Теперь это была его, Ника, семья.
Лусе ненавидел свою ледышку-мать, но преклонялся перед диким, необузданным нравом отца. Хотя Николас мог посочувствовать брату, лишенному материнской любви, он ненавидел дона Ансельмо даже сильнее, чем Лусеро донью Софию. Дон Ансельмо использовал глупую юную Лотти для развлечения и покинул ее без малейших укоров совести беременной. Кто знает, может быть, именно это подтолкнуло мать Ника на дорожку, ведущую вниз.
Внезапно его размышления прервала Инносенсия. Ее низкий грудной голос прозвучал над самым ухом.
– Вижу… Вижу… Война немного подпортила моего резвого жеребца. Молю Бога, чтоб самое важное твое достояние сохранилось нетронутым.
Она облизнула яркие карминовые губы. В комнату Инносенсия явилась с ворохом полотенец. Подслушав, как хозяин отдает распоряжения Лупе, она решила воспользоваться подвернувшимся случаем побеседовать наедине с Лусеро, прежде чем его стерва-жена накапает яду ему в душу. О Святая Девственница! Если б она знала, что эта мерзкая кроха – дитя Лусеро, то не поступила бы так опрометчиво!
Инносенсия сложила полотенца на скамеечку и, приняв соблазнительную позу, уселась на край ванны. С целью продемонстрировать ему получше свои пышные прелести, она низко наклонилась над ним.
Ник устало усмехнулся:
– Это мое достояние больше не должно тебя интересовать, Сенси!
Она возразила:
– Ты по-другому заговоришь, когда тебе надоест сварливая женушка. Разреши мне посмотреть, хорошо ли она ухаживает за твоей игрушкой.
Инносенсия опустила руку в воду, и ее умелые пальцы быстро скользнули по животу к его паху.
Ник, стиснув зубы, выругался, так как ее неожиданная атака возымела предуготованный эффект.
– Кое-что я все же умею, не так ли? – похвасталась она.
Инносенсия распустила завязки шамизы, и через широкий вырез вывалилась одна из ее тяжелых грудей с темным соском на округлой вершине. Захватив в горсть его волосы, она, несмотря на его сопротивление, низко склонилась, пытаясь прижать обнаженную грудь к его губам.
В это время неслышно отворилась дверь, и на пороге появилась Мерседес.
– Бальтазар сказал, что тебе понадобится… – начала было она, но тут у нее перехватило дыхание.
Швырнув чистое белье и бритву на пол, Мерседес произнесла ледяным тоном:
– Теперь я убедилась, что тебе надобно…
9
Первым ее желанием было сесть в седло и ускакать в темноту. Но она сдержалась и просто вышла из комнаты с гордо поднятой головой и прямой спиной. Она не позволила бы ни одной слезинке выкатиться из глаз.
«Опять! Все повторяется!»
Унижение было слишком сильным, чтобы восстановить в памяти увиденную картину и предаваться отчаянию. Она обратила свою душевную боль в гнев, она была очень зла…
Лусеро всегда был большим шутником, и весь разыгрываемый им в спальне спектакль по обольщению собственной супруги на поверку оказался лишь способом в очередной раз посмеяться над ней и самому поразвлечься.
С горечью Мерседес подумала, что он, несомненно, поведал Инносенсии о забавной девичьей скромности своей супруги, о жалких ее попытках противиться ему, о ее холодности.
Мрачная улыбка скривила ее губы. Пусть считает, что она холодна. Как бы они умирали от смеха, если б догадались, что она была близка к тому, чтобы открыто выразить перед ним свои чувства. Теперь она уже никогда не поставит себя в глупое положение.
Мерседес пересекла патио и вошла в покои дона Ансельмо, где, как она знала, хранилось оружие.
С яростным проклятием Ник оттолкнул от себя Инносенсию и выбрался из ванны.
– Убирайся с глаз моих долой, пока я не свернул тебе шею! Я уже говорил тебе, Сенси, что между нами все кончено. Пойми это раз и навсегда!
Вода выплеснулась на ее блузу и сделала ткань прозрачной. Сенси натянула ее на груди так, что соски стали отчетливо видны – большие, твердые, темные. С надутыми губами она беззастенчиво смотрела, как он поспешно вытирается.
– Уверена, что хозяин не побежит следом за своей худосочной ханжой. В конце концов, она не посмеет отказать тебе в постели, даже если будет настолько глупа, что попытается.
Он взглянул на любовницу брата с нескрываемым презрением. Лусеро был виноват в том, что эта ничтожная потаскушка так обнаглела.
