Он опустил голову и смиренно выслушал слова утешения, с которыми обратился к нему священник. Нед был опечален, ибо все-таки по-своему любил жену, а теперь еще и его сын, которому не было и года, остался без матери. Но молодой человек не мог не думать о том, что, может быть, все это и к лучшему и что теперь, выбирая вторую жену, он будет куда осмотрительнее, чем в первый раз. Сесили не сказали о смерти Джокозы, ибо когда француженка испускала дух, сама Сесили рожала. Это были долгие и трудные роды, и все время рядом с Сесили была Хелен. Она держала племянницу за руку и старалась приободрить, как могла. Сесили не относилась к числу терпеливых женщин и кричала гораздо громче, чем в свое время Джокоза. А когда Хелен пыталась успокоить роженицу, вопли которой могли потревожить других больных, Сесили только сердито кричала на тетку:
– Что ты можешь знать об этом? Сама-то ты никогда не рожала! Ты даже не представляешь себе, как это больно!
И Хелен не оставалось ничего другого, как продолжать печально успокаивать её. После восьми часов страданий, как раз перед рассветом, ребенок Сесили наконец появился на свет. Это был мальчик – и он был мертв. Измученная Сесили горько рыдала, оплакивая своего первенца, и все никак не могла успокоиться.
– Я хочу домой, – всхлипывала она. – Я хочу к Томасу. Я хочу домой.
Элеонора была по-прежнему непреклонна в своем стремлении не допустить распространения заразы, но Сесили своими нескончаемыми рыданиями вконец истерзала себя, и Элеонора решила поговорить с врачом.
– У неё была только легкая форма болезни, – сказал тот. – Несколько пятен, никакой лихорадки, и, думаю, худшее для неё уже позади. Если она нормально себя чувствует и её супруг готов принять её, она вполне может отправляться домой. Но оказавшись дома, она должна дома и оставаться, не выходить на улицу и не ездить по гостям, пока не исчезнут последние пятна. Скажите ей об этом и убедитесь, что она вас хорошо поняла.
Приехал Томас, чтобы увезти жену домой, и она вцепилась в него, как утопающий хватается за соломинку. Томас крепко сжимал Сесили в объятиях, явно любя её так же сильно, как и прежде, и Элеонора с кривой усмешкой вспомнила, как внучка не хотела выходить за него замуж и страстно заявляла, что желает только его брата. Ну что же, супружество изменило её.
– Господи, сделай так, чтобы она побыстрее зачала снова, – пробормотала Элеонора им вслед, когда молодая пара покидала дом. Ничто так не помогает скорее забыть мертвого ребенка, как появление живого.
В тот же день умерла Энис. Ей было пятьдесят семь, и она давно уже неважно себя чувствовала, задыхаясь из-за своей полноты и страдая от болей в груди. К тому же у неё была еще и водянка, мешавшая ей ходить, и хотя Энис отчаянно боролась с сифилисом – и казалось, что дело уже пошло на поправку, женщина все-таки в одночасье скончалась. Врач сказал, что такое иногда случается: просто без всяких видимых причин вдруг перестает биться сердце.
Потеря давней подруги и компаньонки едва не сломила Элеонору. Весь дом искренне оплакивал Энис, ибо все её очень любили. Она вынянчила всех детей Морлэндов, вырастила три поколения. Она играла с малышами и учила их хорошим манерам. Она разделяла с семьей все беды и радости, и даже если бы в жилах Энис текла кровь Морлэндов, эта добрая женщина все равно не могла бы быть им ближе, чем была. Элеонора еще долго сидела у постели усопшей, вспоминая год за годом спою жизнь и думая, что Энис всегда была рядом, с тех пор как присутствовала при рождении первой дочери Элеоноры, Анны, почти сорок лет назад.
Всю свою жизнь Энис посвятила Элеоноре, нянька так и не вышла замуж, хотя в молодости была хорошенькой и живой девушкой. Одно время Элеонора думала, что Энис выйдет замуж за Джоба, но этого так и не произошло. Джоб тоже глубоко горевал, потрясенный смертью своей подруги. Они взрослели вместе, все трос – Джоб, Энис и Элеонора, теперь уже некому было занять место этой верной наперсницы и преданной служанки.
