Нельзя сказать, что сама она выглядела иначе, но в ней кипела такая исступленная жажда, такая железная решимость выжить. И Анна тянула его за собой – волокла от края могилы – в мир, в жизнь. Он был настолько слаб, что не мог сам есть – она держала его голову и кормила с ложечки, таская еду из столовки. Когда кости чуть обросли мясом, на нее стали обращать внимание американские солдаты; она вовсю кокетничала с ними и смеялась над поверженной Германией, а потом бежала к Сэмюэлю с шоколадом и сигаретами, которыми те ее угощали.
– Ах, – говорил Сэмюэль, закуривая «Честерфильд», – чем ты лучше уличной девки? Впрочем, чего еще ждать от венгерки, цыганки!
– Молчи, старичок, – смеялась она в ответ, ибо он и впрямь казался старичком, хотя был всего на два года старше нее.
Они поженились в лагере, потом она забрала его в Будапешт (Сэмюэль был из Берлина), ибо лелеяла тайную надежду, что кто-то из близких все же выжил после концлагеря, а она точно знала, что будь это так, родные непременно вернутся в Будапешт. Но чуда не случилось: не уцелел никто.
Они открыли маленькое кафе – крошечный закуток, и она яростно копила деньги, с непреклонностью, которой научилась в лагерях. Она остро ненавидела коммунистов и с нежностью вспоминала веселый нрав и благородство американских солдат, мечтая об эмиграции в Америку. Окончательное решение пришло во время событий 1956 года. Анна Штейнер увязала скопленные деньги в носовой платок, укрепила узел на груди, накинула теплое пальто и пинком открыла дверь их крохотного жилища.
– Пошли, старичок, – сказала она Сэмюэлю, и он последовал за ней, как всегда, жалуясь и причитая, тоже как всегда. Они перешли границу Австрии, оттуда добрались до Цюриха, потом были Лондон, Нью-Йорк – и, наконец, Лос-Анджелес. Используя свое венгерско-еврейское происхождение, она обратилась за пособием сразу в несколько организаций и на полученные деньги открыла крошечную забегаловку на Вермонт-авеню, где торговала гамбургерами.
– Да это же меньше нашего кафе в Будапеште! – причитал Сэмюэль. – И ради этого стоило рисковать жизнью, исколесив полмира! Чтобы семь дней в неделю по шестнадцать часов штамповать чертовы бутерброды для этих «швартцерз»!
– А ты что, рассчитывал на королевский престол? – кричала в ответ Анна Штейнер. – Учти, в Америке нет никаких королей, здесь в почете средний класс, и мы им станем!
Это им удалось. Они купили «бьюик», телевизор, проигрыватель. Потом дважды в год уезжали на уик-энд в Лас-Вегас, где играли по маленькой. Гамбургерная сменилась бакалейной лавочкой в Венисе, но наркоманы грабили их каждый месяц, и Анна Штейнер боялась, что Сэмюэля, могут прикончить, потому что он ругался с ними по-немецки даже тогда, когда на него наставляли оружие.
– Мерзавцы, твари, Идиоты! Если ты не раздобудешь ружье, я сам тебя убью!
– Молчи, старичок, – сквозь зубы ворчала Анна Штейнер, отдавая бандитам пяти– и десятидолларовые купюры из кассы. Банкноты в двадцать и пятьдесят долларов она прятала в разбитой миске справа от счетчика.
Двадцать лет назад они продали бакалею и купили кофе «Вест-Пик». Теперь к Анне Штейнер на ленч стекались юристы и бухгалтеры из Сенчури-Сити отведать тушеного мяса, яичницы с луком, фаршированных перцев и голубцов.
Анна Штейнер вытащила внушительных размеров бывалый суповой котел и водрузила его на плиту. Она очистила десяток крупных картофелин, три пучка моркови, несколько луковиц, затем накрошила их прямо в котел. Они легли на дно, образуя неправильный круг. Следом она добавила черешки сельдерея, кусочки кабачков, цветной капусты, помидоров, залила все водой. Помешивая в закипающем котле длинной деревянной ложкой, зажатой в левой руке, правой всыпала соль, черный перец, чесночный порошок, столовую ложку сахара и, конечно, венгерскую паприку. Шла молва, что овощной суп Анны Штейнер – лучший в городе, и она каждое утро ходила на рынок за всем необходимым. Кушанья, предлагаемые посетителям, ничем не отличались от ее домашнего угощения, о чем Анна Штейнер с гордостью сообщала завсегдатаям, когда те нахваливали ее стряпню.