– То, что происходит между мной и моей женой, тебя не касается, Сенси. – Тон его был бархатисто-вкрадчив, но это было пострашнее, чем если бы он кричал на нее. – Я хозяин, а она моя сеньора. Ты же только служанка, которой грозит опасность быть изгнанной из Гран-Сангре, если ты еще раз позволишь себе совершить нечто подобное. Тебе понятно?
Его взгляд пронизал ее насквозь, острый, как французские штыки.
Инносенсия в страхе отступила на шаг.
– Да, да, патрон. Я не хочу, чтобы меня прогнали отсюда… – Она разразилась слезами. – Мне некуда идти. У меня нет ни семьи… никого…
На самом деле ее родные жили в Гуаймасе, но это были нищие рыбаки. Мысль о том, что ей придется целыми днями чистить и разделывать пойманную отцом и братьями рыбу, ужаснула ее. Это было похуже любой самой грязной работы по дому.
Инносенсия не до конца понимала, что происходит. До отъезда Лусеро на войну все складывалось замечательно. Любвеобильная красотка разглядывала сейчас любовника из-под полуопущенных густых ресниц, орошенных слезами, пока он, отвернувшись, натягивал на себя нижнее белье и одежду. Ей хотелось потрогать шрамы на его спине, но она знала, что, пока он столь сердит, такой поступок ни к чему хорошему не приведет.
С тяжелым сердцем и угрюмым выражением лица она молча удалилась, поклявшись себе, что заполучит Лусеро вновь в свои объятия и отомстит высокомерной сеньоре, отнявшей у нее любовника.
Николас вышел в патио, но задержался в тени фиговых деревьев, чтобы поразмыслить. Лусе никогда бы не погнался за разгневанной супругой и не унизился бы до объяснений. Как только Ник начал «по-благородному» ухаживать за Мерседес, он сразу же дал ей повод для подозрений. А это слишком опасно.
Но черт побери! Он же сейчас ни в чем не провинился. Ему хотелось ей сказать об этом, и она должна его выслушать. Но было бы не в характере Лусеро немедленно начать оправдываться, взваливать всю вину на Сенси, на умело раскинутую ею ловушку. В какое дерьмо он попал по вине этой потаскушки! Вот дьявол! Все его старания возбудить в сердце Мерседес любовь пошли прахом.
Одно лишь средство – выпивка – даст ему необходимый покой и время, чтобы он и супруга оба поостыли.
Насколько он знает Мерседес – а он, кажется, уже неплохо изучил ее натуру, – она сейчас, наверное, сходит с ума, переплавляя в себе обиду в ярость. Впрочем, это неплохо, ночь обещает быть бурной. Его зубы, обнажившись в улыбке, сверкнули в темноте.
На кухне Николас обнаружил Ангелину, выскребающую горшки и сковороды.
– Я учуял истинно райский аромат. После целого дня в седле я, кажется, готов съесть волка.
– Волка я не подам к столу, хозяин, а лишь жареного ягненка. Нам удалось припрятать от солдат нескольких овец и их весеннее потомство. Я сберегла это лакомство для вас и приготовила ваше любимое мачо.
Ее широкоскулое, плоское, как блюдо, лицо светилось горделивой улыбкой, когда она поставила перед ним тарелку с жирными бараньими кишками, свитыми плотно и свернутыми в шар, а затем запеченными до образования хрустящей корочки. К мачо полагались также кукурузные лепешки с пылу с жару, соус чили и помидоры.
Николас судорожно сглотнул, вспомнив, как впервые наблюдал за мексиканскими солдатами, вкушавшими мачо. Он тогда едва отважился его попробовать и был далеко не в восторге, так же как до этого в Северной Африке не в восторге был и от козлиных глаз, сваренных в молоке. Однако проявить равнодушие к своему любимому блюду означало обидеть повариху и ввергнуть ее в недоумение. Лусе обожал мачо. Следовательно, Николас обязан есть мачо с удовольствием.
«Хорошо, что я действительно голоден», – подумал он с раздражением, усаживаясь за стол и жалея, что поддался первому импульсу отправиться прямиком в кабинет и там как следует напиться. Положение его было не из приятных.
Мужественно Ник кинулся на штурм мачо, стараясь не думать о том, что он ест, и захватив полную ложку тушеных овощей с целью отбить вкус бараньего сала во рту.
– Ты по-прежнему лучшая повариха во всей Соноре.
– А вы очень голодны, хозяин, как я вижу! – откликнулась Ангелина, просияв от похвалы. – Много ли вы собрали скота? – поинтересовалась она.
