На голове у него была шляпа.
Свистун не спрашивал о том, для чего ему пересказывают все эти детали. Он понимал, как много значат для нее эти детали. Это была реальность кошмара, привидевшегося наяву.
– Я кашлянула и он посмотрел в мою сторону. Улыбнулся, однако продолжил путь. Затем, должно быть, остановился и пошел назад, потому что уже миг спустя он сунул голову в проем моей двери.
– Что-нибудь случилось? – спросил он. – Плохо себя чувствуете?
– Я начала нести какую-то чушь. Будто я только что проснулась, прилетев сюда из Майами, чтобы преподнести сестре сюрприз на рождественские каникулы, – и на месте узнала, что она уехала в свой охотничий домик. Так что, когда я приду в себя, мне надо будет сложить вещи и отправиться на автобусе в верховья штата на семейное торжество.
– Я сказала, что с его стороны мило заглянуть и осведомиться о моих делах. Он ответил, а как же, по-моему, следует поступать порядочным людям, Рождество там или не Рождество. Но как раз в Рождество люди должны особенно заботиться о ближнем. Он сейчас в разъезде с семьей, и он понимает, каково это, быть в полном одиночестве. Не с кем поговорить, посмеяться, не с кем перекусить, может быть, самую малость выпить.
– Кто из нас кого дурачил? Я была уверена в том, что у него нет никакой семьи, и он думал про меня то же самое. Я понимала, что это за человек, и он понимал, что я за человек. Парочка обыкновенных подонков.
– Я сказала, что угостила бы его стаканчиком по случаю Рождества, только у меня ничего нет, а он сказал, что сможет, наверное, раздобыть бутылку на первом этаже. И вот он отправился за бутылкой и вернулся с целой пинтой. Мы выпили, мне малость полегчало. Я почувствовала, что щеки у меня заполыхали. Я попросила его отвернуться, пока я пройду в неотгороженную ванную и сполосну лицо, да и причесаться ведь не мешает. Когда я вернулась, он уже снял пальто и пиджак и уселся на кровать. Мы пропустили еще по стаканчику, а потом занялись сексом. Он даже не снял носков, и от них скверно пахло. После того как мы позабавились, для него отпала необходимость притворяться. Но человеком он оказался чрезвычайно порядочным. Оставил мне все, что оставалось в бутылке, и выложил на ночной столик две десятки.
Внезапно она умолкла. Свистун понимал, что история на этом не заканчивается. Что страшное еще только впереди.
– И знаешь что? – Она состроила гримаску комедиантки, выступающей перед зрителями в кабаре. – Я так низко ценила себя, я с такой готовностью пошла на эту сделку, что уговорила его забрать одну из десяток обратно.
– Ты плачешь?
– Не из-за этого Рождества. А из-за всех, которые я провела в разлуке с сыном. Сейчас мне кажется, что я избавилась от него чуть ли не нарочно.
– А ты когда-нибудь предпринимала попытки разыскать его? – спросил Свистун.
– Да, я его искала.
– А где?
– У старика Янгера остался спичечный коробок от тех людей, которым он продал Джона.
– Как это?
– Там, на холмах, когда покупаешь табак, спички к нему не прилагаются. И, в отличие от города, их нельзя купить на каждом углу. Там обычно прикуривают от керосиновой лампы. А старику понадобилось раскурить трубку – вот те люди и отдали ему коробок.
– Ион продержал его полгода?
– Он отдал его Сью-Сью, двенадцатилетней девчушке, и я бы не удивилась, узнав, что она отблагодарила его на свой лад. Так или иначе, она его сохранила. Это был красивый коробок, покрытый фольгой. Она держала в нем иголки и булавки. Так и поступают дети, особенно дети с холмов, у которых практически нет красивых вещей и игрушек.
– И что же значилось на коробке?
– Королевский мотель в Джонсон-сити. Я отправилась туда, но на этом моя удача и кончилась. Мне сказали, что регистрационные карточки хранят лишь в течение трех месяцев. Я покрутилась там какое-то время в расчете сама не знаю на что, а потом уехала.
– Я поищу твоего мальчика.
И он вновь поцеловал ее. На этот раз она открыла рот.
– Но как? Ведь прошло столько времени?
– Есть вещи, которые можно сделать, есть места, куда следует заглянуть. Никаких обещаний давать не стану, но, если смогу, я его разыщу.
И он вновь поцеловал ее.
– Я понимаю, что я у тебя в постели, но я на такое при первом свидании не соглашаюсь.
Фэй постаралась, чтобы сказанное прозвучало шуткой.
Он сунул ей руку под юбку.
