.. мисс По?
– Эмма, – поправила она. – Никто не называет меня мисс По. Что же касается вашего вопроса – около полугода, Ким. – У нее был прямой, открытый взгляд. – А Ту поджидает вас на балконе. Идите к нему, а я тем временем приготовлю вам что-нибудь выпить и заодно отнесу ваш чемоданчик в спальню. Итак, что будете пить?
– Если можно, чай.
– Крутой кипяток и никакого льда, верно? Ким удивленно посмотрел на нее:
– Да.
– А я ходила утром по магазинам и купила для вас «Чайна блэк», – глаза ее снова смеялись.
Ким сделал вид, что не понял намека:
– Вообще-то, «Чайна блэк» пьет Ту.
– Нет, что вы, он уже давно не притрагивается к крепкому чаю. Мы предпочитаем кофе. Декофеинезированный, естественно.
– Естественно, – словно попугай, повторил Ким и ужаснулся.
Гостиную перекрасили, отметил Ким: стены стали нежно-голубыми, потолок – светло-желтым. А еще появилась декоративная лепнина, для современного интерьера деталь совершенно немыслимая.
Он раздвинул широкие стеклянные двери и вышел на балкон. Здесь тоже многое изменилось. Пол был застелен ковровым покрытием, а сам Ту сидел в легком шезлонге, вытянув перед собой парализованные ноги. Его инвалидное кресло отсутствовало.
Услышав шаги за спиной, Ту повернул голову: глаза его закрывали зеркальные солнцезащитные очки, он был одет в темно-зеленую майку с короткими рукавами и голубые джинсы. Увидев брата, он широко улыбнулся:
– Ким! Как я рад тебя видеть!
У него был очень низкий и сиплый голос – естественный для человека, во время войны постоянно дышавшего дымом.
Ким подошел к ограждению балкона: вдали виднелись жилые кварталы Уинслоу – чертовски симпатичное место, в который раз восхитился Ким.
– С тех пор, как я последний раз был у тебя, здесь многое изменилось.
– Тебе надо просто чаще приезжать, – усмехнулся Ту. – Я знаю, сюрпризов ты не любишь, но очень уж не хотелось писать письмо. Я решил, что будет лучше, если ты увидишь ее собственными глазами.
Ким обратил внимание, что брат отпустил волосы: черные и густые, как волчья шерсть, они почти доходили до плеч. От этого он казался значительно моложе.
– Я никогда не пытаюсь предвосхитить события, – заметил Ким, – поэтому, когда они происходят, не вижу в них ничего удивительного.
Эмма внесла на балкон черный эмалированный поднос с розовым фарфоровым чайником и одной пиалой:
– Дайте чаю немного настояться, – улыбнулась она, протянула Ту высокий запотевший бокал и ушла в комнату.
– Где ты с ней познакомился?
– На причале, – Ту, откинув голову, пригубил напиток, – у меня возникли проблемы с швартовочным тросом. Она мне помогла.
– Она тебе помогла?
– Да. Это что, преступление?
– А раньше ты ее там видел?
– Если бы видел, думаю, что обратил бы внимание, – Ту покосился на брата, – а ты разве нет?
– Я помню всех, кто попадает в поле моего зрения, – в голосе Кима чувствовалось легкое напряжение.
– Не совсем в твоем вкусе, верно, Ким?
– У нее переизбыток прелестей.
– О да! И мозгов тоже. Тебе нравятся женщины, вес которых не превышает ста фунтов, они должны находиться в трех шагах позади тебя, склонив при этом голову.
– Надо навести о ней справки.
– Не будь таким подозрительным, Ким! Зловещая тень легла не на все события в нашей жизни.
– Что ты пьешь? – вдруг спросил Ким.
– "Перье", – Ту протянул ему свой стакан. – Хочешь убедиться? На, понюхай.
Ким отвернулся, в глади залива отражалось полуденное солнце.
– Я больше не пью, – тихо сказал Ту. – Во всяком случае, это не то, что было раньше: иногда немного ликера или шампанского, да и то по случаю какого-нибудь события, – он сел совсем прямо. – Я больше никогда не буду пить...
– Ты не делаешь очень многих вещей, без которых раньше не мог обходиться, – Ким налил себе чаю, – ты больше не пьешь свой любимый черный китайский чай, ты одеваешься как американец, ты говоришь как американец, ты живешь с американкой. Ты отказался от наших традиций. О своей семье ты тоже больше не думаешь?
