Вот как о том отозвался ее друг Анри Бернштейн в хронике журнала «Вог» за 1930 год: «Дважды обедали и танцевали у нашей знаменитой, восхитительной и дражайшей Габриель Шанель посреди волшебного и бесконечного отражения зеркал, роскоши лакированной мебели, в белом неистовстве бесчисленных пионов – это были изящные, веселые и волнующие празднества на зависть тысячам завистников (которые не могли быть в числе приглашенных, несмотря на обширные пространства залов особняка на рю Фобур-Сент-Оноре). Воистину это были великолепные празднества, где длинное платье сообщало танцу танго патетическую грацию».
В эту же самую эпоху, в течение лета 1930 года, Габриель часто наезжала из «Ла Паузы» в Монте-Карло, где встречалась с Дмитрием. Последний представил ей Сэма Голдвина – знаменитого голливудского продюсера, давно мечтавшего с ней познакомиться. Сэму Голдвину, настоящее имя которого было Самуил Голдфиш, было 46 лет; он родился в Варшаве в семье ярмарочного торговца, как и Габриель, и рано эмигрировал в Соединенные Штаты, где поначалу зарабатывал на жизнь ремеслом коммивояжера перчаточной фабрики. Но в 1910 году, в возрасте 26 лет, он вместе со свояком Джессом Ласки основывает кинематографическое общество. Приняв участие в создании двух из восьми крупных американских компаний – «Парамаунт» и «М.G.М», – он теперь выступал как независимый продюсер и сотрудничал с «Юнайтед артисте». Сделавшись одним из самых могущественных персонажей в Голливуде, он брался только за очень важные поставки. Но ввиду экономического кризиса, который разразился в Соединенных Штатах вслед за печально знаменитым «черным четвергом» 24 октября 1929 года, кинематограф здесь потерял значительную часть аудитории. Чтобы поправить положение, Голдвин решил одеть звезд в платья от самой великой кутюрье своей эпохи – таким путем он надеялся вновь привлечь публику в кинозалы.
Итак, Голдвин предложил Шанель невероятный контракт – миллион долларов в год за приезд в Голливуд каждую весну и каждую осень. Вот как он объяснил свой шаг журналистке из «Кольерса» Лауре Маунт: «Это положит начало новой эре в кинематографе. Дамы пойдут в наши кинозалы по двум причинам: во-первых, смотреть фильмы и видеть звезд; во-вторых, видеть последние крики моды».
Однако Шанель, к великому изумлению Голдвина, считавшего, что против его предложения не устоять, весьма сомневалась, взвешивая все за и против. Миллион долларов? Это ее не впечатляет: ведь она – владычица империи, которая нанимает четыре тысячи работниц и продает ежегодно по самой дорогой цене 28 ООО платьев в Европе, Америке и на Ближнем Востоке…
Разумеется, эта поездка в США и миссия, с которой она туда направлялась, добавила бы ей рекламы. Но была ли у нее в том нужда? Практически не было ни одной состоятельной американки, которая не была бы ее клиенткой. Кстати, там, за океаном, поклонялись только парижской моде – достаточно было мельком взглянуть на самые знаменитые американские модные журналы, например «Харперс базар» или «Вог», чтобы убедиться в этом. Самые богатые клиенты покупали оригиналы моделей, те, кто чуть поскромнее, покупали за чуть меньшую цену точные копии, которые изготовлялись на месте. Кроме того, десяткам тысяч женщин продавались все более и более точные модели с конвейера.
В этих условиях знакомство еще более широких кругов с модами Шанель посредством кинематографа даст Габриель возможность продавать свою продукцию крупным американским предпринимателям – разумеется, без фирменного ярлыка, который сопровождал только оригиналы.
Но не были ли амбиции Голдвина чрезмерными? Ему хотелось одеть в костюмы от Шанель всех актрис, работавших для «Юнайтед артисте» – и не только на экране, но и в жизни. Потерпят ли звезды такую диктатуру? Ведь каждая из них считает, что ей как никому ведомо, что ей больше всего идет и что нравится ее зрителям. В общем, Голдвину и Шанель придется разыграть трудную партию. Известный художник по костюмам Эрте знает о том не понаслышке: за несколько лет до того, несмотря на свой великий талант, ему не удалось убедить знаменитую актрису немого кино Лилиан Гиш надеть платье, которое он создал для нее. После яростного спора со звездой ему пришлось покинуть Голливуд. Для Габриель испытание выглядело еще круче: не придется ли ей стать единственным костюмером всех звезд, работающих для Голдвина и «Юнайтед артисте» – и так сезон за сезоном, год за годом?
