Вот еще вечерний туалет, предложенный Шанель: узкое прямое платье из белого атласа, поверх которого надета вышитая и украшенная жемчугом прямая блуза…»
Законодательница мод упрямо насаждает короткие волосы к радости куаферов, которые без устали и жалости кромсают женские кудри по всей Франции. Самые пышные шевелюры, самые мягкие локоны летят на пол под щелканье ножниц. Мужья протестуют. Любовники ропщут: они понапрасну теряют время! На все – одно-единственное объяснение: мода! Кстати сказать, на той же рю Камбон, в доме под номером 5 (совсем недалеко от номера 31, как удобно!) заводит парикмахерскую куафер Антуан, ставший на службу новому стилю и быстро сделавшийся знаменитым. Антуан (настоящее имя Антак, 1884–1977 гг.) – уроженец Польши, создатель прически a la garcon. Изобрел совместно с Эженом Шюллером красящие шампуни.
«Стрижемся в час по десять раз», – живописно съязвил один хроникер по поводу новой практики.
Новые тенденции в женских прическах привели к появлению небывалых фасонов шляп. Коль скоро в результате стрижки a la garcon женская головка становилась совсем крохотной, стало легко сформировать высокий и узкий головной убор – колокольчик. А так как подобная шляпа надвигалась на голову до самых бровей, передний край ниспадал на глаза. Эти новинки быстро обрели большой успех, но их оценка не была единодушной. Никто из карикатуристов не поддел новую моду так язвительно, как Сэм, причем не только карандашом, но и пером:
«А что касается шляп, то это просто бесформенные кастрюльки из мягкого фетра, в которые женщины погружают свои головы, натягивая обеими руками вниз до упора… Все исчезает, все поглощается этим эластичным футляром для головы: волосы, лоб, уши, щеки – до самого носа. В конце концов они приспособят для их надевания обувной рожок – если, конечно, кто-нибудь подаст им такую идею».
Но его записки, конечно, не помешали новому поветрию. Мода на шляпы-клеш и шляпы-колпаки оказалась неотразимой, и, несмотря на слабое сопротивление в арьергарде, докатилась и до самых отдаленных провинций…
В одежде опять-таки доминируют тенденции Шанель, в частности, в том, что касается талии. Пояс мало-помалу спускается ниже и ниже, благополучно останавливая свой спуск далее того места, где полагалось бы быть бедрам, исчезнувшим как по волшебству. У новых платьев – вертикальный силуэт, общая форма карандаша, а женские выпуклости исчезают – тут на помощь приходят повязки Вельпо, подавляющие непокорные груди. Нетрудно заметить, как этот стиль – случайно ли? – соответствует физическим данным его изобретательницы. Известно, что она отказывалась продавать наряды, которые не могла или не хотела бы носить сама. Да, так, первая клиентка дома Шанель – это она сама! О ней ходила такая байка: некий кутюрье, преданный адепт ее стиля и в то же время страстный любитель розыгрышей, подменил во время демонстрации новинок двух-трех девушек-манекенщиц мальчишками, а никто даже не заметил этого!
* * *
Несмотря на успехи Габриель, Поль Пуаре и не думал признавать себя побежденным. Решив бороться до конца с той, которая, по его словам, превращает женщин в «маленьких недокормленных телеграфисток», он множит пышные творения, используя тяжелые ткани, окрашенные в яркие цвета, с рисунками и вышивками восточного типа – «туретчина», как тогда выражались…
Однажды вечером на премьере в «Гранд-опера», перегнувшись за барьер своей обитой пурпурным бархатом ложи, Габриель принялась созерцать туалеты зрительниц. Ей пришлось признать, что тут соперник обставил ее. Слишком много в партере платьев, носящих печать этого пестрящего бреда. Одетые таким образом дамы получили в ее устах прозвище «ряженые»… Наконец она воскликнула с раздражением: «Так дольше продолжаться не может! Я их всех переодену в черное!»
Назавтра же она окунулась с головой в реализацию своего нового проекта. В результате явится на свет знаменитое маленькое черное платье на каждый день – узкое прямое изделие из крепдешина с тщательно подогнанными рукавами, которое получит название «Форд от Шанель» и обретет такой же успех, как и автомобиль, сходящий с конвейера в Детройте. Так воплотилась ее самая заветная мечта – сделать моду достоянием улиц.