Однако держать марку становилось все труднее и труднее, особенно сейчас, когда заболел Сэмюэль. Вся работа свалилась на нее, хотя Сэмюэль и в прежние годы мало чем мог ей помочь. Так размышляла она, готовя еду на рассвете. Она даже подумывала о том, чтобы продать кафе и остаток дней пожить спокойно. Они достаточно скопили, им должно хватить, и едва ли оба протянут слишком долго. Если Сэмюэлю ампутируют ногу, с кафе все равно придется расстаться. Бедный Сэмюэль, думала она, бедный мой старичок. Вдобавок ко всему еще и рак кости. Анна Штейнер покачала головой. Лучше бы этот рак нашли у нее, она бы куда лучше справилась с ним.
Анна Штейнер услышала какую-то возню на дорожке позади кухни. Как будто разбили пустую бутылку. Она положила поварешку, подошла к тяжелой, плотно закрытой задней двери и выглянула наружу. Ночное небо стало теперь темно-синим, и Анна Штейнер могла разглядеть очертания предметов в предрассветной мгле. Краем глаза она заметила, как что-то промелькнуло мимо. Толстая белая кошка застыла посреди аллеи, уставясь на нее. Анна Штейнер фыркнула и высунула руку.
– Кис-кис, иди сюда, – позвала она по-венгерски.
Кошка зашипела и кинулась прочь. Анна Штейнер возвратилась в кухню и снова взялась за стряпню. Она попробовала суп. Кое-чего не хватало. Она потянулась за солонкой и в этот момент услыхала, как кто-то пробует открыть запертую входную дверь. Недавний ужас вновь накатил на нее. В предрассветном сумраке проступили контуры чьей-то фигуры. Там, на улице. Покуда она вглядывалась во тьму, небо чуть посветлело, и она наконец осознала, что перед ней – немецкий красавец офицер. Рукоятью плетки указывающий на нее. Настал ее черед. Только это был не немецкий офицер. Это был кто-то еще. И не плетку он держал в руке. Он держал оружие.
Мир Анны Штейнер разбился вдребезги.
4.42 утра
Чистая, душистая, свежая, Эстер вышла из душа и скользнула в постель. Она прильнула к Бобби, обхватила его ногами. Он застонал во сне и, перевернувшись, отодвинулся от нее. Эстер прижималась к нему всем своим тонким длинным телом, гладила, ласкала. Коснувшись лобком его бедер, она взяла в руку пенис и нежно его сжала. Бобби пошевелился.
– Бобби, – шептала она, – Бобби.
Он задрал ей ноги и грубо вошел в нее.
– Бобби, – жалобно застонала она, – Бобби. Но он вошел в нее еще, и еще, и еще раз, покуда не кончил, издав сдавленный вопль. Он перекатился и лег на другой бок. Мгновением позже он уже храпел.
Эстер какое-то время оставалась недвижной, потом дотянулась до ночного столика, взяла сигарету; закурила, тихо вытирая слезы, катившиеся по щекам.
11.30 утра
Голд закрыл глаза, с силой надавил пальцами на веки, стараясь поскорее стереть из памяти сцену, свидетелем которой он был. Открыв глаза, он обнаружил, что шеф полиции Алан Гунц стоит там же, где и стоял, нависая над столом Голда, в обществе верных прихлебателей – Черри Пай, капитана Мэдисона, шефова любимчика, и сержанта Орма, шофера. Голд никак не мог постичь, почему в Лос-Анджелесе шоферы очень быстро становились шефами полиции. Так случилось и с Гунцем, и с его предшественником Гейтсом. Может быть, это находилось в какой-то связи с их примерным поведением на дорогах.
– Лейтенант, вы никоим образом не можете возглавить это следствие. Ни в коем случае. Я был бы куда спокойнее, если бы расследование проводил любой проходимец, нежели столь несведущий в делах, как вы.
Гунц не кричал, но лицо его было багровым. Шестеро – Голд, Гунц, Черри Пай, Мэдисон, Орм и Замора – сгрудились в тесном кабинете оперативного отдела борьбы с преступностью. Голд и Замора – за столами, прочие – стоя.
– Лейтенант, – продолжал Гунц, – что вы собираетесь говорить толпе репортеров, собравшихся внизу? Там представители «Тайм», «Ньюсуик», телерадиокомпаний, включая Си-эн-эн! «Нью-Йорк таймс», лондонский «Таймс»! Даже корреспонденты этой проклятой «Правды», черт бы ее побрал!
Голд отмахнулся.
– Я их об этом не просил.
Гунц проигнорировал его ответ.
– Вы уверены, что в состоянии обеспечить информацией всю эту ораву?
– Мне нечего им сообщить.