В комнате стало уже почти совсем темно, и было еще множество дел, которыми предстояло заняться. Элеонора бросила последний долгий взгляд на эту полную седовласую женщину, которая во времена рождения Анны была маленькой большеглазой девчонкой, и по щекам Элеоноры потекли слезы – слезы благодарности человеку, столь долго и преданно служившему этой семье. Горло у Элеоноры перехватило, и ей трудно было говорить.
– Прощай, дорогой друг, – все-таки нашла в себе силы прошептать она. Потом Элеонора повернулась и вышла, закрыв за собой дверь.
В коридоре она столкнулась с Хелен, которая разыскивала её.
– Матушка, я плохо себя чувствую, – сказала Хелен и тихонько вздохнула, когда глаза её встретились с глазами матери и она прочла в них свой приговор.
Ветреным днем в конце апреля Хелен навеки упокоилась рядом со своим мужем на семейном кладбище. Легкий дождичек орошал лица присутствующих, и так мокрые от слез, а ветер срывал нежные лепестки с цветущих фруктовых деревьев и, покрутив их в воздухе, швырял на темную землю. Братья Хелен, Эдуард и Ричард, стояли, рыдая и в поисках поддержки приникнув друг к другу; Дэйзи собрала вокруг себя ревущих детей, детей, которые так скоро после потери любимой няни лишились и обожаемой тети. Элеонора стояла немного поодаль с каменным лицом, но Джоб, как всегда державшийся рядом с ней, знал, какая боль раздирает ей душу, и когда женщина слегка пошатнулась, позволил себе дотронуться до её бессильно повисшей руки и понял, что Элеонора приняла его молчаливое сочувствие.
Но хуже всех было совершенно растерянному двенадцатилетнему мальчику, потерявшему вдруг ту, кого он называл матушкой. Эдмунд вообще едва помнил Изабеллу, последние восемь лет матерью ему была Хелен. К ней бежал он за похвалой или утешением, ей пел свои песни, ей вечерами рассказывал о своих дневных приключениях. Другие дети могли горевать об Энис, их ближайшем друге, но у Эдмунда была единственная привязанность, только одно существо считал он родным, и это была женщина, которую сейчас опускали в мокрую черную землю.
Жизнь уже никогда не будет для него прежней. Матерью двум сиротам станет теперь Дэйзи, и Элеонора уже распорядилась, чтобы Лиз была отныне гувернанткой Эдмунда. Смерть – это часть жизни, И жизнь продолжается, отводя самым дорогим и любимым людям место в нашей памяти, и Эдмунд никогда не забудет этого дня – и той боли, которую ему двенадцатилетнему мальчику, довелось испытать.
Целый год всю страну трясло от диких выходок Джорджа, герцога Кларенского, и даже люди, считавшие, что их уже ничем не удивишь, приходили в изумление от каждой новой его глупости. Он пользовался славой беспробудного пьяницы, и многие добряки объясняли большинство его слов и дел очередными возлияниями; другие думали, что он становится все более и более невыносимым, и лишь удивлялись долготерпению короля.
Элеонора считала, что герцог просто не в своем уме.
– В том, что он вытворяет, нет ни капли здравого смысла, – говорила она. В апреле, например, вооруженные люди вломились по его приказу в дом горничной Изабель Невилл и силой увели женщину с собой. Потом Кларенс устроил над ней что-то вроде суда, после которого повесил несчастную за то, что она якобы отравила свою госпожу. В мае лорд Джордж начал распространять слухи, что король увлекается черной магией и сживает со свету каждого, кто в чем-нибудь не согласен с Его Величеством. В мае же Кларенс поднял восстание в Кембриджшире, чтобы взойти на престол, а в июне возобновил свои попытки жениться на Марии Бургундской и силой оружия захватить корону.
Поэтому никто не удивился, когда король Эдуард потребовал, чтобы брат предстал перед ним, и обвинил его в измене, после чего велел арестовать и бросить в Тауэр. Непонятно только, почему надо было так долго ждать. И оставался еще вопрос: что делать с Кларенсом дальше? Всем было совершенно ясно, что он просто невменяем, и если его выпустить на свободу, он опять примется за свои сумасбродства. С другой стороны, бесконечно держать его в Тауэре – значило не только плодить недовольных, но и бросать тень на жизнь и правление короля Эдуарда.
В октябре Ричард Глостерский впервые в этом году приехал в Лондон – в основном для того, чтобы умолить короля простить Кларенса.