Трезвый вкус, отличавший творения Шанель, ускорил наступление упадка творений Пуаре, которые сами по себе были превосходны, но более не соответствовали условиям жизни современной женщины. Имя Пуаре еще блеснет весной 1925 года на выставке «Арт-Деко». Это он создал проект большого светящегося фонтана у входа. Ему также принадлежали три барки – «Любовь», «Наслаждение» и «Оргии» («Amour», «Delices» и «Orgues»), пришвартованные к набережной Сены напротив места, где проходила выставка. Эти барки, украшенные огромными полотнами Дюфи, по вечерам блистали яркими огнями, и не кто иной, как Пуаре собственной персоной, одетый в пышный плащ и увенчанный адмиральской фуражкой, принимал обедающих в каюте одной из своих посудин.
Увы, двенадцать лет спустя, в 1937 году, этот человек, который устраивал самые пышные в Париже вечеринки, подкладывая настоящие жемчужины в устрицы, подаваемые его гостям, оказался совершенно разорен. Ни публика более не принимала моды, которые он пытался предлагать ей на суд, ни сам он более не понимал эпохи, в которую жил. Друзья, которые были с ним в годы процветания, теперь отвернулись от него. Преследовавшая его нищета была такой, что ему самому пришлось скроить и сшить себе пальто из старого банного халата. Он покинул этот мир в 1944 году; одним из последних способов, которыми он зарабатывал себе на хлеб, было чтение басен Лафонтена в маленьком кабаре в Каннах; какая же из них была его любимой? – «Стрекоза и Муравей»…
* * *
Декабрь 1922 года. В начале месяца на колоннах «Морриса» появилась желтая афиша, извещавшая о спектакле «Антигона», который будут давать на сцене театра «Ателье» – бывшего Театра Монмартра. Этот зал находился в конце небольшой затененной платанами площади со скамейками по краям, как раз на полпути от венчающей Монмартр базилики Сакре-Кёр к барам площади Пигаль с их горячими обитательницами. Не кто иной, как Шарль Дюллен, спутник танцовщицы Кариатиды, взял этот театр в свои руки и сделался его директором. Правда, на сей раз вниманию зрителей предлагалось не собственно творение Софокла, а его вольная переработка, сделанная все тем же Кокто. Музыку к нему Кокто заказал композитору из «Группы шести» Онеггеру, декорации – Пикассо, ну а за костюмами он обратился к Шанель. Почему? Вот как он объяснит это со страниц прессы: «Потому что она – самая великая кутюрье нашей эпохи, а я не представляю себе Эдиповых девушек плохо одетыми». Точнее говоря, сама Габриель, предложив свою последнюю коллекцию, вызвала восхищение несколькими костюмами в античном духе, а для своего салона в Фобур-Сент-Оноре приобрела великолепный мрамор эллинской эпохи. Предложение Кокто было принято ею с радостью. Сам Дюллен выступал в роли царя Креона, сурового блюстителя законов своей страны, бунтарку Антигону, отстаивавшую ценности совести, играла греческая актриса Женика Атанасиу. Ее спутник – не кто иной, как Антонен Арто – играл Тиресия…
Посовещавшись с Кокто, Габриель выбрала шотландку из грубой шерсти и джерси коричневого и кирпичного тонов. Костюм героини появился на удивление просто: Габриель набросила свой собственный плащ на плечи актрисы, и костюм родился в ее воображении. Коко также надела на лоб владыке металлический обруч под золото, украшенный фальшивыми самоцветными камнями – вероятно, это было первое выдуманное ею изделие бижутерии. Она же убедила Кокто повесить на заднике сцены карнавальные маски, которые он сам раскрасит в белый цвет.
Так началось длительное сотрудничество поэта и кутюрье.
Однако на генеральной репетиции 20 декабря 1922 года случился скандал. Андре Бретон с друзьями, которые терпеть не могли Кокто, решили сделать спектаклю обструкцию и организовали вселенскую бучу. Бедный Кокто, который с рупором в руках один исполнял роль античного хора, принужден был с регулярными интервалами прерывать свои благородные сентенции и невозмутимым тоном произносить заклинание: «Удалитесь, мосье Бретон… Спектакль не будет продолжен, пока вы не покинете зал».
