сидит на какой-нибудь полянке и венок плетет. Сплетет, на голову наденет и за следующий принимается. Может, так целыми днями и сидела. А может… Кто его знает?..
Отец, сын Пияды, на войне погиб, в шестнадцатом году. Германский фронт. Жена его, когда об этом узнала – утопилась. Оно и понятно: осталась одна со старухой, которая ее лютой ненавистью ненавидела, да с дочерью больной на руках. Думаю, Пияда не последнюю роль в этом деле сыграла.
В деревне с самого начала, еще с Пиядиного деда, к этой семейке относились с некоторым… гм… предубеждением. Зла не причиняли, но и о помощи говорить не приходилось. Загорись их изба, все просто следили бы за тем, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома. Но никто и пальцем бы не пошевелил, чтобы потушить пожар. Это нормально. Как показывает история, человечество вообще предпочитает такие взаимоотношения. Просто стоять в сторонке и смотреть… Так они и жили особняком, ни с кем не общаясь. Даже когда была полная семья. А уж когда они вдвоем остались… Обходили их дом за километр, словом.
Хозяин вытащил из миски очередной окурок, чиркнул спичкой и выпустил облачко вонючего дыма.
– Лет семнадцать ей было, когда это случилось, – продолжил он. – Дурочке, я имею в виду. Она ж хоть и говорила нормально, но соображала-то не очень. Можно сказать, вообще ни черта не понимала. Все веночки плела в лесу. Вот какой-то добрый человек этим и воспользовался. Уж не знаю, кому могло в голову прийти такое. Тоже, наверное, психу. В общем, вернулась она как-то из леса заполночь. Весь подол в крови. Бабка в крик: что, мол, внученька случилось? Та, как смогла, объяснила. Сама-то, похоже, и не поняла, что именно с ней случилось. Изнасилование вообще мерзость страшная, а уж изнасилование слабоумной… Пияда поклялась, что узнает, кто надругался над ее внучкой. Узнает и накажет по-своему.
Через девять месяцев дурочка родила. Мальчика.
На последнем слове голос хозяина дрогнул и понизился чуть ли не до шепота.
– Назвали его Прохором. В честь отца. Назвала, разумеется, бабушка. Для матери он был чем-то вроде новой интересной игрушки. Сперва она от него не отходила. Смотрела, говорила что-то, пуская слюни, трогала… Но кормила только потому, что бабушка заставляла.
Если бы не старуха, мальчик не прожил бы и дня. Но Пияда его выходила. Стала ему вместо матери, хотя лет ей к тому времени было чуть ли не под сотню.
Чем они жили, я не знаю. В колхоз они, понятное дело, вступить и не подумали, копались сами в огороде. Дядька говорил, что, скорее всего, иногда Пияда все же бралась за колдовство. Кому-то мужика приворожить поможет, кому-то порчу на соседа навести. Слухи, конечно, но как тогда объяснить, что они с голоду все не померли. Что столетняя старуха может делать? Копать, пахать? Нет, конечно. А уж парнишка и подавно. Не знаю, не знаю…
Постепенно жизнь в пиядином доме пошла своим чередом. Полоумная матушка все так же пропадала целыми днями в лесу, плетя венки. Теперь не для себя, а для любимого сыночка. Вечером она возвращалась домой и надевала ему на головку очередной венок. В этом, наверное, выражалась ее материнская любовь – в бесконечных венках из одуванчиков или ромашек. Пияда сидела целыми днями на лавочке у амбара, а парень с семи лет кормил себя, прабабку и больную мать. Короче, вел все хозяйство, и дядька говорил, что получалось у него это неплохо. Мне лично такое представить сложно. Крестьянский труд – адский труд. А тут пацанчик все тянет в одиночку. Само собой, никаких там игр, никаких друзей-приятелей… Времени ни на что не оставалось. Да дело было не только в этом. Дети его сторонились. У них ведь тоже есть уши. И разговоры взрослых о «ведьмином отродье» попадали на благодатную почву.
А сторониться было чего и без взрослых пересудов. Прохор рос, как бы это сказать… пареньком со странностями. Однажды его застали за тем, что он пил кровь соседской кошки, отрубив ей предварительно голову. Было ему тогда девять лет. Если бы не Пияда, не знаю, что с ним сделали бы. Но старухи побоялись. Дали подзатыльник, да и забыли. Спустя год он попался на воровстве. Да и воровством-то не назвать, если честно. Забрался в чужой сад яблок нарвать. Поймали. Ну, что в таких случаях делают? Взял его хозяин за шкирку и приготовился надрать как следует задницу. Прохор вывернулся и вцепился зубами ему в руку. Не укусил, а именно вцепился. Как пиявка. Его смогли оторвать только с клоком кожи.
