Слава Богу, что смерть их была хотя бы не напрасной. – Женщина провела по мраморной щеке сына пальцем. Щека была твердой и холодной, совсем не похожей на живую плоть. «Он покинул меня, – подумала Элеонора, – покинул навсегда».
– Я припоминаю, – тихо сказал Дик, – как перед самой... перед началом битвы он сказал... сказал, что на Пасху мы будем дома.
Навеки – дома.
В Пасхальную субботу король – как теперь нужно было привыкать звать Эдуарда Марчского – прервал бесполезную погоню за Генрихом и Маргаритой и вступил в Йорк под сумасшедший перезвон колоколов и рев фанфар. Первое, что Эдуард сделал, даже не переодевшись и не поев, – это приказал снять с шестов у заставы Микл Лит высохшие и сморщенные головы своего отца, брата и дяди и со всеми почестями положить их в гроб. Гроб затем был установлен в расположенном неподалеку храме Святой Троицы. Король распорядился, чтобы потом головы соединили с телами и надлежащим образом захоронили в Понтефраке, ближайшем из замков герцогов Йоркских.
В Светлое воскресенье король с большой пышностью отправился в городской кафедральный собор, чтобы присутствовать на праздничном богослужении; в соборе была и вся семья Морлэндов, за исключением Дэйзи, которой пока еще приходилось оставаться в постели, и её новорожденного ребенка. Даже маленький Ричард в свои два с половиной года и Нед, которому еще не исполнилось и двух, были в храме; одетые в свои детские костюмчики, малыши хранили благоговейное молчание, неожиданно потрясенные великолепием празднества, торжественностью службы и присутствием самого государя.
Король Эдуард же смотрелся великолепно – ростом в шесть футов и три с половиной дюйма, широкоплечий, тонкий в талии, очень красивый, с блестящими золотистыми волосами, свободно спадавшими из-под изукрашенной драгоценными камнями шляпы, с яркими голубыми глазами, временами сверкавшими так, что блеск их скорее навевал воспоминания не о плотном, приземистом отце Эдуарда, а о его изящной, всегда улыбающейся матери. Элеонора с радостным удивлением смотрела на короля, сына её Ричарда, но испытывала в то же время и чувство какой-то потери: уж больно Эдуард был похож на свою мать и почти ничего не унаследовал от отца. Ричард должен был стать королем; вместо него на престол взошел Эдуард, но Эдуард совсем не походил на Ричарда!
После службы торжественная процессия проследовала по улицам города. Эдуард ехал медленно, помахивая рукой и улыбаясь, а девушки бросали цветы под копыта его лошади. О, да, конечно же, более пожилые женщины тоже бросали цветы, но в основном букеты бросали девушки. Молодой король должен был принести вечный мир, объединить страну под своей единоличной властью, восстановить законность и порядок, покончить с мздоимством и дурным правлением; но прежде всего государь был молод и красив, невероятно красив. Он и выглядел как король, а это для простых людей было так же важно, как и все, что ему предстояло сделать.
На Пасхальный понедельник в ратуше устроили большой прием, на который в гости к королю просили пожаловать всю окрестную знать, Эдуард и Элеонора тоже были в числе приглашенных.
– Это такая честь, – щебетала, сидя в своей постели, Дэйзи; она качала на руках маленькую Сесили, которой все опытные няньки уже сейчас пророчили необыкновенную красоту. – Это так великолепно! Я так рада, что вы там будете; и вам непременно придется рассказать мне обо всем, что вы там увидите. Постарайтесь запомнить, кто во что одет – Эдуарда спрашивать бесполезно, он даже не может отличить одну прическу от другой.
Элеонора машинально кивала, но, пережив вчера в соборе странное разочарование при виде короля, не могла полностью разделить восторгов своей невестки.
– Честь, говоришь? Ну что ж, может быть... Но ему скоро понадобятся деньги, этому молодому человеку, а мы – люди богатые.
– О, матушка, как вы можете говорить такое! Все совсем не так, я в этом уверена. Ведь он только что победоносно завершил войну, он еще не может думать о деньгах.
– Если он собирается быть великим королем, он всегда должен думать о деньгах, – ответила Элеонора. – Нельзя править страной, не имея денег, а Генрих Ланкастерский наделал огромных долгов, вернее, их от его имени наделала эта француженка.
