Солдаты перешучивались с девушками. «Воображают себя героями, – подумал Голд, – героями из французского фильма. Надо же, после Холокоста – такое расистское представление! Сопляки!»
Голда узнавали, неодобрительно косились на него. Те, что понаглее, подошли ближе.
– Что ты забыл здесь, коллаборационист? – начал зеленый юнец лет двадцати. – Это наша территория.
Голд холодно улыбнулся.
– Не играй со мной в солдатики, сынок. Поранишься.
Юнец смутился. Голд посмотрел на окна второго этажа.
– Джерри Кан там?
Он двинулся к входу, юнец заградил дверь карабином. Голд вздохнул.
– Сынок, – устало сказал он, – тяжелый выдался день. Знаешь, столько придурков вертелось под ногами. Боюсь, нервы не выдержат, смотри не попадись под горячую руку... Отвали по-хорошему.
Юнец колебался, сконфуженный.
– Но ему наверх нельзя. Он гой.
– Он мой напарник, сынок.
Паренек решительно замотал головой.
– Ну уж нет. Его не пущу.
Голд повернулся к Заморе.
– Шон...
– Я подожду здесь, – сказал Замора, окинув настойчивого паренька недружелюбным взглядом. – Позови, если что не так. Мы мигом приведем в чувство этих мальчишек.
Голд поднялся по узкой лестнице в приемную, набитую участниками Сопротивления и сочувствующими. Шум был адский. Израильская кампания снимала документальный фильм. Люди с переносными камерами сновали в толпе, тыча микрофонами в доблестных бойцов ЕВС, стараясь не пропустить ни одной из их мужественных, чеканных фраз.
– Киношники, мать их, – пробурчал Голд.
В приемной стояла удушающая жара, хуже, чем на улице. Пахло мужским потом и оружейной смазкой. Несколько человек узнали Голда, но ни один не попытался заговорить с ним. Юнец провел его в противоположный конец комнаты.
– Обождите тут, – важно сказал он и скрылся.
Голд повернулся к находящимся в приемной. Разговоры смолкли, все уставились на него. Голд улыбнулся.
– Ну, как дела?
Никто не ответил, никто не улыбнулся в ответ.
Из-за двери высунулась голова юнца.
– Входите. Джерри примет вас.
В маленькой комнате было еще жарче.
Джерри Кан восседал за массивным белым столом в окружении флагов Израиля и США и плакатов с видами Израиля: Масада, Старый Иерусалим, Средиземноморское побережье. Рядом сидели женщина в русской шали, белокурый юноша и мужчина средних лет в мрачном черном костюме. На носу Джерри красовалась повязка.
– Вот уж не ожидал вас, дядюшка Айк!
Голд улыбнулся.
– Пустое болтаешь.
– Ты сломал мне нос. И чуть не сломал руку.
– Ну, ты дешево отделался.
Кан раздраженно глянул на него.
– Хорошо, чего тебе?
– Пожалуй, стакан чая.
– Чего?
– Стакан чая. Попьем чайку. По-русски, вприкуску.
– Что ты несешь?
– А потом составим план атаки на английскую тюрьму. Кстати, где Ньюмэн?
– Ньюмэн?
– Ну да, Пол Ньюмэн. Я узнал декорации Исхода. Ведь у вас тут съемки, верно?
Он по-хозяйски расхаживал по комнате, не обращая внимания на сердитые взгляды.
– Эти ваши шмакодявки бегают тут, задрав носы, как маленькие Моше Даяны. Придумали, тоже мне. Спектакль для субботнего утренника.
Враждебное молчание.
– А как распределите роли? «Эй, Сол, пришли-ка несколько типичных семитских физиономий в солдатской форме, да присматривай за новичками. Мы тут затеваем одно дельце, и нам пригодятся доверчивые молокососы». Вот что здесь происходит.
Джерри криво усмехнулся.
– Ты явился сюда, как пророк Даниил в ров ко львам. Ты здесь нежеланный гость, никому не нужен и, несмотря на это, заявился и поносишь нас. Я на твоем месте был бы осторожней.
Голд перегнулся через широкий стол и прошипел прямо в лицо Кану.
– Не волнуйся за меня, Джерри.
Терпение Кана лопнуло.
– Какого дьявола тебе в конце-то концов надо? – огрызнулся он. – Мы получили разрешение мэра на патрулирование улиц. Кто-то убивает евреев. Опять. И мы будем патрулировать, пока его не поймают. Вы виноваты, вы плохо работаете. Что делать, американский закон не в силах защитить евреев, даже с твоей бесценной помощью.
Голд пододвинул стул, сел. Выудил сигару из кармана рубашки.
– Знаешь, я только что из одного местечка, которое очень напоминает это.
