Ярослав Вячеславович Смирнов
Цитатник бегемота



Цитатник бегемота
Ярослав Смирнов


Мы спим,
И наше тело – это якорь,
Душой заброшенный
В подводный сумрак жизни…

Хуан Рамон Хименес

Примерно половина этой книжки – чистое вранье

Пролог

Невысокий седовласый подтянутый человек с грубым шрамом через правую щеку в военной форме с полковничьими погонами шел по длинному коридору. Под мышкой у него был зажат дорогой бювар красной кожи.
Лицо у полковника было строгое и сосредоточенное.
– Эй, Фомич!..
Полковник обернулся: его нагнал высокий грузный генерал.
– Куда собрался, Фомич? На ковер?.. Полковник угрюмо кивнул.
– Громов-то что? – понизив голос, спросил генерал. – Нашли его?..
Полковник, не говоря ни слова, отрицательно качнул головой.
– Что же дальше?..
– Подождем, – сдержанно ответил полковник. – Может быть, он все-таки жив.
Генерал вздохнул.
– Эти экспериментальные агрегаты…
– с досадой сказал он.
– Ладно.
Увидимся вечером.
Он кивнул полковнику и пошел дальше. Полковник мрачно посмотрел ему вслед, постоял немного в нерешительности и со сдержанным вздохом раскрыл бювар.
Там находился только один листок.
Совершенно секретно.
Начальнику отдела специальных исследований особого подразделения «15»
Восемнадцатого Управления ГРУ Генерального Штаба МО СССР генерал-лейтенанту Савченко М.Ю.
РАПОРТ
23 ноября 1979 года в ходе проведения планового эксперимента в лаборатории абсолютного вакуума возникла нештатная ситуация, в результате которой произошла авария экспериментальной установки.
Лаборатории причинен значительный ущерб.
Потери личного состава: пятеро легкораненых, один, капитан специальной группы «Святогор»
Громов Иван Иванович, пропал без вести.
Поиск пропавшего продолжается.
Прошу Вашего разрешения на возобновление работы лаборатории.
Начальник лаборатории АВ полковник Сергиенко У. Ф. Москва 24.11.1979.
Полковник задумчиво вложил листок обратно в бювар. Пропал без вести…