– И тем не менее, – не сдавалась Дэйзи, – я не позволю вам упустить такой случай. Как ни крути, это и впрямь великая честь, и даже если вы не хотите, чтобы король выразил свою признательность вам самой и Эдуарду, вы должны вспомнить о несчастных Томасе и Гарри.
Дэйзи увидела в глазах своей свекрови слезы и поняла, что все-таки добилась своего.
– Да, ты, конечно, права, – вздохнула Элеонора.
– Кроме того, – продолжала Дэйзи, гладя свою крошечную девочку по головке, – разве вы забыли, что писал Гарри из Лондона об Эдуарде? Этот юноша, возглавивший целую армию, находил время навещать своих маленьких братьев. Я отдаю ему за это должное и думаю, что он – хороший, добрый человек.
– Да, да, ты права, конечно, – опять согласилась с невесткой Элеонора. – Я окажу ему честь и появлюсь на приеме. Эдуард – действительно прекрасный человек и будет великим королем.
– Тогда мы, может быть, решим, что вы наденете? – предложила Дэйзи, довольная, что все так хорошо устроилось.
Женщины еще долго обсуждали шелка, бархаты, перья и драгоценности, и Элеонора отчаянно пыталась заглушить тот тоненький голосок, который звучал у неё в сердце: «Он не его отец».
Это было такое грандиозное празднество, какое только можно было устроить за пару дней: тридцать поваров трудились всю ночь напролет, готовя угощение, еще больше людей было занято в Главном зале ратуши, проветривая его, скребя скамьи, выбивая драпировки, расставляя свечи и укрепляя на стенах факелы. Элеонора и Эдуард приехали в Йорк к открытию городских ворот, отстояли заутреню в кафедральном соборе и потом направились к ратуше вместе со своими слугами – двумя горничными и двумя пажами, шедшими впереди хозяйских лошадей.
Лепидус вырос в замечательного коня, одного из лучших в графстве. Он всегда притягивал к себе на улице все взоры, но сегодня выглядел особенно великолепно: на уздечке позвякивали маленькие серебряные колокольчики, на голове покачивался плюмаж из темно-малиновых перьев, с седла, обитого бархатом того же цвета, свисали черные шелковые кисти. Элеонора и Эдуард тоже были в роскошных нарядах – как заметила Элеонора, если у тебя собираются одолжить денег, то и тебе надо извлечь из этого всю возможную выгоду. На Элеоноре было платье из черного шелка, расшитого золотом, с лифом из черного же бархата, огромные, свободно ниспадающие рукава были оторочены горностаем. На голове у неё была черная бархатная шапочка, украшенная двумя рядами жемчужин, строгая, но богатая; к шапочке был прикреплен шестифутовый шлейф из тончайшего газа.
На шее Элеонора носила бесценную нитку черного жемчуга, привезенную с другого конца света каким-то предприимчивым торговцем. Роберт купил её для жены за сумму, которую ей так никогда и не назвал. Талию женщины, все еще тонкую, несмотря на множество беременностей, стягивал золотой пояс, изукрашенный жемчугом и лазурно-голубой эмалью; с пояса на золотых цепочках свисали крест из слоновой кости и неизменный молитвенник, подаренный Элеоноре лордом Ричардом. Плащ она надела алый, отороченный чернобурками, который тоже получила в дар от отца нового короля.
Кафтан Эдуарда, доходивший ему до колен, был, как и платье матери, сшит из черного бархата и тоже оторочен горностаями. Щедро подбитое на плечах и груди ватой, в талии это одеяние было туго стянуто золотым кушаком. Рейтузы на Эдуарде были из голубого шелка, а туфли оканчивались наимоднейшими острыми носками чуть ли не в три дюйма длиной, что очень мешало молодому человеку садиться на коня и слезать с него. Двое пажей щеголяли в ливреях с изображением белого зайца на груди и в красновато-коричневых плащах с черно-белыми гербами рода Морлэндов. Горничные были одеты просто, но достойно – в платья из черной шерсти и белого полотна. Волосы женщин были убраны под скромные чепцы. Все было самым лучшим, Морлэнды выглядели так, как и должны выглядеть люди их положения – богато и элегантно.