– Он просто не верит всем тем ужасам, которые рассказывают про его брата, – пожаловалась Анна Невилл Элеоноре, когда они встретились в Йорке на мессе в канун Дня Всех Святых. – Сколько бы раз Джордж ни вытворял такое, чему нет оправдания, Ричард все равно каждый раз прощает его. Посмотрите только, как Ричард повел себя, когда зашла речь об имениях моей матери: половина их по завещанию должна была отойти мне и половина – Изабель, но Ричард без всяких возражений позволил Джорджу завладеть ими всеми. Ричард слишком мягок, слишком добр... Когда же я начинаю упрекать его, он просто говорит, что в один прекрасный день всем нам придется уповать на милосердие Божье – вот и весь ответ.
– Как вы думаете, что сделает король? – спросила Элеонора.
– Понятия не имею, – ответила Анна, качая головой. – С одной стороны, я надеюсь, что он опять простит Кларенса, ибо для Ричарда будет страшным ударом, если Эдуард повелит казнить Джорджа, а с другой...
– Никто из нас не сможет чувствовать себя в безопасности, если Кларенс опять окажется на свободе и будет продолжать свои безумства, – закончила за неё Элеонора. Анна кивнула.
– Сам-то Джордж не будет колебаться ни минуты, если ему понадобится убить Ричарда или Эдуарда. У него нет таких старомодных предрассудков, как братская любовь или верность, но говорить об этом Ричарду бесполезно.
Элеонора видела, что, хотя Анна явно обеспокоена, с другой стороны, она столь же явно гордится прямотой и честностью своего мужа и еще больше любит его за это.
– Однако у меня такое чувство, что на сей раз Кларенсу все это просто так с рук не сойдет. Мадам королева ненавидит его – вы же знаете, что она считает его виновным в смерти своего отца, – и уж коли Джордж очутился в Тауэре, она сделает все возможное, чтобы он никогда оттуда не вышел.
– Насколько в действительности сильно её влияние на короля? – поинтересовалась Элеонора.
Анна пожала плечами.
– Он любит спокойную жизнь, а она постоянно пилит его. Вспомните, какое оскорбление нанес он Марии Бургундской, предложив ей в мужья брата королевы. И все только потому, что королева принудила Эдуарда совершить эту глупость.
– Но Мария отказала достаточно быстро, – заявила Элеонора.
– Быстрее даже, чем она отвергла Джорджа. Но это доказывает, что королева может заставить Эдуарда делать все, что ей заблагорассудится. Ричард поехал уговаривать государя, но королева ненавидит моего мужа почти так же сильно, как и Джорджа, и потому я не думаю, что Ричард добьется больших успехов, хотя Эдуард любит его и доверяет ему. – Анна зябко повела плечами. – Надеюсь, что так или иначе, но все скоро закончится. Ненавижу, когда Ричард уезжает. Я чувствую себя в безопасности лишь тогда, когда он дома, здесь, на севере, где люди любят нас и никогда не станут совершать никаких ужасных, бессмысленных поступков. О, я знаю, люди здесь тоже не ангелы, они, случается, тоже творят дурные вещи, но, по крайней мере, можно понять, почему они их делают.
Но желанию Анны не суждено было сбыться. Ричард провел при дворе всю зиму, был там и на Рождество и все еще оставался в Лондоне в январе нового, 1478 года, когда племянник Глостера, младший сын короля Эдуарда, Ричард, женился на шестилетней наследнице герцога Норфолкского. Глостер умолял сохранить жизнь своему брату, а в другое ухо Эдуарду жужжала королева, настаивая на том, чтобы лишить Джорджа этой самой жизни. Собрался парламент, чтобы провести слушания по этому вопросу, и Эдуард провозгласил, что помилует своего брата, если тот смирится и попросит прощения, но Кларенс отказался принять подобные условия, а само существование этого человека становилось все большей угрозой для безопасности королевства. Седьмого февраля Кларенс был признан виновным и приговорен к смертной казни.
Но даже тогда Эдуард все еще колебался. Мольбы Ричарда удвоились. Эдуард не может, просто не может убить своего собственного брата! Уже начинало казаться, что безумный Джордж вывернется и на сей раз. Но королева подсказала хорошую идею спикеру парламента, и тот, выступив в Палате лордов, потребовал, чтобы приговор был приведен в исполнение, и восемнадцатого февраля Кларенс был казнен в Тауэре.
