– Знаешь, Дженни, когда ты сердишься, твои глаза сияют, а щеки удивительно розовеют, как спелая слива.
Женевьева почувствовала, что лицо ее пылает, и поспешно отвернулась.
– Вы не должны так говорить, мистер Эдер.
– Дженни…
– И перестаньте меня так называть!
Однако Рурк придвинулся ближе, пронзая ее взглядом:
– Путешествие будет длинным, а дни – исполнены одиночества. Ты уже истосковалась одна, Дженни. Я вижу это по твоим глазам.
– Оставьте меня в покое, Рурк Эдер. Я терпеть не могу вашего тона. Вы восхищаетесь тем, что я устроила скандал, говорите мне пошлые комплименты и ожидаете, что я упаду к вашим ногам?
Глаза Рурка снова стали строгими.
– Это просто серьезное предложение дружбы.
– Приберегите лучше свои чары для жены. Я твердо знаю, что Пруденс гораздо больше, чем я, нуждается в вашей дружбе.
Женевьева резко повернулась и зашагала прочь. В ее сердце гнев боролся с каким-то другим чувством; она назвала бы его нежностью, если бы не так сердилась на Рурка.
Под руководством опытного капитана Баттона плавание проходило довольно успешно. Он выбрал более короткий, хотя и небезопасный, северный морской путь – вокруг Гренландии. «Благословение» уже миновало Бискайский залив, обойдя таким образом зловещее побережье мыса Финистерре.
Сырость и холод стали постоянными спутниками корабля. Условия жизни на нижней палубе не составляли исключения. Единственный фонарь тускло освещал женскую каюту; воздух в помещении был очень тяжелым.
Женщины постарше все время лежали на койках. Они или молились, или разговаривали о прошлом, стараясь не думать о будущем.
Но все мысли Женевьевы занимала только Вирджиния. К ее огромному удовольствию оказалось, что Эми Флой стремится туда так же, как и она. Эми удивительно много читала и часто говорила о своем увлечении индейцами.
– Ведь это несправедливо, – негодовала девушка, – что большинство племен вынуждены были уйти из Вирджинии. Прежде чем туда пришли англичане, эта земля принадлежала им.
– Нашла о чем жалеть, – фыркнула Нел Вингфилд. – Индейцы – дикие разбойники.
– Они не разбойники, – продолжала настаивать Эми. – А вождей у них выбирают за мудрость и справедливость, и те правят от имени и по воле всего племени. Это гораздо разумнее, чем у нас, в Англии: мы терпим любого, кого дала династия Ганноверов.
В этот момент корабль накренился, и Нел стукнулась о стропила.
– Мне все это страшно надоело, – сварливо пробормотала она.
Миссис Доббинс подняла с подушки голову и мечтательно сказала:
– Была бы у меня отдельная каюта, как у миссис Эдер…
Нел резко рассмеялась:
– Да, в ее положении она нуждается в особом комфорте.
Женевьева напряглась:
– Нел!
– Да-да, эта женщина страдает не только от морской болезни.
– Достаточно! – громко сказала Женевьева. – Держи свои сплетни при себе, Нел Вингфилд!
– Разве это сплетни? – подняла брови Нел.
– Некоторым людям, – решительно заговорила Эми, – нечего рассказывать о себе, поэтому они сочиняют небылицы о других.
Женевьева благодарно улыбнулась Эми и принялась разглядывать совсем обветшавший подол своей юбки.
– Черт возьми, хорошо, если эта тряпка выдержит до конца плавания.
– А мы ее зашьем, – спокойно сказала Эми, опускаясь на колени возле своей койки, чтобы достать шкатулку с иголками и нитками. Все знали, что она очень дорожила этим маленьким лакированным ящичком, украшенным золотыми нитями.
– Моя шкатулка исчезла, – послышался огорченный голос Эми.
Женевьева успела заметить, как Нел украдкой скользнула рукой по складкам фартука, и устало вздохнула. Уже не первый раз эта женщина давала волю своим проворным рукам. Но Женевьева не хотела снова устраивать скандал.
– Ты нашла ее! – воскликнула Женевьева, дернув воровку за руку, которую та держала в кармане. – Молодец, Нел! Ты знала, как Эми расстроится из-за этой пропажи!
С этими словами она выхватила у Нел шкатулку и передала ее Эми. Та едва сумела подавить смешок. Затем, не обращая внимания на ругательства Нел, подруги принялись зашивать юбку, слушая, как волны, словно гигантские языки, лижут корпус корабля, а миссис Доббинс дрожащим от страха голосом читает Библию.
Когда волны наконец утихли, Женевьева поднялась на верхнюю палубу, внимательно поглядывая по сторонам, чтобы снова не встретиться с Рурком Эдером. Девушка была вынуждена признаться себе, что этот человек отличался от всех, кого она раньше знала. Казалось, Рурк видит сквозь стену неприступности, которую Женевьева научилась воздвигать между собой и другими людьми, живя в лондонских трущобах. Откровенное дружелюбие Рурка открыло в душе девушки дверцу, которую она предпочитала держать на замке.