Пияде тогда сказали, чтобы она держала своего внучка при себе днем и ночью. Иначе, неровен час, зашибет его случайно поленом. Старуха ничего не сказала. Посмотрела на баб, которые к ней явились, развернулась и в дом ушла. Промолчать-то она промолчала, но через неделю у двух баб, которые были беременны, случился выкидыш. А еще через месяц начала дохнуть скотина. Коров выгоняли на пастбище, но они возвращались через час по домам, мыча от голода. Вот так вот. Трава под ногами, а они не жрут… Половина передохла, пока не обратились к той бабке из соседней деревни. Она сразу сказала – порчу навели на скот.
Всем стало ясно, чьих рук это дело. Но в открытую все равно побоялись выступать. Кто ее знает… Ругались, грозились между собой унять старуху, да только все кончалось разговорами. Пока, через год, Прохор не отличился в очередной раз. Он напал на девушку. У нее были месячные. И он… Простите, барышня, за подробности, повалил ее на землю и… В общем попробовал менструальной крови. При этом так увлекся, что снова пустил в ход зубы, что для девушки закончилось тяжелейшей травмой.
К Пияде явились всей деревней и предъявили ультиматум: либо она со своим чокнутым семейством убирается из деревни, либо однажды проснется в горящей избе. Пияда в долгу не осталась и пригрозила проклясть каждого, кто только попробует причинить вред ей или ее внуку. В те времена к подобным угрозам относились куда серьезней, чем сейчас. Поэтому, поворчав, убрались восвояси. Но один смельчак все-таки в деревне был, как выяснилось позднее.
Через два месяца Пияду отравили. Кто, как, чем – не знаю. Никто не знает. Человек, который это сделал, предпочел свое участие в этом деле не афишировать. Старуха просто заболела, и все. Внезапно и не на шутку. Полагаю, яд должен был убить ее быстро, за несколько часов. Но она прожила почти неделю. Умирала она жутко. Дядька говорил, что из-за ее воплей было не уснуть ночами. Сначала она осыпала всю деревню проклятиями. Потом клялась, что вернется. Что она не успокоится на том свете, пока жив хоть кто-то из этой деревни, вплоть до седьмого колена. Под конец умоляла поставить рядом кружку воды.
Вы знаете про воду? Нет? Есть поверье, что облегчить смерть колдуна, всегда очень мучительную, можно, поставив рядом с ним стакан с водой. Вроде как вода забирает плохую энергию, поэтому и умирать им легче… Говорят, что вода в такие моменты буквально бурлит, расплескивается через край. Вот Пияда и умоляла принести воды. Не знаю, почему внук не сделал этого. Дочка-то понятно, она ничего не соображала… Только выла, вторя бабке. А вот Прохор… Не знаю. Говорю же, он был со странностями. Может быть, ему нравилось смотреть, как мучается прабабка.
Когда Пияда, наконец, отошла, встал вопрос о похоронах. Решили, что хоронить ее на кладбище не станут. Не по-христиански, конечно, но слишком уж люди обозлились. Можно и их понять. Старуху закопали за погостом. Причем, – старик сделал драматическую паузу, – кто-то бросил ей в гроб горсть маковых зерен, перед тем как заколотить крышку.
– Маковые зерна? – поднял брови Виктор. – Зачем это?
– Тоже суеверие. Только связано он не с колдунами, а с вампирами. Когда хоронят человека, подозреваемого в вампиризме, нужно бросить ему в гроб горсть семян. В Европе это семена горчицы или проса, на Руси упырям кидали маковые зернышки. На самом деле неважно, что за зерна, хоть овес кидай. Считается, тогда вампир не встанет из могилы, чтобы пить кровь.
– Почему это?
– Смысл в том, чтобы занять вампира. Он будет вынужден пересчитывать зерна, и пока не сосчитает их все, не сможет покинуть гроб. Считает он по одному зернышку в год. Так что если бросить хорошую жменю, можно уберечься от его визитов на достаточно долгое время. Очень удобно, не правда ли? Намного легче и интеллигентнее, чем заколачивать в грудь покойнику кол или отрубать голову. Всего лишь зерна… Честно говоря, не знаю, почему так поступили со старухой. Не думаю, чтобы ее считали кровопийцей. Но может быть, это я плохо осведомлен о власти маковых зерен. Возможно, они действуют не только на вампиров, а вообще на любую нежить. Главное, подобный жест ясно говорил о том, что старуху всерьез боялись. Даже после смерти. А может быть, особенно после смерти.