– Я тебе скажу, Ким, чего я больше не делаю, – Ту побледнел. – Я больше не просыпаюсь среди ночи в холодном поту, я больше не думаю сутками напролет о том, что было бы, если бы горящая балка не переломала мне ноги, я больше не рву на себе волосы и не сокрушаюсь, что не погиб в ту ночь, я больше не бегу от действительности, напиваясь каждый вечер до полусмерти. Я еще кое-что скажу тебе, братец: за это я должен благодарить Эмму. Сейчас я счастлив, я думаю о сегодняшнем дне, и он меня вполне устраивает. А иногда, пока еще очень редко, я ловлю себя на том, что начинаю задумываться о будущем. Этим я не занимался с двенадцати лет. Мы ставим парус и выходим в море, мы ловим рыбу, гуляем. Мы даже занимаемся любовью. Мы проводим время точно так же, как все нормальные влюбленные.
Глаза Ту блеснули, он в упор посмотрел на брата:
– А теперь скажи, что все это не одобряешь.
– Я не одобряю, – Ким медленно и тщательно подбирал слова, – твой отказ от всего того, что делает нас уникальными в этом мире. Погляди на себя – дизайнерские джинсы, модная майка, минеральная вода «перье». Великий Будда! Ты так американизировался, что даже родная мать тебя не узнала бы!
– Но я счастлив, – Ту наклонился вперед, – я счастлив, Ким, а вот ты – нет. Взгляни правде в глаза. Ты динозавр. Ты и тебе подобные, вы пережили то время, когда могли приносить пользу. Ты не понимаешь этого, но я наконец стал свободным. Я освободился от прошлого, от вечного чувства вины, которое по-прежнему давит на тебя свинцовой гирей.
– А как же месть? Все те бесконечные дни и ночи в Пномпене, когда мы выслеживали убийцу нашей семьи? Не говоря уж о тех силах и средствах, которые я угробил для того, чтобы механизм нашей мести наконец-то пришел в действие?
– Это путь смерти, – спокойно возразил Ту, – неужели ты этого не понимаешь? Мы живем не для того, чтобы мстить.
– А что ты скажешь о чести? – прищурился Ким. – О ней мы тоже забудем? Одним взмахом руки сотрем понятие, которое на протяжении веков составляло суть нашего народа? Мы в долгу перед нашей семьей, души наших близких не могут обрести покой.
Он отставил пустую чашку и присел рядом с братом на корточки:
– Разве ты не понимаешь, что поправ законы чести, наплевав на наш долг, мы превращаемся в ничто?
Ту вздохнул и накрыл ладонью запястья брата:
– Прекрасный день, ясный и теплый. В такие дни мы с Эммой поднимаем парус и идем на север, полюбоваться закатом. Ужинаем в открытом море. Не хочешь присоединиться к нам сегодня вечером?
Сквозь зеркальные стекла темных очков Ким пытался поймать взгляд брата. Потом он осторожно убрал руку Ту, поднялся и вышел в комнату.
Эмма стояла посреди гостиной, на лице ее застыла неуверенная улыбка.
– Он прав, – спокойно сказала она, – вам надо хотя бы немного побыть с нами.
– Вы ничего не понимаете, вы американка.
– Вечером мы вместе ложимся в постель, – она говорила от сердца, не выбирая слов, – мы согреваем друг друга, разговариваем, занимаемся любовью. Скажите, Ким, в чем вы находите успокоение по ночам? В кошмарах прошлого. А когда они отступают, остается только ваша ненависть.

* * *

Очнувшись, он в первый момент забыл, где находится, и сразу же поинтересовался, не звонили ли ему.
На лице сестры появилось сочувственное выражение:
– Нет, но час назад приходила молодая леди, она интересовалась вашим самочувствием.
Глаза ее странно блеснули, она встала и направилась к двери:
– Я сказала ей, что нет смысла сидеть под дверью палаты и ждать.
– Но...
– Вам нельзя волноваться, – сестра просто отмахнулась от его слов, – я сказала, чтобы она зашла попозже и, конечно же, она придет. А сейчас я позову доктора. Он велел вызвать его, как только вы придете в себя.
– Я не знаю никакой женщины, – недоуменно пробормотал Трейси, но дверь уже закрылась.
В палате он был один. Через окно с правой стороны палату заливал солнечный свет. Утро или вторая половина дня? Утро, решил он, днем свет более резкий.
Доктором оказался лысый пухленький китаец – он буквально ворвался в палату, развевающиеся полы белого халата делали его похожим на пингвина.
– Так, так, так, – казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться, – очнулись наконец. – Он ощупал голову Трейси. – Лучше, значительно лучше.