У ратуши они поручили своих лошадей заботам подскочивших грумов и проследовали на свои места. Пажи почтительно усадили Морлэндов за второй стол. За первым сидели лишь вельможи и высшие сановники города, так что оказаться за вторым столом было высокой честью: Морлэнды находились почти рядом с новым королем и его ближайшими сподвижниками; до Элеоноры порой доносились даже обрывки их разговоров. Пир шел своим чередом, одно блюдо сменялось другим, одна перемена – другой, и все время звучала музыка. Слух гостей услаждало также пение десяти менестрелей и хора из четырнадцати мальчиков. Когда обед закончился, присутствующих пригласили по одному подойти к королю и представиться Его Величеству.
Когда настала очередь Элеоноры и женщина, присев в глубоком реверансе, встретилась глазами с молодым Эдуардом, она вдруг обнаружила, что вся дрожит. «Да, – внезапно промелькнуло у неё в голове, – это и правда король!» Превознося красоту этого златокудрого синеокого гиганта, молва не преувеличивала – скорее, наоборот, он был даже более прекрасен, чем можно передать словами. Но самое главное – у него было живое, теплое, отзывчивое, умное лицо! Эдуард заглянул Элеоноре глубоко в глаза, точно пытаясь понять, что представляет собой эта женщина; весь он лучился чувственным обаянием, что делало взгляд его голубых глаз больше похожим на материнский, чем на отцовский. И все-таки в Эдуарде было что-то от Ричарда, что-то честное и открытое, что-то такое, что понуждало людей верить ему и повиноваться.
Король протянул Элеоноре руку, помогая подняться, и не выпустил её пальцев и после того, как она выпрямилась.
– Я много слышал о вас, мадам, – любезно произнес он. – Я знаю, что вы были другом моего отца и что, когда он обратился к вам за помощью, вы не обманули его ожиданий. И еще я знаю вас как мать двух наших самых храбрых солдат, отдавших жизни в сражениях за дом Йорков. Но чего мне не говорили, так это того, что вы женщина необыкновенной красоты. – Глаза короля прищурились в улыбке, а зубы сверкнули ослепительной белизной. Элеонора непроизвольно улыбнулась в ответ, прежде чем осознала, что делает. «Так вот как у него это получается», – подумала она, вспомнив рассказы о его галантных похождениях. Но Эдуард уже стал серьезным.
– Мы оба знаем, что это такое – терять дорогих людей, – проговорил он. – Примите мои глубочайшие соболезнования и мою благодарность за двух прекрасных молодых людей. Они отдали свои жизни не напрасно.
Элеонора признательно склонила голову и потом сказала:
– Ваша светлость, когда-то я пообещала вашему отцу, что если с ним что-нибудь случится, я буду хранить верность вам. Сейчас я предлагаю вам свои услуги, как когда-то предложила ему.
– Я принимаю их и весьма вам признателен. Да благословит вас Господь.
Элеонора еще раз присела в реверансе и отошла, охваченная каким-то странным чувством. Сердце её тихо замирало – как тогда, когда она приобщалась к таинству святого причастия. Да, это была полная капитуляция. В этот миг женщина добровольно, без всякого принуждения связала себя обещанием служить молодому королю. Ну что же, в каком-то смысле она была на его стороне уже давно, поскольку поклялась в верности его отцу – и теперь просто подтверждала эту клятву, не давая никаких новых обетов. Преданность Ричарду, естественно, значила и преданность Эдуарду; но интересно было бы покопаться в собственной душе – если бы Эдуард не был Эдуардом, так ли легко отдала бы ему Элеонора свое сердце?
Глава 15
В 1463 году Изабелле исполнилось двадцать шесть, и она все еще не была замужем. Уже десять лет прошло с тех пор, как трагически погиб Люк Каннинг, за все эти годы Изабелла даже ни разу не была вновь помолвлена; она уже начинала верить, что ей удалось добиться невозможного – остаться в девицах и все еще пребывать в отчем доме. В сердце Изабеллы по-прежнему жила любовь к веселому, крепкому парню, сумевшему пробудить в ней страсть, и какое-то время, когда боль потери была просто нестерпимой. Изабелла подумывала, а не уйти ли и впрямь в монастырь; но пролетали годы, и Изабелле становилось все труднее воскресить в памяти образ Люка. Зато молодая женщина постепенно вспоминала, что в жизни есть и другие радости – она любила вкусно поесть, любила танцевать, любила сломя голову скакать верхом по вересковым пустошам, любила соколиную охоту.