– Больше, чем рассчитывали, но нанятые мною вакеро молоды и неопытны. Мы загнали с дюжину длиннорогих волов в каньон у Яки, но лучший наш жеребец обвел нас вокруг пальца и ушел вместе с табуном. А там было семь жеребых кобыл и два жеребенка, красивых и резвых. Достаточно, чтобы начать восстанавливать поголовье. Но мы его поймаем, не сомневайся!
– Я очень рада, хозяин. Война разорила поместье. Хозяйка так много трудилась, сохраняя Гран-Сангре для вас. Хорошо, что ее старания не пропадут даром.
Ник поднял глаза на старуху. Явно в ее словах таится какой-то скрытый смысл.
– Я многое понял на войне, Ангелина. И стал другим. Она научила меня ценить то, чем я раньше пренебрегал.
– Как, например, вашей супругой, хозяин? – осмелилась спросить старая кухарка.
– Да, своей супругой тоже, – повторил он. Его ответ был похож на эхо. – Когда-нибудь она снова станет госпожой процветающего поместья.
Ангелина смерила его пристальным взглядом:
– Да, я верю, что война многое способна изменить.
Наверху Мерседес расхаживала взад-вперед по комнате, сжав в руке пистолет, взятый из шкафа в кабинете Ансельмо.
Ее взгляд постоянно возвращался к двери, ведущей в спальню Лусеро. Она заперла ее на засов, так же как и другую дверь из холла. Он не посмеет заявиться к ней в эту ночь. Но если вдруг он… Как она поступит? Вся прислуга услышит перебранку супругов. Не было ни единой живой души в Гран-Сангре, кто бы не знал об отношениях между Лусеро и Инносенсией.
– Я пристрелю его, если он ступит ко мне в комнату, – произнесла она вслух, но в ее возгласе не чувствовалось уверенности.
Мерседес смотрела в окно на усыпанное звездами небо, надеясь, что красота ночи внесет умиротворение в ее мятущуюся душу. Только холодный, трезвый расчет, лишенный эмоций, сможет послужить ей на пользу.
«Ты не должна вернуться к тем временам, когда юная монастырская воспитанница впадала в шок при виде Лусеро и Инносенсии, а те смеялись над ней», – твердила она самой себе. Усилием воли уняв нервную дрожь, она положила пистолет на прикроватный столик и принялась массировать виски кончиками пальцев. Мерседес ожидала, что он тут же вломится к ней, требуя, чтобы она примирилась с тем, что увидела в ванной. Но он словно бы вообще позабыл о ней. Почему-то это ее огорчило.
Прежде чем запереться в своей комнате, Мерседес долго просматривала счета и документы и обсуждала проект орошения с садовником Хуаном. Затем, придя наверх, она почитала Розалии сказку на сон грядущий и уложила девочку в кровать. А Лусеро все еще не появлялся у себя в спальне.
Очевидно, он неплохо проводил время с Инносенсией во флигеле для прислуги. По крайней мере, не уложил шлюху в постель, которую делил с Мерседес, и она была благодарна ему хотя бы за это.
Нехороший огонь вспыхнул в ее глазах, когда она представила себе эту парочку – Лусеро и наглую шлюху, забавляющихся в комнате по-соседству.
«Если он приведет ее сюда, я подожгу под ними матрац», – прошептала Мерседес, и тотчас до ее сознания дошло, что она докатилась до слепой и унизительной ревности.
Она ревнует? Нет, она не ревнива. Пусть он сходится с женщинами, подобными Инносенсии, но делает это в открытую и не лжет ей, и не уязвляет ложью ее самолюбие. Кроме всего прочего, как хозяйка, управлявшая Гран-Сангре на протяжении четырех лет, она имеет право на уважение.
Эти, казалось, разумные мысли она как бы слышала со стороны, словно повторенные эхом, и поняла, что обманывает себя. Да, она ревнует.
Это открытие повергло Мерседес в смятение.
«Я не хочу иметь с ним дело и одновременно не желаю, чтобы другая женщина завладела им. Замечательная дилемма!» Как это возможно, что она начала ревновать к обыкновенной потаскушке? Особенно после того, как Инносенсия полностью показала свою сущность, оскорбляя маленького ребенка?
Вихрь в ее мозгу мгновенно утих, лишь только она услышала его шаги. Мерседес затаила дыхание и схватилась за пистолет. Лусеро прошел к себе в спальню и начал раздеваться. Он не поинтересовался, заперта ли ее дверь. Прекрасно! Он хотя бы на время оставил свои дикарские замашки. Шлюха, вероятно, утомила его там, в ванной комнате.
«Хоть бы они в ней утонули!»
Мерседес стояла, не шелохнувшись, одна в темноте, ожидая, когда он погасит у себя свечу, будучи не в состоянии лечь в постель, пока не убедится, что он уснул.