* * *
Нью-Йорк, апрель 1931 года. После долгих месяцев переговоров и уверток Габриель наконец решилась. Она села на пароход «Европа»; ее новой спутницей была наша старая знакомая Мися, оставленная супругом. Вместе с ними на борт судна погрузился целый батальон манекенщиц, ассистенток и портных, сорванных с насиженного места на рю Камбон. После нескольких дней, проведенных в апартаментах отеля «Уолдорф», Габриель оказалась на Центральном вокзале. На перроне ожидал специальный поезд-люкс, чтобы отвезти всю команду в Лос-Анджелес. Коко поразило, что и локомотив, и весь состав были выкрашены в белый цвет… Это был трогательный знак внимания продюсера: он был осведомлен о пристрастии, которое питала к этому цвету его гостья. Решительно все начиналось так хорошо… Они знают, что к чему, эти американцы! В поезде заняла места также ватага журналистов из-за океана, которая усердно налегала на икру и в особенности на настоящее шампанское, призванное скрасить им долгий – почти пять тысяч километров! – путь к цели. Хватив для смелости, они строчили в свои газеты самые восторженные статьи. С собою в путь не помнившая зла Габриель взяла и писателя Мориса Сакса. В 1928 году она поручила ему составить для нее библиотеку, богатую оригинальными и редкими изданиями. На это ему отпускалась кругленькая сумма в 60 тысяч франков На теперешние деньги – 170 тысяч франков в месяц. И так несколько месяцев подряд!
в месяц. Однако Пьер Реверди, решивший проверить качество означенной библиотеки, раскрыл обман. Книги, которые Морис накупал сотнями, с виду и впрямь казались чем-то стоящим благодаря роскошным переплетам, но на деле достойны были лишь презрения библиофилов. Габриель прогнала мошенника взашей. Однако теперь все минувшее было забыто – он снова стал ей другом, как и в ту пору, когда ему доверили составление списков приглашенных на празднества (от восьмидесяти до сотни человек).
Наконец поезд подошел к перрону в Лос-Анджелесе. Габриель увидела, что для ее встречи собрался весь штат киномагната во главе с боссом и множество кинозвезд. Среди них была Грета Гарбо, которая в свои двадцать шесть уже находилась на вершине славы; в руках у нее была огромная охапка орхидей, которые она поднесла гостье. «Встретились две королевы», – писали об этом событии газеты. Две женщины мигом прониклись друг к другу симпатией и стали подругами. Вскоре Коко станет одевать Грету Гарбо до того самого дня, когда великая артистка, несмотря на блистательные триумфы, ушла в тень, в инкогнито, на долгие 33 года… Но наилучшим образом Габриель нашла взаимопонимание с Марлен Дитрих, которая после двух десятков фильмов, где она была совершенно не замечена публикой, достигла всемирной славы в картине «Голубой ангел» – шедевре ее любовника и постановщика Иозефа фон Штернберга. Как и зрители широкого круга, Коко обожала странную красоту Марлен, ее дезабилье, ее хрипловатый голос, высокие ноги и манеру курить сигареты одну за другой… Марлен станет одною из лучших подруг Габриель и нередко будет заказывать у нее наряды.
Единственным актером, который произвел впечатление на Габриель, стал Эрих фон Штрохайм, обладавший внешностью прусского юнкера, на которого неизменно нацеливались все монокли. Он приблизился к ней прерывистым шагом, наклонился с присущей ему жесткостью и сказал загробным голосом:
– Так вы… сколько я знаю, портниха?
Шанель быстро простит ему эту несколько высокомерную выходку, поняв, что он просто хотел сострить. А какая в нем выправка! Впрочем, Штрохайм как продюсер быстро остался в Голливуде не у дел из-за бредового размаха своих картин, которые оказывались все более разорительны для постановщиков. Последняя его картина «Хищники», которая так никогда и не вышла на экраны, длилась семь с половиной часов, а он не соглашался ни на малейшие сокращения! К счастью, его талант актера позволил ему заново начать карьеру, столь же успешную, как и предыдущая. Кто забудет «Великую иллюзию»?