Враждебность, с которой Изабелла относилась к матери, постепенно почти прошла, хотя и не умерла в душе молодой женщины окончательно, зато Изабелла неожиданно обнаружила, что ей нравится бывать в обществе других людей. Особенно она любила верховые прогулки вдвоем с Джобом и соколиную охоту с Эдуардом или молодым Джоном. Вообще, Изабелла предпочитала мужскую компанию женской, но очень подружилась с Дэйзи, когда та появилась в доме, да и маленькие дети вызывали в душе Изабеллы живейший отклик. Молодая женщина часами играла с Недом и Ричардом, а малышка Сесили вечно семенила рядом с ней, уцепившись за её юбку. В детях было что-то чудесное – они больше походили на животных, чем на людей, такие же беспомощные, доверчивые и преданные. Они не прятали своих чувств и никогда не замышляли ничего дурного.
Так что теперь Изабелле совсем расхотелось постригаться в монахини. С другой стороны, замуж ей тоже не хотелось – её пугало, что надо будет покидать родной дом с каким-то чужим человеком и заниматься с ним тем, чем она с таким восторгом занималась с Люком. К тому же, хотя с чужими детьми и было очень приятно поиграть, но иметь собственных казалось ей страшной обузой. Перед глазами у Изабеллы стоял пример Дэйзи, которая совсем недавно, пройдя через ужасные, мучительные роды, с трудом произвела на свет ребенка, мальчика, умершего всего неделю спустя, испытав всю эту боль и страдания непонятно зачем – глупо и бессмысленно, считала Изабелла.
Но её мать постоянно твердила о своем желании выдать Изабеллу замуж, и когда умер отец, молодая женщина уже было подумала, что так оно и будет. Но потом в стране начались всякие политические передряги, войны, сложили свои головы в бою братья Изабеллы – и все это, казалось, отвлекло её мать от такого обыденного семейного занятия, как какое-то там сватовство; а потом мать с головой окунулась в финансовые дела, ибо король все время, не стесняясь, одалживал у Морлэндов немалые деньги – у Элеоноры, как у своего друга, и у Эдуарда, как у главы гильдии оптовиков, так что Элеоноре постоянно приходилось выжимать из своих имений все, что только можно.
На неё теперь работало свыше пятидесяти человек, прядя шерсть и занимаясь ткачеством, и в данный момент она была больше всего озабочена покупкой собственной сукновальной машины, чтобы не зависеть от других производителей материй.
– Чего ей хочется в конечном счете, – говорил как-то Изабелле Джоб, когда они возвращались с вересковых пустошей с кое-какими трофеями в охотничьих сумках, – так это осуществлять весь процесс самой, начиная с разведения овец и кончая продажей готовых тканей. Сейчас ей приходится платить за изготовление материй, за всякое там сукноделие, крашение, растяжку, обрезку, упаковку и прочее, а это снижает наши доходы.
– Она в последнее время не может думать ни о чем другом, кроме денег, – легкомысленно отозвалась Изабелла.
– Королю нужно много золота, – пожал плечами Джоб. – Должно же оно откуда-то браться. И не забудьте, если бы не эти деньги, у вас не было бы этих превосходных лошадей, лучших в округе ловчих соколов и охотничьих собак, не говоря уже об одежде, которую вы носите, и пище, которую вы едите. Вы должны быть признательны своей матери за то, что вы сейчас – богатая молодая женщина, а не бранить её самым непочтительным образом.
– Ах, Джоб, ты всегда такой правильный, – вздохнула Изабелла. – Мне кажется, ты стареешь. Все в порядке, – добавила она поспешно, – я же только шучу, Ты же знаешь, как я уважаю твое мнение, и ты, конечно, абсолютно прав насчет матушки. Ну же! Я прощена?
Джоб покачал головой.
– Больно уж у вас острый язычок, Изабелла. Вечно вы готовы что-нибудь ляпнуть – а вот думаете перед этим далеко не всегда.
– Хорошо, но я все-таки не понимаю, почему мать должна отдавать все деньги королю, – обиженно заявила Изабелла, не любившая, когда Джоб её за что-нибудь отчитывал.