Он совершил массу ненужных движений, беспрестанно потирал лысину, фыркал, щелкал пальцами – но вдруг по широкому желтому лицу пробежала тень уныния, и он огорченно цокнул языком:
– Да, крепко вы вляпались, мой друг, – он сокрушенно покачал головой, – очень неприятно, очень.
Он вставил в уши стетоскоп и, не прекращая болтать, стал прослушивать Трейси:
– Полиция очень хочет поговорить с вами, мой мальчик. Как вы понимаете – покашляйте, – они весьма озабочены, – еще раз, отлично, – тем, что произошло, – так, еще раз, спасибо, – и очень хотели бы выслушать ваши соображения на этот счет.
Он снова ощупал голову Трейси, пальцы его едва касались кожи.
– Сколько я здесь нахожусь?
Доктор поглядел на потолок, что-то насторожило его в линии акупунктуры левой руки:
– Чуть больше сорока восьми часов. Это был очень сильный взрыв.
Он открыл свой саквояж и достал продолговатый футляр из тонкого прозрачного стекла, в котором таинственно мерцали Длинные иглы для акупунктуры.
– Если бы между вами и взрывным устройством по счастью не было той кровати – надо сказать, у нее оказалась необычайно жесткая рама, – доктор снова прищелкнул языком, – повернитесь, пожалуйста, нет, нет, влево, вот, очень хорошо.
Он прижал ладонью руку Трейси и вынул из стеклянного футляра длинную иглу.
– Я не нахожу признаков сотрясения мозга, прекрасно, но, как подсказывает мне опыт, в таких случаях некоторое время может наблюдаться легкое головокружение, а также что-то вроде незначительного расстройства, – он подвел иглу к коже, а пальцами свободной руки прослеживал линию акупунктуры. – О, все пройдет очень быстро, уверяю вас, очень быстро. Но в качестве меры предосторожности, – он коротким точным движением ввел иглу, – необходимо провести иглотерапию, которая, в сочетании с двадцатью минутами шиатсу, устранит все неприятные ощущения.
Окончив процедуру, доктор наклонился к Трейси:
– Полиция просила меня сообщить, когда вы полностью придете в себя и сможете дать показания.
– В любое время, – улыбнулся Трейси.
Он чувствовал себя совершенно здоровым и, более того, отдохнувшим.
– Поскольку оценка вашего состояния предоставлена мне, давайте решим, что ваше свидание с полицией может состояться завтра утром, ну, скажем, часов в девять. Вас устроит?
– Отлично, спасибо, доктор.
– Постарайтесь ни о чем не думать, – в дверях доктор обернулся. – Вы скоро заснете, и очень хорошо, сон пойдет вам на пользу. И, помните, лечение еще не закончено, на это потребуется время. А пока не давайте больших нагрузок на левую руку.
Трейси кивнул, и врач тихо прикрыл дверь. Увидев, что сестра собирается последовать его примеру, Трейси остановил ее:
– Эта женщина, которая приходила, она сказала, как ее зовут?
– Нет.
– А как она выглядела? Сестра задумалась:
– Высокая, стройная, в модном платье. Китаянка... по-моему, чиу-чоу, – она недоуменно поглядела на Трейси. – Разве она не ваша приятельница?
– Ну, в общем-то да.
Чтобы скрыть смущение, он провел ладонью по лицу.
– Да, конечно. Я просто хотел убедиться, – он на мгновение задумался. – А она не сказала, когда еще раз заглянет?
Сестра отрицательно покачала головой.
– Нет, но была очень расстроена. Уверена, вы скоро ее увидите, – она кивнула на телефон. – Вы можете позвонить ей.
– Нет, спасибо, – он откинулся на подушки. Сестра улыбнулась:
– Если вам что-нибудь понадобится, вызовите меня, – она показала, где расположена кнопка вызова.
– Который сейчас час?
– Скоро вечер. Половина шестого. Вы не проголодались?
Трейси покачал головой: чувство голода пока не приходило.
– Как хотите. В восемь часов я сделаю вам укол.
– Это еще зачем?
– Обезболивающее, чтобы вы могли заснуть.
– Мне не нужны никакие уколы.
Она снова улыбнулась:
– Распоряжение доктора, мистер Ричтер. Вы же слышали, что он сказал: вам нужен сон.
Трейси понял, что спорить бессмысленно. После того как сестра ушла, он попытался вспомнить события того вечера. Надо было воскресить в памяти каждую деталь, а также убедиться, что с памятью у него все в полном порядке.
Он начал со старых воспоминаний: отец, мать, детство. Потом двинулся дальше: Фонд, Директор, Ким. Он вспомнил, как отправился в Гонконг, телефонный звонок, встречу, которая состоялась сегодня – нет! – поймал он себя – три дня назад с Мицо и Нефритовой Принцессой. Память работала отменно. Он облегченно вздохнул.