Но что оставило Габриель равнодушным, так это голливудский люкс. Ей ли не знать, что такое настоящая роскошь? Когда один из пригласивших Коко велел покрасить в ее честь все деревья своего парка в синий цвет, она горячо поблагодарила его за внимание, но тут же выкинула эту причуду из головы. Ни огромные киностудии, которые она посещала, ни происходившие в ее присутствии съемки с участием тысячной мас-совки, повинующейся голосу мегафона, – ничто не могло поразить ее. Все масштабно, но и только! Вполне естественно, она много общалась с целой толпой голливудских звезд – таких, как Джордж Кьюкор, Клодетт Кольбер, Фредерик Марч или Сесиль Б. де Милль. Она встречалась также с Кэтрин Хэпберн, которая не сомневалась, что именно ей выпадет сыграть Габриель в музыкальной комедии. Сама же Шанель проявила особый интерес к художникам-декораторам и костюмерам кино, таким, как Митчелл Лейзен и Гилберт Адриан. Ведь если ей приходилось одевать танцовщиков «Русских сезонов» и комедийных актеров, игравших в пьесах Кокто, то опыта подобной работы с киноартистами у нее не было. Между тем ей не следовало забывать о цели своего вояжа. Для начала ею будут созданы костюмы для знаменитой Глории Свенсон – той самой, которая позже, в 1951 году, блистательно сыграет в картине «Бульвар в сумерках». А пока она сочиняет наряды для ее фильма «Сегодня вечером или никогда», сценарий которого был позаимствован у комедии, игравшейся на Бродвее. В своих «Воспоминаниях» голливудская звезда рассказывает, что эскизы создавались в Париже в два приема – до каникул и после. В эту пору она носила под сердцем ребенка, и за время каникул животик у нее заметно округлился. «Надев шляпку так, как всегда надевала ее во время примерок, маленькая необузданная Шанель бросала мне яростные взгляды, видя, что, когда я дефилирую в черном атласном платье до полу – истинном чуде, мерки для которого были сняты шесть недель назад, – мне в нем не слишком-то свободно». Нетрудно догадаться, чем в действительности было вызвано дурное настроение Габриель: она так реагировала на все, что связано с материнством.
Очень быстро оказалось, что инициатива «Царя Голливуда», как величали Сэма Голдвина, обречена на провал. У кинематографа собственные законы. Он в еще большей степени, нежели театр, нуждается в преувеличении эффектов, чтобы произвести впечатление на публику; между тем как женщина в костюме от Шанель – это сама трезвая элегантность; элегантность, которая не бросается в глаза с экрана. Между тем кинозвезда как раз должна выделяться из толпы актрис. Она должна заставить зрителя забыть об остальных, а для этого требуется нечто магическое, затмевающее с первого раза всех конкуренток. Кому захочется, чтобы звезда осталась незамеченной? В этих условиях стало очевидно, что творчество Шанель по самой своей природе не рассчитано на то, чтобы создать мишурный блеск актрисе. Доказательством тому служит хотя бы тот факт, что даже если фильмы, костюмы для которых создавала Шанель, получали благоприятные рецензии в прессе, сами наряды удостаивались лишь кратких комментариев. Ожидания, что они принесут успех картине, оказались сильно преувеличенными. Более того, с самых первых шагов Габриель по земле Америки противостояние между волей продюсера и устремлениями кинозвезд пошла по нарастающей, грозя перерасти в настоящую войну. Будучи реалистами, Голдвин и Шанель сошлись во мнении, что эксперимент лучше прекратить. Второго визита великой кутюрье в Голливуд так и не последовало. Но прежде чем вернуться в Париж, Габриель, которой было не занимать деловой хватки, искала встреч в нью-йоркском мире моды с целью расширить свое влияние. Она начала с того, что принялась