Дверная ручка, поворачиваясь, резко скрипнула. Затем последовало сдавленное проклятие, когда обнаружилось, что засов преграждает ему путь. Он повторил попытку дважды, каждый раз она вздрагивала от производимого им шума.
– Возвращайся обратно к своей любовнице! – Голос ее был на удивление спокоен.
Лусеро с силой нажал на дверь плечом:
– Сними засов, Мерседес, а то пожалеешь!
– Не угрожай мне, Лусеро.
Громкий треск разнесся по дому, дерево раскрошилось, шурупы, державшие болт, выпали из гнезд, а сама дверь влетела, словно повинуясь волшебной силе, в комнату Мерседес и рухнула на пол.
Лусеро стоял в образовавшемся проломе. Свеча горела у него за спиной, освещая мощную фигуру мужа колеблющимся пламенем. Мерседес видела только грозный черный силуэт, да еще в темноте светились глаза, отражающие лунный свет. Бездонные волчьи глаза с хищными зрачками.
Он проигнорировал устаревшей системы «кольт», который она, держа обеими руками, направляла на него.
– Не смей впредь запираться от меня. Ни в моем доме, ни еще где-нибудь, – произнес он рассерженно, но не переходя на крик.
Он шагнул вперед, но Мерседес не опустила оружие.
– Ты доказал свою силу, Лусеро. Теперь убирайся, или я нажму на курок.
Ник самоуверенно сделал еще пару шагов.
– Давай, стреляй! Чего же ты ждешь?
Она колебалась, а он знал, что так и будет. Пистолет чуть дрогнул в ее побелевших от напряжения пальцах.
– Не так легко хладнокровно застрелить человека в упор. Теперь ты это понимаешь, Мерседес?
Он был уже так близко, что на нее пахнуло жаром от его разгоряченного тела. Пресвятая Дева! Он же пьян. Мерседес учуяла запах бренди.
– Ты отдал предпочтение мастерству Инносенсии. Всем известно, что у нее была большая практика, а у меня никакой. Иди к ней, вы достойная пара! Убирайся из моей спальни!
– Какой дьявол внушил тебе эту чепуху? – Он рванулся к ней, и теперь дуло «кольта» упиралось ему прямо в грудь. – Сенси все это специально подстроила, чтобы нас рассорить, а ты угодила в ее западню.
Ник схватил ее запястье. Мерседес выронила пистолет, и тот глухо стукнулся о ковер.
– Что я говорил? Ты не сможешь застрелить меня, дорогая! – Он мурлыкал, словно довольный кот.
– Ты пьян, Лусеро! Неужто тебе понадобилось вылакать графин бренди, чтобы осмелиться взглянуть мне в лицо? – Ты будешь слушать меня или нет, черт побери? Я не звал Сенси. Она сама явилась в ванную, когда я задремал.
Ей не приходило в голову, что Лусеро будет отрицать очевидное.
– Не думай, что я спятила, Лусеро. Мои мозги на месте.
– Так пораскинь ими! Поразмысли о том, что ты видела, или тебе показалось, что видела. Она спустила свою чертову шамизу и вывалила грудь.
Тут он так грубо выругался, что Мерседес чуть не взвилась до потолка.
– Она уже держалась за мою штуку, когда я сообразил, что к чему. В таком положении мужчина беспомощен.
– Ты провел большую часть своей жизни в таком положении, отдаваясь на милость потаскушкам! – выкрикнула Мерседес и зарделась. Если бы ее дуэнья была жива и услышала их разговор, они бы обе сгорели от стыда.
Ярость на его лице вдруг сменилась наглой усмешкой:
– Ты явно ревнуешь, маленькая моя стервочка! Только у тебя нет для этого повода. Я больше не хочу Сенси. Я хочу тебя. А Сенси мне уже поперек горла…
Ник обхватил ее руками, наклонил голову и выпятил губы для поцелуя.
– Ты думаешь, что все это тебе так легко сойдет с рук? Что я сдамся и позволю тебе продолжить со мною то, что ты начал со шлюхой? И все лишь потому, что не смогла выстрелить в тебя?
Она увернулась от его ищущих губ.
– Но ты же ревнуешь к ней! Или я не прав?
– Я ее презираю. Она обозвала Розалию последними словами сегодня утром. Если бы не Буффон, она бы избила твою дочь.
На Мерседес вновь накатил приступ злобы.
Ник застыл на месте, убрал руки.
– О чем ты говоришь? Что тут произошло?