Ричарду Глостерскому больше нечего было ждать. Вудвиллский двор уже изрядно надоел ему. Глостер очень любил брата, племянников и племянниц. Но смерть Джорджа оказалась для Ричарда тяжелым ударом, оставившим незаживающую рану в его сердце. Глостер попросил у короля разрешения уехать и поторопился на север.
На одну ночь он остановился в «Имении Морлэндов» и провел целый вечер в разговорах с Элеонорой, изливая свою печаль и смятение этой всегда сочувствовавшей ему женщине.
– Я больше никогда не вернусь туда, – говорил он – Если меня не призовут специально, я сам ни за что не поеду в Лондон. Я останусь здесь, на севере, в своем Миддлхэме и буду спокойно жить с Анной и сыном. Слава Богу, я не настолько нужен королю, чтобы постоянно болтаться при дворе. У меня есть свои дела здесь, и, по-моему, я справляюсь с ними неплохо. Эдуард это знает – и понимает меня. Он отдал мне Миддлхэм, потому что представлял себе, как я хочу жить. Я верю, верю, что, если бы время можно было повернуть вспять, Эдуард теперь ни за что не обвенчался бы с этой женщиной. Бог свидетель, она была ему хорошей женой, рожала ему детей, но она – дурная особа, а он к ней прислушивается. Она заставляет его делать вещи, до которых сам он никогда бы даже не додумался. Мне кажется, для нас обоих будет лучше, если мы не будем слишком часто встречаться.
Прошло немало времени, прежде чем Глостер выговорился и замолчал. Он поднял свои чистые серые глаза на Элеонору и произнес.
– Вы – хороший друг и терпеливо выслушали меня. Лучше уж я выскажусь сейчас, для Анны это было бы слишком тяжело. Вы не возражаете?
– Нет, милорд, не возражаю. Я рада вам помочь. Он устало потер глаза, и его мысли опять вернулись к казненному брату.
– Мы выросли вместе, вы же знаете, – он, я и Маргарет. Мы никогда не видели Эдуарда и Эдмунда – они жили в Ладлоу. И всегда Джордж решал, во что мы будем играть. Он подбивал нас на всякие шалости, и мы послушно следовали за ним – уже тогда он вечно делал то, чего делать было нельзя.
Не понимаю, почему он был таким диким. Наша мать всегда старалась держать нас в строгости, а отец, когда бывал дома, тоже всегда вел себя сурово и благочестиво. Вы же знали его, не так ли? Как у него мог появиться такой сын, как Джордж?
Элеонора ничего не ответила, понимая, что ответа от неё и не ждут. Нужно было только слушать.
– Отец поручил нас заботам Эдуарда. Сказал «Поклянись, что позаботишься о них», – и тот поклялся. Эдуард взял себе за правило приезжать навещать нас в нашем доме. Как мог он убить собственного брата? – Глаза Ричарда опять наполнились слезами.
– Это все пьянство виновато – он пил, пил и пил, пока совсем не лишился рассудка. Бедный Джордж, это было сильнее его. Это вино заставляло его вытворять такие дикие вещи. Вино было причиной безумия Джорджа – все остальное вытекало из этого. И вино в конце концов привело его на плаху.
Глостер снова протер глаза и уставился в огонь.
– Я уехал из Лондона, как только смог. Повсюду шли разговоры. Казалось, даже стены шепчут, что дом Йорков пожирает сам себя. Лондонцы шутили, что, дескать, Джордж пил так много мальвазии, что в конце концов утонул в ней. Хорошая эпитафия для пьяницы, а? Они очень остроумны, эти лондонцы. Утонул в бочке с мальвазией – вот что они говорили про него. Прекрасная эпитафия для брата короля!
Книга третья
Белый кабан
Глава 22
Праздник Тела Христова: еще с позавчерашнего дня Йорк забит толпами народа. Некоторые люди пришли за многие мили, чтобы посмотреть на крестный ход, который начинается на рассвете и заканчивается уже в темноте при свете факелов. В дни праздника все окрестные деревни будут походить на Помпеи: каждый счастливчик, чей дом стоит у той дороги, по которой пройдет крестный ход, будет сдавать внаем свои передние комнаты – иной раз за целых девять, а то и десять шиллингов – тем, кому хочется полюбоваться процессией спокойно, не рискуя быть задавленным в уличной толпе.