Часть первая
ГАУПТШТУРМФЮРЕР ГРОМОВ

Иван с трудом разлепил веки и ничего не увидел над собой, кроме расплывчатой белесой мути.
Все тело до последней клеточки ныло, дышать было невыносимо тяжело.
Его подташнивало:
Иван скрипнул зубами, с трудом пытаясь сдержать головокружение.
Он услышал чей-то неразборчивый возглас и увидел лица людей, склонившихся над ним.
«Слава Богу, я живой», – подумал с облегчением и вполне объяснимой радостью Иван и попытался приподнять голову.
Ему не удалось этого сделать.
Слабость, одуряющая и ослепляющая слабость навалилась на него, к горлу подкатил комок и стал настойчиво выбираться наружу.
Иван почувствовал, как в руку впилась игла шприца: прохладная волна прокатилась по венам и увлекла тело в багрово-черное небытие.
Через какое-то время он снова очнулся, взбодрившийся и изрядно посвежевший: чернота вместе с донимавшей его белесой мутью куда-то исчезли.
Иван повращал глазами, попытался повернуть голову.
Ему это удалось, и он увидел человека в белом халате, очевидно, врача, который смотрел на него со слегка удивленной, однако же вполне приветливой улыбкой.
Иван с трудом улыбнулся ему в ответ и уже совсем было открыл рот для того, чтобы начать задавать уместные вопросы, но врач опередил его, заговорив сам с успокаивающими интонациями, при этом кивая в такт словам и легкими движениями рук поправляя укрывавшее Ивана одеяло.
Иван удивился и обеспокоился.
Смысл докторовых речений доходил до его сознания с трудом, как сквозь вату, шум ветра или…
Нет, все равно Иван понимал врача плохо: ему приходилось изрядно напрягаться, вслушиваясь.
Он захотел прокашляться и попробовать, как звучит его собственный голос, но в это время дверь комнаты – или, скорее, палаты – отворилась, и на пороге появился некто в белом и в темных очках.
Иван невольно поморщился.
– А! Он очнулся, – громко произнес вошедший. – Наконец-то.
– Еще бы, – буркнул первый врач.
– От грохота этих бомбежек и мертвый скакать начнет.
Ивана словно обухом по голове ударили. Какие бомбежки?! Что за… Он поперхнулся и выпучил глаза. Неудивительно, что он с трудом понимал разговор – ведь доктора говорили не по-русски. Они вовсе даже говорили по-немецки. Иван ощутил неприятную дрожь, стиснул зубы и прикрыл свои выпученные донельзя глаза. Спокойствие, только спокойствие… Это, наверное, последствия взрыва. Взрыв вот, к примеру, был реальностью, а все остальное – сон.., или бред, что вернее.
Сейчас он спокойно полежит некоторое время, поразмыслит о причудах законов природы и об использовании этих законов человеком… точнее, разгильдяем… потом откроет глаза – и все будет в порядке. Если не считать того, что в госпитале придется провести достаточно длительный отрезок времени. До полного выздоровления и пропажи галлюцинаций.
Иван задумчиво полежал и осторожно приоткрыл глаза, услыхав стуки и почувствовав движение рядом с собою. Посетители галлюциногенного происхождения не исчезли, даже наоборот – их количество умножилось. Иван вздохнул. Похоже, в госпитале он будет лежать долго… Давешний обладатель тонтон-макутовской оптики уловил сдержанный вздох Ивана и движение его век и обрадованно сказал:
– А! Наш юный друг снова очнулся. Господин профессор, вы можете с ним поговорить.
– Хорошо, – раздался голос из глубины комнаты. – И, господа, оставьте нас наедине.
– Да-да, – поспешно сказал первый врач и направился к двери.
– Пойдемте, господа… Не будем мешать профессору и герру Кляйну…
«Какой еще герр Кляйн?» – недовольно подумал Иван, краем глаза наблюдая за тем, как врачи один за другим выходят из палаты. Последний из них осторожно прикрыл дверь за собой. Иван повернул голову и посмотрел на того, кого назвали профессором. Вид у врача был ничего себе, истинно профессорский. Могучая лысина, окладистая борода и толстенные очки с сильным увеличением – все это невольно вызывало уважение и даже пиетет. Вот только глаза… Иван даже поежился… какие-то слишком уж глубокие глаза – темные, мрачные, бездонные. У людей, даже у профессоров, таких глаз обычно не бывает.
Некоторое время этот самый профессор в упор разглядывал Ивана, а потом заговорил:
– Меня зовут профессор Фридрих фон Кугельсдорф. – Голос у него был бесстрастный и какой-то даже пустой. – Я руковожу исследовательской лабораторией, в которой вы в данный момент находитесь. Не соблаговолите ли объяснить, милостивый государь, каким образом вы здесь очутились, как ваше имя и кто, собственно, вы вообще такой?
Он выжидательно замолчал и обратил пристальную пустоту своего взора на Ивана. Иван не ответил и снова закрыл глаза, уныло размышляя. А может, это всего-навсего практиканты из «Штази»? Знают, что он хорошо говорит по-немецки, вот и… Хотя чего ради этот мужик допытывается, кто он такой и откуда взялся…
– Отвечайте же! – несколько нетерпеливо сказал профессор.
Ну и имечко у него, однако…