обольщать двух американских императриц моды – директрису «Харперс базар» Кармел Сноу и владелицу журнала «Вог» Маргарет Кейс. Оказанный ей прием был тем теплей, что главными редакторами этих двух журналов были эмигранты из России: им ли не помнить, сколько сделала Габриель для их соотечественников! Не она ли, к примеру, пригласила на работу на рю Камбон великую княгиню Марию – сестру Дмитрия, кузину самого царя – возглавить ателье вышивки? Впоследствии Мария обосновалась в Нью-Йорке. Кстати, русская колония на Манхэттене была весьма значительной; некоторые из ее членов были хорошо известны в культурной американской среде, в особенности бывшие дягилевцы Леонид Мясин и Джордж Баланчин. Они блистали на сцене «Метрополитен-опера»; им аплодировали многочисленные соотечественники, оказавшиеся в изгнании, среди которых были и княгини (пусть не все – по крови), и великие князья, в той или иной степени утратившие свое состояние. С другой стороны, многочисленные американские клиентки Коко, узнав о ее визите в Нью-Йорк, почитали за честь пригласить ее к себе – разумеется, вместе с польской спутницей. Обеим подругам, для которых этот визит в Нью-Йорк был первым, довелось сделать немало удивительных открытий, о которых впоследствии поведает Габриель. Вот как-то раз случилось им обедать у одной жительницы Нью-Йорка, а на вечер они были приглашены в «Метрополитен-опера» на спектакль русского балета и боялись, как бы не опоздать. Что же сказала им на это хозяйка? «Не беспокойтесь, второй акт начинается не раньше десяти». Подруги с изумлением узнали, что таков обычай… Возмущенная Мися блистательно ответила, не обращая внимания на то, как отреагирует хозяйка:
– Мадам, а у нас в Париже зрители ждут танцовщиков, ибо те предъявляют в свое оправдание талант!
Однако во время спектакля спутница Шанель оказалась во власти стольких воспоминаний, нахлынувших на нее разом, что от волнения она была не в состоянии все это вынести. Мися шепнула на ухо Коко: «Поедемте скорей, я больше не могу…» Габриель стала извиняться – ведь ей ничего не оставалось, как проводить подругу. Но, видно, до самого смертного часа их нью-йоркская подруга будет убеждена, что высший шик по-парижски – это приехать на спектакль точь-в-точь к началу, а покинуть зрительный зал задолго до конца…
Само собой разумеется, Габриель не могла обойти стороной квартал в деловой части Нью-Йорка, аналогичный парижскому Сантье – там, где продают одежду и ткани. Но в первую очередь ее интересовали магазины, где продавались копии ее творений, а именно: «Сакс», «Лорд энд Тейлор», «Маси'з», «Блумингдейл». Излишне объяснять, что кроились они отнюдь не из тех тканей, что на рю Камбон. Габриель узнала, что после нескольких месяцев экспонирования они будут проданы за несколько долларов у Клейна, на Юнион-сквер. Там, в огромных залах, увешанных зеркалами, толпятся сотни женщин, выбирая и примеряя – на принципах самообслужи-вания – бесчисленные платья под присмотром нескольких служащих. И всюду развешаны таблички на всех языках, какие только встретишь в Нью-Йорке – от польского до идиш:
«Не пытайтесь воровать. Наши детективы работают повсюду».
Или такое:
«Прицеплять жевательную резинку к умывальной раковине строго воспрещается!»
Но Габриель отнюдь не видела ничего неуместного в том, чтобы ее платья продавались вот так – и в этом было ее радикальное отличие от своих подруг по ремеслу. Она была противницей того, чтобы мода приходила с улицы, зато желала, чтобы она туда спускалась – это было ее кредо.
…Читателю памятно, какой миф об американском успехе своего отца крошка Габриель сложила в сиротском приюте. По странной иронии судьбы, этот успех теперь явился к ней самой.