Кан немного подождал, потом поинтересовался:
– Да? И где ж это?
Голд чиркнул спичкой.
– Наверху, в Дезерт-Виста. В штаб-квартире Калифорнийского клана.
Кан выразительно хмыкнул. Остальные засмеялись.
– Ну, грязью нас обливали и раньше. Все вы, поборники ассимиляции, светские евреи, всем прожужжали уши этой надоевшей песней: ЕВС – обратная сторона медали, ЕВС – темная сторона еврейского характера, правый еврейский терроризм. Но мы не купимся на это. И когда наступит очередной кризис и все, как всегда, свалят на евреев, когда арабы перестанут поставлять нефть и вспыхнет новая эпидемия антисемитизма, когда ваши возлюбленные, замечательные братья-христиане придут ночью, чтобы выкинуть вас из уютных теплых домиков, бросить в грузовики и отправить в лагеря и печи, – тогда вы намочите в штаны от страха и счастливы будете, что ЕВС рядом, что ЕВС защитит вас, что ЕВС дерется за вас.
Голд уставился на него.
– Ты что, серьезно? – участливо спросил он.
– Я уверен, так и будет. Но мы не позволим надругаться над собой. Верно?
В ответ послышалось: «Все верно», «Конечно», «Никогда больше».
– Никогда, никогда больше, – повторил Кан.
Голд задумчиво попыхивал сигарой.
– Я хотел бы поговорить с тобой наедине.
Кан махнул рукой на троицу за столом.
– Мои командиры. Мои генералы. От них у меня нет секретов.
Голд покачал головой.
– У тебя, может, и нет, а у меня есть. Сегодня я уже один раз пошел на компромисс. И не хочу, чтобы это снова повторилось.
Кан насмешливо улыбнулся.
– Почему я вообще должен тебя слушать?
– Если ты в самом деле хочешь остановить эти убийства, ты выслушаешь. Если действительно хочешь сохранить жизни евреев, ты выслушаешь. Или ты просто пудришь всем мозги?
Кан сдержался с трудом.
– Оставьте меня с ним, – решительно сказал он.
Сразу раздались протестующие возгласы.
– Джерри, он же псих!
– Посмотри, что он натворил!
– Он опасен!
Кан поднял руку, призывая к тишине.
– Мы не крысы из гетто, трясущиеся от страха, боящиеся собственной тени. Мы – потомки нации воинов. Я буду говорить с этим коллаборационистом с глазу на глаз.
Ворча, трио покинуло комнату. Женщина с шалью на плечах остановилась на пороге.
– Мы будем поблизости. – И захлопнула дверь.
Оставшись вдвоем, мужчины посмотрели друг на друга. Кан опустился настул, тяжело оперся правой рукой о стол. Голд жевал сигару.
– Ты неплохо устроился, – начал он. – Попал в самую точку. Эта заварушка сделала тебя важной шишкой, разве не так?
– Не я заварил эту кашу, – сердито отрезал Кан. – Но она не удивила меня. Я предостерегал годами – я видел, как усиливается антисемитизм в этой стране, в этом штате, в этом городе. Но богатенькие, преуспевающие евреи в своем тупом самодовольстве пропускали мои слова мимо ушей. Так что теперь нечего винить меня. Сопротивление нужно, потому что плохо работает полиция.
– Не нужно.
– Евреев истребляют на улицах. А убийцы выходят сухими из воды.
– Никто не выйдет сухим из воды.
– Да ну? Вы арестовали его?
– Нет еще.
– Так вот, пока вы не выполните свой долг, защищать евреев будет ЕВС. Десятилетиями, если понадобится.
Голд свирепо прикусил мокрый кончик сигары. Кан победоносно откинулся на спинку стула.
– Ходят слухи, ты послал Оренцстайна ко всем чертям. Это было красиво. Давно пора заткнуть глотку этой скотине.
Голд не ответил.
– Знаешь, Джек, несмотря ни на что, ты мне нравишься. Евреев такого сорта как раз не хватает в моем отряде.
– И что ж это за сорт?
– Настоящие евреи, евреи с яйцами, с chutzpa Дерзость, смелость, наглость (иврит).
, истинные потомки наших свободных, воинственных предков. Не из слюнявых либералов, сторонников ассимиляции, которые боятся назвать себя евреями. Все тужатся, представляются не тем, что они есть. Эдакие маленькие книжные червячки, до сих пор думают – наци такие, как на карикатурах. Вуди Аллена. Книгочеи и клерки, ювелиры и юристы. Слабые и малодушные, бесплодные импотенты, истерзанные самоанализом.
Голд изучающе осмотрел Кана.
– Немного самоанализа вам не помешало бы.
– Говорю тебе, психоаналитический бред здесь не пройдет. Мы точно знаем, кто мы. Кто наши друзья. И кто враги.