Тем не менее в конечном итоге спектакль выдержал добрую сотню представлений. Отметим один курьез, от которого, впрочем, вольный интерпретатор только выиграл: слабо подкованная в античной литературе публика приписала ему, Кокто, самые красивые сентенции Софокла и хлопала во все ладоши – до того они показались ей современными! Вот она, вечная правда классиков!
Публика восхищалась декорациями, созданными Пикассо. На фоне бескрайнего синего неба, какое бывает только за морем, художник нарисовал белые дорические колонны и стилизованные круглые щиты – позже эти же темы будут использованы и в Валлори. Зрители отметили также, помимо актерской игры Дюллена, греческий акцент Женики, делавший французский язык более звучным, чем обычно. Ну а завораживающая игра Антонена Арто в роли прорицателя Тиресия по-особому покорила зрителей.
Отклики прессы – сравнительно малочисленные, несмотря на успех спектакля, – создали Шанель настоящий триумф. На этом деле она выиграла больше, чем Кокто, Дюллен, Онеггер и даже Пикассо. Особой похвалы удостоился плащ из груботканой шерсти, удивительно подчеркнувший чистое лицо Антигоны с белым макияжем, подведенными черными глазами и обритой наголо головой. Не случайно самые знаменитые фотографии появились тут как тут. И среди них – прославленный мастер Мэн Рей, отщелкивающий кадр за кадром.
Перелистаем февральский номер журнала «Вог» за 1923 год, который в ту пору пользовался большим авторитетом в мире искусств: «Эти платья из шерсти натуральных тонов создают впечатление античных одежд, обретенных спустя века…» И далее: «Это блестящее воспроизведение древности, в котором заметно озарение ума».
Эта статья задала общий тон откликов прессы – она показала, какого уровня теперь достигла Шанель, и не только в сравнении с другими мастерами высокой моды, но и в целом в контексте культурного общества: она сделалась в нем бесспорным авторитетом.
* * *
Успех Габриель на костюмерном поприще был столь внушителен, что всего несколько месяцев спустя Кокто и Дягилев снова обратились к ее таланту. На сей раз речь шла не о пьесе, а о балете, точнее, веселой оперетте без слов во вкусе Оффенбаха. Называлась вещица «Голубой экспресс» – сюжет придумал Кокто, а за постановку взялся Дягилев.
Почему же «Голубой экспресс»? Так назывался курьерский поезд-люкс, курсировавший между Парижем и Лазурным берегом и высаживающий в сей модной курортной местности десанты элегантных прожигателей жизни. Желая написать сатирическую и забавную картину нравов эпохи, Кокто направил острие своего разящего пера на спортсменов-жиголо и вращавшихся в их среде юных вертихвосток. Он написал их такими, какими наблюдал на хорошо знакомых ему пляжах Лазурного побережья, где уже несколько лет считалось хорошим тоном проводить лето. Кокто наверняка подразумевал Жуана ле Пена, только что создавшего славу Фрэнку Джей-Гоулду, сыну короля американских железных дорог, который настроил там казино, шикарных отелей и ночных кабаре.
Вскоре туда хлынула богатая, жаждавшая развлечений клиентура, мурлыкавшая такой вот куплет о последнем успехе года:
Juan le Pins,
Juan le Pins,
Veux-lu rester
Au masculin?
(Жуан ле Пен, Жуан ле Пен! Хочешь ли остаться в мужском роде?)
Музыку Дягилев заказал Дариюсу Мийо, хореографию – сестре Нижинского Брониславе, а декорации – скульптору-кубисту Анри Лорану, который никогда не видел моря, но тем не менее придумал забавные кабинки для пляжа – угловатые, с усеченными конструкциями! А для ставшего знаменитым занавеса увеличили гуашь Пикассо, изображавшую двух растрепанных великанш, бегущих по галечному пляжу под радостным небом вдоль кромки моря, для которого художник не пожалел яростных и величественных синих красок.
А Габриель досталось одеть в костюмы персонажей, которые вдохнут жизнь в этот балет нового жанра, – их свыше трех десятков.
Речь зашла о костюмах спортивного типа, ибо пантомимные сцены изобиловали акробатикой и гимнастическими фантазиями. Вспоминая свое довилльское прошлое, Коко в изобилии использовала любезное ее сердцу джерси. Для выступавшего в роли Красавчика молодого англичанина Энтона Доулина – бархатный взгляд, черные напомаженные волосы, расчесанные на прямой пробор – истый тип жиголо тех безумных лет! – одели в майку атлета. Танцовщику Войцеховскому, которому досталась партия Игрока в гольф, Шанель показала фотографию принца Уэльского, слывшего образцом элегантности. Игрок облачился в твидовые брюки для гольфа, пуловер и носки с горизонтальными полосками. Под пуловером – белая рубашка и аккуратно завязанный галстук. Да, это был успех!