Ну так вот, после похорон снова пришли в ее дом. На этот раз, чтобы поговорить с Прохором. Решили, что коли парню уже двенадцать лет, должен понимать, что к чему. Сказали прямо – или убирайся из деревни, или спалим хату.
Он оказался осторожнее прабабки. Сам отстроил новый дом где-то в лесу, в стороне от деревни, и переселился туда с матерью. Все вздохнули с облегчением, как если бы больной проказой ушел.
Чем они с матерью жили в лесу, никто не знал. Никто не знал, и где их новый дом – вот что особенно интересно. Никто, вы понимаете, никто его не видел. Не знаю, как такое возможно, но факт остается фактом. Пытались искать, хотя бы из любопытства. Но ничего не нашли. Словно Прохор с матерью обосновались глубоко под землей. Или, такое предположение тоже было, отводили глаза посторонним, пользуясь рецептами бабки Пияды.
На какое-то время про них забыли. Изредка их встречали в лесу вместе или поодиночке, но в разговоры ни он, ни, тем более, мать не вступали. Словно окончательно одичали. Так и прожили почти десять лет, пока не началась война. Прохору к этому моменту было года двадцать три-двадцать четыре. Удивляюсь, почему его не призвали в армию. То ли признали негодным, то ли еще что… Всякое бывает. Но так или иначе, никто не видел, чтобы Прохор явился по повестке в сельсовет.
В сорок третьем прежних Песков не стало. Вы должны знать эту историю с эстонцами. Мало того, что обобрали, так еще народу поубивали и деревню сожгли.
Мда… О Прохоре в то время было ни слуху, ни духу. Где он просидел все это время, чем занимался, чем кормился – никто этого не знал. Деревня жила своей жизнью – работа от зари до зари, сначала на колхоз, потом на себя, трудодни, налоги… А Прохор с матерью – своей. Тут ведь понимаете, какая штука… Домыслов, слухов, предположений было хоть отбавляй. Но я историк и привык верить фактам, а не слухам. А факты таковы, что несколько лет его никто не видел ни в деревне, ни в окрестностях. Полоумную мать видели, а его – нет.
После окончания войны некоторое время о Прохоре также никаких вестей не было. Скорее всего, он все это время крутился где-то поблизости, стараясь не попадаться на глаза местным. Потом все-таки, как говорится, вышел из подполья. Дядька говорил, что это случилось в сорок шестом. Он наткнулся на Прохора, когда вместе с другими детьми собирал головки клевера. Потом их сушили, варили и ели. Ничего не поделаешь – голод. Дядьке на тот момент едва исполнилось восемь лет. Как я сейчас понимаю, тогда он был на волосок от смерти. Господи, грех говорить, но уж лучше бы там все и закончилось…
Старый учитель снова замолчал и посмотрел на Виктора:
– Вы, может быть, чаю хотите? Долгая история получается.
– Нет, спасибо, – сказал Виктор, бросив взгляд на загаженные кружки. – Мы потерпим. Правда, Катя?
Девушка вяло кивнула. Виктор увидел, что она засыпает. Он хотел было попросить хозяина поторопиться с рассказом, но в последний момент передумал. Тот вообще может замолчать, если проявить хоть малейшее нетерпение. В конце концов, эта история нужна им, а не старику.
После небольшой паузы старик заговорил. На этот раз фразы были сухими и короткими, как военные сводки.
– Дядя немного опередил остальных ребят. Он всегда был шустрым. По его рассказам, он ничего не слышал. Просто нагнулся за очередным цветком, а когда выпрямился – перед ним, шагах в пяти, на опушке леса стоял Прохор. Стоял и смотрел на него. Дядя говорил, что взгляд был очень странным. Совершенно безумным и… голодным. Они стояли друг напротив друга несколько секунд. Семилетний мальчишка с корзиной в руках, и мужчина со взглядом безумца. Дядя говорил, что запомнил этот момент на всю жизнь. Ни до, ни после этой встречи он не испытывал подобного ужаса. Он не знал, что у Прохора на уме, не знал, почему тот стоит соляным столбом и пялится на него, но ясно видел недобрый взгляд, словно гипнотизирующий его. Потом послышались голоса других ребят. Они раздавались совсем рядом. Дядька посмотрел в ту сторону, а когда снова обернулся, Прохора уже не было. Он появился и исчез абсолютно бесшумно, будто привидение. Но дядя был уверен, что встретился не с призраком. Когда он вернулся домой, об этой встрече не обмолвился ни словом. Как он говорил, ему было страшно рассказывать о Прохоре.