– Вы меня слышите? – повысил голос фон Кугельсдорф.
«Абер фрайлих», – подумал Иван, а вслух нехотя буркнул:
– Яволь…
А может, это просто чей-то дурацкий розыгрыш? А может…
– Ежели слышите, так отвечайте на поставленный вопрос, – раздался скрипучий до неприятности голос откуда-то из угла.
Иван сообразил, что говорит второй из оставшихся в комнате – его он не успел разглядеть. Он открыл глаза и грустно посмотрел на говорившего. Лучше бы он не смотрел. В углу, не касаясь спинки стула до невозможности прямой спиной и аккуратно положив ногу на ногу, сидел человек в черной эсэсовской форме: перчатки, кресты, значки, ремни, кобура, начищенные до зеркального блеска сапоги, из-под фуражки с серебристой мертвой головой – почему не снял убор в помещении? – холодный немигающий взгляд льдистых голубых глаз…
Обмирая, как в кошмаре, Иван смотрел на невозможного персонажа, чувствуя, что уже не сомневается в абсолютной нереальности происходящего. Шутки, похоже, закончились: Иван явственно обонял запах керосина, витавший над его личным делом…
– А это, – профессор сделал широкий жест рукой, – господин…
– Кляйн, – проскрипел эсэсовец. – Оберштурмбаннфюрер Генрих Кляйн.
Он встал со стула, и все его портупеи с сапогами заскрипели в унисон с голосом хозяина.
– Герр Кляйн, – произнес профессор, – занимается тем, что…
– Подождите, профессор, – перебил его эсэсовец.
– Я сам.
Он подошел к Ивану, измерил его холодным взором и заговорил:
– Я занимаюсь тем, что отвечаю за секретность экспериментов, проводимых лабораторией профессора фон Кугельсдорфа. Я по мере сил борюсь с врагами нации и фюрера, со шпионами и диверсантами, но, – он поднял палец, – честным немцам бояться меня нечего. Вы будете отвечать на мои вопросы… Так?
– Да, – чуть ли не прохрипел Иван.
– Отлично, – удовлетворенно кивнул Кляйн.
Он заложил руки за спину и некоторое время ходил по комнате. Потом вдруг резко повернулся и в упор спросил у Ивана по-французски:
– Ваше имя? Чин? Задание?
Придумал бы что-нибудь поновее, разозлился Иван. Что за шуточки, в самом деле? Ротмистр задрипанный. Жандармская морда.
– А почему по-французски? – задал он резонный вопрос. – Я что, похож на лягушатника? В моем лице есть что-то гасконское?
– Вообще-то нет, – несколько недоуменно произнес Кляйн.
– Тогда в чем же дело?
Немец не ответил. Создалось впечатление, что он желал бы почесать в затылке.
– А кто же вы тогда такой? – в затруднении спросил он. – Американец? Англичанин?
Иван укоризненно смотрел на него.
– Неужто поляк? – в священном ужасе проговорил Кляйн.
– Еще скажите, что я русский, – печально молвил Иван.
– Ну, это уже чересчур, – хмыкнул оберштурмбаннфюрер. – Я такого говорить не собирался…
Он сокрушенно покачал головой, а Иван в это мгновение с ужасающей отчетливостью понял, что все это – не шутка, не розыгрыш и не бред, а самая что ни на есть реальная реальность – какой бы странной и страшной она ни казалась, – и что в этой реальности ему предстоит находиться неизвестно сколько… и кто знает, чем все здесь происходящее может для него; да и для других, закончиться.., и закончится ли вообще.
– Итак, – произнес Кляйн жестко. Взгляд у него был холодный и цепкий. – Шутки в сторону. Я понимаю, что вы не шпион. Однако кто же вы в таком случае?
Надо что-то срочно придумать… Эти двое – вовсе не простаки и не дураки. Но что у них на уме? Что это за лаборатория такая? Вот гнусная машина: надо же было ей так взорваться…
– Я… Я не знаю… Я не помню.., господин оберштурмбаннфюрер… Взрыв… да, взрыв, а потом…
Профессор и эсэсовец выжидательно смотрели на него.
– Какой сейчас год? – выпалил вдруг Иван, пытаясь приподняться.
Кляйн и фон Кугельсдорф быстро переглянулись.
– Одна тысяча девятьсот сорок третий, – сказал профессор. – Седьмое мая.
– Вы думаете, он на самом деле ничего не помнит? – вполголоса спросил Кляйн.
Профессор дернул плечом.
– Вполне может быть, – пробормотал он. – После такого взрыва… Вы офицер СС? – вдруг спросил он.
Иван сначала не понял, а потом чуть не подскочил на кровати. Ну конечно! Татуировка с номером группы крови под мышкой…
– Да, герр профессор, – как бы в полузабытьи с трудом проговорил он. – Гауптштурм… Нет, не помню! – воскликнул он с душевной мукой в голосе, заведя глаза на черную фуражку Кляйна.
Немцы опять быстро переглянулись.
– Но хоть что-то вы должны помнить? – раздраженно спросил Кляйн. – Где вы служили? В какой части? Что это было – полевая часть или какое-нибудь ХОЗУ?
Иван смотрел на него, лихорадочно соображая.
– Нет… К пятому управлению я не имел отношения, хотя генерала Поля помню…
– А что еще? – быстро спросил Кляйн. – Гестапо? Разведка?..
Как же, забудешь такое – Броневой с котом Матроскиным, зло подумал Иван. Все двенадцать серий…
– Нет, – ляпнул он наобум. – Корабль.., холодно…
Кляйн с профессором переглянулись снова – на этот раз прямо-таки потрясение.