Над выбором модели для Чемпионки по теннису Коко долго не думала – вполне естественно, ее выбор пал на знаменитую Сюзанну Ланглан, ставшую чемпионкой в пятнадцать лет и хорошо известную на Уимблдоне. Необыкновенные прыжки, благодаря которым она брала любые мячи, снискали ей огромную популярность и во Франции, и по другую сторону Ла-Манша. Беда только в том, что Бронислава Нижинская, которая, кроме хореографии, взяла на себя эту роль, имела мало общего с моделью… Коренастая, приземистая – что в ней от амплуа Теннисистки? Головная повязка, которую носят спортсменки, в данном случае не в помощь… И однако же, приложив старание, она добилась в этой роли совершенства.
А костюм Прекрасной Купальщицы – Лидии Соколовой – был так элегантен, что и доныне экспонируется в Музее Виктории и Альберта в Лондоне.
Среди танцовщиков Габриель обратила внимание на талант молодого красавца девятнадцати лет, с удивительным телом и очевидными дарованиями. Он приехал прямо из Киева и звался Серж Лифарь. Коко обратила на него внимание Дягилева, став юному исполнителю «крестной матерью»; ну а блистательная карьера Лифаря хорошо известна. До самой смерти Коко они останутся верными друзьями.
Итак, 13 июня 1924 года на одной из самых элегантных сцен Парижа, в театре «Шанз-Элизе», состоялась премьера «Голубого экспресса». Спектакль возымел большой успех – на него толпами повалили художники, аристократы, крупная буржуазия из Франции, Англии и Италии. Еще до начала спектакля раздавались восторженные возгласы в адрес занавеса Пикассо, заглушая музыку фанфар, написанную специально по сему случаю Жоржем Ориком. В зале толпились лучшие клиенты Габриель, о чем свидетельствует светская хроника парижской прессы тех дней, – там побывали почти все баронессы Ротшильд, начиная с той самой Анри, которая отказалась делать заказы у Пуаре, предпочтя Коко, но также и весь Фобур-Сен-Жермен с его клиентурой, словно сошедшей со страниц романов Пруста – обретшие плоть и кровь Германты, Норпуа и Шарлю; меценатки из Англии и США, как, например, Нэнси Кьюнард или княгиня де Полиньяк, урожденная Зингер, не считая русских графинь, уцелевших от массового истребления и нашедших работу у Шанель, благородные испанки – клиентки дома в Биаррице… И даже мосье из Руалье (читай – Мулена), помнившие ее по тому периоду, который она сама была бы рада забыть навсегда…
* * *
Когда в 1926 году Кокто показал в Театре искусств Впоследствии – театр «Эберто».
на бульваре Батиньоль своего «Орфея», он снова обратился к Шанель за костюмами для своих персонажей, как, например, актрисы редкостной красоты, выступавшей в роли Смерти. Три года спустя, в 1929-м, она будет одевать артистов спектакля «Аполлон Мусагет», в создании которого принимали участие также Дягилев, Стравинский и Баланчин, а в 1937-м – артистов спектакля «Рыцари Круглого стола», для которого она создала, помимо прочих, костюм Жана Маре из парчовой ткани – золото с белым, – такой же, как материал для папских риз! Забавное совпадение – панталоны актеру расписывал молодой стилист по имени Кристиан Диор! Но из всех пьес, в которых участвовала в качестве костюмера Коко Шанель, более всего толков вызвал предшественник «Рыцарей Круглого стола» – «Царь Эдип» по пьесе Софокла. Как одеть 23-летнего Жана Маре, назначенного на главную роль?
Мнение Кокто было непоколебимо: артист столь красив, что скрывать его красоту от публики было бы непростительным. По согласованию с Кокто, Габриель решила подчеркнуть скульптурную пластику молодого артиста, выпустив его на сцену почти нагим – только отдельные полосы из белой ткани скрывали его торс.