– А я ничего и не жду.
Она принялась возиться с ремнем его брюк.
– Ждешь, не ври, – сказала она. – Да и я тоже жду.
А дальше они даже не успели как следует раздеться.
Глава восьмая
Боско был по-прежнему на дежурстве.
– Где твой сменщик? – спросил Свистун.
– Всегда в пути. Я вижу его только, когда прибывает поезд из Чикаго, а происходит это лишь трижды в неделю… Шутка. Понятия не имею, где он. Да и не все ли равно? Какие у меня могут быть дела?.. Хочешь кофе?
– Яичницу с ветчиной и кофе.
– Ты во что-то впутался.
– С чего ты взял?
– Ты никогда не завтракаешь, если во что-нибудь не впутаешься.
– Тебя не проведешь. Всевидящий Боско. И всезнающий.
– И за словом в карман не лезущий, – добавил Боско.
– В каком смысле?
– Не делай этого.
– О чем ты?
– Не вороши остывший пепел.
– А можно обойтись без философских сентенций? Давай выкладывай, что у тебя на уме.
– Ты уже не тот, что прежде, поверь мне на слово. Столкнешься на улице с этим Сэмом и даже не узнаешь его. И уж наверняка он тебе не понравится. И то же самое относится и к Фэй.
– Погоди-ка, Боско. Не такой уж я идиот. Я понимаю, что Фэй не восемнадцать, да и она меня за двадцатипятилетнего не держит.
– Ладно, так куда же ты собираешься?
– В Кентукки.
– А что за дела у тебя в Кентукки?
– Там у Фэй пропал сын.
– И когда же это случилось?
– В последний раз она видела его одиннадцать лет назад. А ее знакомые в последний раз видели его четыре года назад.
– Позволь мне убедиться в том, что я не ослышался. Ты отправляешься на поиски парня, пропавшего четыре года назад, не так ли?
– Совершенно верно.
– И как ты оцениваешь собственные шансы? Один против двадцати миллионов, так примерно? Или один против ста миллионов?
Свистун, ничего не ответив, посмотрел на стеклянную дверь кофейни.
– Боишься, что нас подслушают?
– Жду Фэй. Она должна заехать за мной и отвезти меня в аэропорт.
– Ну, хорошо, допустим, один шанс против двухсот тысяч. И этого для тебя достаточно, чтобы начать колесить по всей стране?
– Хватит о шансах. Ты что, решил на старости лет стать букмекером? Ты ведь читал истории про братьев и сестер, разлученных во младенчестве и вновь нашедших друг друга сорок лет спустя. О матерях, которым удалось разыскать сына или дочь, и наоборот.
– Это случается редко. Ты ведь сам понимаешь.
– Ну, хорошо, редко так редко.
– Ладно, согласен. Такое действительно случается. Но ты семью потами умоешься в ходе таких поисков.
– А завтрака ты мне так и не приготовишь? Что ж, придется перекусить в аэропорту.
Боско отошел приготовить ему яичницу. Вернулся, поджарив ее на скорую руку, принес и кофе.
– Может, Свистун, ты ее только расстроишь.
– В каком смысле?
– Попусту обнадежив.
– А вот и Фэй.
Свистун выскользнул из-за столика.
– Прикажешь позаботиться о твоей машине? О твоем доме? – спросил Боско.
– Фэй позаботится.
Свистун выскочил на улицу и отправился к своему видавшему виду «шевроле», за рулем которого сидела женщина.
Боско присел за столик и принялся есть только что приготовленную яичницу.
– Появляется женщина, – пробормотал он с набитым ртом, – и диета идет к чертовой матери.
Глава девятая
Они не захотели называть его Кентукки, хотя именно это имя пришлось бы ему по вкусу. Звали его Джоном, но сам он предпочитал Кентукки. Иногда он называл себя Дэном. В именах и прозвищах заключена особая магия. Он сообщил всем и каждому, что его зовут Кентукки, но они начали называть его Котлетой. Ничего себе прозвище для уличного главаря и громилы!
Надо хорошенько постараться, чтобы не ударить в грязь лицом, если тебе пятнадцать лет, росту в тебе пять футов два дюйма, а весу сто десять фунтов. И вовсе ему не хочется быть главарем. На самом деле не хочется. Лучше был бы главарем Хоган, которому семнадцать, восемнадцать, а может, и все девятнадцать, и росту он пять футов десять дюймов и весит полтораста фунтов.