Мерседес прикусила губу. Зря она затеяла этот разговор. Разве дочка уж так дорога ему, что он разделит с Мерседес ее ненависть к Инносенсии? И все же она призналась не без горечи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Лусе ненавидел свою ледышку-мать, но преклонялся перед диким, необузданным нравом отца. Хотя Николас мог посочувствовать брату, лишенному материнской любви, он ненавидел дона Ансельмо даже сильнее, чем Лусеро донью Софию. Дон Ансельмо использовал глупую юную Лотти для развлечения и покинул ее без малейших укоров совести беременной. Кто знает, может быть, именно это подтолкнуло мать Ника на дорожку, ведущую вниз.
Внезапно его размышления прервала Инносенсия. Ее низкий грудной голос прозвучал над самым ухом.
– Вижу… Вижу… Война немного подпортила моего резвого жеребца. Молю Бога, чтоб самое важное твое достояние сохранилось нетронутым.
Она облизнула яркие карминовые губы. В комнату Инносенсия явилась с ворохом полотенец. Подслушав, как хозяин отдает распоряжения Лупе, она решила воспользоваться подвернувшимся случаем побеседовать наедине с Лусеро, прежде чем его стерва-жена накапает яду ему в душу. О Святая Девственница! Если б она знала, что эта мерзкая кроха – дитя Лусеро, то не поступила бы так опрометчиво!
Инносенсия сложила полотенца на скамеечку и, приняв соблазнительную позу, уселась на край ванны. С целью продемонстрировать ему получше свои пышные прелести, она низко наклонилась над ним.
Ник устало усмехнулся:
– Это мое достояние больше не должно тебя интересовать, Сенси!
Она возразила:
– Ты по-другому заговоришь, когда тебе надоест сварливая женушка. Разреши мне посмотреть, хорошо ли она ухаживает за твоей игрушкой.
Инносенсия опустила руку в воду, и ее умелые пальцы быстро скользнули по животу к его паху.
Ник, стиснув зубы, выругался, так как ее неожиданная атака возымела предуготованный эффект.
– Кое-что я все же умею, не так ли? – похвасталась она.
Инносенсия распустила завязки шамизы, и через широкий вырез вывалилась одна из ее тяжелых грудей с темным соском на округлой вершине. Захватив в горсть его волосы, она, несмотря на его сопротивление, низко склонилась, пытаясь прижать обнаженную грудь к его губам.
В это время неслышно отворилась дверь, и на пороге появилась Мерседес.
– Бальтазар сказал, что тебе понадобится… – начала было она, но тут у нее перехватило дыхание.
Швырнув чистое белье и бритву на пол, Мерседес произнесла ледяным тоном:
– Теперь я убедилась, что тебе надобно…
9
Первым ее желанием было сесть в седло и ускакать в темноту. Но она сдержалась и просто вышла из комнаты с гордо поднятой головой и прямой спиной. Она не позволила бы ни одной слезинке выкатиться из глаз.
«Опять! Все повторяется!»
Унижение было слишком сильным, чтобы восстановить в памяти увиденную картину и предаваться отчаянию. Она обратила свою душевную боль в гнев, она была очень зла…
Лусеро всегда был большим шутником, и весь разыгрываемый им в спальне спектакль по обольщению собственной супруги на поверку оказался лишь способом в очередной раз посмеяться над ней и самому поразвлечься.
С горечью Мерседес подумала, что он, несомненно, поведал Инносенсии о забавной девичьей скромности своей супруги, о жалких ее попытках противиться ему, о ее холодности.
Мрачная улыбка скривила ее губы. Пусть считает, что она холодна. Как бы они умирали от смеха, если б догадались, что она была близка к тому, чтобы открыто выразить перед ним свои чувства. Теперь она уже никогда не поставит себя в глупое положение.
Мерседес пересекла патио и вошла в покои дона Ансельмо, где, как она знала, хранилось оружие.
С яростным проклятием Ник оттолкнул от себя Инносенсию и выбрался из ванны.
– Убирайся с глаз моих долой, пока я не свернул тебе шею! Я уже говорил тебе, Сенси, что между нами все кончено. Пойми это раз и навсегда!
Вода выплеснулась на ее блузу и сделала ткань прозрачной. Сенси натянула ее на груди так, что соски стали отчетливо видны – большие, твердые, темные. С надутыми губами она беззастенчиво смотрела, как он поспешно вытирается.
– Уверена, что хозяин не побежит следом за своей худосочной ханжой. В конце концов, она не посмеет отказать тебе в постели, даже если будет настолько глупа, что попытается.
Он взглянул на любовницу брата с нескрываемым презрением. Лусеро был виноват в том, что эта ничтожная потаскушка так обнаглела.