Голд удобно облокотился на белый письменный стол.
– Я скажу тебе, кто вы, – начал он. – Вы дерьмо. Вы компания великовозрастных бойскаутов. Вы сучьи дети. Вам бы печеньем торговать! Но вы научились так ловко манипулировать общественным мнением, что политики не могут вас игнорировать, они боятся. Боятся сказать, что думают. Что Джерри Кан – жалкий горлопан. Боятся обвинений в антисемитизме. Выступить против Джерри Кана – задеть всех евреев. Вот как вы работаете. А раньше? Провожали старушек с рынка да устраивали марши протеста в защиту советских евреев – все. Но тут подвернулась блестящая возможность, крупно повезло, подыграл Убийца с крестом. О вас заговорили. Мировая известность. Тебя показывают по телевизору. Джерри Кан оправдал надежды своей мамочки. И все благодаря какой-то несчастной кучке трупов. Ведь это трупы евреев и гоев принесли тебе признание. Да ты платить должен этому подонку – Убийце с крестом, он прославил тебя!
– Довольно! – закричал Кан.
– Нет, не довольно! Чем ты отличаешься от отъявленного негодяя Харви Оренцстайна? Он – склизкий кусок дерьма, хорошо, но он политик, а это все равно, что носить на шее табличку: «Я склизкий кусок дерьма». По крайней мере, без обмана. Ты – другое. Ты корчишь из себя героя, притворяешься, что ты выше простых смертных. Лев иудаизма. Но меня провести не удастся. Чего ты добиваешься? Хочешь заседать в Городском совете? Издать книгу? Представлять штат? Подружись с Джессом Аттером, выдвинете кандидатуры от одной партии. Партии Войны и Ненависти. Лозунг: «Убей ближнего!»
– Вон! – загремел Кан, поднимаясь и указывая на дверь.
Дверь со скрипом приоткрылась, кто-то заглянул в комнату. Голд неторопливо закурил. Долго молчал, выпуская клубы дыма, пока не окружил себя белым облаком.
– Кан, я намерен дать тебе шанс, шанс, который бывает раз в жизни. Тебе выпал счастливый номер. Возможность совершить наконец то, к чему ты призываешь. Шанс сохранить жизни евреев. Шанс...
– Бог мой! – протянул Кан, не веря своим ушам. – Ты пришел сюда просить об услуге. Тебе нужна моя помощь. – Он медленно расплывался в улыбке. – Тебе нужна моя помощь. – Он плюхнулся на стул.
– В виде исключения, – продолжал Голд, – ты можешь сделать кое-что полезное, действительно полезное, в борьбе с врагами Израиля.
– Полегче! – Кан недоверчиво ухмылялся. – Эта mitzva не для меня. Я недостоин.
Но Голд одернул его.
– Без шуток, Джерри. Это серьезно, безумно серьезно.
– Так что от меня требуется?
– Не могу сказать. Сперва дай согласие.
Кан пожал плечами.
– И когда я должен выполнить эту божественную миссию?
– Завтра вечером.
– Сожалею. Не выйдет. Вечером в воскресенье на стадионе митинг Братства Джеки Макса. ЕВС обеспечивает охрану.
Голд вспылил, он вскочил и, размахивая руками, забегал по комнате.
– Фальшивка! Дешевая фальшивка. Полное дерьмо, ничтожество. Стопроцентное, высшей пробы дерьмо!
Я даю тебе шанс помочь нам поймать этого сукина сына, а ты, ты способен только обниматься с такими же фальшивками! Где вы откопали эту поганую работенку? У тебя что, до сих пор соглашение с Уильямом Моррисом? Черт возьми, не верится! Киношники, киношники поганые!
Так он расхаживал по комнате, взывая к Всевышнему.
– О Боже, Боже мой! И это здоровый, крепкий еврей! Борец за свободу! Да он просто старая баба! Билетерша! Ему бы фонарик в руки и показывать места в кинозале старым толстозадым «звездам».
– Хорошо.
Голд споткнулся от неожиданности.
– Что? – Он повернулся к Кану. – Что? Что ты сказал?
– Я сказал, ладно. Я согласен. Надо захватить каких-нибудь наци?
– Тебе это здорово понравится, Джерри. Я хочу, чтоб вы напали на церковь.
7.57 вечера
Закат и в этот вечер был великолепен. Небо – дымно-розовое, алое, малиновое, оранжевое – как на картинах импрессионистов.