Когда месяц-другой назад появился Хоган, откуда-то из Айдахо, штат Небраска, или из другой точно такой же дыры, ему только и понадобилось сказать: «Зовите меня Хоганом», – и все начали звать его Хоганом. Котлета не сомневался в том, что по-настоящему его звали как-то иначе. На улице никто не называет настоящее имя. Придумывают себе клички, изобретают фиктивные автобиографии.
Да и что за тип этот Хоган? Кому придет в голову назвать себя именно так – словно ты второстепенный персонаж из какого-нибудь фильма с участием Джона Уэйна? А хочешь походить на Джона Уэйна, ладно, тогда становись главарем, а Котлету изволь оставить в покое.
Так нет же, такого ждут от него самого. Но почему тогда не называют его Кентукки, как ему нравится?
А быть главарем означает заботиться обо всей ватаге в восемь или в десять подростков любого возраста, всех цветов кожи, и у каждого – свои заморочки. Означает ложиться последним – лишь после того, как убедишься, что припасена чистая вода на случай, если кому-нибудь захочется пить, что вся пища надежно спрятана в жестяные банки и ее вид и запах не привлечет крыс.
И подниматься с утра приходится тоже первым, чтобы проверить, не заболел ли кто-нибудь ночью, не впал ли в спячку и не наделал ли в угол, привлекая в подвал мух и других насекомых.
А вот Диппер все время забывает об этом и то и дело гадит в угол, потому что Диппер – дебил и место ему в больнице, а не на улице. Только больниц для таких, как Диппер, теперь нет. Какой-то говнюк из правительства штата прикрыл такие больницы. Выгнал всех дебилов и даунов, сказал, пусть сами о себе заботятся или пусть о них заботятся соседи. А соседи ни хера о них не заботятся. Кое-кого определили в гостиницы, но там их бьют, унижают, насилуют.
И вот на руках у Котлеты оказался этот несчастный дебил Диппер, а еще большие ленивые засранцы вроде Хогана, а еще малолетние проститутки Сисси, Мими и Му.
Котлета находит Мими красоткой. На ней рваная комбинашка, которую она называет блузкой, шелковая пижамная куртка, короткая юбочка, с обоих боков разорванная до самого пояса, туфельки на высоком каблуке и перчатки со срезанными пальчиками. Она отчаянно красится и накручивается на бигуди. Му одевается точно так же, и Котлете кажется красоткой и она.
Девочкам отчаянно хочется, чтобы их принимали за уличных музыкантш, и Мими действительно поет. Котлета парочку раз слышал ее: на крыше, она стояла, облокотясь о ветхие перила, и пела, а точнее вполголоса что-то мурлыкала. Певица из нее так себе – это было ясно даже Котлете, – но ее напомаженный ротик изгибается, когда она поет, так замечательно, что ему не до музыкальных нюансов.
И еще одно нравится в ней Котлете: она никому не дает. Даже Хогану, который держится так, словно, спуская с девочки штанишки, делает ей великое одолжение.
Котлета слышал, как она отшила Хогана:
– С друзей я беру двадцать долларов.
– Не смеши меня, – ответил Хоган. – Больше двадцатки тебе и на улице никто не платит.
– Потому что все они мои друзья, – возразила Мими.
– А я подставляю зад за полсотни, – похвастался Хоган и отошел в сторону, мотая мудями, как будто они были полны охотничьей дробью.
– Думает, что его говно не воняет, – пояснила Мими Котлете. – Только ему невдомек, что друзьям я даю за пятерку. Настоящим друзьям. Даже за так даю.
Котлета то и дело подумывал о том, чтобы прикопить пятерку, да и поймать ее на слове. Правда, если бы она согласилась за пятерку, то оказалась бы дешевой проституткой, и это его огорчило бы.
Факт, однако же, заключался в том, что у него никогда не оказывалось свободной пятерки, потому что его мучал ненасытный голод и каждый доллар, оказавшийся у него в кармане, он немедленно проедал.
И все же он всерьез подумывал о пятерке, даже если ради этого ему предстоит умереть с голоду.
В нежилом и заколоченном здании он был сейчас один-одинешенек. Лишь где-то на этажах капала вода, да возились по углам крысы и мыши. Он сидел на целой стопке циновок, перед ним горел огарок свечи. С наступлением темноты вся ватага выходила на промысел. И мальчики, и девочки были готовы сделать все, что от них потребуют, лишь бы их накормили, напоили, купили новые кроссовки, дали подкурить или нюхнуть.
Сисси, Мими и Му уже на панели. Там же Хоган, Роч и Даки.
Господи, чего только не приходится делать, чтобы прокормиться. Все эти извращенцы со своими запросами и причудами.