Горькой была та победа…
8
ВРЕМЯ ИРИБА
Понедельник, 7 ноября 1932 года. По ступеням парадного подъезда особняка по улице Фобур-Сент-Оноре, 29, поднимаются десятки элегантно одетых людей, принадлежавших по большей части к высшему свету Парижа. Их внимание привлекла выставка бриллиантов, организованная Габриель в пользу благотворительных организаций, как, например, «Общество вскармливания материнской грудью». По этому случаю она удалила с первого этажа драгоценную мебель, оставив только зеркала, хрустальные люстры и еще великолепный греческий торс, возвышавшийся на камине в салоне. В огромных витринах вознеслись колонны из черного мрамора, служившие пьедесталом для бюстов из полированного воска, с великолепным макияжем и прическами. На них были надеты бриллиантовые украшения, главным образом в оправе из платины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
В эту же самую эпоху, в течение лета 1930 года, Габриель часто наезжала из «Ла Паузы» в Монте-Карло, где встречалась с Дмитрием. Последний представил ей Сэма Голдвина – знаменитого голливудского продюсера, давно мечтавшего с ней познакомиться. Сэму Голдвину, настоящее имя которого было Самуил Голдфиш, было 46 лет; он родился в Варшаве в семье ярмарочного торговца, как и Габриель, и рано эмигрировал в Соединенные Штаты, где поначалу зарабатывал на жизнь ремеслом коммивояжера перчаточной фабрики. Но в 1910 году, в возрасте 26 лет, он вместе со свояком Джессом Ласки основывает кинематографическое общество. Приняв участие в создании двух из восьми крупных американских компаний – «Парамаунт» и «М.G.М», – он теперь выступал как независимый продюсер и сотрудничал с «Юнайтед артисте». Сделавшись одним из самых могущественных персонажей в Голливуде, он брался только за очень важные поставки. Но ввиду экономического кризиса, который разразился в Соединенных Штатах вслед за печально знаменитым «черным четвергом» 24 октября 1929 года, кинематограф здесь потерял значительную часть аудитории. Чтобы поправить положение, Голдвин решил одеть звезд в платья от самой великой кутюрье своей эпохи – таким путем он надеялся вновь привлечь публику в кинозалы.
Итак, Голдвин предложил Шанель невероятный контракт – миллион долларов в год за приезд в Голливуд каждую весну и каждую осень. Вот как он объяснил свой шаг журналистке из «Кольерса» Лауре Маунт: «Это положит начало новой эре в кинематографе. Дамы пойдут в наши кинозалы по двум причинам: во-первых, смотреть фильмы и видеть звезд; во-вторых, видеть последние крики моды».
Однако Шанель, к великому изумлению Голдвина, считавшего, что против его предложения не устоять, весьма сомневалась, взвешивая все за и против. Миллион долларов? Это ее не впечатляет: ведь она – владычица империи, которая нанимает четыре тысячи работниц и продает ежегодно по самой дорогой цене 28 ООО платьев в Европе, Америке и на Ближнем Востоке…
Разумеется, эта поездка в США и миссия, с которой она туда направлялась, добавила бы ей рекламы. Но была ли у нее в том нужда? Практически не было ни одной состоятельной американки, которая не была бы ее клиенткой. Кстати, там, за океаном, поклонялись только парижской моде – достаточно было мельком взглянуть на самые знаменитые американские модные журналы, например «Харперс базар» или «Вог», чтобы убедиться в этом. Самые богатые клиенты покупали оригиналы моделей, те, кто чуть поскромнее, покупали за чуть меньшую цену точные копии, которые изготовлялись на месте. Кроме того, десяткам тысяч женщин продавались все более и более точные модели с конвейера.
В этих условиях знакомство еще более широких кругов с модами Шанель посредством кинематографа даст Габриель возможность продавать свою продукцию крупным американским предпринимателям – разумеется, без фирменного ярлыка, который сопровождал только оригиналы.
Но не были ли амбиции Голдвина чрезмерными? Ему хотелось одеть в костюмы от Шанель всех актрис, работавших для «Юнайтед артисте» – и не только на экране, но и в жизни. Потерпят ли звезды такую диктатуру? Ведь каждая из них считает, что ей как никому ведомо, что ей больше всего идет и что нравится ее зрителям. В общем, Голдвину и Шанель придется разыграть трудную партию. Известный художник по костюмам Эрте знает о том не понаслышке: за несколько лет до того, несмотря на свой великий талант, ему не удалось убедить знаменитую актрису немого кино Лилиан Гиш надеть платье, которое он создал для нее. После яростного спора со звездой ему пришлось покинуть Голливуд. Для Габриель испытание выглядело еще круче: не придется ли ей стать единственным костюмером всех звезд, работающих для Голдвина и «Юнайтед артисте» – и так сезон за сезоном, год за годом?