– Потому, – медленно и строго ответил ей Джоб, – что, во-первых, король обязан поддерживать мир в этой стране, что выгодно всем нам, и осаживать этих мародеров-шотландцев – иначе они давно перешли бы границу и сожгли наши дома. И, во-вторых, поклялась отцу короля, что будет помогать Эдуарду, а она не привыкла нарушать своих обещаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Я припоминаю, – тихо сказал Дик, – как перед самой... перед началом битвы он сказал... сказал, что на Пасху мы будем дома.
Навеки – дома.
В Пасхальную субботу король – как теперь нужно было привыкать звать Эдуарда Марчского – прервал бесполезную погоню за Генрихом и Маргаритой и вступил в Йорк под сумасшедший перезвон колоколов и рев фанфар. Первое, что Эдуард сделал, даже не переодевшись и не поев, – это приказал снять с шестов у заставы Микл Лит высохшие и сморщенные головы своего отца, брата и дяди и со всеми почестями положить их в гроб. Гроб затем был установлен в расположенном неподалеку храме Святой Троицы. Король распорядился, чтобы потом головы соединили с телами и надлежащим образом захоронили в Понтефраке, ближайшем из замков герцогов Йоркских.
В Светлое воскресенье король с большой пышностью отправился в городской кафедральный собор, чтобы присутствовать на праздничном богослужении; в соборе была и вся семья Морлэндов, за исключением Дэйзи, которой пока еще приходилось оставаться в постели, и её новорожденного ребенка. Даже маленький Ричард в свои два с половиной года и Нед, которому еще не исполнилось и двух, были в храме; одетые в свои детские костюмчики, малыши хранили благоговейное молчание, неожиданно потрясенные великолепием празднества, торжественностью службы и присутствием самого государя.
Король Эдуард же смотрелся великолепно – ростом в шесть футов и три с половиной дюйма, широкоплечий, тонкий в талии, очень красивый, с блестящими золотистыми волосами, свободно спадавшими из-под изукрашенной драгоценными камнями шляпы, с яркими голубыми глазами, временами сверкавшими так, что блеск их скорее навевал воспоминания не о плотном, приземистом отце Эдуарда, а о его изящной, всегда улыбающейся матери. Элеонора с радостным удивлением смотрела на короля, сына её Ричарда, но испытывала в то же время и чувство какой-то потери: уж больно Эдуард был похож на свою мать и почти ничего не унаследовал от отца. Ричард должен был стать королем; вместо него на престол взошел Эдуард, но Эдуард совсем не походил на Ричарда!
После службы торжественная процессия проследовала по улицам города. Эдуард ехал медленно, помахивая рукой и улыбаясь, а девушки бросали цветы под копыта его лошади. О, да, конечно же, более пожилые женщины тоже бросали цветы, но в основном букеты бросали девушки. Молодой король должен был принести вечный мир, объединить страну под своей единоличной властью, восстановить законность и порядок, покончить с мздоимством и дурным правлением; но прежде всего государь был молод и красив, невероятно красив. Он и выглядел как король, а это для простых людей было так же важно, как и все, что ему предстояло сделать.
На Пасхальный понедельник в ратуше устроили большой прием, на который в гости к королю просили пожаловать всю окрестную знать, Эдуард и Элеонора тоже были в числе приглашенных.
– Это такая честь, – щебетала, сидя в своей постели, Дэйзи; она качала на руках маленькую Сесили, которой все опытные няньки уже сейчас пророчили необыкновенную красоту. – Это так великолепно! Я так рада, что вы там будете; и вам непременно придется рассказать мне обо всем, что вы там увидите. Постарайтесь запомнить, кто во что одет – Эдуарда спрашивать бесполезно, он даже не может отличить одну прическу от другой.
Элеонора машинально кивала, но, пережив вчера в соборе странное разочарование при виде короля, не могла полностью разделить восторгов своей невестки.
– Честь, говоришь? Ну что ж, может быть... Но ему скоро понадобятся деньги, этому молодому человеку, а мы – люди богатые.
– О, матушка, как вы можете говорить такое! Все совсем не так, я в этом уверена. Ведь он только что победоносно завершил войну, он еще не может думать о деньгах.
– Если он собирается быть великим королем, он всегда должен думать о деньгах, – ответила Элеонора. – Нельзя править страной, не имея денег, а Генрих Ланкастерский наделал огромных долгов, вернее, их от его имени наделала эта француженка.
– И тем не менее, – не сдавалась Дэйзи, – я не позволю вам упустить такой случай. Как ни крути, это и впрямь великая честь, и даже если вы не хотите, чтобы король выразил свою признательность вам самой и Эдуарду, вы должны вспомнить о несчастных Томасе и Гарри.