– Я вам не лидер злоебучий, – уверяет друзей Хоган. – Я в жопу никому не даю. Я им сам вставляю. И не сосу никому. Ложусь на спину, а они сами сосут. Ненавижу лидеров. Ебал я их всех!
Котлета отлично помнил, как это произошло впервые с ним самим. В кабине у дальнобойщика, едущего на запад. Здоровенный мужик поставил его раком и – как это называется? – изнасиловал. Но лидером он из-за этого не стал.
– Посвети мне в окошко, мамочка, уже иду, – косо усмехнувшись пробормотал он.
Загасил свечу, спрятал ее в карман. Достал карманный фонарик и начал выбираться из дому. На улицу. Туда, где уже зажглись вечерние огни, куда уже вышли на поиски мимолетного счастья толпы народу.
Глава десятая
Ночами в Хуливуде бывает холодно.
Фэй надела лишнюю пару шерстяных носков. Набросила на плечи шаль, а руки держала в карманах куртки.
Джоджо, ее напарник, то и дело дул себе на руки. Но Фэй знала: это не только из-за холода. Руки он обморозил в далеком прошлом. Он был рослым темнокожим, и на лице у него имелось достаточно растительности, чтобы она скрывала жуткие ожоги, отпугивающие от него незнакомцев. Он завязал с наркотиками. Принял баптистскую веру. И вышел на улицу помочь тем, кто еще не успел набраться ума-разума.
Ему с Фэй было ведомо то, что знакомо лишь немногим. Жить с ощущением постоянной опасности интересно независимо от того, сидишь ты на наркотиках или нет. Опасность с тобой неразлучна. Смерть Дышит тебе в затылок.
Они полагали, что любой сбежавший из дому ребенок становится наркоманом примерно за месяц, проведенный на городских улицах. Начинает нюхать или подкуривать. Начинает тратить деньги на героин. Начинает жить от одного острого ощущения до другого. Начинает ошиваться на углу с дружками и подружками, торгуя собой, практикуя оральный и анальный секс и питаясь исключительно чизбургерами и пиццей. И запивая кока-колой. Иногда лакомясь мороженым. И это называется жизнью? Почему малолетние проститутки обоего пола называют это жизнью? Потому что такая жизнь им нравится. Конечно, не всегда и, разумеется, не во всех ситуациях. Но тем не менее нравится.
И Фэй с Джоджо об этом знали.
Знали практически все про малолетних потаскушек с перекрестка Голливудского и Виноградной.
Фэй подумала о том, что, не сиди Сэм из ночи в ночь за стеклянной витриной «У Милорда», он никогда не увидел бы, как она выходит на миссионерскую тропу. Вот и не верь после этого в судьбу! Может быть, и в Бога стоит поверить?
– У тебя все в порядке, Сисси? – спросила она у малолетней потаскушки с выкрашенными в несколько разных цветов волосами, щеголяющей в комбинации в качестве блузки и в тугих джинсах, превращенных в шорты на такой высоте, что становилось непонятно, что же именно они скрывают.
– Титьки мерзнут, – пожаловалась Сисси.
– А почему ты не носишь лифчик?
Парнишка по кличке Даки в причудливом наряде молодежной группировки из другого города и в бейсбольной кепке с надписью «Детройтские тигры», рассмеявшись, сказал:
– А у нее и титек-то нету.
После чего выплюнул жвачку на тротуар.
– Она говорит о тепле, а не о том, чтобы торчало наружу, сукин сын ты несчастный, – огрызнулась Сисси.
Она в свою очередь рассмеялась и пихнула его. Походили они сейчас на двух щенков.
– Ну, так, может, зимнее белье потеплее? – на полном серьезе спросила Фэй. Спросила так, словно была докторшей, выписывающей рецепт. – Здесь, в Южной Калифорнии, запросто можно простудиться. И болеть потом будешь целый месяц.
– В чем дело? Ты ей кем доводишься? Мамочкой? – со внезапной злостью спросил Даки. Расстроило его то, что подружка обозвала его сукиным сыном.
– Да что с тобой, Даки, – удивилась Фэй. – Не с той ноги встал?
– Волосы в жопе зачесались, – сказала Сисси, шлепнув его по заду.
– В рот тебя, заорал Даки.
– Ну-ну, парень, полегче на поворотах, – пробормотал Джоджо.
– Прошу прощения, – язвительно сказала Сисси. – Сам изо рта не вынимаешь, вот и раздухарился.
Мими и Му отошли из-под залитого светом участка тротуара возле витрины, где они выставляли напоказ свои юные прелести. Шум перебранки явно заинтересовал их. Главное, чтобы было на что посмотреть. И чем заняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Свистун не спрашивал о том, для чего ему пересказывают все эти детали. Он понимал, как много значат для нее эти детали. Это была реальность кошмара, привидевшегося наяву.