* * *
Нью-Йорк, апрель 1931 года. После долгих месяцев переговоров и уверток Габриель наконец решилась. Она села на пароход «Европа»; ее новой спутницей была наша старая знакомая Мися, оставленная супругом. Вместе с ними на борт судна погрузился целый батальон манекенщиц, ассистенток и портных, сорванных с насиженного места на рю Камбон. После нескольких дней, проведенных в апартаментах отеля «Уолдорф», Габриель оказалась на Центральном вокзале. На перроне ожидал специальный поезд-люкс, чтобы отвезти всю команду в Лос-Анджелес. Коко поразило, что и локомотив, и весь состав были выкрашены в белый цвет… Это был трогательный знак внимания продюсера: он был осведомлен о пристрастии, которое питала к этому цвету его гостья. Решительно все начиналось так хорошо… Они знают, что к чему, эти американцы! В поезде заняла места также ватага журналистов из-за океана, которая усердно налегала на икру и в особенности на настоящее шампанское, призванное скрасить им долгий – почти пять тысяч километров! – путь к цели. Хватив для смелости, они строчили в свои газеты самые восторженные статьи. С собою в путь не помнившая зла Габриель взяла и писателя Мориса Сакса. В 1928 году она поручила ему составить для нее библиотеку, богатую оригинальными и редкими изданиями. На это ему отпускалась кругленькая сумма в 60 тысяч франков На теперешние деньги – 170 тысяч франков в месяц. И так несколько месяцев подряд!
в месяц. Однако Пьер Реверди, решивший проверить качество означенной библиотеки, раскрыл обман. Книги, которые Морис накупал сотнями, с виду и впрямь казались чем-то стоящим благодаря роскошным переплетам, но на деле достойны были лишь презрения библиофилов. Габриель прогнала мошенника взашей. Однако теперь все минувшее было забыто – он снова стал ей другом, как и в ту пору, когда ему доверили составление списков приглашенных на празднества (от восьмидесяти до сотни человек).
Наконец поезд подошел к перрону в Лос-Анджелесе. Габриель увидела, что для ее встречи собрался весь штат киномагната во главе с боссом и множество кинозвезд. Среди них была Грета Гарбо, которая в свои двадцать шесть уже находилась на вершине славы; в руках у нее была огромная охапка орхидей, которые она поднесла гостье. «Встретились две королевы», – писали об этом событии газеты. Две женщины мигом прониклись друг к другу симпатией и стали подругами. Вскоре Коко станет одевать Грету Гарбо до того самого дня, когда великая артистка, несмотря на блистательные триумфы, ушла в тень, в инкогнито, на долгие 33 года… Но наилучшим образом Габриель нашла взаимопонимание с Марлен Дитрих, которая после двух десятков фильмов, где она была совершенно не замечена публикой, достигла всемирной славы в картине «Голубой ангел» – шедевре ее любовника и постановщика Иозефа фон Штернберга. Как и зрители широкого круга, Коко обожала странную красоту Марлен, ее дезабилье, ее хрипловатый голос, высокие ноги и манеру курить сигареты одну за другой… Марлен станет одною из лучших подруг Габриель и нередко будет заказывать у нее наряды.
Единственным актером, который произвел впечатление на Габриель, стал Эрих фон Штрохайм, обладавший внешностью прусского юнкера, на которого неизменно нацеливались все монокли. Он приблизился к ней прерывистым шагом, наклонился с присущей ему жесткостью и сказал загробным голосом:
– Так вы… сколько я знаю, портниха?
Шанель быстро простит ему эту несколько высокомерную выходку, поняв, что он просто хотел сострить. А какая в нем выправка! Впрочем, Штрохайм как продюсер быстро остался в Голливуде не у дел из-за бредового размаха своих картин, которые оказывались все более разорительны для постановщиков. Последняя его картина «Хищники», которая так никогда и не вышла на экраны, длилась семь с половиной часов, а он не соглашался ни на малейшие сокращения! К счастью, его талант актера позволил ему заново начать карьеру, столь же успешную, как и предыдущая. Кто забудет «Великую иллюзию»?