Через месяц после этой встречи, в конце августа, пропал первый ребенок. У Самохиных. Хотя, фамилии вам вряд ли что-нибудь скажут… У них было трое детей. Два мальчика трех и двенадцати лет, и девочка, которой должно было исполниться десять. Она-то и пропала. Можно сказать – посреди бела дня. Прямо со двора. Развешивала белье. Корзину с бельем нашли перевернутой, девчушки и след простыл. К сожалению, взрослых в этот момент не было дома – сенокос, поэтому и спохватились не сразу. Только ближе к вечеру, когда мать с отцом вернулись и увидели корзину и зареванного младшего сына. Он полдня звал сестру, которая должна была его накормить…
Девочку не нашли. Сначала думали, что просто ушла в лес и заблудилась. Такое случалось, хоть и редко. Кто-то валил все на волков, которых в том году расплодилось видимо-невидимо. Но всерьез это предположение никто не принял – волки не подходят так близко к человеческому жилью днем. И не воруют детей. Подумывали и о бандитах, и о скрывающихся от властей дезертирах. Но все это было тоже маловероятно. Не то время и не то место. Что в этих краях делать бандитам? Ягоды собирать или навоз воровать? Чушь. Нищих хватало, ходили по деревням, побирались, спасаясь от голода. А бандиты… Искали, понятное дело, девчушку, сообщили в райсовет… Оттуда прислали милиционера. Да только все без толку.
Через две недели пропал еще один ребенок, сын Михайловых, Саша, кажется. Тот не вернулся из школы. Начальная школа-то была в десяти километрах почти, в Скопинцево, большая деревня, пятьдесят дворов. Там сельсовет располагался. Вот парень после занятий и не вернулся. Тут уж все на уши встали. Лес прочесали вдоль и поперек. Но снова ничего не нашли. Решили, что мальчишка захотел срезать немного путь и угодил в болота. Тоже ерунда, конечно, но других объяснений не нашлось.
Следующей жертвой стал почтальон. Имени я не помню. Помню только, что был почти глухим после контузии. Он пропал через несколько дней после мальчика. И снова поиски успехом не увенчались. Тогда-то дядя рассказал матери о том, что повстречал в лесу Прохора. Мать разнесла весть по всей деревне. Народ взвился… Ни о какой презумпции невиновности и речи не шло. На Прохора сразу повесили всех собак. Было решено разобраться с этим делом самостоятельно, не привлекая, так сказать, органы-охраны правопорядка. Особенно на этом настаивали Самохины и Михайловы.
Устроили несколько облав. Прочесали близлежащие леса. Но даже намека на жилье Прохора не нашли. Будто тот действительно жил под землей… А уже на исходе осени произошло нечто и вовсе из ряда вон выходящее. Умер некто Протасов… Порфирий, кажется. Самый старый житель деревни. Кавалер Георгиевского креста, между прочим. Умер своей смертью, тут ничего подозрительного не было. Старика похоронили. А на девятый день могилу пришла навестить его вдова, уж простите, имя не помню. Ни детей, ни внуков у них не осталось – все погибли на фронте, так что старушка пошла на кладбище одна. Вернулась через час абсолютно не в себе – могила георгиевского кавалера была разрыта, гроб разбит чуть ли не в щепки, а рядом лежал обезображенный труп. Вернее, остатки трупа… Кто-то отрубил покойнику ноги и руки, вырезал язык и вытащил внутренности – печень, сердце… К вечеру вдову хватил удар. Воссоединилась она, так сказать, с любимым мужем. Похоронили обоих. Мужа по второму заходу, жену по первому. Через день ее могила также была вскрыта. На этот раз тело не так изуродовали. То есть, я хочу сказать, что руки и ноги остались при ней. Тут уж взъелись Парамоновы…
При упоминании Парамоновых Виктор едва заметно вздрогнул, а Катя открыла слипающиеся глаза.