– Час назад мне звонили из «Шестидесяти минут». Они хотят сделать гвоздем программы сюжет на тему «Новая вспышка антисемитизма в Лос-Анджелесе»! – орал Гунц.
– Я их об этом не просил, – повторил Голд.
– Весь мир будет наблюдать за нашим полицейским управлением, все взоры будут устремлены на вас! О Боже! – Гунц развернулся, чтобы пройтись по комнате, но врезался в грудь Черри Пай. – О Боже! – Он посмотрел на Голда. – Я бы с большей охотой предъявил им моего пса!
– А как насчет вашего шофера? – кивнул Голд в сторону сержанта Орма. – Или это одно и то же?
Гунц, натолкнувшись на стол, затряс пальцем перед носом Голда.
– Я бы попросил не шутить так со мной, лейтенант! Я бы...
Голд отшвырнул руку Гунца и встал, с силой двинув стулом.
– Пошел в задницу! – заорал он. Замора за своим столом тактично отвернулся. – Увольте! Я не напрашивался на это чертово дело и не хочу им заниматься. И никогда не жаждал! Если вас разбирает зависть, что все лавры достанутся мне, а не вашему лизоблюду Мэдисону, так поручите ему вести следствие! А еще лучше – делайте все сами! Мне уже осточертело!
– Мне тоже! – взгляд Гунца полыхал гневом. – Мне предпочтительнее иметь дело с кем угодно, кроме вас! Но ваши единоверцы на заседании совета выразили желание, чтобы этим вопросом занимался человек одной с ними крови. Они требовали, чтобы именно вы продолжали расследование.
– С каких это пор вы прислушиваетесь к мнению Городского совета?
– Именно в данной ситуации у меня не было выбора. Меня связали по рукам и ногам. – Гунц, кипя от злости, сцепил кисти, дабы проиллюстрировать сей момент.
– Минуточку, – задумчиво произнес Голд, – кажется, картина проясняется. Вы хотите стать мэром, а в совете сидят четыре еврея, которые тоже метят на этот пост. И если они кого и ненавидят больше вас, так это друг друга. Стало быть, вы боитесь потерять их расположение, ибо их голоса вам еще могут пригодиться. Вам, конечно, предпочтительнее, чтобы они подсиживали кого угодно, хоть самих себя.
Гунц просто зашелся от ярости.
– А я оказался просто пешкой в этой игре. Но я не желаю участвовать в ваших крысиных гонках. Так что если хотите заменить меня – милости прошу. А нет – убирайтесь из моего кабинета и не мешайте работать.
В комнате повисло молчание. Голд и Гунц обменивались выразительными взглядами. Остальные наблюдали за ними. Когда Гунц наконец заговорил, тон его был весьма нервным:
– Вы обследовали место преступления?
– Через час после того, как обнаружили жертву, миссис Штейнер.
– Кого-нибудь нашли?
– Множество соседей, которые были готовы линчевать убийцу. Кажется, миссис Штейнер все любили. Еще красные кресты на витрине – визитная карточка нашего героя. И его записка. Что там было, Шон?
Замора вздрогнул.
– Э-э... «Смерть евреям!»
– А что насчет другой жертвы? Проститутки?
– Похоже, тот же почерк.
– Есть ли какая-то связь между убийствами?
– Едва ли. Кроме того, что обе жертвы чем-то выводили его из себя.
– Чем же?
– Национальностью. Еврейка и негритянка.
Гунц на минуту задумался.
– Вы подозреваете одного и того же преступника?
Голд пожал плечами.
– Откуда я знаю? Он поправил стул и сел. – Я заблуждался, думая, что это дело рук мелкого хулиганья. Очевидно, перед нами какой-то маньяк. Сильно не в себе. При этом с идеологической установкой.
– Если так, может быть, мы имеем дело с представителями ультраправого крыла СЛА?
Голд что-то смахнул со стола.
– Возможно. Я ничего не исключаю. Я уже дважды недооценивал этого подлеца, не хотелось бы еще раз сесть в лужу.
– Я считаю, вам следовало бы прощупать эти слои. Задержать людей, допросить их.
Голд усмехнулся.
– Замечательно, Алан. Вы хорошо знаете свое дело.
Гунц продолжил без тени улыбки:
– Я готов предоставить двадцать детективов.
– Алан. Двадцать – это многовато...
– Если дела пойдут еще хуже, я подниму вдвое, втрое больше людей.
– Они будут только запутывать друг друга. Они...
Гунц поднял руку, требуя тишины.