Морлэнды собрались наблюдать за крестным ходом из дома Дженкина Баттса; этот дом был очень удачно расположен на улице Лендал, почти напротив больницы Святого Леонарда. Они приехали все: Элеонора, Эдуард, Дэйзи, Нед, Маргарет, Том, Эдмунд и маленький Пол, которому уже исполнилось четыре. В город на этот самый любимый праздник в году отправились и слуги, и арендаторы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Что ты можешь знать об этом? Сама-то ты никогда не рожала! Ты даже не представляешь себе, как это больно!
И Хелен не оставалось ничего другого, как продолжать печально успокаивать её. После восьми часов страданий, как раз перед рассветом, ребенок Сесили наконец появился на свет. Это был мальчик – и он был мертв. Измученная Сесили горько рыдала, оплакивая своего первенца, и все никак не могла успокоиться.
– Я хочу домой, – всхлипывала она. – Я хочу к Томасу. Я хочу домой.
Элеонора была по-прежнему непреклонна в своем стремлении не допустить распространения заразы, но Сесили своими нескончаемыми рыданиями вконец истерзала себя, и Элеонора решила поговорить с врачом.
– У неё была только легкая форма болезни, – сказал тот. – Несколько пятен, никакой лихорадки, и, думаю, худшее для неё уже позади. Если она нормально себя чувствует и её супруг готов принять её, она вполне может отправляться домой. Но оказавшись дома, она должна дома и оставаться, не выходить на улицу и не ездить по гостям, пока не исчезнут последние пятна. Скажите ей об этом и убедитесь, что она вас хорошо поняла.
Приехал Томас, чтобы увезти жену домой, и она вцепилась в него, как утопающий хватается за соломинку. Томас крепко сжимал Сесили в объятиях, явно любя её так же сильно, как и прежде, и Элеонора с кривой усмешкой вспомнила, как внучка не хотела выходить за него замуж и страстно заявляла, что желает только его брата. Ну что же, супружество изменило её.
– Господи, сделай так, чтобы она побыстрее зачала снова, – пробормотала Элеонора им вслед, когда молодая пара покидала дом. Ничто так не помогает скорее забыть мертвого ребенка, как появление живого.
В тот же день умерла Энис. Ей было пятьдесят семь, и она давно уже неважно себя чувствовала, задыхаясь из-за своей полноты и страдая от болей в груди. К тому же у неё была еще и водянка, мешавшая ей ходить, и хотя Энис отчаянно боролась с сифилисом – и казалось, что дело уже пошло на поправку, женщина все-таки в одночасье скончалась. Врач сказал, что такое иногда случается: просто без всяких видимых причин вдруг перестает биться сердце.
Потеря давней подруги и компаньонки едва не сломила Элеонору. Весь дом искренне оплакивал Энис, ибо все её очень любили. Она вынянчила всех детей Морлэндов, вырастила три поколения. Она играла с малышами и учила их хорошим манерам. Она разделяла с семьей все беды и радости, и даже если бы в жилах Энис текла кровь Морлэндов, эта добрая женщина все равно не могла бы быть им ближе, чем была. Элеонора еще долго сидела у постели усопшей, вспоминая год за годом спою жизнь и думая, что Энис всегда была рядом, с тех пор как присутствовала при рождении первой дочери Элеоноры, Анны, почти сорок лет назад.
Всю свою жизнь Энис посвятила Элеоноре, нянька так и не вышла замуж, хотя в молодости была хорошенькой и живой девушкой. Одно время Элеонора думала, что Энис выйдет замуж за Джоба, но этого так и не произошло. Джоб тоже глубоко горевал, потрясенный смертью своей подруги. Они взрослели вместе, все трос – Джоб, Энис и Элеонора, теперь уже некому было занять место этой верной наперсницы и преданной служанки.
В комнате стало уже почти совсем темно, и было еще множество дел, которыми предстояло заняться. Элеонора бросила последний долгий взгляд на эту полную седовласую женщину, которая во времена рождения Анны была маленькой большеглазой девчонкой, и по щекам Элеоноры потекли слезы – слезы благодарности человеку, столь долго и преданно служившему этой семье. Горло у Элеоноры перехватило, и ей трудно было говорить.
– Прощай, дорогой друг, – все-таки нашла в себе силы прошептать она. Потом Элеонора повернулась и вышла, закрыв за собой дверь.
