стилизованную розу, подписанную его именем. Но этого ему было мало – вкус к роскоши побуждает Ириба искать заработка где только возможно. Он сочиняет слоганы для аперитива Дюбонне – «Du Во… du bon, Dubonnet» Игра слов: du bon – значит (желаю) хорошенького… (Примеч. пер.)
и для пятновыводителя от Рола – «Выведет пятна даже у леопарда!»; рисует эмблему Дома Ланвен и его замечательный флакон в виде черной сферы. В 1911 году он женится на актрисе Жанне Дири (для которой Шанель ила шляпы) и создает эскизы платьев, в которых она будет выходить на сцену в водевилях; не забыто им и ювелирное искусство – он делает проекты украшений для Линцелера. Словом, неутомимо работает во всех областях творчества, лишь бы платили! Среди его состоятельной клиентуры – Жак Дусе, Робер де Ротшильд, романист Клод Фаррер, которым он декорирует апартаменты. Логическим продолжением этой деятельности явилось открытие элегантного бутика с бело-золотым фронтоном на рю Фобур-Сент-Оноре. Он выдумывает хрустальную бижутерию для Дома Лалик, ткани-брошки для лионских шелкоткацких мастерских, продвигает новые материалы вроде эбенового дерева из индонезийского Макасара, изучает возможности применения акульей кожи… Он экспонирует у себя в магазинчике барочную мебель в оригинальном стиле, а также немало предметов современного декоративного искусства – то, что уже называлось словом «дизайн». Во время войны, куда его не взяли из-за диабета, он вместе с Кокто создает иллюстрированную газету «Mot» («Слово»), в которой смешивал с грязью германского врага, кронпринца и кайзера, не впадая притом в шовинизм, как большинство периодических изданий в ту пору.
Он ожидал, что его талант стилиста и изобретателя новых, не виданных дотоле форм и концепций – одним словом, его чувство современности – будет принят на ура по другую сторону Атлантики. В 1919 году он отправляется за океан и между делом разводится со своей супругой Жанной. В Нью-Йорке он открывает новый магазин на Пятой авеню, затем в Лос-Анджелесе; в том же году он женится на Мейбл Хоган – соблазнительной красотке и богатой наследнице, с которой обосновывается в Голливуде. Там он становится художественным консультантом у Сесиля Б. де Милля. Жемчужный наряд, который он создает для Глории Свенсон в картине «Мужчина и женщина», сделал ему имя – и он сотрудничает с постановщиком в дюжине картин. Среди них знаменитый фильм «Десять заповедей», декорации к которому исполнены им одним. Это была гигантская по масштабам задача, но наш герой не знал сомнений. В этом была его сила и слабость. Египетский мир Ириб создает на свой вкус, вполне в духе арт-деко, с обильным использованием лакировки и позолоты. Фильм станет мировым триумфом. Охваченный страстью к кинематографу, он добивается возможности самому поставить три кинокартины (это были комедии, как, например, «Обмен мужьями»), но особенного успеха они не имели. Больше даже, Ириб почувствовал себя неуютно в голливудских кругах. Несмотря на все, в 1926 году ему поручают создание всех декораций к картине «Царь царей». Все было скрупулезно подготовлено: такие вещи не терпят самодеятельности! Христос – точнее говоря, актер Гарри Уорнер, назначенный на эту роль, – согласно контракту, обязан нигде не показываться с сигаретой и не посещать ночных кабаре. Представьте-ка реакцию публики, если бы она увидела в газете фото Иисуса на танцевальной веранде с окурком в зубах! Нет, в Голливуде все просчитывается до мелочей… И что же, буквально накануне съемок сцены на Голгофе де Милль обнаружил, что Ириб не предусмотрел никаких приспособлений, чтобы Уорнер держался на кресте и чтобы у него кровоточили руки! Он был вне себя от ярости… Неужели придется лихорадочно импровизировать во время съемок, в то время как комедийные актеры, массовка, машинисты и он сам, постановщик, будут терпеливо ждать, пока этот французишка что-нибудь придумает! Между де Миллем и Ирибом вспыхнул вселенский скандал, и «французишка» был незамедлительно выставлен вон – fired, как без особой деликатности говорят англичане. Сожалеть о нем никто не стал. Кстати сказать, все те, с кем ему довелось работать, были о нем не особенно высокого мнения. А великолепный костюмер Митчелл Лейзен в свое время и вовсе вынужден был устраниться от дел, так как его отношения с Ирибом подчас доходили до перебранок и даже стычек. Так и быть, возвращенный из опалы Лейзен согласился заменить Ириба.
Несколько недель спустя Поль Ириб явился на пирс Генеральной Трансатлантической компании в Нью-Йорке. Его пришла проводить Мейбл с их маленьким сыном Полем. С борта парохода «Париж», ведомого от причала мощными буксирами, Ириб бросил последний взгляд на небоскребы Манхэттена. Он решил, не питая надежд на возвращение, покинуть Америку, где познал и триумфы, и провалы. Но только наивный мог бы подумать, что такая амбициозная и энергичная персона, как Ириб, могла быть деморализована. Да, конечно, ситуация во Франции была не та, что до войны, когда он чувствовал себя в своей тарелке, но ему удается наладить сотрудничество с журналом «Вог». Его фантазия дает жизнь очаровательному персонажу – юной прелестнице Аннабель, которую он осыпает ценными советами, как одеваться. Вернувшись во Францию, он поселяется в Ницце, где живет на широкую ногу – помимо блестящей открытой автомашины марки «Вуазен», у него яхта «Майская красавица», и, кроме того, он покупает еще сельский дом в Сен-Тропе. Чтобы раздобыть на все это средства, он предлагает свой талант к услугам «Пежо», «Ситроена», винодела Николя, ювелира Мобуссена, фабрикантов различных марок шампанского и крупных судоходных компаний… Его неутомимость обретает единодушное признание. С его помощью заказчик переходит от устаревшей рекламы к современной.
Вполне естественно, его снова приглашают выполнять декор – и не только частных особняков, но и крупных магазинов вроде «Форд-Франс». Он возвращается в Париж.
Около 1930 года завязываются его отношения с Габриель. Они, конечно, знали друг друга и прежде, имея общих друзей – все тот же Жан Кокто, а также Мися Серт. Ириб познакомился с нею, когда служил санитаром-добровольцем и в первые недели 1914 года с фронта на своем огромном «Мерседесе» перевозил раненых в парижские госпитали.
В 1931 году Ириб был элегантно одетым мужчиной довольно крупного сложения, с густой кудрявой шевелюрой, живым и умным взглядом, сиявшим из-за оправленных в золото очков. Блистательный, полный новых идей, с едким ироничным умом, читавшимся в его глазах. В семнадцатом столетии из такого амбициозного, эффектного кавалера вышел бы отличный образчик придворного аббата.
Как раз в эту пору Габриель было как никогда одиноко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40