Долли Мэдисон, проспав весь день, явился в Центр Паркера сияющий и энергичный и сказал Голду и Заморе, что вид у них как у зомби и не мешало бы им отправиться домой и поспать немного. На этот раз даже Голд не воспротивился. Он завез Замору домой, в Восточный Лос-Анджелес. Этот холмистый район был самым оживленным в городе. На тротуарах возились ребятишки. Они смеялись так простодушно и непосредственно, как не умеют смеяться дети англосаксов. Их насквозь пропыленные, вернувшиеся с тяжелой черной работы отцы собирались в группки у ворот, пили пиво и любовались на своих чад. Приятно пахло крепкими чилийскими пряностями и жареным мясом. В свободном уголке мальчишки играли в бейсбол или гоняли футбольный мячик. Смуглые девочки-подростки околачивались около маленьких винных погребков, потягивали пепси, сплетничали и хихикали. Смог не пугал обитателей квартала, они видели кое-что похуже – они видели Мехико.
Голд остановился у дома Заморы. Шон громко храпел, откинувшись на спинку сиденья.
– Приехали. Проснись, Шон.
Замора встряхнулся, осмотрелся кругом. Глаза его прояснились, и он улыбнулся.
– Джек, заходи, пообедаешь с нами. Mi abuela Бабушка (исп.).
по субботам стряпает menuclo Требуха, потроха (исп.).
.
Голд скорчил гримасу.
– А это съедобно?
– Ты чего, приятель! Это ж мексиканский куриный суп. Похлебаешь – будешь как новенький.
Голд засмеялся.
– В другой раз, Шон.
– Ну смотри. Мать нальет тебе хороший стакан ирландского виски.
– В другой раз. Когда все кончится.
Замора кивнул.
– О'кей. Понятно. Езжай домой и ложись бай-бай.
Долли прав, вид у нас, надо полагать, неважнецкий.
* * *
Замора вышел из машины, открыл расшатанные деревянные ворота и направился к скромному домику, аккуратно выкрашенному в синий цвет. С веранды он махнул рукой. Голд поехал на запад.
В почтовом ящике накопилась целая куча чеков, рекламных проспектов. Газет среди этого хлама, как ни удивительно, не было. Не приносили их и в последующие два-три дня. Или их таскали ребята по дороге в школу? Придется позвонить в отдел распространения «Таймс». Почтальон вконец обнаглел. То все запугивал бедных малышей, а теперь и вовсе исчез.
В квартире Голд с облегчением содрал с себя грязную, измятую одежду, приготовил выпить, присел к пластмассовому обеденному столу, набрал номер Эвелин и Стэнли Марковица. Никто не ответил. Тогда он вспомнил – они собирались в Сан-Лукас, Эвелин сказала, они увезут и Уэнди. Голд вздохнул, сделал хороший глоток. Потом пошел в душ, пустил горячую воду, прислонился к выложенной кафелем стене и долго наслаждался струйками теплой воды, сбегавшей по спине и плечам. Вытираясь, он случайно заметил свое расплывчатое, призрачное в запотевшем зеркале отражение. Протер стекло рукой и с любопытством стал рассматривать себя. И с болью осознал: он уже стар, расцвет минул, впереди – холод могилы. Лицо суровое, жесткое, щеки ввалились, взгляд отчужденный, глаза холодные, как лед в пустом стакане, а тени под ними напоминают грубый театральный грим.
Умирающий ангел смерти. Голд передернул плечами, отгоняй мрачные мысли. Он быстро оделся, натянул джинсы, ботинки, неброского цвета рубашку выпустил поверх пояса, чтоб прикрыть кобуру с кольтом 38-го калибра. Из набитого ящика маленького письменного стола достал второй револьвер, 22-го калибра, и положил в карман брюк. Потом позвонил Долли Мэдисону в Центр Паркера и сообщил, что ложится спать. Его неожиданная покладистость обрадовала капитана.
На раскаленных улицах стало совсем темно. Кончился еще один Шаббат.
Голд покружил по Парку, разыскивая «роллс» Сэпер-стейна, но не нашел и поехал наверх, к зелено-розовому дому в ложноегипетском стиле. Круглая стоянка перед домом пустовала. Он медленно съехал с холма, жуя незажженную сигару. Через три квартала он нажал на акселератор и семь минут спустя был в Сенчури-Сити. Подземный гараж на выходные был закрыт для всех, кроме владельцев месячных абонементов, которые могли прокомпостировать их в автомате и проехать через заграждение, защиты же против пешеходов не было вовсе. Голд оставил машину в переулке и вошел. Не торопясь, но и не слишком медленно, спустился, никого не встретив до третьего этажа. Почти на том же месте, что и в прошлый раз, стоял «роллс» с пуленепробиваемыми стеклами. Кроме него, на третьем этаже было две машины, обычные седаны. Голд отыскал щель между круглыми, толстыми столбами-подпорками, жевал сигару и ждал. Минут через двадцать из лифта вышла женщина в безукоризненно сшитом деловом костюме, села в один из седанов и уехала. Голд подождал еще. На другом этаже заскрипели тормоза, звук глухо разнесся по всему подземелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Голда узнавали, неодобрительно косились на него. Те, что понаглее, подошли ближе.