– Не может быть, – хрипло произнес Кляйн. – Как же так…
Было видно, что Иван попал в точку – неизвестно какую, но зато очень метко. Снайперски попал – угодил в десятку. И что его угораздило – про какой-то там корабль?..
– Ну?.. – крикнул эсэсовец. – Какой корабль? Отвечайте же!..
– Да не помню я! – взмолился Иван. Какие-то странные мысли полезли ему в голову. – Крейсер.., нет, большая подводная лодка… Мы плыли.., долго.., потом лед, лед везде – в море, на суше, повсюду только лед, и странный запах, и разноцветный дым.., все горит, и земля, и вода.., а потом взрыв – и я здесь…
Иван умолк, потом перевел дух. Ну и наговорил он. Ой несдобровать, ой засада…
Профессор и Кляйн молчали. Иван чувствовал себя очень неуютно под их сверлящими взглядами.
– Ну ладно, – разлепил губы Кляйн. – Это легче… проверить. Я займусь этим. Но все равно – вы поступаете в наше распоряжение, будете задействованы в нашем проекте.
– Именно так, – поддакнул профессор.
– Вы ведь готовы служить фюреру и рейху?
– Я – солдат фюрера и великой Германии, – отчеканил Иван, мысленно матерясь. – Как только я буду в состоянии держать в руках оружие, я хочу, чтобы меня направили туда, где трудно, туда, где я смогу принести наибольшую пользу…
– Этот момент очень скоро настанет, – несколько зловеще, как показалось Ивану, произнес Кляйн. – Вы сумеете проявить себя на поле битвы…
– Скоро? – очень радостно произнес Иван.
– Скоро, – подтвердил эсэсовец.
– Ну, не так чтобы очень, – вдруг вмешался профессор.
– Вы еще здесь полежите…
– А что такое? – недовольно спросил Кляйн. – Он же здоров как бык. Да у меня и в спецгруппе таких здоровяков нет!
«Спасибо на добром слове, – кисло подумал Иван. – Хоть что-то приятное здесь можно услышать…»
– Здоров-то он здоров, – проговорил профессор, – но все-таки.., все-таки надо немного подождать…
– Сколько? – немедленно спросил Кляйн.
– Ну.., денек хотя бы.
Иван поперхнулся.
– Пока немного введу его в курс дела, – продолжал профессор, – а потом можно будет и отправляться.
– Куда? – чуть было не закричал Иван. Немцы посмотрели на него.
– Узнаете, – коротко сказал Кляйн.
– Со временем все узнаете. Фронт и передний край теперь для вас – здесь. Зиг хайль!
– Зиг хайль, – уныло пробубнил Иван.
Кляйн кивнул ему, кивнул профессору, повернулся и, поскрипывая амуницией, вышел вон.
Иван посмотрел на Кугельсдорфа.
Профессор, набычившись, глядел на своего пациента. В пустоте его глаз вспыхивали и гасли темные искры.
Ивану показалось, что его тело становится легким, совсем невесомым: оно послушно выполняло волю ветров, разгуливавших по Вселенной и сбивающих с толку планеты и солнца. Кровать, на которой он лежал, плавно повернулась вокруг своей оси, осторожно поднялась в воздух и направилась в далекое путешествие, подобно тому самом кораблю без руля и без ветрил.
Бездна сменяла бездну; путь был далек, и требовался отдых: и он наступил, этот долгожданный отдых, когда Иван закрыл глаза, и бесконечны ласковый сон принял его в свои объятия, обещая тишину, пустоту и неспешную ласку временного покоя.
В том же самом сне ему привиделось, что его накорми ли, напоили и вообще всячески за ним ухаживали, исполняя любую прихоть и каждое желание.
Это не показалось ему раем, потому что, наверное, не бывает рая для одного Ивана: но все же это был настоящий отдых.
Так продолжалось очень долго:
Иван наслаждался неожиданным покоем, которого так мало он видел на своем веку.., разве что только во сне. Однако сон есть сон, пуст даже сквозь кровь и пыль, поэтому Ивану это скоро все надоело, и он был рад, когда почувствовал, как кто-то трясет его настойчиво за руку.
Он посмотрел на трясуна.
Это был, разумеется, профессор.
У Ивана вдруг мелькнуло странное ощущение, что фон Кугельсдорф знает его давным-давно, что они встречались не раз и не два, что профессор что-то хочет ему сказать и вообще чего-то от него, Ивана, ожидает – какого-то действия, ожидает с неимоверным упорством, терпеливость" и уверенностью.
В то же время сам Иван готов был хоть дать трясомую руку на отсечение, что профессора этого он раньше в глаз не видел, в данный момент видеть не очень хочет и когда-нибудь еще увидеть вряд ли пожелает.
Некоторое время Иван и профессор смотрели друг другу в глаза, потом фон Кугельсдорф кривовато улыбнулся сказал:
– Вставайте, барон, вас ждут великие дела!..
Опять дурацкие шуточки, зло подумал Иван и рывком сел, откинув одеяло.
Он стиснул зубы, ожидая приступа головокружения и тошноты, но, к своему удивлению, ничего особо неприятного не ощутил.
Он огляделся. Оказалось, что кровать находится вовсе не в той комнате, где она была раньше: здесь было гораздо просторнее, у стены стоял какой-то агрегат явно медицинского предназначения, на тумбочке рядом громоздились судочки с едой и еще какая-то посуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32