– Мне нужны результаты, и как можно быстрее. Итак, формально вы продолжаете отвечать за это расследование, но мне бы не хотелось, чтобы вы игнорировали предложения капитана Мэдисона. Он связующее звено между нами, но на самом деле именно он будет возглавлять данную операцию. Я не могу допустить, чтобы такой неустойчивый тип, как вы, провалил дело, к которому приковано международное внимание, дело, которое может иметь политические последствия. Прежде чем сделать следующий шаг, ставьте в известность капитана Мэдисона. Заблаговременно. – Тут Гунц улыбнулся. – Вам все ясно, лейтенант?
– Мэдисон прекрасно умеет вести дела подобного рода. Но не может отыскать собственную машину без автомобильного атласа.
Физиономия Гунца вытянулась.
– Надеюсь, лейтенант, мы поняли друг друга?
Голд откинулся на стуле. Стул скрипнул.
– Конечно, Алан.
– Ну что ж, приступайте к работе. – Он направился к выходу, и Черри Пай быстро отступила назад. Казалось. Гунц впервые увидел Замору. Он нахмурился. – Следователь Замора будет переведен в другой отдел, где займется делами, которые больше соответствуют его интересам. Например, порнографией.
Замора покраснел и опустил глаза.
– Следователь Замора остается со мной, – отчеканил Голд.
Гунц взглянул на Голда, перевел неприязненный взгляд на Замору.
– Как бы там ни было, вы стоите друг друга. Выходя из кабинета, Гунц торжественно пожал Мэдисону руку.
– Ни пуха, ни пера, капитан!
– Благодарю вас, сэр. – Мэдисон важно расправил плечи. Шеф выплыл из кабинета в сопровождении Черри Пай и шофера.
Голд хлопнул по столу и расхохотался.
– Ни пуха, ни пера! – Он откинул голову и откровенно заржал. Замора, глядя на него, тоже начал смеяться.
Мэдисон подошел к столу Голда. Тот все еще продолжал хохотать, держась за живот.
– Джек, надеюсь, ваши разногласия с шефом не повлияют на наши отношения. Мы должны работать бок о бок, и хотелось бы, чтобы мы стали друзьями. – Он протянул руку. Это был ничем не примечательный человек среднего роста, среднего сложения, средней упитанности. Все в нем казалось усредненным, этакий ходячий компромисс.
Голд перестал смеяться и, вытерев глаза, протянул для рукопожатия ладонь. Мэдисон яростно в нее вцепился.
– Вы брали пробы краски? – дружелюбно спросил он.
– Что?
– Я имею в виду краску, которой нарисованы кресты – в синагогах, Холокост-центре, в кафе Штейнер, на скале в Малхолланде. Мне нужны данные химического анализа.
– Это еще зачем?
– Чтобы удостовериться, что краска одна и та же и, следовательно, всюду действовал тот же самый человек.
– Это же видно невооруженным глазом!
– Верно, тон совпадает, но... – Мэдисон поднял палец, он упивался своей идеей, – но, быть может, мы выйдем на производителя, значит, на поставщика, следовательно, на убийцу. Думаю, стоит попробовать.
Голд кинул взгляд на Замору и пожал плечами.
– Вреда, во всяком случае, не вижу. Если вам так спокойнее, – что ж, Долли, действуйте. – Мэдисон вздрогнул, услышав свое прозвище, но через минуту замешательство прошло.
– Кроме того, я собираюсь снять отпечатки пальцев со всех дверей и стен в квартале Пико и кафе «Вест-Пик».
Голд, кивнув Заморе, встал из-за стола. Мэдисон, явно нервничая, затараторил.
– Я понимаю, в районе Малхолланда никаких отпечатков быть не могло, но...
Голд взял его за локоть.
– Долли, прежде чем вы этим займетесь, попрошу сделать кое-что для меня.
– Да?
– Во-первых, отдайте распоряжение о всеобщей тревоге по округу. Чтобы иметь возможность задерживать всех подозрительных типов – велосипедистов, фермеров, шоферов и так далее. Хорошо бы их правдами и неправдами припереть к стенке, зарегистрировать – словом, испугать как следует, а после этого объявить, что они могут идти на все четыре стороны, если располагают сведениями о нашем крестомазе. Далее, дуйте к террористам, выудите у них досье на всех правых радикалов Южной Калифорнии: ку-клукс-клан, «Смиренное братство», «Арийскую нацию» – и как там называется эта организация в округе Сан-Бернардино в Дезерт-Виста?
– Калифорнийский клан, – подал голос Замора. Они теперь быстро шли по коридору, Мэдисон изо всех сил старался поспеть за ними, на ходу яростно записывая что-то в маленький блокнот, который оказался у него в руках.