По сему поводу пресса разделилась на два лагеря. В одном метали громы и молнии по поводу такого бесстыдства, в другом – находили остроумной и изобретательной идею Габриель, которая так блистательно одела – или, если хотите, раздела – красавца-актера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Законодательница мод упрямо насаждает короткие волосы к радости куаферов, которые без устали и жалости кромсают женские кудри по всей Франции. Самые пышные шевелюры, самые мягкие локоны летят на пол под щелканье ножниц. Мужья протестуют. Любовники ропщут: они понапрасну теряют время! На все – одно-единственное объяснение: мода! Кстати сказать, на той же рю Камбон, в доме под номером 5 (совсем недалеко от номера 31, как удобно!) заводит парикмахерскую куафер Антуан, ставший на службу новому стилю и быстро сделавшийся знаменитым. Антуан (настоящее имя Антак, 1884–1977 гг.) – уроженец Польши, создатель прически a la garcon. Изобрел совместно с Эженом Шюллером красящие шампуни.
«Стрижемся в час по десять раз», – живописно съязвил один хроникер по поводу новой практики.
Новые тенденции в женских прическах привели к появлению небывалых фасонов шляп. Коль скоро в результате стрижки a la garcon женская головка становилась совсем крохотной, стало легко сформировать высокий и узкий головной убор – колокольчик. А так как подобная шляпа надвигалась на голову до самых бровей, передний край ниспадал на глаза. Эти новинки быстро обрели большой успех, но их оценка не была единодушной. Никто из карикатуристов не поддел новую моду так язвительно, как Сэм, причем не только карандашом, но и пером:
«А что касается шляп, то это просто бесформенные кастрюльки из мягкого фетра, в которые женщины погружают свои головы, натягивая обеими руками вниз до упора… Все исчезает, все поглощается этим эластичным футляром для головы: волосы, лоб, уши, щеки – до самого носа. В конце концов они приспособят для их надевания обувной рожок – если, конечно, кто-нибудь подаст им такую идею».
Но его записки, конечно, не помешали новому поветрию. Мода на шляпы-клеш и шляпы-колпаки оказалась неотразимой, и, несмотря на слабое сопротивление в арьергарде, докатилась и до самых отдаленных провинций…
В одежде опять-таки доминируют тенденции Шанель, в частности, в том, что касается талии. Пояс мало-помалу спускается ниже и ниже, благополучно останавливая свой спуск далее того места, где полагалось бы быть бедрам, исчезнувшим как по волшебству. У новых платьев – вертикальный силуэт, общая форма карандаша, а женские выпуклости исчезают – тут на помощь приходят повязки Вельпо, подавляющие непокорные груди. Нетрудно заметить, как этот стиль – случайно ли? – соответствует физическим данным его изобретательницы. Известно, что она отказывалась продавать наряды, которые не могла или не хотела бы носить сама. Да, так, первая клиентка дома Шанель – это она сама! О ней ходила такая байка: некий кутюрье, преданный адепт ее стиля и в то же время страстный любитель розыгрышей, подменил во время демонстрации новинок двух-трех девушек-манекенщиц мальчишками, а никто даже не заметил этого!
* * *
Несмотря на успехи Габриель, Поль Пуаре и не думал признавать себя побежденным. Решив бороться до конца с той, которая, по его словам, превращает женщин в «маленьких недокормленных телеграфисток», он множит пышные творения, используя тяжелые ткани, окрашенные в яркие цвета, с рисунками и вышивками восточного типа – «туретчина», как тогда выражались…
Однажды вечером на премьере в «Гранд-опера», перегнувшись за барьер своей обитой пурпурным бархатом ложи, Габриель принялась созерцать туалеты зрительниц. Ей пришлось признать, что тут соперник обставил ее. Слишком много в партере платьев, носящих печать этого пестрящего бреда. Одетые таким образом дамы получили в ее устах прозвище «ряженые»… Наконец она воскликнула с раздражением: «Так дольше продолжаться не может! Я их всех переодену в черное!»
Назавтра же она окунулась с головой в реализацию своего нового проекта. В результате явится на свет знаменитое маленькое черное платье на каждый день – узкое прямое изделие из крепдешина с тщательно подогнанными рукавами, которое получит название «Форд от Шанель» и обретет такой же успех, как и автомобиль, сходящий с конвейера в Детройте. Так воплотилась ее самая заветная мечта – сделать моду достоянием улиц.