Но что оставило Габриель равнодушным, так это голливудский люкс. Ей ли не знать, что такое настоящая роскошь? Когда один из пригласивших Коко велел покрасить в ее честь все деревья своего парка в синий цвет, она горячо поблагодарила его за внимание, но тут же выкинула эту причуду из головы. Ни огромные киностудии, которые она посещала, ни происходившие в ее присутствии съемки с участием тысячной мас-совки, повинующейся голосу мегафона, – ничто не могло поразить ее. Все масштабно, но и только! Вполне естественно, она много общалась с целой толпой голливудских звезд – таких, как Джордж Кьюкор, Клодетт Кольбер, Фредерик Марч или Сесиль Б. де Милль. Она встречалась также с Кэтрин Хэпберн, которая не сомневалась, что именно ей выпадет сыграть Габриель в музыкальной комедии. Сама же Шанель проявила особый интерес к художникам-декораторам и костюмерам кино, таким, как Митчелл Лейзен и Гилберт Адриан. Ведь если ей приходилось одевать танцовщиков «Русских сезонов» и комедийных актеров, игравших в пьесах Кокто, то опыта подобной работы с киноартистами у нее не было. Между тем ей не следовало забывать о цели своего вояжа. Для начала ею будут созданы костюмы для знаменитой Глории Свенсон – той самой, которая позже, в 1951 году, блистательно сыграет в картине «Бульвар в сумерках». А пока она сочиняет наряды для ее фильма «Сегодня вечером или никогда», сценарий которого был позаимствован у комедии, игравшейся на Бродвее. В своих «Воспоминаниях» голливудская звезда рассказывает, что эскизы создавались в Париже в два приема – до каникул и после. В эту пору она носила под сердцем ребенка, и за время каникул животик у нее заметно округлился. «Надев шляпку так, как всегда надевала ее во время примерок, маленькая необузданная Шанель бросала мне яростные взгляды, видя, что, когда я дефилирую в черном атласном платье до полу – истинном чуде, мерки для которого были сняты шесть недель назад, – мне в нем не слишком-то свободно». Нетрудно догадаться, чем в действительности было вызвано дурное настроение Габриель: она так реагировала на все, что связано с материнством.
Очень быстро оказалось, что инициатива «Царя Голливуда», как величали Сэма Голдвина, обречена на провал. У кинематографа собственные законы. Он в еще большей степени, нежели театр, нуждается в преувеличении эффектов, чтобы произвести впечатление на публику; между тем как женщина в костюме от Шанель – это сама трезвая элегантность; элегантность, которая не бросается в глаза с экрана. Между тем кинозвезда как раз должна выделяться из толпы актрис. Она должна заставить зрителя забыть об остальных, а для этого требуется нечто магическое, затмевающее с первого раза всех конкуренток. Кому захочется, чтобы звезда осталась незамеченной? В этих условиях стало очевидно, что творчество Шанель по самой своей природе не рассчитано на то, чтобы создать мишурный блеск актрисе. Доказательством тому служит хотя бы тот факт, что даже если фильмы, костюмы для которых создавала Шанель, получали благоприятные рецензии в прессе, сами наряды удостаивались лишь кратких комментариев. Ожидания, что они принесут успех картине, оказались сильно преувеличенными. Более того, с самых первых шагов Габриель по земле Америки противостояние между волей продюсера и устремлениями кинозвезд пошла по нарастающей, грозя перерасти в настоящую войну. Будучи реалистами, Голдвин и Шанель сошлись во мнении, что эксперимент лучше прекратить. Второго визита великой кутюрье в Голливуд так и не последовало. Но прежде чем вернуться в Париж, Габриель, которой было не занимать деловой хватки, искала встреч в нью-йоркском мире моды с целью расширить свое влияние. Она начала с того, что принялась обольщать двух американских императриц моды – директрису «Харперс базар» Кармел Сноу и владелицу журнала «Вог» Маргарет Кейс. Оказанный ей прием был тем теплей, что главными редакторами этих двух журналов были эмигранты из России: им ли не помнить, сколько сделала Габриель для их соотечественников! Не она ли, к примеру, пригласила на работу на рю Камбон великую княгиню Марию – сестру Дмитрия, кузину самого царя – возглавить ателье