– Правильно, Калифорнийский клан и прочие группировки подобного рода. У террористов, скорее всего, эта информация занесена в компьютер. Не знаю, правда, насколько их данные современны, сейчас они, по-моему, больше интересуются либералами, – но все равно попытайтесь. Далее, поднимите уголовные дела в окружных судах Лос-Анджелеса – изнасилование, похищение людей, убийства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Ах, – говорил Сэмюэль, закуривая «Честерфильд», – чем ты лучше уличной девки? Впрочем, чего еще ждать от венгерки, цыганки!
– Молчи, старичок, – смеялась она в ответ, ибо он и впрямь казался старичком, хотя был всего на два года старше нее.
Они поженились в лагере, потом она забрала его в Будапешт (Сэмюэль был из Берлина), ибо лелеяла тайную надежду, что кто-то из близких все же выжил после концлагеря, а она точно знала, что будь это так, родные непременно вернутся в Будапешт. Но чуда не случилось: не уцелел никто.
Они открыли маленькое кафе – крошечный закуток, и она яростно копила деньги, с непреклонностью, которой научилась в лагерях. Она остро ненавидела коммунистов и с нежностью вспоминала веселый нрав и благородство американских солдат, мечтая об эмиграции в Америку. Окончательное решение пришло во время событий 1956 года. Анна Штейнер увязала скопленные деньги в носовой платок, укрепила узел на груди, накинула теплое пальто и пинком открыла дверь их крохотного жилища.
– Пошли, старичок, – сказала она Сэмюэлю, и он последовал за ней, как всегда, жалуясь и причитая, тоже как всегда. Они перешли границу Австрии, оттуда добрались до Цюриха, потом были Лондон, Нью-Йорк – и, наконец, Лос-Анджелес. Используя свое венгерско-еврейское происхождение, она обратилась за пособием сразу в несколько организаций и на полученные деньги открыла крошечную забегаловку на Вермонт-авеню, где торговала гамбургерами.
– Да это же меньше нашего кафе в Будапеште! – причитал Сэмюэль. – И ради этого стоило рисковать жизнью, исколесив полмира! Чтобы семь дней в неделю по шестнадцать часов штамповать чертовы бутерброды для этих «швартцерз»!
– А ты что, рассчитывал на королевский престол? – кричала в ответ Анна Штейнер. – Учти, в Америке нет никаких королей, здесь в почете средний класс, и мы им станем!
Это им удалось. Они купили «бьюик», телевизор, проигрыватель. Потом дважды в год уезжали на уик-энд в Лас-Вегас, где играли по маленькой. Гамбургерная сменилась бакалейной лавочкой в Венисе, но наркоманы грабили их каждый месяц, и Анна Штейнер боялась, что Сэмюэля, могут прикончить, потому что он ругался с ними по-немецки даже тогда, когда на него наставляли оружие.
– Мерзавцы, твари, Идиоты! Если ты не раздобудешь ружье, я сам тебя убью!
– Молчи, старичок, – сквозь зубы ворчала Анна Штейнер, отдавая бандитам пяти– и десятидолларовые купюры из кассы. Банкноты в двадцать и пятьдесят долларов она прятала в разбитой миске справа от счетчика.
Двадцать лет назад они продали бакалею и купили кофе «Вест-Пик». Теперь к Анне Штейнер на ленч стекались юристы и бухгалтеры из Сенчури-Сити отведать тушеного мяса, яичницы с луком, фаршированных перцев и голубцов.
Анна Штейнер вытащила внушительных размеров бывалый суповой котел и водрузила его на плиту. Она очистила десяток крупных картофелин, три пучка моркови, несколько луковиц, затем накрошила их прямо в котел. Они легли на дно, образуя неправильный круг. Следом она добавила черешки сельдерея, кусочки кабачков, цветной капусты, помидоров, залила все водой. Помешивая в закипающем котле длинной деревянной ложкой, зажатой в левой руке, правой всыпала соль, черный перец, чесночный порошок, столовую ложку сахара и, конечно, венгерскую паприку. Шла молва, что овощной суп Анны Штейнер – лучший в городе, и она каждое утро ходила на рынок за всем необходимым. Кушанья, предлагаемые посетителям, ничем не отличались от ее домашнего угощения, о чем Анна Штейнер с гордостью сообщала завсегдатаям, когда те нахваливали ее стряпню.
Однако держать марку становилось все труднее и труднее, особенно сейчас, когда заболел Сэмюэль. Вся работа свалилась на нее, хотя Сэмюэль и в прежние годы мало чем мог ей помочь. Так размышляла она, готовя еду на рассвете. Она даже подумывала о том, чтобы продать кафе и остаток дней пожить спокойно. Они достаточно скопили, им должно хватить, и едва ли оба протянут слишком долго. Если Сэмюэлю ампутируют ногу, с кафе все равно придется расстаться. Бедный Сэмюэль, думала она, бедный мой старичок. Вдобавок ко всему еще и рак кости. Анна Штейнер покачала головой. Лучше бы этот рак нашли у нее, она бы куда лучше справилась с ним.