– Старуха приходилась им родственницей, – продолжал хозяин, не заметив, как изменились лица слушателей. – Так, седьмая вода на киселе. В деревнях-то все друг другу родственники так или иначе… Была предпринята еще одна попытка найти Прохора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Отец, сын Пияды, на войне погиб, в шестнадцатом году. Германский фронт. Жена его, когда об этом узнала – утопилась. Оно и понятно: осталась одна со старухой, которая ее лютой ненавистью ненавидела, да с дочерью больной на руках. Думаю, Пияда не последнюю роль в этом деле сыграла.
В деревне с самого начала, еще с Пиядиного деда, к этой семейке относились с некоторым… гм… предубеждением. Зла не причиняли, но и о помощи говорить не приходилось. Загорись их изба, все просто следили бы за тем, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома. Но никто и пальцем бы не пошевелил, чтобы потушить пожар. Это нормально. Как показывает история, человечество вообще предпочитает такие взаимоотношения. Просто стоять в сторонке и смотреть… Так они и жили особняком, ни с кем не общаясь. Даже когда была полная семья. А уж когда они вдвоем остались… Обходили их дом за километр, словом.
Хозяин вытащил из миски очередной окурок, чиркнул спичкой и выпустил облачко вонючего дыма.
– Лет семнадцать ей было, когда это случилось, – продолжил он. – Дурочке, я имею в виду. Она ж хоть и говорила нормально, но соображала-то не очень. Можно сказать, вообще ни черта не понимала. Все веночки плела в лесу. Вот какой-то добрый человек этим и воспользовался. Уж не знаю, кому могло в голову прийти такое. Тоже, наверное, психу. В общем, вернулась она как-то из леса заполночь. Весь подол в крови. Бабка в крик: что, мол, внученька случилось? Та, как смогла, объяснила. Сама-то, похоже, и не поняла, что именно с ней случилось. Изнасилование вообще мерзость страшная, а уж изнасилование слабоумной… Пияда поклялась, что узнает, кто надругался над ее внучкой. Узнает и накажет по-своему.
Через девять месяцев дурочка родила. Мальчика.
На последнем слове голос хозяина дрогнул и понизился чуть ли не до шепота.
– Назвали его Прохором. В честь отца. Назвала, разумеется, бабушка. Для матери он был чем-то вроде новой интересной игрушки. Сперва она от него не отходила. Смотрела, говорила что-то, пуская слюни, трогала… Но кормила только потому, что бабушка заставляла.
Если бы не старуха, мальчик не прожил бы и дня. Но Пияда его выходила. Стала ему вместо матери, хотя лет ей к тому времени было чуть ли не под сотню.
Чем они жили, я не знаю. В колхоз они, понятное дело, вступить и не подумали, копались сами в огороде. Дядька говорил, что, скорее всего, иногда Пияда все же бралась за колдовство. Кому-то мужика приворожить поможет, кому-то порчу на соседа навести. Слухи, конечно, но как тогда объяснить, что они с голоду все не померли. Что столетняя старуха может делать? Копать, пахать? Нет, конечно. А уж парнишка и подавно. Не знаю, не знаю…
Постепенно жизнь в пиядином доме пошла своим чередом. Полоумная матушка все так же пропадала целыми днями в лесу, плетя венки. Теперь не для себя, а для любимого сыночка. Вечером она возвращалась домой и надевала ему на головку очередной венок. В этом, наверное, выражалась ее материнская любовь – в бесконечных венках из одуванчиков или ромашек. Пияда сидела целыми днями на лавочке у амбара, а парень с семи лет кормил себя, прабабку и больную мать. Короче, вел все хозяйство, и дядька говорил, что получалось у него это неплохо. Мне лично такое представить сложно. Крестьянский труд – адский труд. А тут пацанчик все тянет в одиночку. Само собой, никаких там игр, никаких друзей-приятелей… Времени ни на что не оставалось. Да дело было не только в этом. Дети его сторонились. У них ведь тоже есть уши. И разговоры взрослых о «ведьмином отродье» попадали на благодатную почву.
А сторониться было чего и без взрослых пересудов. Прохор рос, как бы это сказать… пареньком со странностями. Однажды его застали за тем, что он пил кровь соседской кошки, отрубив ей предварительно голову. Было ему тогда девять лет. Если бы не Пияда, не знаю, что с ним сделали бы. Но старухи побоялись. Дали подзатыльник, да и забыли. Спустя год он попался на воровстве. Да и воровством-то не назвать, если честно. Забрался в чужой сад яблок нарвать. Поймали. Ну, что в таких случаях делают? Взял его хозяин за шкирку и приготовился надрать как следует задницу. Прохор вывернулся и вцепился зубами ему в руку. Не укусил, а именно вцепился. Как пиявка. Его смогли оторвать только с клоком кожи.