вышивки? Впоследствии Мария обосновалась в Нью-Йорке. Кстати, русская колония на Манхэттене была весьма значительной; некоторые из ее членов были хорошо известны в культурной американской среде, в особенности бывшие дягилевцы Леонид Мясин и Джордж Баланчин. Они блистали на сцене «Метрополитен-опера»; им аплодировали многочисленные соотечественники, оказавшиеся в изгнании, среди которых были и княгини (пусть не все – по крови), и великие князья, в той или иной степени утратившие свое состояние. С другой стороны, многочисленные американские клиентки Коко, узнав о ее визите в Нью-Йорк, почитали за честь пригласить ее к себе – разумеется, вместе с польской спутницей. Обеим подругам, для которых этот визит в Нью-Йорк был первым, довелось сделать немало удивительных открытий, о которых впоследствии поведает Габриель. Вот как-то раз случилось им обедать у одной жительницы Нью-Йорка, а на вечер они были приглашены в «Метрополитен-опера» на спектакль русского балета и боялись, как бы не опоздать. Что же сказала им на это хозяйка? «Не беспокойтесь, второй акт начинается не раньше десяти». Подруги с изумлением узнали, что таков обычай… Возмущенная Мися блистательно ответила, не обращая внимания на то, как отреагирует хозяйка:
– Мадам, а у нас в Париже зрители ждут танцовщиков, ибо те предъявляют в свое оправдание талант!
Однако во время спектакля спутница Шанель оказалась во власти стольких воспоминаний, нахлынувших на нее разом, что от волнения она была не в состоянии все это вынести. Мися шепнула на ухо Коко: «Поедемте скорей, я больше не могу…» Габриель стала извиняться – ведь ей ничего не оставалось, как проводить подругу. Но, видно, до самого смертного часа их нью-йоркская подруга будет убеждена, что высший шик по-парижски – это приехать на спектакль точь-в-точь к началу, а покинуть зрительный зал задолго до конца…
Само собой разумеется, Габриель не могла обойти стороной квартал в деловой части Нью-Йорка, аналогичный парижскому Сантье – там, где продают одежду и ткани. Но в первую очередь ее интересовали магазины, где продавались копии ее творений, а именно: «Сакс», «Лорд энд Тейлор», «Маси'з», «Блумингдейл». Излишне объяснять, что кроились они отнюдь не из тех тканей, что на рю Камбон. Габриель узнала, что после нескольких месяцев экспонирования они будут проданы за несколько долларов у Клейна, на Юнион-сквер. Там, в огромных залах, увешанных зеркалами, толпятся сотни женщин, выбирая и примеряя – на принципах самообслужи-вания – бесчисленные платья под присмотром нескольких служащих. И всюду развешаны таблички на всех языках, какие только встретишь в Нью-Йорке – от польского до идиш:
«Не пытайтесь воровать. Наши детективы работают повсюду».
Или такое:
«Прицеплять жевательную резинку к умывальной раковине строго воспрещается!»
Но Габриель отнюдь не видела ничего неуместного в том, чтобы ее платья продавались вот так – и в этом было ее радикальное отличие от своих подруг по ремеслу. Она была противницей того, чтобы мода приходила с улицы, зато желала, чтобы она туда спускалась – это было ее кредо.
…Читателю памятно, какой миф об американском успехе своего отца крошка Габриель сложила в сиротском приюте. По странной иронии судьбы, этот успех теперь явился к ней самой.
Горькой была та победа…
8
ВРЕМЯ ИРИБА
Понедельник, 7 ноября 1932 года. По ступеням парадного подъезда особняка по улице Фобур-Сент-Оноре, 29, поднимаются десятки элегантно одетых людей, принадлежавших по большей части к высшему свету Парижа. Их внимание привлекла выставка бриллиантов, организованная Габриель в пользу благотворительных организаций, как, например, «Общество вскармливания материнской грудью». По этому случаю она удалила с первого этажа драгоценную мебель, оставив только зеркала, хрустальные люстры и еще великолепный греческий торс, возвышавшийся на камине в салоне. В огромных витринах вознеслись колонны из черного мрамора, служившие пьедесталом для бюстов из полированного воска, с великолепным макияжем и прическами. На них были надеты бриллиантовые украшения, главным образом в оправе из платины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40