В коридоре она столкнулась с Хелен, которая разыскивала её.
– Матушка, я плохо себя чувствую, – сказала Хелен и тихонько вздохнула, когда глаза её встретились с глазами матери и она прочла в них свой приговор.
Ветреным днем в конце апреля Хелен навеки упокоилась рядом со своим мужем на семейном кладбище. Легкий дождичек орошал лица присутствующих, и так мокрые от слез, а ветер срывал нежные лепестки с цветущих фруктовых деревьев и, покрутив их в воздухе, швырял на темную землю. Братья Хелен, Эдуард и Ричард, стояли, рыдая и в поисках поддержки приникнув друг к другу; Дэйзи собрала вокруг себя ревущих детей, детей, которые так скоро после потери любимой няни лишились и обожаемой тети. Элеонора стояла немного поодаль с каменным лицом, но Джоб, как всегда державшийся рядом с ней, знал, какая боль раздирает ей душу, и когда женщина слегка пошатнулась, позволил себе дотронуться до её бессильно повисшей руки и понял, что Элеонора приняла его молчаливое сочувствие.
Но хуже всех было совершенно растерянному двенадцатилетнему мальчику, потерявшему вдруг ту, кого он называл матушкой. Эдмунд вообще едва помнил Изабеллу, последние восемь лет матерью ему была Хелен. К ней бежал он за похвалой или утешением, ей пел свои песни, ей вечерами рассказывал о своих дневных приключениях. Другие дети могли горевать об Энис, их ближайшем друге, но у Эдмунда была единственная привязанность, только одно существо считал он родным, и это была женщина, которую сейчас опускали в мокрую черную землю.
Жизнь уже никогда не будет для него прежней. Матерью двум сиротам станет теперь Дэйзи, и Элеонора уже распорядилась, чтобы Лиз была отныне гувернанткой Эдмунда. Смерть – это часть жизни, И жизнь продолжается, отводя самым дорогим и любимым людям место в нашей памяти, и Эдмунд никогда не забудет этого дня – и той боли, которую ему двенадцатилетнему мальчику, довелось испытать.
Целый год всю страну трясло от диких выходок Джорджа, герцога Кларенского, и даже люди, считавшие, что их уже ничем не удивишь, приходили в изумление от каждой новой его глупости. Он пользовался славой беспробудного пьяницы, и многие добряки объясняли большинство его слов и дел очередными возлияниями; другие думали, что он становится все более и более невыносимым, и лишь удивлялись долготерпению короля.
Элеонора считала, что герцог просто не в своем уме.
– В том, что он вытворяет, нет ни капли здравого смысла, – говорила она. В апреле, например, вооруженные люди вломились по его приказу в дом горничной Изабель Невилл и силой увели женщину с собой. Потом Кларенс устроил над ней что-то вроде суда, после которого повесил несчастную за то, что она якобы отравила свою госпожу. В мае лорд Джордж начал распространять слухи, что король увлекается черной магией и сживает со свету каждого, кто в чем-нибудь не согласен с Его Величеством. В мае же Кларенс поднял восстание в Кембриджшире, чтобы взойти на престол, а в июне возобновил свои попытки жениться на Марии Бургундской и силой оружия захватить корону.
Поэтому никто не удивился, когда король Эдуард потребовал, чтобы брат предстал перед ним, и обвинил его в измене, после чего велел арестовать и бросить в Тауэр. Непонятно только, почему надо было так долго ждать. И оставался еще вопрос: что делать с Кларенсом дальше? Всем было совершенно ясно, что он просто невменяем, и если его выпустить на свободу, он опять примется за свои сумасбродства. С другой стороны, бесконечно держать его в Тауэре – значило не только плодить недовольных, но и бросать тень на жизнь и правление короля Эдуарда.
В октябре Ричард Глостерский впервые в этом году приехал в Лондон – в основном для того, чтобы умолить короля простить Кларенса.
– Он просто не верит всем тем ужасам, которые рассказывают про его брата, – пожаловалась Анна Невилл Элеоноре, когда они встретились в Йорке на мессе в канун Дня Всех Святых. – Сколько бы раз Джордж ни вытворял такое, чему нет оправдания, Ричард все равно каждый раз прощает его. Посмотрите только, как Ричард повел себя, когда зашла речь об имениях моей матери: половина их по завещанию должна была отойти мне и половина – Изабель, но Ричард без всяких возражений позволил Джорджу завладеть ими всеми. Ричард слишком мягок, слишком добр... Когда же я начинаю упрекать его, он просто говорит, что в один прекрасный день всем нам придется уповать на милосердие Божье – вот и весь ответ.