Пияде тогда сказали, чтобы она держала своего внучка при себе днем и ночью. Иначе, неровен час, зашибет его случайно поленом. Старуха ничего не сказала. Посмотрела на баб, которые к ней явились, развернулась и в дом ушла. Промолчать-то она промолчала, но через неделю у двух баб, которые были беременны, случился выкидыш. А еще через месяц начала дохнуть скотина. Коров выгоняли на пастбище, но они возвращались через час по домам, мыча от голода. Вот так вот. Трава под ногами, а они не жрут… Половина передохла, пока не обратились к той бабке из соседней деревни. Она сразу сказала – порчу навели на скот.
Всем стало ясно, чьих рук это дело. Но в открытую все равно побоялись выступать. Кто ее знает… Ругались, грозились между собой унять старуху, да только все кончалось разговорами. Пока, через год, Прохор не отличился в очередной раз. Он напал на девушку. У нее были месячные. И он… Простите, барышня, за подробности, повалил ее на землю и… В общем попробовал менструальной крови. При этом так увлекся, что снова пустил в ход зубы, что для девушки закончилось тяжелейшей травмой.
К Пияде явились всей деревней и предъявили ультиматум: либо она со своим чокнутым семейством убирается из деревни, либо однажды проснется в горящей избе. Пияда в долгу не осталась и пригрозила проклясть каждого, кто только попробует причинить вред ей или ее внуку. В те времена к подобным угрозам относились куда серьезней, чем сейчас. Поэтому, поворчав, убрались восвояси. Но один смельчак все-таки в деревне был, как выяснилось позднее.
Через два месяца Пияду отравили. Кто, как, чем – не знаю. Никто не знает. Человек, который это сделал, предпочел свое участие в этом деле не афишировать. Старуха просто заболела, и все. Внезапно и не на шутку. Полагаю, яд должен был убить ее быстро, за несколько часов. Но она прожила почти неделю. Умирала она жутко. Дядька говорил, что из-за ее воплей было не уснуть ночами. Сначала она осыпала всю деревню проклятиями. Потом клялась, что вернется. Что она не успокоится на том свете, пока жив хоть кто-то из этой деревни, вплоть до седьмого колена. Под конец умоляла поставить рядом кружку воды.
Вы знаете про воду? Нет? Есть поверье, что облегчить смерть колдуна, всегда очень мучительную, можно, поставив рядом с ним стакан с водой. Вроде как вода забирает плохую энергию, поэтому и умирать им легче… Говорят, что вода в такие моменты буквально бурлит, расплескивается через край. Вот Пияда и умоляла принести воды. Не знаю, почему внук не сделал этого. Дочка-то понятно, она ничего не соображала… Только выла, вторя бабке. А вот Прохор… Не знаю. Говорю же, он был со странностями. Может быть, ему нравилось смотреть, как мучается прабабка.
Когда Пияда, наконец, отошла, встал вопрос о похоронах. Решили, что хоронить ее на кладбище не станут. Не по-христиански, конечно, но слишком уж люди обозлились. Можно и их понять. Старуху закопали за погостом. Причем, – старик сделал драматическую паузу, – кто-то бросил ей в гроб горсть маковых зерен, перед тем как заколотить крышку.
– Маковые зерна? – поднял брови Виктор. – Зачем это?
– Тоже суеверие. Только связано он не с колдунами, а с вампирами. Когда хоронят человека, подозреваемого в вампиризме, нужно бросить ему в гроб горсть семян. В Европе это семена горчицы или проса, на Руси упырям кидали маковые зернышки. На самом деле неважно, что за зерна, хоть овес кидай. Считается, тогда вампир не встанет из могилы, чтобы пить кровь.
– Почему это?
– Смысл в том, чтобы занять вампира. Он будет вынужден пересчитывать зерна, и пока не сосчитает их все, не сможет покинуть гроб. Считает он по одному зернышку в год. Так что если бросить хорошую жменю, можно уберечься от его визитов на достаточно долгое время. Очень удобно, не правда ли? Намного легче и интеллигентнее, чем заколачивать в грудь покойнику кол или отрубать голову. Всего лишь зерна… Честно говоря, не знаю, почему так поступили со старухой. Не думаю, чтобы ее считали кровопийцей. Но может быть, это я плохо осведомлен о власти маковых зерен. Возможно, они действуют не только на вампиров, а вообще на любую нежить. Главное, подобный жест ясно говорил о том, что старуху всерьез боялись. Даже после смерти. А может быть, особенно после смерти.