Трезвый вкус, отличавший творения Шанель, ускорил наступление упадка творений Пуаре, которые сами по себе были превосходны, но более не соответствовали условиям жизни современной женщины. Имя Пуаре еще блеснет весной 1925 года на выставке «Арт-Деко». Это он создал проект большого светящегося фонтана у входа. Ему также принадлежали три барки – «Любовь», «Наслаждение» и «Оргии» («Amour», «Delices» и «Orgues»), пришвартованные к набережной Сены напротив места, где проходила выставка. Эти барки, украшенные огромными полотнами Дюфи, по вечерам блистали яркими огнями, и не кто иной, как Пуаре собственной персоной, одетый в пышный плащ и увенчанный адмиральской фуражкой, принимал обедающих в каюте одной из своих посудин.
Увы, двенадцать лет спустя, в 1937 году, этот человек, который устраивал самые пышные в Париже вечеринки, подкладывая настоящие жемчужины в устрицы, подаваемые его гостям, оказался совершенно разорен. Ни публика более не принимала моды, которые он пытался предлагать ей на суд, ни сам он более не понимал эпохи, в которую жил. Друзья, которые были с ним в годы процветания, теперь отвернулись от него. Преследовавшая его нищета была такой, что ему самому пришлось скроить и сшить себе пальто из старого банного халата. Он покинул этот мир в 1944 году; одним из последних способов, которыми он зарабатывал себе на хлеб, было чтение басен Лафонтена в маленьком кабаре в Каннах; какая же из них была его любимой? – «Стрекоза и Муравей»…
* * *
Декабрь 1922 года. В начале месяца на колоннах «Морриса» появилась желтая афиша, извещавшая о спектакле «Антигона», который будут давать на сцене театра «Ателье» – бывшего Театра Монмартра. Этот зал находился в конце небольшой затененной платанами площади со скамейками по краям, как раз на полпути от венчающей Монмартр базилики Сакре-Кёр к барам площади Пигаль с их горячими обитательницами. Не кто иной, как Шарль Дюллен, спутник танцовщицы Кариатиды, взял этот театр в свои руки и сделался его директором. Правда, на сей раз вниманию зрителей предлагалось не собственно творение Софокла, а его вольная переработка, сделанная все тем же Кокто. Музыку к нему Кокто заказал композитору из «Группы шести» Онеггеру, декорации – Пикассо, ну а за костюмами он обратился к Шанель. Почему? Вот как он объяснит это со страниц прессы: «Потому что она – самая великая кутюрье нашей эпохи, а я не представляю себе Эдиповых девушек плохо одетыми». Точнее говоря, сама Габриель, предложив свою последнюю коллекцию, вызвала восхищение несколькими костюмами в античном духе, а для своего салона в Фобур-Сент-Оноре приобрела великолепный мрамор эллинской эпохи. Предложение Кокто было принято ею с радостью. Сам Дюллен выступал в роли царя Креона, сурового блюстителя законов своей страны, бунтарку Антигону, отстаивавшую ценности совести, играла греческая актриса Женика Атанасиу. Ее спутник – не кто иной, как Антонен Арто – играл Тиресия…
Посовещавшись с Кокто, Габриель выбрала шотландку из грубой шерсти и джерси коричневого и кирпичного тонов. Костюм героини появился на удивление просто: Габриель набросила свой собственный плащ на плечи актрисы, и костюм родился в ее воображении. Коко также надела на лоб владыке металлический обруч под золото, украшенный фальшивыми самоцветными камнями – вероятно, это было первое выдуманное ею изделие бижутерии. Она же убедила Кокто повесить на заднике сцены карнавальные маски, которые он сам раскрасит в белый цвет.
Так началось длительное сотрудничество поэта и кутюрье.
Однако на генеральной репетиции 20 декабря 1922 года случился скандал. Андре Бретон с друзьями, которые терпеть не могли Кокто, решили сделать спектаклю обструкцию и организовали вселенскую бучу. Бедный Кокто, который с рупором в руках один исполнял роль античного хора, принужден был с регулярными интервалами прерывать свои благородные сентенции и невозмутимым тоном произносить заклинание: «Удалитесь, мосье Бретон… Спектакль не будет продолжен, пока вы не покинете зал».
Тем не менее в конечном итоге спектакль выдержал добрую сотню представлений. Отметим один курьез, от которого, впрочем, вольный интерпретатор только выиграл: слабо подкованная в античной литературе публика приписала ему, Кокто, самые красивые сентенции Софокла и хлопала во все ладоши – до того они показались ей современными! Вот она, вечная правда классиков!