Анна Штейнер услышала какую-то возню на дорожке позади кухни. Как будто разбили пустую бутылку. Она положила поварешку, подошла к тяжелой, плотно закрытой задней двери и выглянула наружу. Ночное небо стало теперь темно-синим, и Анна Штейнер могла разглядеть очертания предметов в предрассветной мгле. Краем глаза она заметила, как что-то промелькнуло мимо. Толстая белая кошка застыла посреди аллеи, уставясь на нее. Анна Штейнер фыркнула и высунула руку.
– Кис-кис, иди сюда, – позвала она по-венгерски.
Кошка зашипела и кинулась прочь. Анна Штейнер возвратилась в кухню и снова взялась за стряпню. Она попробовала суп. Кое-чего не хватало. Она потянулась за солонкой и в этот момент услыхала, как кто-то пробует открыть запертую входную дверь. Недавний ужас вновь накатил на нее. В предрассветном сумраке проступили контуры чьей-то фигуры. Там, на улице. Покуда она вглядывалась во тьму, небо чуть посветлело, и она наконец осознала, что перед ней – немецкий красавец офицер. Рукоятью плетки указывающий на нее. Настал ее черед. Только это был не немецкий офицер. Это был кто-то еще. И не плетку он держал в руке. Он держал оружие.
Мир Анны Штейнер разбился вдребезги.
4.42 утра
Чистая, душистая, свежая, Эстер вышла из душа и скользнула в постель. Она прильнула к Бобби, обхватила его ногами. Он застонал во сне и, перевернувшись, отодвинулся от нее. Эстер прижималась к нему всем своим тонким длинным телом, гладила, ласкала. Коснувшись лобком его бедер, она взяла в руку пенис и нежно его сжала. Бобби пошевелился.
– Бобби, – шептала она, – Бобби.
Он задрал ей ноги и грубо вошел в нее.
– Бобби, – жалобно застонала она, – Бобби. Но он вошел в нее еще, и еще, и еще раз, покуда не кончил, издав сдавленный вопль. Он перекатился и лег на другой бок. Мгновением позже он уже храпел.
Эстер какое-то время оставалась недвижной, потом дотянулась до ночного столика, взяла сигарету; закурила, тихо вытирая слезы, катившиеся по щекам.
11.30 утра
Голд закрыл глаза, с силой надавил пальцами на веки, стараясь поскорее стереть из памяти сцену, свидетелем которой он был. Открыв глаза, он обнаружил, что шеф полиции Алан Гунц стоит там же, где и стоял, нависая над столом Голда, в обществе верных прихлебателей – Черри Пай, капитана Мэдисона, шефова любимчика, и сержанта Орма, шофера. Голд никак не мог постичь, почему в Лос-Анджелесе шоферы очень быстро становились шефами полиции. Так случилось и с Гунцем, и с его предшественником Гейтсом. Может быть, это находилось в какой-то связи с их примерным поведением на дорогах.
– Лейтенант, вы никоим образом не можете возглавить это следствие. Ни в коем случае. Я был бы куда спокойнее, если бы расследование проводил любой проходимец, нежели столь несведущий в делах, как вы.
Гунц не кричал, но лицо его было багровым. Шестеро – Голд, Гунц, Черри Пай, Мэдисон, Орм и Замора – сгрудились в тесном кабинете оперативного отдела борьбы с преступностью. Голд и Замора – за столами, прочие – стоя.
– Лейтенант, – продолжал Гунц, – что вы собираетесь говорить толпе репортеров, собравшихся внизу? Там представители «Тайм», «Ньюсуик», телерадиокомпаний, включая Си-эн-эн! «Нью-Йорк таймс», лондонский «Таймс»! Даже корреспонденты этой проклятой «Правды», черт бы ее побрал!
Голд отмахнулся.
– Я их об этом не просил.
Гунц проигнорировал его ответ.
– Вы уверены, что в состоянии обеспечить информацией всю эту ораву?
– Мне нечего им сообщить.
– Час назад мне звонили из «Шестидесяти минут». Они хотят сделать гвоздем программы сюжет на тему «Новая вспышка антисемитизма в Лос-Анджелесе»! – орал Гунц.
– Я их об этом не просил, – повторил Голд.