Дэйзи увидела в глазах своей свекрови слезы и поняла, что все-таки добилась своего.
– Да, ты, конечно, права, – вздохнула Элеонора.
– Кроме того, – продолжала Дэйзи, гладя свою крошечную девочку по головке, – разве вы забыли, что писал Гарри из Лондона об Эдуарде? Этот юноша, возглавивший целую армию, находил время навещать своих маленьких братьев. Я отдаю ему за это должное и думаю, что он – хороший, добрый человек.
– Да, да, ты права, конечно, – опять согласилась с невесткой Элеонора. – Я окажу ему честь и появлюсь на приеме. Эдуард – действительно прекрасный человек и будет великим королем.
– Тогда мы, может быть, решим, что вы наденете? – предложила Дэйзи, довольная, что все так хорошо устроилось.
Женщины еще долго обсуждали шелка, бархаты, перья и драгоценности, и Элеонора отчаянно пыталась заглушить тот тоненький голосок, который звучал у неё в сердце: «Он не его отец».
Это было такое грандиозное празднество, какое только можно было устроить за пару дней: тридцать поваров трудились всю ночь напролет, готовя угощение, еще больше людей было занято в Главном зале ратуши, проветривая его, скребя скамьи, выбивая драпировки, расставляя свечи и укрепляя на стенах факелы. Элеонора и Эдуард приехали в Йорк к открытию городских ворот, отстояли заутреню в кафедральном соборе и потом направились к ратуше вместе со своими слугами – двумя горничными и двумя пажами, шедшими впереди хозяйских лошадей.
Лепидус вырос в замечательного коня, одного из лучших в графстве. Он всегда притягивал к себе на улице все взоры, но сегодня выглядел особенно великолепно: на уздечке позвякивали маленькие серебряные колокольчики, на голове покачивался плюмаж из темно-малиновых перьев, с седла, обитого бархатом того же цвета, свисали черные шелковые кисти. Элеонора и Эдуард тоже были в роскошных нарядах – как заметила Элеонора, если у тебя собираются одолжить денег, то и тебе надо извлечь из этого всю возможную выгоду. На Элеоноре было платье из черного шелка, расшитого золотом, с лифом из черного же бархата, огромные, свободно ниспадающие рукава были оторочены горностаем. На голове у неё была черная бархатная шапочка, украшенная двумя рядами жемчужин, строгая, но богатая; к шапочке был прикреплен шестифутовый шлейф из тончайшего газа.
На шее Элеонора носила бесценную нитку черного жемчуга, привезенную с другого конца света каким-то предприимчивым торговцем. Роберт купил её для жены за сумму, которую ей так никогда и не назвал. Талию женщины, все еще тонкую, несмотря на множество беременностей, стягивал золотой пояс, изукрашенный жемчугом и лазурно-голубой эмалью; с пояса на золотых цепочках свисали крест из слоновой кости и неизменный молитвенник, подаренный Элеоноре лордом Ричардом. Плащ она надела алый, отороченный чернобурками, который тоже получила в дар от отца нового короля.
Кафтан Эдуарда, доходивший ему до колен, был, как и платье матери, сшит из черного бархата и тоже оторочен горностаями. Щедро подбитое на плечах и груди ватой, в талии это одеяние было туго стянуто золотым кушаком. Рейтузы на Эдуарде были из голубого шелка, а туфли оканчивались наимоднейшими острыми носками чуть ли не в три дюйма длиной, что очень мешало молодому человеку садиться на коня и слезать с него. Двое пажей щеголяли в ливреях с изображением белого зайца на груди и в красновато-коричневых плащах с черно-белыми гербами рода Морлэндов. Горничные были одеты просто, но достойно – в платья из черной шерсти и белого полотна. Волосы женщин были убраны под скромные чепцы. Все было самым лучшим, Морлэнды выглядели так, как и должны выглядеть люди их положения – богато и элегантно.