Публика восхищалась декорациями, созданными Пикассо. На фоне бескрайнего синего неба, какое бывает только за морем, художник нарисовал белые дорические колонны и стилизованные круглые щиты – позже эти же темы будут использованы и в Валлори. Зрители отметили также, помимо актерской игры Дюллена, греческий акцент Женики, делавший французский язык более звучным, чем обычно. Ну а завораживающая игра Антонена Арто в роли прорицателя Тиресия по-особому покорила зрителей.
Отклики прессы – сравнительно малочисленные, несмотря на успех спектакля, – создали Шанель настоящий триумф. На этом деле она выиграла больше, чем Кокто, Дюллен, Онеггер и даже Пикассо. Особой похвалы удостоился плащ из груботканой шерсти, удивительно подчеркнувший чистое лицо Антигоны с белым макияжем, подведенными черными глазами и обритой наголо головой. Не случайно самые знаменитые фотографии появились тут как тут. И среди них – прославленный мастер Мэн Рей, отщелкивающий кадр за кадром.
Перелистаем февральский номер журнала «Вог» за 1923 год, который в ту пору пользовался большим авторитетом в мире искусств: «Эти платья из шерсти натуральных тонов создают впечатление античных одежд, обретенных спустя века…» И далее: «Это блестящее воспроизведение древности, в котором заметно озарение ума».
Эта статья задала общий тон откликов прессы – она показала, какого уровня теперь достигла Шанель, и не только в сравнении с другими мастерами высокой моды, но и в целом в контексте культурного общества: она сделалась в нем бесспорным авторитетом.
* * *
Успех Габриель на костюмерном поприще был столь внушителен, что всего несколько месяцев спустя Кокто и Дягилев снова обратились к ее таланту. На сей раз речь шла не о пьесе, а о балете, точнее, веселой оперетте без слов во вкусе Оффенбаха. Называлась вещица «Голубой экспресс» – сюжет придумал Кокто, а за постановку взялся Дягилев.
Почему же «Голубой экспресс»? Так назывался курьерский поезд-люкс, курсировавший между Парижем и Лазурным берегом и высаживающий в сей модной курортной местности десанты элегантных прожигателей жизни. Желая написать сатирическую и забавную картину нравов эпохи, Кокто направил острие своего разящего пера на спортсменов-жиголо и вращавшихся в их среде юных вертихвосток. Он написал их такими, какими наблюдал на хорошо знакомых ему пляжах Лазурного побережья, где уже несколько лет считалось хорошим тоном проводить лето. Кокто наверняка подразумевал Жуана ле Пена, только что создавшего славу Фрэнку Джей-Гоулду, сыну короля американских железных дорог, который настроил там казино, шикарных отелей и ночных кабаре.
Вскоре туда хлынула богатая, жаждавшая развлечений клиентура, мурлыкавшая такой вот куплет о последнем успехе года:
Juan le Pins,
Juan le Pins,
Veux-lu rester
Au masculin?
(Жуан ле Пен, Жуан ле Пен! Хочешь ли остаться в мужском роде?)
Музыку Дягилев заказал Дариюсу Мийо, хореографию – сестре Нижинского Брониславе, а декорации – скульптору-кубисту Анри Лорану, который никогда не видел моря, но тем не менее придумал забавные кабинки для пляжа – угловатые, с усеченными конструкциями! А для ставшего знаменитым занавеса увеличили гуашь Пикассо, изображавшую двух растрепанных великанш, бегущих по галечному пляжу под радостным небом вдоль кромки моря, для которого художник не пожалел яростных и величественных синих красок.
А Габриель досталось одеть в костюмы персонажей, которые вдохнут жизнь в этот балет нового жанра, – их свыше трех десятков.
Речь зашла о костюмах спортивного типа, ибо пантомимные сцены изобиловали акробатикой и гимнастическими фантазиями. Вспоминая свое довилльское прошлое, Коко в изобилии использовала любезное ее сердцу джерси. Для выступавшего в роли Красавчика молодого англичанина Энтона Доулина – бархатный взгляд, черные напомаженные волосы, расчесанные на прямой пробор – истый тип жиголо тех безумных лет! – одели в майку атлета. Танцовщику Войцеховскому, которому досталась партия Игрока в гольф, Шанель показала фотографию принца Уэльского, слывшего образцом элегантности. Игрок облачился в твидовые брюки для гольфа, пуловер и носки с горизонтальными полосками. Под пуловером – белая рубашка и аккуратно завязанный галстук. Да, это был успех!