– Что ты забыл здесь, коллаборационист? – начал зеленый юнец лет двадцати. – Это наша территория.
Голд холодно улыбнулся.
– Не играй со мной в солдатики, сынок. Поранишься.
Юнец смутился. Голд посмотрел на окна второго этажа.
– Джерри Кан там?
Он двинулся к входу, юнец заградил дверь карабином. Голд вздохнул.
– Сынок, – устало сказал он, – тяжелый выдался день. Знаешь, столько придурков вертелось под ногами. Боюсь, нервы не выдержат, смотри не попадись под горячую руку... Отвали по-хорошему.
Юнец колебался, сконфуженный.
– Но ему наверх нельзя. Он гой.
– Он мой напарник, сынок.
Паренек решительно замотал головой.
– Ну уж нет. Его не пущу.
Голд повернулся к Заморе.
– Шон...
– Я подожду здесь, – сказал Замора, окинув настойчивого паренька недружелюбным взглядом. – Позови, если что не так. Мы мигом приведем в чувство этих мальчишек.
Голд поднялся по узкой лестнице в приемную, набитую участниками Сопротивления и сочувствующими. Шум был адский. Израильская кампания снимала документальный фильм. Люди с переносными камерами сновали в толпе, тыча микрофонами в доблестных бойцов ЕВС, стараясь не пропустить ни одной из их мужественных, чеканных фраз.
– Киношники, мать их, – пробурчал Голд.
В приемной стояла удушающая жара, хуже, чем на улице. Пахло мужским потом и оружейной смазкой. Несколько человек узнали Голда, но ни один не попытался заговорить с ним. Юнец провел его в противоположный конец комнаты.
– Обождите тут, – важно сказал он и скрылся.
Голд повернулся к находящимся в приемной. Разговоры смолкли, все уставились на него. Голд улыбнулся.
– Ну, как дела?
Никто не ответил, никто не улыбнулся в ответ.
Из-за двери высунулась голова юнца.
– Входите. Джерри примет вас.
В маленькой комнате было еще жарче.
Джерри Кан восседал за массивным белым столом в окружении флагов Израиля и США и плакатов с видами Израиля: Масада, Старый Иерусалим, Средиземноморское побережье. Рядом сидели женщина в русской шали, белокурый юноша и мужчина средних лет в мрачном черном костюме. На носу Джерри красовалась повязка.
– Вот уж не ожидал вас, дядюшка Айк!
Голд улыбнулся.
– Пустое болтаешь.
– Ты сломал мне нос. И чуть не сломал руку.
– Ну, ты дешево отделался.
Кан раздраженно глянул на него.
– Хорошо, чего тебе?
– Пожалуй, стакан чая.
– Чего?
– Стакан чая. Попьем чайку. По-русски, вприкуску.
– Что ты несешь?
– А потом составим план атаки на английскую тюрьму. Кстати, где Ньюмэн?
– Ньюмэн?
– Ну да, Пол Ньюмэн. Я узнал декорации Исхода. Ведь у вас тут съемки, верно?
Он по-хозяйски расхаживал по комнате, не обращая внимания на сердитые взгляды.
– Эти ваши шмакодявки бегают тут, задрав носы, как маленькие Моше Даяны. Придумали, тоже мне. Спектакль для субботнего утренника.
Враждебное молчание.
– А как распределите роли? «Эй, Сол, пришли-ка несколько типичных семитских физиономий в солдатской форме, да присматривай за новичками. Мы тут затеваем одно дельце, и нам пригодятся доверчивые молокососы». Вот что здесь происходит.
Джерри криво усмехнулся.
– Ты явился сюда, как пророк Даниил в ров ко львам. Ты здесь нежеланный гость, никому не нужен и, несмотря на это, заявился и поносишь нас. Я на твоем месте был бы осторожней.
Голд перегнулся через широкий стол и прошипел прямо в лицо Кану.
– Не волнуйся за меня, Джерри.
Терпение Кана лопнуло.
– Какого дьявола тебе в конце-то концов надо? – огрызнулся он. – Мы получили разрешение мэра на патрулирование улиц. Кто-то убивает евреев. Опять. И мы будем патрулировать, пока его не поймают. Вы виноваты, вы плохо работаете. Что делать, американский закон не в силах защитить евреев, даже с твоей бесценной помощью.
Голд пододвинул стул, сел. Выудил сигару из кармана рубашки.
– Знаешь, я только что из одного местечка, которое очень напоминает это.
Кан немного подождал, потом поинтересовался:
– Да? И где ж это?
Голд чиркнул спичкой.