– Весь мир будет наблюдать за нашим полицейским управлением, все взоры будут устремлены на вас! О Боже! – Гунц развернулся, чтобы пройтись по комнате, но врезался в грудь Черри Пай. – О Боже! – Он посмотрел на Голда. – Я бы с большей охотой предъявил им моего пса!
– А как насчет вашего шофера? – кивнул Голд в сторону сержанта Орма. – Или это одно и то же?
Гунц, натолкнувшись на стол, затряс пальцем перед носом Голда.
– Я бы попросил не шутить так со мной, лейтенант! Я бы...
Голд отшвырнул руку Гунца и встал, с силой двинув стулом.
– Пошел в задницу! – заорал он. Замора за своим столом тактично отвернулся. – Увольте! Я не напрашивался на это чертово дело и не хочу им заниматься. И никогда не жаждал! Если вас разбирает зависть, что все лавры достанутся мне, а не вашему лизоблюду Мэдисону, так поручите ему вести следствие! А еще лучше – делайте все сами! Мне уже осточертело!
– Мне тоже! – взгляд Гунца полыхал гневом. – Мне предпочтительнее иметь дело с кем угодно, кроме вас! Но ваши единоверцы на заседании совета выразили желание, чтобы этим вопросом занимался человек одной с ними крови. Они требовали, чтобы именно вы продолжали расследование.
– С каких это пор вы прислушиваетесь к мнению Городского совета?
– Именно в данной ситуации у меня не было выбора. Меня связали по рукам и ногам. – Гунц, кипя от злости, сцепил кисти, дабы проиллюстрировать сей момент.
– Минуточку, – задумчиво произнес Голд, – кажется, картина проясняется. Вы хотите стать мэром, а в совете сидят четыре еврея, которые тоже метят на этот пост. И если они кого и ненавидят больше вас, так это друг друга. Стало быть, вы боитесь потерять их расположение, ибо их голоса вам еще могут пригодиться. Вам, конечно, предпочтительнее, чтобы они подсиживали кого угодно, хоть самих себя.
Гунц просто зашелся от ярости.
– А я оказался просто пешкой в этой игре. Но я не желаю участвовать в ваших крысиных гонках. Так что если хотите заменить меня – милости прошу. А нет – убирайтесь из моего кабинета и не мешайте работать.
В комнате повисло молчание. Голд и Гунц обменивались выразительными взглядами. Остальные наблюдали за ними. Когда Гунц наконец заговорил, тон его был весьма нервным:
– Вы обследовали место преступления?
– Через час после того, как обнаружили жертву, миссис Штейнер.
– Кого-нибудь нашли?
– Множество соседей, которые были готовы линчевать убийцу. Кажется, миссис Штейнер все любили. Еще красные кресты на витрине – визитная карточка нашего героя. И его записка. Что там было, Шон?
Замора вздрогнул.
– Э-э... «Смерть евреям!»
– А что насчет другой жертвы? Проститутки?
– Похоже, тот же почерк.
– Есть ли какая-то связь между убийствами?
– Едва ли. Кроме того, что обе жертвы чем-то выводили его из себя.
– Чем же?
– Национальностью. Еврейка и негритянка.
Гунц на минуту задумался.
– Вы подозреваете одного и того же преступника?
Голд пожал плечами.
– Откуда я знаю? Он поправил стул и сел. – Я заблуждался, думая, что это дело рук мелкого хулиганья. Очевидно, перед нами какой-то маньяк. Сильно не в себе. При этом с идеологической установкой.
– Если так, может быть, мы имеем дело с представителями ультраправого крыла СЛА?
Голд что-то смахнул со стола.
– Возможно. Я ничего не исключаю. Я уже дважды недооценивал этого подлеца, не хотелось бы еще раз сесть в лужу.
– Я считаю, вам следовало бы прощупать эти слои. Задержать людей, допросить их.
Голд усмехнулся.
– Замечательно, Алан. Вы хорошо знаете свое дело.
Гунц продолжил без тени улыбки:
– Я готов предоставить двадцать детективов.
– Алан. Двадцать – это многовато...
– Если дела пойдут еще хуже, я подниму вдвое, втрое больше людей.
– Они будут только запутывать друг друга. Они...
Гунц поднял руку, требуя тишины.
– Мне нужны результаты, и как можно быстрее. Итак, формально вы продолжаете отвечать за это расследование, но мне бы не хотелось, чтобы вы игнорировали предложения капитана Мэдисона. Он связующее звено между нами, но на самом деле именно он будет возглавлять данную операцию. Я не могу допустить, чтобы такой неустойчивый тип, как вы, провалил дело, к которому приковано международное внимание, дело, которое может иметь политические последствия. Прежде чем сделать следующий шаг, ставьте в известность капитана Мэдисона. Заблаговременно. – Тут Гунц улыбнулся. – Вам все ясно, лейтенант?