Над выбором модели для Чемпионки по теннису Коко долго не думала – вполне естественно, ее выбор пал на знаменитую Сюзанну Ланглан, ставшую чемпионкой в пятнадцать лет и хорошо известную на Уимблдоне. Необыкновенные прыжки, благодаря которым она брала любые мячи, снискали ей огромную популярность и во Франции, и по другую сторону Ла-Манша. Беда только в том, что Бронислава Нижинская, которая, кроме хореографии, взяла на себя эту роль, имела мало общего с моделью… Коренастая, приземистая – что в ней от амплуа Теннисистки? Головная повязка, которую носят спортсменки, в данном случае не в помощь… И однако же, приложив старание, она добилась в этой роли совершенства.
А костюм Прекрасной Купальщицы – Лидии Соколовой – был так элегантен, что и доныне экспонируется в Музее Виктории и Альберта в Лондоне.
Среди танцовщиков Габриель обратила внимание на талант молодого красавца девятнадцати лет, с удивительным телом и очевидными дарованиями. Он приехал прямо из Киева и звался Серж Лифарь. Коко обратила на него внимание Дягилева, став юному исполнителю «крестной матерью»; ну а блистательная карьера Лифаря хорошо известна. До самой смерти Коко они останутся верными друзьями.
Итак, 13 июня 1924 года на одной из самых элегантных сцен Парижа, в театре «Шанз-Элизе», состоялась премьера «Голубого экспресса». Спектакль возымел большой успех – на него толпами повалили художники, аристократы, крупная буржуазия из Франции, Англии и Италии. Еще до начала спектакля раздавались восторженные возгласы в адрес занавеса Пикассо, заглушая музыку фанфар, написанную специально по сему случаю Жоржем Ориком. В зале толпились лучшие клиенты Габриель, о чем свидетельствует светская хроника парижской прессы тех дней, – там побывали почти все баронессы Ротшильд, начиная с той самой Анри, которая отказалась делать заказы у Пуаре, предпочтя Коко, но также и весь Фобур-Сен-Жермен с его клиентурой, словно сошедшей со страниц романов Пруста – обретшие плоть и кровь Германты, Норпуа и Шарлю; меценатки из Англии и США, как, например, Нэнси Кьюнард или княгиня де Полиньяк, урожденная Зингер, не считая русских графинь, уцелевших от массового истребления и нашедших работу у Шанель, благородные испанки – клиентки дома в Биаррице… И даже мосье из Руалье (читай – Мулена), помнившие ее по тому периоду, который она сама была бы рада забыть навсегда…
* * *
Когда в 1926 году Кокто показал в Театре искусств Впоследствии – театр «Эберто».
на бульваре Батиньоль своего «Орфея», он снова обратился к Шанель за костюмами для своих персонажей, как, например, актрисы редкостной красоты, выступавшей в роли Смерти. Три года спустя, в 1929-м, она будет одевать артистов спектакля «Аполлон Мусагет», в создании которого принимали участие также Дягилев, Стравинский и Баланчин, а в 1937-м – артистов спектакля «Рыцари Круглого стола», для которого она создала, помимо прочих, костюм Жана Маре из парчовой ткани – золото с белым, – такой же, как материал для папских риз! Забавное совпадение – панталоны актеру расписывал молодой стилист по имени Кристиан Диор! Но из всех пьес, в которых участвовала в качестве костюмера Коко Шанель, более всего толков вызвал предшественник «Рыцарей Круглого стола» – «Царь Эдип» по пьесе Софокла. Как одеть 23-летнего Жана Маре, назначенного на главную роль?
Мнение Кокто было непоколебимо: артист столь красив, что скрывать его красоту от публики было бы непростительным. По согласованию с Кокто, Габриель решила подчеркнуть скульптурную пластику молодого артиста, выпустив его на сцену почти нагим – только отдельные полосы из белой ткани скрывали его торс.
По сему поводу пресса разделилась на два лагеря. В одном метали громы и молнии по поводу такого бесстыдства, в другом – находили остроумной и изобретательной идею Габриель, которая так блистательно одела – или, если хотите, раздела – красавца-актера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40