– Я кашлянула и он посмотрел в мою сторону. Улыбнулся, однако продолжил путь. Затем, должно быть, остановился и пошел назад, потому что уже миг спустя он сунул голову в проем моей двери.
– Что-нибудь случилось? – спросил он. – Плохо себя чувствуете?
– Я начала нести какую-то чушь. Будто я только что проснулась, прилетев сюда из Майами, чтобы преподнести сестре сюрприз на рождественские каникулы, – и на месте узнала, что она уехала в свой охотничий домик. Так что, когда я приду в себя, мне надо будет сложить вещи и отправиться на автобусе в верховья штата на семейное торжество.
– Я сказала, что с его стороны мило заглянуть и осведомиться о моих делах. Он ответил, а как же, по-моему, следует поступать порядочным людям, Рождество там или не Рождество. Но как раз в Рождество люди должны особенно заботиться о ближнем. Он сейчас в разъезде с семьей, и он понимает, каково это, быть в полном одиночестве. Не с кем поговорить, посмеяться, не с кем перекусить, может быть, самую малость выпить.
– Кто из нас кого дурачил? Я была уверена в том, что у него нет никакой семьи, и он думал про меня то же самое. Я понимала, что это за человек, и он понимал, что я за человек. Парочка обыкновенных подонков.
– Я сказала, что угостила бы его стаканчиком по случаю Рождества, только у меня ничего нет, а он сказал, что сможет, наверное, раздобыть бутылку на первом этаже. И вот он отправился за бутылкой и вернулся с целой пинтой. Мы выпили, мне малость полегчало. Я почувствовала, что щеки у меня заполыхали. Я попросила его отвернуться, пока я пройду в неотгороженную ванную и сполосну лицо, да и причесаться ведь не мешает. Когда я вернулась, он уже снял пальто и пиджак и уселся на кровать. Мы пропустили еще по стаканчику, а потом занялись сексом. Он даже не снял носков, и от них скверно пахло. После того как мы позабавились, для него отпала необходимость притворяться. Но человеком он оказался чрезвычайно порядочным. Оставил мне все, что оставалось в бутылке, и выложил на ночной столик две десятки.
Внезапно она умолкла. Свистун понимал, что история на этом не заканчивается. Что страшное еще только впереди.
– И знаешь что? – Она состроила гримаску комедиантки, выступающей перед зрителями в кабаре. – Я так низко ценила себя, я с такой готовностью пошла на эту сделку, что уговорила его забрать одну из десяток обратно.
– Ты плачешь?
– Не из-за этого Рождества. А из-за всех, которые я провела в разлуке с сыном. Сейчас мне кажется, что я избавилась от него чуть ли не нарочно.
– А ты когда-нибудь предпринимала попытки разыскать его? – спросил Свистун.
– Да, я его искала.
– А где?
– У старика Янгера остался спичечный коробок от тех людей, которым он продал Джона.
– Как это?
– Там, на холмах, когда покупаешь табак, спички к нему не прилагаются. И, в отличие от города, их нельзя купить на каждом углу. Там обычно прикуривают от керосиновой лампы. А старику понадобилось раскурить трубку – вот те люди и отдали ему коробок.
– Ион продержал его полгода?
– Он отдал его Сью-Сью, двенадцатилетней девчушке, и я бы не удивилась, узнав, что она отблагодарила его на свой лад. Так или иначе, она его сохранила. Это был красивый коробок, покрытый фольгой. Она держала в нем иголки и булавки. Так и поступают дети, особенно дети с холмов, у которых практически нет красивых вещей и игрушек.
– И что же значилось на коробке?
– Королевский мотель в Джонсон-сити. Я отправилась туда, но на этом моя удача и кончилась. Мне сказали, что регистрационные карточки хранят лишь в течение трех месяцев. Я покрутилась там какое-то время в расчете сама не знаю на что, а потом уехала.
– Я поищу твоего мальчика.
И он вновь поцеловал ее. На этот раз она открыла рот.
– Но как? Ведь прошло столько времени?
– Есть вещи, которые можно сделать, есть места, куда следует заглянуть. Никаких обещаний давать не стану, но, если смогу, я его разыщу.
И он вновь поцеловал ее.
– Я понимаю, что я у тебя в постели, но я на такое при первом свидании не соглашаюсь.
Фэй постаралась, чтобы сказанное прозвучало шуткой.
Он сунул ей руку под юбку.