Ну так вот, после похорон снова пришли в ее дом. На этот раз, чтобы поговорить с Прохором. Решили, что коли парню уже двенадцать лет, должен понимать, что к чему. Сказали прямо – или убирайся из деревни, или спалим хату.
Он оказался осторожнее прабабки. Сам отстроил новый дом где-то в лесу, в стороне от деревни, и переселился туда с матерью. Все вздохнули с облегчением, как если бы больной проказой ушел.
Чем они с матерью жили в лесу, никто не знал. Никто не знал, и где их новый дом – вот что особенно интересно. Никто, вы понимаете, никто его не видел. Не знаю, как такое возможно, но факт остается фактом. Пытались искать, хотя бы из любопытства. Но ничего не нашли. Словно Прохор с матерью обосновались глубоко под землей. Или, такое предположение тоже было, отводили глаза посторонним, пользуясь рецептами бабки Пияды.
На какое-то время про них забыли. Изредка их встречали в лесу вместе или поодиночке, но в разговоры ни он, ни, тем более, мать не вступали. Словно окончательно одичали. Так и прожили почти десять лет, пока не началась война. Прохору к этому моменту было года двадцать три-двадцать четыре. Удивляюсь, почему его не призвали в армию. То ли признали негодным, то ли еще что… Всякое бывает. Но так или иначе, никто не видел, чтобы Прохор явился по повестке в сельсовет.
В сорок третьем прежних Песков не стало. Вы должны знать эту историю с эстонцами. Мало того, что обобрали, так еще народу поубивали и деревню сожгли.
Мда… О Прохоре в то время было ни слуху, ни духу. Где он просидел все это время, чем занимался, чем кормился – никто этого не знал. Деревня жила своей жизнью – работа от зари до зари, сначала на колхоз, потом на себя, трудодни, налоги… А Прохор с матерью – своей. Тут ведь понимаете, какая штука… Домыслов, слухов, предположений было хоть отбавляй. Но я историк и привык верить фактам, а не слухам. А факты таковы, что несколько лет его никто не видел ни в деревне, ни в окрестностях. Полоумную мать видели, а его – нет.
После окончания войны некоторое время о Прохоре также никаких вестей не было. Скорее всего, он все это время крутился где-то поблизости, стараясь не попадаться на глаза местным. Потом все-таки, как говорится, вышел из подполья. Дядька говорил, что это случилось в сорок шестом. Он наткнулся на Прохора, когда вместе с другими детьми собирал головки клевера. Потом их сушили, варили и ели. Ничего не поделаешь – голод. Дядьке на тот момент едва исполнилось восемь лет. Как я сейчас понимаю, тогда он был на волосок от смерти. Господи, грех говорить, но уж лучше бы там все и закончилось…
Старый учитель снова замолчал и посмотрел на Виктора:
– Вы, может быть, чаю хотите? Долгая история получается.
– Нет, спасибо, – сказал Виктор, бросив взгляд на загаженные кружки. – Мы потерпим. Правда, Катя?
Девушка вяло кивнула. Виктор увидел, что она засыпает. Он хотел было попросить хозяина поторопиться с рассказом, но в последний момент передумал. Тот вообще может замолчать, если проявить хоть малейшее нетерпение. В конце концов, эта история нужна им, а не старику.
После небольшой паузы старик заговорил. На этот раз фразы были сухими и короткими, как военные сводки.
– Дядя немного опередил остальных ребят. Он всегда был шустрым. По его рассказам, он ничего не слышал. Просто нагнулся за очередным цветком, а когда выпрямился – перед ним, шагах в пяти, на опушке леса стоял Прохор. Стоял и смотрел на него. Дядя говорил, что взгляд был очень странным. Совершенно безумным и… голодным. Они стояли друг напротив друга несколько секунд. Семилетний мальчишка с корзиной в руках, и мужчина со взглядом безумца. Дядя говорил, что запомнил этот момент на всю жизнь. Ни до, ни после этой встречи он не испытывал подобного ужаса. Он не знал, что у Прохора на уме, не знал, почему тот стоит соляным столбом и пялится на него, но ясно видел недобрый взгляд, словно гипнотизирующий его. Потом послышались голоса других ребят. Они раздавались совсем рядом. Дядька посмотрел в ту сторону, а когда снова обернулся, Прохора уже не было. Он появился и исчез абсолютно бесшумно, будто привидение. Но дядя был уверен, что встретился не с призраком. Когда он вернулся домой, об этой встрече не обмолвился ни словом. Как он говорил, ему было страшно рассказывать о Прохоре.