У ратуши они поручили своих лошадей заботам подскочивших грумов и проследовали на свои места. Пажи почтительно усадили Морлэндов за второй стол. За первым сидели лишь вельможи и высшие сановники города, так что оказаться за вторым столом было высокой честью: Морлэнды находились почти рядом с новым королем и его ближайшими сподвижниками; до Элеоноры порой доносились даже обрывки их разговоров. Пир шел своим чередом, одно блюдо сменялось другим, одна перемена – другой, и все время звучала музыка. Слух гостей услаждало также пение десяти менестрелей и хора из четырнадцати мальчиков. Когда обед закончился, присутствующих пригласили по одному подойти к королю и представиться Его Величеству.
Когда настала очередь Элеоноры и женщина, присев в глубоком реверансе, встретилась глазами с молодым Эдуардом, она вдруг обнаружила, что вся дрожит. «Да, – внезапно промелькнуло у неё в голове, – это и правда король!» Превознося красоту этого златокудрого синеокого гиганта, молва не преувеличивала – скорее, наоборот, он был даже более прекрасен, чем можно передать словами. Но самое главное – у него было живое, теплое, отзывчивое, умное лицо! Эдуард заглянул Элеоноре глубоко в глаза, точно пытаясь понять, что представляет собой эта женщина; весь он лучился чувственным обаянием, что делало взгляд его голубых глаз больше похожим на материнский, чем на отцовский. И все-таки в Эдуарде было что-то от Ричарда, что-то честное и открытое, что-то такое, что понуждало людей верить ему и повиноваться.
Король протянул Элеоноре руку, помогая подняться, и не выпустил её пальцев и после того, как она выпрямилась.
– Я много слышал о вас, мадам, – любезно произнес он. – Я знаю, что вы были другом моего отца и что, когда он обратился к вам за помощью, вы не обманули его ожиданий. И еще я знаю вас как мать двух наших самых храбрых солдат, отдавших жизни в сражениях за дом Йорков. Но чего мне не говорили, так это того, что вы женщина необыкновенной красоты. – Глаза короля прищурились в улыбке, а зубы сверкнули ослепительной белизной. Элеонора непроизвольно улыбнулась в ответ, прежде чем осознала, что делает. «Так вот как у него это получается», – подумала она, вспомнив рассказы о его галантных похождениях. Но Эдуард уже стал серьезным.
– Мы оба знаем, что это такое – терять дорогих людей, – проговорил он. – Примите мои глубочайшие соболезнования и мою благодарность за двух прекрасных молодых людей. Они отдали свои жизни не напрасно.
Элеонора признательно склонила голову и потом сказала:
– Ваша светлость, когда-то я пообещала вашему отцу, что если с ним что-нибудь случится, я буду хранить верность вам. Сейчас я предлагаю вам свои услуги, как когда-то предложила ему.
– Я принимаю их и весьма вам признателен. Да благословит вас Господь.
Элеонора еще раз присела в реверансе и отошла, охваченная каким-то странным чувством. Сердце её тихо замирало – как тогда, когда она приобщалась к таинству святого причастия. Да, это была полная капитуляция. В этот миг женщина добровольно, без всякого принуждения связала себя обещанием служить молодому королю. Ну что же, в каком-то смысле она была на его стороне уже давно, поскольку поклялась в верности его отцу – и теперь просто подтверждала эту клятву, не давая никаких новых обетов. Преданность Ричарду, естественно, значила и преданность Эдуарду; но интересно было бы покопаться в собственной душе – если бы Эдуард не был Эдуардом, так ли легко отдала бы ему Элеонора свое сердце?
Глава 15
В 1463 году Изабелле исполнилось двадцать шесть, и она все еще не была замужем. Уже десять лет прошло с тех пор, как трагически погиб Люк Каннинг, за все эти годы Изабелла даже ни разу не была вновь помолвлена; она уже начинала верить, что ей удалось добиться невозможного – остаться в девицах и все еще пребывать в отчем доме. В сердце Изабеллы по-прежнему жила любовь к веселому, крепкому парню, сумевшему пробудить в ней страсть, и какое-то время, когда боль потери была просто нестерпимой. Изабелла подумывала, а не уйти ли и впрямь в монастырь; но пролетали годы, и Изабелле становилось все труднее воскресить в памяти образ Люка. Зато молодая женщина постепенно вспоминала, что в жизни есть и другие радости – она любила вкусно поесть, любила танцевать, любила сломя голову скакать верхом по вересковым пустошам, любила соколиную охоту.