А теперь более сложное задание. Он купил для Лорин бриллиант-солитер и положил его в сейф отеля. Потом проверил, не пытался ли кто-нибудь открыть замок и не обнаружил на нем никаких следов.
А потом этот взрыв. Спасло его какое-то чудо, он это прекрасно понимал, и теперь надо было понять природу этого чуда. Взрыв – он не знал этого наверняка, но интуитивно чувствовал – был очень сильный. Как получилось, что он отделался легким сотрясением мозга и ушибом руки? Следовало припомнить подробности.
Он сидел на постели. Решил позвонить отцу и поднял трубку телефона. Что было потом? Взрыв, конечно.
Трейси сделал глубокий вдох, задержал дыхание и медленно выдохнул. Трудная задача, почти неразрешимая. Мозг его понимал, сколь близок он был к уничтожению и потому старался подавить все воспоминания о событии, едва не повлекшем за собой смерть. Мозг не хотел ничего об этом знать: в тот момент он просто выбрал единственный вариант, который и обеспечил ему жизнь.
Вес. Лишний вес, вот в чем дело. Он поднял трубку, и в мозг мгновенно поступил сигнал. На это потребовалась одна десятитысячная секунды. Трубка была тяжелее обычной, и, пока мозг переключался с той информации, которой он собирался поделиться с Луисом Ричтером, сработали нейроны прекрасно тренированного тела.
Трейси вспомнил свой отчаянный бросок через постель и мгновенный откат под нее, в то место, где можно было рассчитывать на относительную безопасность. Взрыв, конечно же, накрыл его чуть раньше. Но он уже находился в завершающей стадии броска, подставив на долю секунды левый бок взрывной волне, которая отшвырнула его дальше, а основной удар приняла на себя массивная стальная рама огромного двуспального ложа, достойного королевской опочивальни.
Повезло, радостно кричал ему мозг. Тебе повезло. Но Трейси знал, что это не так: организация – или, точнее, ее программа подготовки – еще раз спасла ему жизнь. Действительно, в который раз, но, пожалуй, впервые столь отчетливо он понял, что, не выбери он себе такую работу, ему не понадобилась бы никакая подготовка.
Отсюда он перекинул логический мостик к той информации, которую дала ему медсестра. Час назад приходила молодая леди. Китаянка. Чиу-чоу. Нефритовая Принцесса. Его прошиб пот. Вряд ли она станет способствовать его скорейшему выздоровлению. Он уже не сомневался, что взрыв организовал Мицо. Но зачем? Где в мой план вкралась ошибка?
Он еще полчаса перебирал все возможные проколы, но не обнаружил ни одного. О Боже, думал Трейси, когда все идет наперекосяк и ты знаешь это, – очень и очень плохо. Нынешняя ситуация – хуже не придумаешь. Колесо где-то проколото, и он понятия не имеет, где.
Он еще раз прокрутил в голове все нюансы операции и пришел к выводу, что действовал правильно. Он припомнил, как фиксировал реакцию Мицо в Жокей-клубе, выражение лица, его позы, движения тела. Все было подлинное, он это чувствовал. Он же заглотил наживку, черт возьми!
А это означало, что прокол возник после встречи с Мицо и Нефритовой Принцессой. Что-то вышло из-под его контроля, что-то, о чем он не знал. Это по-настоящему встревожило Трейси. Что бы это могло быть? Вероятно, что-то очень и очень важное, если Мицо решился на такой шаг. А что, если решения принимает не Мицо, а кто-то другой?
Трейси сразу же подумал об убийце Джона и Мойры. Но никто не мог знать, что Трейси его преследует. Никто. Даже Мицо и Нефритовая Принцесса, это абсолютно исключено. Кто же отдает Мицо приказы? Но этого недостаточно, главное найти ответ на вопрос: почему?
Трейси вздохнул и задумался. Он по-настоящему устал и инстинктивно чувствовал, что доктор прав: ему действительно нужен отдых.
Однажды в Майнзе он подцепил вирусный грипп, и врачи решили направить его на лечение к старому японцу, имени которого, кажется, никто не знал. Старик провел сеанс акупунктуры: во время процедуры Трейси почти ничего не чувствовал, но где-то через час с трудом заполз в постель, все тело его разрывалось от какой-то странной внутренней боли.
На следующее утро он был совершенно здоров – вирус, на тотальное уничтожение которого требовалось, как уверяли врачи, не менее шести-семи дней, исчез из организма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88