– Наверху, в Дезерт-Виста. В штаб-квартире Калифорнийского клана.
Кан выразительно хмыкнул. Остальные засмеялись.
– Ну, грязью нас обливали и раньше. Все вы, поборники ассимиляции, светские евреи, всем прожужжали уши этой надоевшей песней: ЕВС – обратная сторона медали, ЕВС – темная сторона еврейского характера, правый еврейский терроризм. Но мы не купимся на это. И когда наступит очередной кризис и все, как всегда, свалят на евреев, когда арабы перестанут поставлять нефть и вспыхнет новая эпидемия антисемитизма, когда ваши возлюбленные, замечательные братья-христиане придут ночью, чтобы выкинуть вас из уютных теплых домиков, бросить в грузовики и отправить в лагеря и печи, – тогда вы намочите в штаны от страха и счастливы будете, что ЕВС рядом, что ЕВС защитит вас, что ЕВС дерется за вас.
Голд уставился на него.
– Ты что, серьезно? – участливо спросил он.
– Я уверен, так и будет. Но мы не позволим надругаться над собой. Верно?
В ответ послышалось: «Все верно», «Конечно», «Никогда больше».
– Никогда, никогда больше, – повторил Кан.
Голд задумчиво попыхивал сигарой.
– Я хотел бы поговорить с тобой наедине.
Кан махнул рукой на троицу за столом.
– Мои командиры. Мои генералы. От них у меня нет секретов.
Голд покачал головой.
– У тебя, может, и нет, а у меня есть. Сегодня я уже один раз пошел на компромисс. И не хочу, чтобы это снова повторилось.
Кан насмешливо улыбнулся.
– Почему я вообще должен тебя слушать?
– Если ты в самом деле хочешь остановить эти убийства, ты выслушаешь. Если действительно хочешь сохранить жизни евреев, ты выслушаешь. Или ты просто пудришь всем мозги?
Кан сдержался с трудом.
– Оставьте меня с ним, – решительно сказал он.
Сразу раздались протестующие возгласы.
– Джерри, он же псих!
– Посмотри, что он натворил!
– Он опасен!
Кан поднял руку, призывая к тишине.
– Мы не крысы из гетто, трясущиеся от страха, боящиеся собственной тени. Мы – потомки нации воинов. Я буду говорить с этим коллаборационистом с глазу на глаз.
Ворча, трио покинуло комнату. Женщина с шалью на плечах остановилась на пороге.
– Мы будем поблизости. – И захлопнула дверь.
Оставшись вдвоем, мужчины посмотрели друг на друга. Кан опустился настул, тяжело оперся правой рукой о стол. Голд жевал сигару.
– Ты неплохо устроился, – начал он. – Попал в самую точку. Эта заварушка сделала тебя важной шишкой, разве не так?
– Не я заварил эту кашу, – сердито отрезал Кан. – Но она не удивила меня. Я предостерегал годами – я видел, как усиливается антисемитизм в этой стране, в этом штате, в этом городе. Но богатенькие, преуспевающие евреи в своем тупом самодовольстве пропускали мои слова мимо ушей. Так что теперь нечего винить меня. Сопротивление нужно, потому что плохо работает полиция.
– Не нужно.
– Евреев истребляют на улицах. А убийцы выходят сухими из воды.
– Никто не выйдет сухим из воды.
– Да ну? Вы арестовали его?
– Нет еще.
– Так вот, пока вы не выполните свой долг, защищать евреев будет ЕВС. Десятилетиями, если понадобится.
Голд свирепо прикусил мокрый кончик сигары. Кан победоносно откинулся на спинку стула.
– Ходят слухи, ты послал Оренцстайна ко всем чертям. Это было красиво. Давно пора заткнуть глотку этой скотине.
Голд не ответил.
– Знаешь, Джек, несмотря ни на что, ты мне нравишься. Евреев такого сорта как раз не хватает в моем отряде.
– И что ж это за сорт?
– Настоящие евреи, евреи с яйцами, с chutzpa Дерзость, смелость, наглость (иврит).
, истинные потомки наших свободных, воинственных предков. Не из слюнявых либералов, сторонников ассимиляции, которые боятся назвать себя евреями. Все тужатся, представляются не тем, что они есть. Эдакие маленькие книжные червячки, до сих пор думают – наци такие, как на карикатурах. Вуди Аллена. Книгочеи и клерки, ювелиры и юристы. Слабые и малодушные, бесплодные импотенты, истерзанные самоанализом.
Голд изучающе осмотрел Кана.
– Немного самоанализа вам не помешало бы.
– Говорю тебе, психоаналитический бред здесь не пройдет. Мы точно знаем, кто мы. Кто наши друзья. И кто враги.
Голд удобно облокотился на белый письменный стол.