– То, что происходит между мной и моей женой, тебя не касается, Сенси. – Тон его был бархатисто-вкрадчив, но это было пострашнее, чем если бы он кричал на нее. – Я хозяин, а она моя сеньора. Ты же только служанка, которой грозит опасность быть изгнанной из Гран-Сангре, если ты еще раз позволишь себе совершить нечто подобное. Тебе понятно?
Его взгляд пронизал ее насквозь, острый, как французские штыки.
Инносенсия в страхе отступила на шаг.
– Да, да, патрон. Я не хочу, чтобы меня прогнали отсюда… – Она разразилась слезами. – Мне некуда идти. У меня нет ни семьи… никого…
На самом деле ее родные жили в Гуаймасе, но это были нищие рыбаки. Мысль о том, что ей придется целыми днями чистить и разделывать пойманную отцом и братьями рыбу, ужаснула ее. Это было похуже любой самой грязной работы по дому.
Инносенсия не до конца понимала, что происходит. До отъезда Лусеро на войну все складывалось замечательно. Любвеобильная красотка разглядывала сейчас любовника из-под полуопущенных густых ресниц, орошенных слезами, пока он, отвернувшись, натягивал на себя нижнее белье и одежду. Ей хотелось потрогать шрамы на его спине, но она знала, что, пока он столь сердит, такой поступок ни к чему хорошему не приведет.
С тяжелым сердцем и угрюмым выражением лица она молча удалилась, поклявшись себе, что заполучит Лусеро вновь в свои объятия и отомстит высокомерной сеньоре, отнявшей у нее любовника.
Николас вышел в патио, но задержался в тени фиговых деревьев, чтобы поразмыслить. Лусе никогда бы не погнался за разгневанной супругой и не унизился бы до объяснений. Как только Ник начал «по-благородному» ухаживать за Мерседес, он сразу же дал ей повод для подозрений. А это слишком опасно.
Но черт побери! Он же сейчас ни в чем не провинился. Ему хотелось ей сказать об этом, и она должна его выслушать. Но было бы не в характере Лусеро немедленно начать оправдываться, взваливать всю вину на Сенси, на умело раскинутую ею ловушку. В какое дерьмо он попал по вине этой потаскушки! Вот дьявол! Все его старания возбудить в сердце Мерседес любовь пошли прахом.
Одно лишь средство – выпивка – даст ему необходимый покой и время, чтобы он и супруга оба поостыли.
Насколько он знает Мерседес – а он, кажется, уже неплохо изучил ее натуру, – она сейчас, наверное, сходит с ума, переплавляя в себе обиду в ярость. Впрочем, это неплохо, ночь обещает быть бурной. Его зубы, обнажившись в улыбке, сверкнули в темноте.
На кухне Николас обнаружил Ангелину, выскребающую горшки и сковороды.
– Я учуял истинно райский аромат. После целого дня в седле я, кажется, готов съесть волка.
– Волка я не подам к столу, хозяин, а лишь жареного ягненка. Нам удалось припрятать от солдат нескольких овец и их весеннее потомство. Я сберегла это лакомство для вас и приготовила ваше любимое мачо.
Ее широкоскулое, плоское, как блюдо, лицо светилось горделивой улыбкой, когда она поставила перед ним тарелку с жирными бараньими кишками, свитыми плотно и свернутыми в шар, а затем запеченными до образования хрустящей корочки. К мачо полагались также кукурузные лепешки с пылу с жару, соус чили и помидоры.
Николас судорожно сглотнул, вспомнив, как впервые наблюдал за мексиканскими солдатами, вкушавшими мачо. Он тогда едва отважился его попробовать и был далеко не в восторге, так же как до этого в Северной Африке не в восторге был и от козлиных глаз, сваренных в молоке. Однако проявить равнодушие к своему любимому блюду означало обидеть повариху и ввергнуть ее в недоумение. Лусе обожал мачо. Следовательно, Николас обязан есть мачо с удовольствием.
«Хорошо, что я действительно голоден», – подумал он с раздражением, усаживаясь за стол и жалея, что поддался первому импульсу отправиться прямиком в кабинет и там как следует напиться. Положение его было не из приятных.
Мужественно Ник кинулся на штурм мачо, стараясь не думать о том, что он ест, и захватив полную ложку тушеных овощей с целью отбить вкус бараньего сала во рту.
– Ты по-прежнему лучшая повариха во всей Соноре.
– А вы очень голодны, хозяин, как я вижу! – откликнулась Ангелина, просияв от похвалы. – Много ли вы собрали скота? – поинтересовалась она.