Враждебность, с которой Изабелла относилась к матери, постепенно почти прошла, хотя и не умерла в душе молодой женщины окончательно, зато Изабелла неожиданно обнаружила, что ей нравится бывать в обществе других людей. Особенно она любила верховые прогулки вдвоем с Джобом и соколиную охоту с Эдуардом или молодым Джоном. Вообще, Изабелла предпочитала мужскую компанию женской, но очень подружилась с Дэйзи, когда та появилась в доме, да и маленькие дети вызывали в душе Изабеллы живейший отклик. Молодая женщина часами играла с Недом и Ричардом, а малышка Сесили вечно семенила рядом с ней, уцепившись за её юбку. В детях было что-то чудесное – они больше походили на животных, чем на людей, такие же беспомощные, доверчивые и преданные. Они не прятали своих чувств и никогда не замышляли ничего дурного.
Так что теперь Изабелле совсем расхотелось постригаться в монахини. С другой стороны, замуж ей тоже не хотелось – её пугало, что надо будет покидать родной дом с каким-то чужим человеком и заниматься с ним тем, чем она с таким восторгом занималась с Люком. К тому же, хотя с чужими детьми и было очень приятно поиграть, но иметь собственных казалось ей страшной обузой. Перед глазами у Изабеллы стоял пример Дэйзи, которая совсем недавно, пройдя через ужасные, мучительные роды, с трудом произвела на свет ребенка, мальчика, умершего всего неделю спустя, испытав всю эту боль и страдания непонятно зачем – глупо и бессмысленно, считала Изабелла.
Но её мать постоянно твердила о своем желании выдать Изабеллу замуж, и когда умер отец, молодая женщина уже было подумала, что так оно и будет. Но потом в стране начались всякие политические передряги, войны, сложили свои головы в бою братья Изабеллы – и все это, казалось, отвлекло её мать от такого обыденного семейного занятия, как какое-то там сватовство; а потом мать с головой окунулась в финансовые дела, ибо король все время, не стесняясь, одалживал у Морлэндов немалые деньги – у Элеоноры, как у своего друга, и у Эдуарда, как у главы гильдии оптовиков, так что Элеоноре постоянно приходилось выжимать из своих имений все, что только можно.
На неё теперь работало свыше пятидесяти человек, прядя шерсть и занимаясь ткачеством, и в данный момент она была больше всего озабочена покупкой собственной сукновальной машины, чтобы не зависеть от других производителей материй.
– Чего ей хочется в конечном счете, – говорил как-то Изабелле Джоб, когда они возвращались с вересковых пустошей с кое-какими трофеями в охотничьих сумках, – так это осуществлять весь процесс самой, начиная с разведения овец и кончая продажей готовых тканей. Сейчас ей приходится платить за изготовление материй, за всякое там сукноделие, крашение, растяжку, обрезку, упаковку и прочее, а это снижает наши доходы.
– Она в последнее время не может думать ни о чем другом, кроме денег, – легкомысленно отозвалась Изабелла.
– Королю нужно много золота, – пожал плечами Джоб. – Должно же оно откуда-то браться. И не забудьте, если бы не эти деньги, у вас не было бы этих превосходных лошадей, лучших в округе ловчих соколов и охотничьих собак, не говоря уже об одежде, которую вы носите, и пище, которую вы едите. Вы должны быть признательны своей матери за то, что вы сейчас – богатая молодая женщина, а не бранить её самым непочтительным образом.
– Ах, Джоб, ты всегда такой правильный, – вздохнула Изабелла. – Мне кажется, ты стареешь. Все в порядке, – добавила она поспешно, – я же только шучу, Ты же знаешь, как я уважаю твое мнение, и ты, конечно, абсолютно прав насчет матушки. Ну же! Я прощена?
Джоб покачал головой.
– Больно уж у вас острый язычок, Изабелла. Вечно вы готовы что-нибудь ляпнуть – а вот думаете перед этим далеко не всегда.
– Хорошо, но я все-таки не понимаю, почему мать должна отдавать все деньги королю, – обиженно заявила Изабелла, не любившая, когда Джоб её за что-нибудь отчитывал.
– Потому, – медленно и строго ответил ей Джоб, – что, во-первых, король обязан поддерживать мир в этой стране, что выгодно всем нам, и осаживать этих мародеров-шотландцев – иначе они давно перешли бы границу и сожгли наши дома. И, во-вторых, поклялась отцу короля, что будет помогать Эдуарду, а она не привыкла нарушать своих обещаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63