– Как вы думаете, что сделает король? – спросила Элеонора.
– Понятия не имею, – ответила Анна, качая головой. – С одной стороны, я надеюсь, что он опять простит Кларенса, ибо для Ричарда будет страшным ударом, если Эдуард повелит казнить Джорджа, а с другой...
– Никто из нас не сможет чувствовать себя в безопасности, если Кларенс опять окажется на свободе и будет продолжать свои безумства, – закончила за неё Элеонора. Анна кивнула.
– Сам-то Джордж не будет колебаться ни минуты, если ему понадобится убить Ричарда или Эдуарда. У него нет таких старомодных предрассудков, как братская любовь или верность, но говорить об этом Ричарду бесполезно.
Элеонора видела, что, хотя Анна явно обеспокоена, с другой стороны, она столь же явно гордится прямотой и честностью своего мужа и еще больше любит его за это.
– Однако у меня такое чувство, что на сей раз Кларенсу все это просто так с рук не сойдет. Мадам королева ненавидит его – вы же знаете, что она считает его виновным в смерти своего отца, – и уж коли Джордж очутился в Тауэре, она сделает все возможное, чтобы он никогда оттуда не вышел.
– Насколько в действительности сильно её влияние на короля? – поинтересовалась Элеонора.
Анна пожала плечами.
– Он любит спокойную жизнь, а она постоянно пилит его. Вспомните, какое оскорбление нанес он Марии Бургундской, предложив ей в мужья брата королевы. И все только потому, что королева принудила Эдуарда совершить эту глупость.
– Но Мария отказала достаточно быстро, – заявила Элеонора.
– Быстрее даже, чем она отвергла Джорджа. Но это доказывает, что королева может заставить Эдуарда делать все, что ей заблагорассудится. Ричард поехал уговаривать государя, но королева ненавидит моего мужа почти так же сильно, как и Джорджа, и потому я не думаю, что Ричард добьется больших успехов, хотя Эдуард любит его и доверяет ему. – Анна зябко повела плечами. – Надеюсь, что так или иначе, но все скоро закончится. Ненавижу, когда Ричард уезжает. Я чувствую себя в безопасности лишь тогда, когда он дома, здесь, на севере, где люди любят нас и никогда не станут совершать никаких ужасных, бессмысленных поступков. О, я знаю, люди здесь тоже не ангелы, они, случается, тоже творят дурные вещи, но, по крайней мере, можно понять, почему они их делают.
Но желанию Анны не суждено было сбыться. Ричард провел при дворе всю зиму, был там и на Рождество и все еще оставался в Лондоне в январе нового, 1478 года, когда племянник Глостера, младший сын короля Эдуарда, Ричард, женился на шестилетней наследнице герцога Норфолкского. Глостер умолял сохранить жизнь своему брату, а в другое ухо Эдуарду жужжала королева, настаивая на том, чтобы лишить Джорджа этой самой жизни. Собрался парламент, чтобы провести слушания по этому вопросу, и Эдуард провозгласил, что помилует своего брата, если тот смирится и попросит прощения, но Кларенс отказался принять подобные условия, а само существование этого человека становилось все большей угрозой для безопасности королевства. Седьмого февраля Кларенс был признан виновным и приговорен к смертной казни.
Но даже тогда Эдуард все еще колебался. Мольбы Ричарда удвоились. Эдуард не может, просто не может убить своего собственного брата! Уже начинало казаться, что безумный Джордж вывернется и на сей раз. Но королева подсказала хорошую идею спикеру парламента, и тот, выступив в Палате лордов, потребовал, чтобы приговор был приведен в исполнение, и восемнадцатого февраля Кларенс был казнен в Тауэре.
Ричарду Глостерскому больше нечего было ждать. Вудвиллский двор уже изрядно надоел ему. Глостер очень любил брата, племянников и племянниц. Но смерть Джорджа оказалась для Ричарда тяжелым ударом, оставившим незаживающую рану в его сердце. Глостер попросил у короля разрешения уехать и поторопился на север.