– А я ничего и не жду.
Она принялась возиться с ремнем его брюк.
– Ждешь, не ври, – сказала она. – Да и я тоже жду.
А дальше они даже не успели как следует раздеться.
Глава восьмая
Боско был по-прежнему на дежурстве.
– Где твой сменщик? – спросил Свистун.
– Всегда в пути. Я вижу его только, когда прибывает поезд из Чикаго, а происходит это лишь трижды в неделю… Шутка. Понятия не имею, где он. Да и не все ли равно? Какие у меня могут быть дела?.. Хочешь кофе?
– Яичницу с ветчиной и кофе.
– Ты во что-то впутался.
– С чего ты взял?
– Ты никогда не завтракаешь, если во что-нибудь не впутаешься.
– Тебя не проведешь. Всевидящий Боско. И всезнающий.
– И за словом в карман не лезущий, – добавил Боско.
– В каком смысле?
– Не делай этого.
– О чем ты?
– Не вороши остывший пепел.
– А можно обойтись без философских сентенций? Давай выкладывай, что у тебя на уме.
– Ты уже не тот, что прежде, поверь мне на слово. Столкнешься на улице с этим Сэмом и даже не узнаешь его. И уж наверняка он тебе не понравится. И то же самое относится и к Фэй.
– Погоди-ка, Боско. Не такой уж я идиот. Я понимаю, что Фэй не восемнадцать, да и она меня за двадцатипятилетнего не держит.
– Ладно, так куда же ты собираешься?
– В Кентукки.
– А что за дела у тебя в Кентукки?
– Там у Фэй пропал сын.
– И когда же это случилось?
– В последний раз она видела его одиннадцать лет назад. А ее знакомые в последний раз видели его четыре года назад.
– Позволь мне убедиться в том, что я не ослышался. Ты отправляешься на поиски парня, пропавшего четыре года назад, не так ли?
– Совершенно верно.
– И как ты оцениваешь собственные шансы? Один против двадцати миллионов, так примерно? Или один против ста миллионов?
Свистун, ничего не ответив, посмотрел на стеклянную дверь кофейни.
– Боишься, что нас подслушают?
– Жду Фэй. Она должна заехать за мной и отвезти меня в аэропорт.
– Ну, хорошо, допустим, один шанс против двухсот тысяч. И этого для тебя достаточно, чтобы начать колесить по всей стране?
– Хватит о шансах. Ты что, решил на старости лет стать букмекером? Ты ведь читал истории про братьев и сестер, разлученных во младенчестве и вновь нашедших друг друга сорок лет спустя. О матерях, которым удалось разыскать сына или дочь, и наоборот.
– Это случается редко. Ты ведь сам понимаешь.
– Ну, хорошо, редко так редко.
– Ладно, согласен. Такое действительно случается. Но ты семью потами умоешься в ходе таких поисков.
– А завтрака ты мне так и не приготовишь? Что ж, придется перекусить в аэропорту.
Боско отошел приготовить ему яичницу. Вернулся, поджарив ее на скорую руку, принес и кофе.
– Может, Свистун, ты ее только расстроишь.
– В каком смысле?
– Попусту обнадежив.
– А вот и Фэй.
Свистун выскользнул из-за столика.
– Прикажешь позаботиться о твоей машине? О твоем доме? – спросил Боско.
– Фэй позаботится.
Свистун выскочил на улицу и отправился к своему видавшему виду «шевроле», за рулем которого сидела женщина.
Боско присел за столик и принялся есть только что приготовленную яичницу.
– Появляется женщина, – пробормотал он с набитым ртом, – и диета идет к чертовой матери.
Глава девятая
Они не захотели называть его Кентукки, хотя именно это имя пришлось бы ему по вкусу. Звали его Джоном, но сам он предпочитал Кентукки. Иногда он называл себя Дэном. В именах и прозвищах заключена особая магия. Он сообщил всем и каждому, что его зовут Кентукки, но они начали называть его Котлетой. Ничего себе прозвище для уличного главаря и громилы!
Надо хорошенько постараться, чтобы не ударить в грязь лицом, если тебе пятнадцать лет, росту в тебе пять футов два дюйма, а весу сто десять фунтов. И вовсе ему не хочется быть главарем. На самом деле не хочется. Лучше был бы главарем Хоган, которому семнадцать, восемнадцать, а может, и все девятнадцать, и росту он пять футов десять дюймов и весит полтораста фунтов.