– Больше, чем рассчитывали, но нанятые мною вакеро молоды и неопытны. Мы загнали с дюжину длиннорогих волов в каньон у Яки, но лучший наш жеребец обвел нас вокруг пальца и ушел вместе с табуном. А там было семь жеребых кобыл и два жеребенка, красивых и резвых. Достаточно, чтобы начать восстанавливать поголовье. Но мы его поймаем, не сомневайся!
– Я очень рада, хозяин. Война разорила поместье. Хозяйка так много трудилась, сохраняя Гран-Сангре для вас. Хорошо, что ее старания не пропадут даром.
Ник поднял глаза на старуху. Явно в ее словах таится какой-то скрытый смысл.
– Я многое понял на войне, Ангелина. И стал другим. Она научила меня ценить то, чем я раньше пренебрегал.
– Как, например, вашей супругой, хозяин? – осмелилась спросить старая кухарка.
– Да, своей супругой тоже, – повторил он. Его ответ был похож на эхо. – Когда-нибудь она снова станет госпожой процветающего поместья.
Ангелина смерила его пристальным взглядом:
– Да, я верю, что война многое способна изменить.
Наверху Мерседес расхаживала взад-вперед по комнате, сжав в руке пистолет, взятый из шкафа в кабинете Ансельмо.
Ее взгляд постоянно возвращался к двери, ведущей в спальню Лусеро. Она заперла ее на засов, так же как и другую дверь из холла. Он не посмеет заявиться к ней в эту ночь. Но если вдруг он… Как она поступит? Вся прислуга услышит перебранку супругов. Не было ни единой живой души в Гран-Сангре, кто бы не знал об отношениях между Лусеро и Инносенсией.
– Я пристрелю его, если он ступит ко мне в комнату, – произнесла она вслух, но в ее возгласе не чувствовалось уверенности.
Мерседес смотрела в окно на усыпанное звездами небо, надеясь, что красота ночи внесет умиротворение в ее мятущуюся душу. Только холодный, трезвый расчет, лишенный эмоций, сможет послужить ей на пользу.
«Ты не должна вернуться к тем временам, когда юная монастырская воспитанница впадала в шок при виде Лусеро и Инносенсии, а те смеялись над ней», – твердила она самой себе. Усилием воли уняв нервную дрожь, она положила пистолет на прикроватный столик и принялась массировать виски кончиками пальцев. Мерседес ожидала, что он тут же вломится к ней, требуя, чтобы она примирилась с тем, что увидела в ванной. Но он словно бы вообще позабыл о ней. Почему-то это ее огорчило.
Прежде чем запереться в своей комнате, Мерседес долго просматривала счета и документы и обсуждала проект орошения с садовником Хуаном. Затем, придя наверх, она почитала Розалии сказку на сон грядущий и уложила девочку в кровать. А Лусеро все еще не появлялся у себя в спальне.
Очевидно, он неплохо проводил время с Инносенсией во флигеле для прислуги. По крайней мере, не уложил шлюху в постель, которую делил с Мерседес, и она была благодарна ему хотя бы за это.
Нехороший огонь вспыхнул в ее глазах, когда она представила себе эту парочку – Лусеро и наглую шлюху, забавляющихся в комнате по-соседству.
«Если он приведет ее сюда, я подожгу под ними матрац», – прошептала Мерседес, и тотчас до ее сознания дошло, что она докатилась до слепой и унизительной ревности.
Она ревнует? Нет, она не ревнива. Пусть он сходится с женщинами, подобными Инносенсии, но делает это в открытую и не лжет ей, и не уязвляет ложью ее самолюбие. Кроме всего прочего, как хозяйка, управлявшая Гран-Сангре на протяжении четырех лет, она имеет право на уважение.
Эти, казалось, разумные мысли она как бы слышала со стороны, словно повторенные эхом, и поняла, что обманывает себя. Да, она ревнует.
Это открытие повергло Мерседес в смятение.
«Я не хочу иметь с ним дело и одновременно не желаю, чтобы другая женщина завладела им. Замечательная дилемма!» Как это возможно, что она начала ревновать к обыкновенной потаскушке? Особенно после того, как Инносенсия полностью показала свою сущность, оскорбляя маленького ребенка?
Вихрь в ее мозгу мгновенно утих, лишь только она услышала его шаги. Мерседес затаила дыхание и схватилась за пистолет. Лусеро прошел к себе в спальню и начал раздеваться. Он не поинтересовался, заперта ли ее дверь. Прекрасно! Он хотя бы на время оставил свои дикарские замашки. Шлюха, вероятно, утомила его там, в ванной комнате.
«Хоть бы они в ней утонули!»
Мерседес стояла, не шелохнувшись, одна в темноте, ожидая, когда он погасит у себя свечу, будучи не в состоянии лечь в постель, пока не убедится, что он уснул.