На одну ночь он остановился в «Имении Морлэндов» и провел целый вечер в разговорах с Элеонорой, изливая свою печаль и смятение этой всегда сочувствовавшей ему женщине.
– Я больше никогда не вернусь туда, – говорил он – Если меня не призовут специально, я сам ни за что не поеду в Лондон. Я останусь здесь, на севере, в своем Миддлхэме и буду спокойно жить с Анной и сыном. Слава Богу, я не настолько нужен королю, чтобы постоянно болтаться при дворе. У меня есть свои дела здесь, и, по-моему, я справляюсь с ними неплохо. Эдуард это знает – и понимает меня. Он отдал мне Миддлхэм, потому что представлял себе, как я хочу жить. Я верю, верю, что, если бы время можно было повернуть вспять, Эдуард теперь ни за что не обвенчался бы с этой женщиной. Бог свидетель, она была ему хорошей женой, рожала ему детей, но она – дурная особа, а он к ней прислушивается. Она заставляет его делать вещи, до которых сам он никогда бы даже не додумался. Мне кажется, для нас обоих будет лучше, если мы не будем слишком часто встречаться.
Прошло немало времени, прежде чем Глостер выговорился и замолчал. Он поднял свои чистые серые глаза на Элеонору и произнес.
– Вы – хороший друг и терпеливо выслушали меня. Лучше уж я выскажусь сейчас, для Анны это было бы слишком тяжело. Вы не возражаете?
– Нет, милорд, не возражаю. Я рада вам помочь. Он устало потер глаза, и его мысли опять вернулись к казненному брату.
– Мы выросли вместе, вы же знаете, – он, я и Маргарет. Мы никогда не видели Эдуарда и Эдмунда – они жили в Ладлоу. И всегда Джордж решал, во что мы будем играть. Он подбивал нас на всякие шалости, и мы послушно следовали за ним – уже тогда он вечно делал то, чего делать было нельзя.
Не понимаю, почему он был таким диким. Наша мать всегда старалась держать нас в строгости, а отец, когда бывал дома, тоже всегда вел себя сурово и благочестиво. Вы же знали его, не так ли? Как у него мог появиться такой сын, как Джордж?
Элеонора ничего не ответила, понимая, что ответа от неё и не ждут. Нужно было только слушать.
– Отец поручил нас заботам Эдуарда. Сказал «Поклянись, что позаботишься о них», – и тот поклялся. Эдуард взял себе за правило приезжать навещать нас в нашем доме. Как мог он убить собственного брата? – Глаза Ричарда опять наполнились слезами.
– Это все пьянство виновато – он пил, пил и пил, пока совсем не лишился рассудка. Бедный Джордж, это было сильнее его. Это вино заставляло его вытворять такие дикие вещи. Вино было причиной безумия Джорджа – все остальное вытекало из этого. И вино в конце концов привело его на плаху.
Глостер снова протер глаза и уставился в огонь.
– Я уехал из Лондона, как только смог. Повсюду шли разговоры. Казалось, даже стены шепчут, что дом Йорков пожирает сам себя. Лондонцы шутили, что, дескать, Джордж пил так много мальвазии, что в конце концов утонул в ней. Хорошая эпитафия для пьяницы, а? Они очень остроумны, эти лондонцы. Утонул в бочке с мальвазией – вот что они говорили про него. Прекрасная эпитафия для брата короля!
Книга третья
Белый кабан
Глава 22
Праздник Тела Христова: еще с позавчерашнего дня Йорк забит толпами народа. Некоторые люди пришли за многие мили, чтобы посмотреть на крестный ход, который начинается на рассвете и заканчивается уже в темноте при свете факелов. В дни праздника все окрестные деревни будут походить на Помпеи: каждый счастливчик, чей дом стоит у той дороги, по которой пройдет крестный ход, будет сдавать внаем свои передние комнаты – иной раз за целых девять, а то и десять шиллингов – тем, кому хочется полюбоваться процессией спокойно, не рискуя быть задавленным в уличной толпе.
Морлэнды собрались наблюдать за крестным ходом из дома Дженкина Баттса; этот дом был очень удачно расположен на улице Лендал, почти напротив больницы Святого Леонарда. Они приехали все: Элеонора, Эдуард, Дэйзи, Нед, Маргарет, Том, Эдмунд и маленький Пол, которому уже исполнилось четыре. В город на этот самый любимый праздник в году отправились и слуги, и арендаторы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63