Когда месяц-другой назад появился Хоган, откуда-то из Айдахо, штат Небраска, или из другой точно такой же дыры, ему только и понадобилось сказать: «Зовите меня Хоганом», – и все начали звать его Хоганом. Котлета не сомневался в том, что по-настоящему его звали как-то иначе. На улице никто не называет настоящее имя. Придумывают себе клички, изобретают фиктивные автобиографии.
Да и что за тип этот Хоган? Кому придет в голову назвать себя именно так – словно ты второстепенный персонаж из какого-нибудь фильма с участием Джона Уэйна? А хочешь походить на Джона Уэйна, ладно, тогда становись главарем, а Котлету изволь оставить в покое.
Так нет же, такого ждут от него самого. Но почему тогда не называют его Кентукки, как ему нравится?
А быть главарем означает заботиться обо всей ватаге в восемь или в десять подростков любого возраста, всех цветов кожи, и у каждого – свои заморочки. Означает ложиться последним – лишь после того, как убедишься, что припасена чистая вода на случай, если кому-нибудь захочется пить, что вся пища надежно спрятана в жестяные банки и ее вид и запах не привлечет крыс.
И подниматься с утра приходится тоже первым, чтобы проверить, не заболел ли кто-нибудь ночью, не впал ли в спячку и не наделал ли в угол, привлекая в подвал мух и других насекомых.
А вот Диппер все время забывает об этом и то и дело гадит в угол, потому что Диппер – дебил и место ему в больнице, а не на улице. Только больниц для таких, как Диппер, теперь нет. Какой-то говнюк из правительства штата прикрыл такие больницы. Выгнал всех дебилов и даунов, сказал, пусть сами о себе заботятся или пусть о них заботятся соседи. А соседи ни хера о них не заботятся. Кое-кого определили в гостиницы, но там их бьют, унижают, насилуют.
И вот на руках у Котлеты оказался этот несчастный дебил Диппер, а еще большие ленивые засранцы вроде Хогана, а еще малолетние проститутки Сисси, Мими и Му.
Котлета находит Мими красоткой. На ней рваная комбинашка, которую она называет блузкой, шелковая пижамная куртка, короткая юбочка, с обоих боков разорванная до самого пояса, туфельки на высоком каблуке и перчатки со срезанными пальчиками. Она отчаянно красится и накручивается на бигуди. Му одевается точно так же, и Котлете кажется красоткой и она.
Девочкам отчаянно хочется, чтобы их принимали за уличных музыкантш, и Мими действительно поет. Котлета парочку раз слышал ее: на крыше, она стояла, облокотясь о ветхие перила, и пела, а точнее вполголоса что-то мурлыкала. Певица из нее так себе – это было ясно даже Котлете, – но ее напомаженный ротик изгибается, когда она поет, так замечательно, что ему не до музыкальных нюансов.
И еще одно нравится в ней Котлете: она никому не дает. Даже Хогану, который держится так, словно, спуская с девочки штанишки, делает ей великое одолжение.
Котлета слышал, как она отшила Хогана:
– С друзей я беру двадцать долларов.
– Не смеши меня, – ответил Хоган. – Больше двадцатки тебе и на улице никто не платит.
– Потому что все они мои друзья, – возразила Мими.
– А я подставляю зад за полсотни, – похвастался Хоган и отошел в сторону, мотая мудями, как будто они были полны охотничьей дробью.
– Думает, что его говно не воняет, – пояснила Мими Котлете. – Только ему невдомек, что друзьям я даю за пятерку. Настоящим друзьям. Даже за так даю.
Котлета то и дело подумывал о том, чтобы прикопить пятерку, да и поймать ее на слове. Правда, если бы она согласилась за пятерку, то оказалась бы дешевой проституткой, и это его огорчило бы.
Факт, однако же, заключался в том, что у него никогда не оказывалось свободной пятерки, потому что его мучал ненасытный голод и каждый доллар, оказавшийся у него в кармане, он немедленно проедал.
И все же он всерьез подумывал о пятерке, даже если ради этого ему предстоит умереть с голоду.
В нежилом и заколоченном здании он был сейчас один-одинешенек. Лишь где-то на этажах капала вода, да возились по углам крысы и мыши. Он сидел на целой стопке циновок, перед ним горел огарок свечи. С наступлением темноты вся ватага выходила на промысел. И мальчики, и девочки были готовы сделать все, что от них потребуют, лишь бы их накормили, напоили, купили новые кроссовки, дали подкурить или нюхнуть.
Сисси, Мими и Му уже на панели. Там же Хоган, Роч и Даки.
Господи, чего только не приходится делать, чтобы прокормиться. Все эти извращенцы со своими запросами и причудами.