Дверная ручка, поворачиваясь, резко скрипнула. Затем последовало сдавленное проклятие, когда обнаружилось, что засов преграждает ему путь. Он повторил попытку дважды, каждый раз она вздрагивала от производимого им шума.
– Возвращайся обратно к своей любовнице! – Голос ее был на удивление спокоен.
Лусеро с силой нажал на дверь плечом:
– Сними засов, Мерседес, а то пожалеешь!
– Не угрожай мне, Лусеро.
Громкий треск разнесся по дому, дерево раскрошилось, шурупы, державшие болт, выпали из гнезд, а сама дверь влетела, словно повинуясь волшебной силе, в комнату Мерседес и рухнула на пол.
Лусеро стоял в образовавшемся проломе. Свеча горела у него за спиной, освещая мощную фигуру мужа колеблющимся пламенем. Мерседес видела только грозный черный силуэт, да еще в темноте светились глаза, отражающие лунный свет. Бездонные волчьи глаза с хищными зрачками.
Он проигнорировал устаревшей системы «кольт», который она, держа обеими руками, направляла на него.
– Не смей впредь запираться от меня. Ни в моем доме, ни еще где-нибудь, – произнес он рассерженно, но не переходя на крик.
Он шагнул вперед, но Мерседес не опустила оружие.
– Ты доказал свою силу, Лусеро. Теперь убирайся, или я нажму на курок.
Ник самоуверенно сделал еще пару шагов.
– Давай, стреляй! Чего же ты ждешь?
Она колебалась, а он знал, что так и будет. Пистолет чуть дрогнул в ее побелевших от напряжения пальцах.
– Не так легко хладнокровно застрелить человека в упор. Теперь ты это понимаешь, Мерседес?
Он был уже так близко, что на нее пахнуло жаром от его разгоряченного тела. Пресвятая Дева! Он же пьян. Мерседес учуяла запах бренди.
– Ты отдал предпочтение мастерству Инносенсии. Всем известно, что у нее была большая практика, а у меня никакой. Иди к ней, вы достойная пара! Убирайся из моей спальни!
– Какой дьявол внушил тебе эту чепуху? – Он рванулся к ней, и теперь дуло «кольта» упиралось ему прямо в грудь. – Сенси все это специально подстроила, чтобы нас рассорить, а ты угодила в ее западню.
Ник схватил ее запястье. Мерседес выронила пистолет, и тот глухо стукнулся о ковер.
– Что я говорил? Ты не сможешь застрелить меня, дорогая! – Он мурлыкал, словно довольный кот.
– Ты пьян, Лусеро! Неужто тебе понадобилось вылакать графин бренди, чтобы осмелиться взглянуть мне в лицо? – Ты будешь слушать меня или нет, черт побери? Я не звал Сенси. Она сама явилась в ванную, когда я задремал.
Ей не приходило в голову, что Лусеро будет отрицать очевидное.
– Не думай, что я спятила, Лусеро. Мои мозги на месте.
– Так пораскинь ими! Поразмысли о том, что ты видела, или тебе показалось, что видела. Она спустила свою чертову шамизу и вывалила грудь.
Тут он так грубо выругался, что Мерседес чуть не взвилась до потолка.
– Она уже держалась за мою штуку, когда я сообразил, что к чему. В таком положении мужчина беспомощен.
– Ты провел большую часть своей жизни в таком положении, отдаваясь на милость потаскушкам! – выкрикнула Мерседес и зарделась. Если бы ее дуэнья была жива и услышала их разговор, они бы обе сгорели от стыда.
Ярость на его лице вдруг сменилась наглой усмешкой:
– Ты явно ревнуешь, маленькая моя стервочка! Только у тебя нет для этого повода. Я больше не хочу Сенси. Я хочу тебя. А Сенси мне уже поперек горла…
Ник обхватил ее руками, наклонил голову и выпятил губы для поцелуя.
– Ты думаешь, что все это тебе так легко сойдет с рук? Что я сдамся и позволю тебе продолжить со мною то, что ты начал со шлюхой? И все лишь потому, что не смогла выстрелить в тебя?
Она увернулась от его ищущих губ.
– Но ты же ревнуешь к ней! Или я не прав?
– Я ее презираю. Она обозвала Розалию последними словами сегодня утром. Если бы не Буффон, она бы избила твою дочь.
На Мерседес вновь накатил приступ злобы.
Ник застыл на месте, убрал руки.
– О чем ты говоришь? Что тут произошло?
Мерседес прикусила губу. Зря она затеяла этот разговор. Разве дочка уж так дорога ему, что он разделит с Мерседес ее ненависть к Инносенсии? И все же она призналась не без горечи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48