Через месяц после этой встречи, в конце августа, пропал первый ребенок. У Самохиных. Хотя, фамилии вам вряд ли что-нибудь скажут… У них было трое детей. Два мальчика трех и двенадцати лет, и девочка, которой должно было исполниться десять. Она-то и пропала. Можно сказать – посреди бела дня. Прямо со двора. Развешивала белье. Корзину с бельем нашли перевернутой, девчушки и след простыл. К сожалению, взрослых в этот момент не было дома – сенокос, поэтому и спохватились не сразу. Только ближе к вечеру, когда мать с отцом вернулись и увидели корзину и зареванного младшего сына. Он полдня звал сестру, которая должна была его накормить…
Девочку не нашли. Сначала думали, что просто ушла в лес и заблудилась. Такое случалось, хоть и редко. Кто-то валил все на волков, которых в том году расплодилось видимо-невидимо. Но всерьез это предположение никто не принял – волки не подходят так близко к человеческому жилью днем. И не воруют детей. Подумывали и о бандитах, и о скрывающихся от властей дезертирах. Но все это было тоже маловероятно. Не то время и не то место. Что в этих краях делать бандитам? Ягоды собирать или навоз воровать? Чушь. Нищих хватало, ходили по деревням, побирались, спасаясь от голода. А бандиты… Искали, понятное дело, девчушку, сообщили в райсовет… Оттуда прислали милиционера. Да только все без толку.
Через две недели пропал еще один ребенок, сын Михайловых, Саша, кажется. Тот не вернулся из школы. Начальная школа-то была в десяти километрах почти, в Скопинцево, большая деревня, пятьдесят дворов. Там сельсовет располагался. Вот парень после занятий и не вернулся. Тут уж все на уши встали. Лес прочесали вдоль и поперек. Но снова ничего не нашли. Решили, что мальчишка захотел срезать немного путь и угодил в болота. Тоже ерунда, конечно, но других объяснений не нашлось.
Следующей жертвой стал почтальон. Имени я не помню. Помню только, что был почти глухим после контузии. Он пропал через несколько дней после мальчика. И снова поиски успехом не увенчались. Тогда-то дядя рассказал матери о том, что повстречал в лесу Прохора. Мать разнесла весть по всей деревне. Народ взвился… Ни о какой презумпции невиновности и речи не шло. На Прохора сразу повесили всех собак. Было решено разобраться с этим делом самостоятельно, не привлекая, так сказать, органы-охраны правопорядка. Особенно на этом настаивали Самохины и Михайловы.
Устроили несколько облав. Прочесали близлежащие леса. Но даже намека на жилье Прохора не нашли. Будто тот действительно жил под землей… А уже на исходе осени произошло нечто и вовсе из ряда вон выходящее. Умер некто Протасов… Порфирий, кажется. Самый старый житель деревни. Кавалер Георгиевского креста, между прочим. Умер своей смертью, тут ничего подозрительного не было. Старика похоронили. А на девятый день могилу пришла навестить его вдова, уж простите, имя не помню. Ни детей, ни внуков у них не осталось – все погибли на фронте, так что старушка пошла на кладбище одна. Вернулась через час абсолютно не в себе – могила георгиевского кавалера была разрыта, гроб разбит чуть ли не в щепки, а рядом лежал обезображенный труп. Вернее, остатки трупа… Кто-то отрубил покойнику ноги и руки, вырезал язык и вытащил внутренности – печень, сердце… К вечеру вдову хватил удар. Воссоединилась она, так сказать, с любимым мужем. Похоронили обоих. Мужа по второму заходу, жену по первому. Через день ее могила также была вскрыта. На этот раз тело не так изуродовали. То есть, я хочу сказать, что руки и ноги остались при ней. Тут уж взъелись Парамоновы…
При упоминании Парамоновых Виктор едва заметно вздрогнул, а Катя открыла слипающиеся глаза.
– Старуха приходилась им родственницей, – продолжал хозяин, не заметив, как изменились лица слушателей. – Так, седьмая вода на киселе. В деревнях-то все друг другу родственники так или иначе… Была предпринята еще одна попытка найти Прохора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34