– Я вам не лидер злоебучий, – уверяет друзей Хоган. – Я в жопу никому не даю. Я им сам вставляю. И не сосу никому. Ложусь на спину, а они сами сосут. Ненавижу лидеров. Ебал я их всех!
Котлета отлично помнил, как это произошло впервые с ним самим. В кабине у дальнобойщика, едущего на запад. Здоровенный мужик поставил его раком и – как это называется? – изнасиловал. Но лидером он из-за этого не стал.
– Посвети мне в окошко, мамочка, уже иду, – косо усмехнувшись пробормотал он.
Загасил свечу, спрятал ее в карман. Достал карманный фонарик и начал выбираться из дому. На улицу. Туда, где уже зажглись вечерние огни, куда уже вышли на поиски мимолетного счастья толпы народу.
Глава десятая
Ночами в Хуливуде бывает холодно.
Фэй надела лишнюю пару шерстяных носков. Набросила на плечи шаль, а руки держала в карманах куртки.
Джоджо, ее напарник, то и дело дул себе на руки. Но Фэй знала: это не только из-за холода. Руки он обморозил в далеком прошлом. Он был рослым темнокожим, и на лице у него имелось достаточно растительности, чтобы она скрывала жуткие ожоги, отпугивающие от него незнакомцев. Он завязал с наркотиками. Принял баптистскую веру. И вышел на улицу помочь тем, кто еще не успел набраться ума-разума.
Ему с Фэй было ведомо то, что знакомо лишь немногим. Жить с ощущением постоянной опасности интересно независимо от того, сидишь ты на наркотиках или нет. Опасность с тобой неразлучна. Смерть Дышит тебе в затылок.
Они полагали, что любой сбежавший из дому ребенок становится наркоманом примерно за месяц, проведенный на городских улицах. Начинает нюхать или подкуривать. Начинает тратить деньги на героин. Начинает жить от одного острого ощущения до другого. Начинает ошиваться на углу с дружками и подружками, торгуя собой, практикуя оральный и анальный секс и питаясь исключительно чизбургерами и пиццей. И запивая кока-колой. Иногда лакомясь мороженым. И это называется жизнью? Почему малолетние проститутки обоего пола называют это жизнью? Потому что такая жизнь им нравится. Конечно, не всегда и, разумеется, не во всех ситуациях. Но тем не менее нравится.
И Фэй с Джоджо об этом знали.
Знали практически все про малолетних потаскушек с перекрестка Голливудского и Виноградной.
Фэй подумала о том, что, не сиди Сэм из ночи в ночь за стеклянной витриной «У Милорда», он никогда не увидел бы, как она выходит на миссионерскую тропу. Вот и не верь после этого в судьбу! Может быть, и в Бога стоит поверить?
– У тебя все в порядке, Сисси? – спросила она у малолетней потаскушки с выкрашенными в несколько разных цветов волосами, щеголяющей в комбинации в качестве блузки и в тугих джинсах, превращенных в шорты на такой высоте, что становилось непонятно, что же именно они скрывают.
– Титьки мерзнут, – пожаловалась Сисси.
– А почему ты не носишь лифчик?
Парнишка по кличке Даки в причудливом наряде молодежной группировки из другого города и в бейсбольной кепке с надписью «Детройтские тигры», рассмеявшись, сказал:
– А у нее и титек-то нету.
После чего выплюнул жвачку на тротуар.
– Она говорит о тепле, а не о том, чтобы торчало наружу, сукин сын ты несчастный, – огрызнулась Сисси.
Она в свою очередь рассмеялась и пихнула его. Походили они сейчас на двух щенков.
– Ну, так, может, зимнее белье потеплее? – на полном серьезе спросила Фэй. Спросила так, словно была докторшей, выписывающей рецепт. – Здесь, в Южной Калифорнии, запросто можно простудиться. И болеть потом будешь целый месяц.
– В чем дело? Ты ей кем доводишься? Мамочкой? – со внезапной злостью спросил Даки. Расстроило его то, что подружка обозвала его сукиным сыном.
– Да что с тобой, Даки, – удивилась Фэй. – Не с той ноги встал?
– Волосы в жопе зачесались, – сказала Сисси, шлепнув его по заду.
– В рот тебя, заорал Даки.
– Ну-ну, парень, полегче на поворотах, – пробормотал Джоджо.
– Прошу прощения, – язвительно сказала Сисси. – Сам изо рта не вынимаешь, вот и раздухарился.
Мими и Му отошли из-под залитого светом участка тротуара возле витрины, где они выставляли напоказ свои юные прелести. Шум перебранки явно заинтересовал их. Главное, чтобы было на что посмотреть. И чем заняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29