– Мэдисон прекрасно умеет вести дела подобного рода. Но не может отыскать собственную машину без автомобильного атласа.
Физиономия Гунца вытянулась.
– Надеюсь, лейтенант, мы поняли друг друга?
Голд откинулся на стуле. Стул скрипнул.
– Конечно, Алан.
– Ну что ж, приступайте к работе. – Он направился к выходу, и Черри Пай быстро отступила назад. Казалось. Гунц впервые увидел Замору. Он нахмурился. – Следователь Замора будет переведен в другой отдел, где займется делами, которые больше соответствуют его интересам. Например, порнографией.
Замора покраснел и опустил глаза.
– Следователь Замора остается со мной, – отчеканил Голд.
Гунц взглянул на Голда, перевел неприязненный взгляд на Замору.
– Как бы там ни было, вы стоите друг друга. Выходя из кабинета, Гунц торжественно пожал Мэдисону руку.
– Ни пуха, ни пера, капитан!
– Благодарю вас, сэр. – Мэдисон важно расправил плечи. Шеф выплыл из кабинета в сопровождении Черри Пай и шофера.
Голд хлопнул по столу и расхохотался.
– Ни пуха, ни пера! – Он откинул голову и откровенно заржал. Замора, глядя на него, тоже начал смеяться.
Мэдисон подошел к столу Голда. Тот все еще продолжал хохотать, держась за живот.
– Джек, надеюсь, ваши разногласия с шефом не повлияют на наши отношения. Мы должны работать бок о бок, и хотелось бы, чтобы мы стали друзьями. – Он протянул руку. Это был ничем не примечательный человек среднего роста, среднего сложения, средней упитанности. Все в нем казалось усредненным, этакий ходячий компромисс.
Голд перестал смеяться и, вытерев глаза, протянул для рукопожатия ладонь. Мэдисон яростно в нее вцепился.
– Вы брали пробы краски? – дружелюбно спросил он.
– Что?
– Я имею в виду краску, которой нарисованы кресты – в синагогах, Холокост-центре, в кафе Штейнер, на скале в Малхолланде. Мне нужны данные химического анализа.
– Это еще зачем?
– Чтобы удостовериться, что краска одна и та же и, следовательно, всюду действовал тот же самый человек.
– Это же видно невооруженным глазом!
– Верно, тон совпадает, но... – Мэдисон поднял палец, он упивался своей идеей, – но, быть может, мы выйдем на производителя, значит, на поставщика, следовательно, на убийцу. Думаю, стоит попробовать.
Голд кинул взгляд на Замору и пожал плечами.
– Вреда, во всяком случае, не вижу. Если вам так спокойнее, – что ж, Долли, действуйте. – Мэдисон вздрогнул, услышав свое прозвище, но через минуту замешательство прошло.
– Кроме того, я собираюсь снять отпечатки пальцев со всех дверей и стен в квартале Пико и кафе «Вест-Пик».
Голд, кивнув Заморе, встал из-за стола. Мэдисон, явно нервничая, затараторил.
– Я понимаю, в районе Малхолланда никаких отпечатков быть не могло, но...
Голд взял его за локоть.
– Долли, прежде чем вы этим займетесь, попрошу сделать кое-что для меня.
– Да?
– Во-первых, отдайте распоряжение о всеобщей тревоге по округу. Чтобы иметь возможность задерживать всех подозрительных типов – велосипедистов, фермеров, шоферов и так далее. Хорошо бы их правдами и неправдами припереть к стенке, зарегистрировать – словом, испугать как следует, а после этого объявить, что они могут идти на все четыре стороны, если располагают сведениями о нашем крестомазе. Далее, дуйте к террористам, выудите у них досье на всех правых радикалов Южной Калифорнии: ку-клукс-клан, «Смиренное братство», «Арийскую нацию» – и как там называется эта организация в округе Сан-Бернардино в Дезерт-Виста?
– Калифорнийский клан, – подал голос Замора. Они теперь быстро шли по коридору, Мэдисон изо всех сил старался поспеть за ними, на ходу яростно записывая что-то в маленький блокнот, который оказался у него в руках.
– Правильно, Калифорнийский клан и прочие группировки подобного рода. У террористов, скорее всего, эта информация занесена в компьютер. Не знаю, правда, насколько их данные современны, сейчас они, по-моему, больше интересуются либералами, – но все равно попытайтесь. Далее, поднимите уголовные дела в окружных судах Лос-Анджелеса – изнасилование, похищение людей, убийства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59