– Я скажу тебе, кто вы, – начал он. – Вы дерьмо. Вы компания великовозрастных бойскаутов. Вы сучьи дети. Вам бы печеньем торговать! Но вы научились так ловко манипулировать общественным мнением, что политики не могут вас игнорировать, они боятся. Боятся сказать, что думают. Что Джерри Кан – жалкий горлопан. Боятся обвинений в антисемитизме. Выступить против Джерри Кана – задеть всех евреев. Вот как вы работаете. А раньше? Провожали старушек с рынка да устраивали марши протеста в защиту советских евреев – все. Но тут подвернулась блестящая возможность, крупно повезло, подыграл Убийца с крестом. О вас заговорили. Мировая известность. Тебя показывают по телевизору. Джерри Кан оправдал надежды своей мамочки. И все благодаря какой-то несчастной кучке трупов. Ведь это трупы евреев и гоев принесли тебе признание. Да ты платить должен этому подонку – Убийце с крестом, он прославил тебя!
– Довольно! – закричал Кан.
– Нет, не довольно! Чем ты отличаешься от отъявленного негодяя Харви Оренцстайна? Он – склизкий кусок дерьма, хорошо, но он политик, а это все равно, что носить на шее табличку: «Я склизкий кусок дерьма». По крайней мере, без обмана. Ты – другое. Ты корчишь из себя героя, притворяешься, что ты выше простых смертных. Лев иудаизма. Но меня провести не удастся. Чего ты добиваешься? Хочешь заседать в Городском совете? Издать книгу? Представлять штат? Подружись с Джессом Аттером, выдвинете кандидатуры от одной партии. Партии Войны и Ненависти. Лозунг: «Убей ближнего!»
– Вон! – загремел Кан, поднимаясь и указывая на дверь.
Дверь со скрипом приоткрылась, кто-то заглянул в комнату. Голд неторопливо закурил. Долго молчал, выпуская клубы дыма, пока не окружил себя белым облаком.
– Кан, я намерен дать тебе шанс, шанс, который бывает раз в жизни. Тебе выпал счастливый номер. Возможность совершить наконец то, к чему ты призываешь. Шанс сохранить жизни евреев. Шанс...
– Бог мой! – протянул Кан, не веря своим ушам. – Ты пришел сюда просить об услуге. Тебе нужна моя помощь. – Он медленно расплывался в улыбке. – Тебе нужна моя помощь. – Он плюхнулся на стул.
– В виде исключения, – продолжал Голд, – ты можешь сделать кое-что полезное, действительно полезное, в борьбе с врагами Израиля.
– Полегче! – Кан недоверчиво ухмылялся. – Эта mitzva не для меня. Я недостоин.
Но Голд одернул его.
– Без шуток, Джерри. Это серьезно, безумно серьезно.
– Так что от меня требуется?
– Не могу сказать. Сперва дай согласие.
Кан пожал плечами.
– И когда я должен выполнить эту божественную миссию?
– Завтра вечером.
– Сожалею. Не выйдет. Вечером в воскресенье на стадионе митинг Братства Джеки Макса. ЕВС обеспечивает охрану.
Голд вспылил, он вскочил и, размахивая руками, забегал по комнате.
– Фальшивка! Дешевая фальшивка. Полное дерьмо, ничтожество. Стопроцентное, высшей пробы дерьмо!
Я даю тебе шанс помочь нам поймать этого сукина сына, а ты, ты способен только обниматься с такими же фальшивками! Где вы откопали эту поганую работенку? У тебя что, до сих пор соглашение с Уильямом Моррисом? Черт возьми, не верится! Киношники, киношники поганые!
Так он расхаживал по комнате, взывая к Всевышнему.
– О Боже, Боже мой! И это здоровый, крепкий еврей! Борец за свободу! Да он просто старая баба! Билетерша! Ему бы фонарик в руки и показывать места в кинозале старым толстозадым «звездам».
– Хорошо.
Голд споткнулся от неожиданности.
– Что? – Он повернулся к Кану. – Что? Что ты сказал?
– Я сказал, ладно. Я согласен. Надо захватить каких-нибудь наци?
– Тебе это здорово понравится, Джерри. Я хочу, чтоб вы напали на церковь.
7.57 вечера
Закат и в этот вечер был великолепен. Небо – дымно-розовое, алое, малиновое, оранжевое – как на картинах импрессионистов.
Долли Мэдисон, проспав весь день, явился в Центр Паркера сияющий и энергичный и сказал Голду и Заморе, что вид у них как у зомби и не мешало бы им отправиться домой и поспать немного. На этот раз даже Голд не воспротивился. Он завез Замору домой, в Восточный Лос-Анджелес. Этот холмистый район был самым оживленным в городе. На тротуарах возились ребятишки. Они смеялись так простодушно и непосредственно, как не умеют смеяться дети англосаксов. Их насквозь пропыленные, вернувшиеся с тяжелой черной работы отцы собирались в группки у ворот, пили пиво и любовались на своих чад. Приятно пахло крепкими чилийскими пряностями и жареным мясом. В свободном уголке мальчишки играли в бейсбол или гоняли футбольный мячик. Смуглые девочки-подростки околачивались около маленьких винных погребков, потягивали пепси, сплетничали и хихикали. Смог не пугал обитателей квартала, они видели кое-что похуже – они видели Мехико.
Голд остановился у дома Заморы. Шон громко храпел, откинувшись на спинку сиденья.
– Приехали. Проснись, Шон.
Замора встряхнулся, осмотрелся кругом. Глаза его прояснились, и он улыбнулся.
– Джек, заходи, пообедаешь с нами. Mi abuela Бабушка (исп.).
по субботам стряпает menuclo Требуха, потроха (исп.).
.
Голд скорчил гримасу.
– А это съедобно?
– Ты чего, приятель! Это ж мексиканский куриный суп. Похлебаешь – будешь как новенький.
Голд засмеялся.
– В другой раз, Шон.
– Ну смотри. Мать нальет тебе хороший стакан ирландского виски.
– В другой раз. Когда все кончится.
Замора кивнул.
– О'кей. Понятно. Езжай домой и ложись бай-бай.
Долли прав, вид у нас, надо полагать, неважнецкий.
* * *
Замора вышел из машины, открыл расшатанные деревянные ворота и направился к скромному домику, аккуратно выкрашенному в синий цвет. С веранды он махнул рукой. Голд поехал на запад.
В почтовом ящике накопилась целая куча чеков, рекламных проспектов. Газет среди этого хлама, как ни удивительно, не было. Не приносили их и в последующие два-три дня. Или их таскали ребята по дороге в школу? Придется позвонить в отдел распространения «Таймс». Почтальон вконец обнаглел. То все запугивал бедных малышей, а теперь и вовсе исчез.
В квартире Голд с облегчением содрал с себя грязную, измятую одежду, приготовил выпить, присел к пластмассовому обеденному столу, набрал номер Эвелин и Стэнли Марковица. Никто не ответил. Тогда он вспомнил – они собирались в Сан-Лукас, Эвелин сказала, они увезут и Уэнди. Голд вздохнул, сделал хороший глоток. Потом пошел в душ, пустил горячую воду, прислонился к выложенной кафелем стене и долго наслаждался струйками теплой воды, сбегавшей по спине и плечам. Вытираясь, он случайно заметил свое расплывчатое, призрачное в запотевшем зеркале отражение. Протер стекло рукой и с любопытством стал рассматривать себя. И с болью осознал: он уже стар, расцвет минул, впереди – холод могилы. Лицо суровое, жесткое, щеки ввалились, взгляд отчужденный, глаза холодные, как лед в пустом стакане, а тени под ними напоминают грубый театральный грим.
Умирающий ангел смерти. Голд передернул плечами, отгоняй мрачные мысли. Он быстро оделся, натянул джинсы, ботинки, неброского цвета рубашку выпустил поверх пояса, чтоб прикрыть кобуру с кольтом 38-го калибра. Из набитого ящика маленького письменного стола достал второй револьвер, 22-го калибра, и положил в карман брюк. Потом позвонил Долли Мэдисону в Центр Паркера и сообщил, что ложится спать. Его неожиданная покладистость обрадовала капитана.
На раскаленных улицах стало совсем темно. Кончился еще один Шаббат.
Голд покружил по Парку, разыскивая «роллс» Сэпер-стейна, но не нашел и поехал наверх, к зелено-розовому дому в ложноегипетском стиле. Круглая стоянка перед домом пустовала. Он медленно съехал с холма, жуя незажженную сигару. Через три квартала он нажал на акселератор и семь минут спустя был в Сенчури-Сити. Подземный гараж на выходные был закрыт для всех, кроме владельцев месячных абонементов, которые могли прокомпостировать их в автомате и проехать через заграждение, защиты же против пешеходов не было вовсе. Голд оставил машину в переулке и вошел. Не торопясь, но и не слишком медленно, спустился, никого не встретив до третьего этажа. Почти на том же месте, что и в прошлый раз, стоял «роллс» с пуленепробиваемыми стеклами. Кроме него, на третьем этаже было две машины, обычные седаны. Голд отыскал щель между круглыми, толстыми столбами-подпорками, жевал сигару и ждал. Минут через двадцать из лифта вышла женщина в безукоризненно сшитом деловом костюме, села в один из седанов и уехала. Голд подождал еще. На другом этаже заскрипели тормоза, звук глухо разнесся по всему подземелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59