Днем Рурк обычно находился где-нибудь в другой части корабля, поэтому Женевьева могла в это время беспрепятственно посещать Пруденс, проводя с ней долгие часы.
Пруденс тяжело переносила путешествие. Она постоянно плохо себя чувствовала, и Женевьева невольно превратилась в сиделку: выносила ведро, прикладывала ко лбу подруги смоченное холодной водой полотенце, терпеливо уговаривала ее выпить хотя бы глоток соленого бульона. Однако, несмотря на все старания, состояние Пруденс все ухудшалось. К пятой неделе путешествия она совсем похудела, щеки ввалились, вокруг глаз и около рта появилась зловещая чернота. Силы Пруденс таяли с каждым днем, и, казалось, никакие заботы Женевьевы не смогут остановить этот процесс. Пруденс утратила свое обычное ровное настроение. Она постоянно говорила об Эдмунде Бримсби, поверяя свои секреты ветрам Атлантики и теребя крестик, который он ей подарил.
Женевьева с удивлением слушала ее признания в любви, недоумевая, как можно с нежностью и преданностью относиться к человеку, так подло поступившему с ней? И еще одна мысль не давала покоя Женевьеве: как могла Пруденс остаться безразличной к той предупредительности и заботе, которую буквально излучал Рурк?
На корабле не было врача, но один из матросов, Братец Тенди, обладал некоторыми познаниями в медицине.
Он-то и явился осматривать Пруденс. Руками, вымазанными в дегте, Тенди потрогал слабые тонкие кисти больной и покачал головой. Тихо задал несколько вопросов и внимательно выслушал ответы, такие же тихие, затем скользнул глазами по чуть округлившейся талии женщины и с широкой улыбкой посмотрел на Пруденс и Рурка.
– Послушайте, – возмутился Рурк, – неужели вы не понимаете, что сейчас не время для шуток? Моя жена серьезно больна.
Но Братец Тенди продолжал улыбаться:
– Она не серьезно больна, а серьезно беременна.
У Женевьевы на миг перехватило дыхание. Она испугалась, что матрос начнет рассуждать, сколько времени Пруденс находится в таком состоянии. Однако, даже если бы это произошло, его бы все равно никто не услышал. Рурк испустил истошный восторженный вопль, его голос гремел по палубам:
– Ребенок! Какое счастье, Пруденс, у нас будет ребенок!
Лицо Рурка было исполнено такой радостью, что Пруденс даже отвела глаза.
Задевая головой стропила, Рурк сплясал жигу, затем опустился возле кровати на колени и крепко взял жену за руку.
– Я никогда не думал, что это может случиться так скоро, любовь моя, – нежно сказал он.
От этого тона лицо Пруденс просветлело.
– Ты действительно рад, Рурк? – шепотом спросила она.
Рурк кивнул:
– Самое большее, о чем может мечтать мужчина – это чтобы жена родила ему ребенка.
Женевьева была поражена, насколько улучшилось состояние Пруденс. Казалось, радость Рурка при известии о ребенке придала ей силы, а ведь еще недавно она выглядела очень слабой и потерянной. Однажды Пруденс даже сказала Женевьеве:
– Я думаю, мне стоит продолжить свой дневник. Женевьева, не могла бы ты достать его вон из той сумки под кроватью?
Девушка долго искала небольшую тетрадь в кожаном переплете, но так и не нашла.
– А ты уверена, что взяла его?
– Конечно! – воскликнула Пруденс, но тут же прикрыла рот рукой. – Боже мой, Женевьева! Я оставила дневник в Лондоне! Теперь я вспоминаю: я так спешила!
– Не беспокойся. В Вирджинии начнешь новый.
– Как ты не понимаешь?! В этом дневнике – самые сокровенные мысли. Если кто-нибудь прочитает его…
Женевьева успокаивающе похлопала подругу по руке:
– Разве это так важно? Ты больше никогда не увидишь никого из тех людей. Я даже рада, что ты забыла дневник: не стоит тащить старые секреты в новую жизнь.
– Пожалуй, ты права, – согласилась Пруденс. – Мне повезло, что у меня есть Рурк. Знаешь, он стал еще ласковее с тех пор, как узнал о ребенке.
– Мне пора идти, – неожиданно сказала Женевьева.
Девушку постоянно тревожила подобная безмятежность подруги в отношении Рурка, ее способность принимать его заботу и внимание без малейшего ощущения вины перед ним.
Поскольку Пруденс стало лучше, в течение последних двух недель плавания Женевьева большую часть времени проводила одна. Она старалась не отвечать на придирки Нел Вингфилд и не ссориться с другими женщинами из-за очереди приготовления пищи на маленькой дымной печке. Женевьева все чаще думала о своем новом доме в Вирджинии и пыталась представить себе будущего мужа.
Наконец наступил день, когда на темном горизонте внезапно вырос берег Вирджинии, похожий на серо-зеленую глыбу.
– Теперь уже недолго осталось, – произнес Рурк, подходя сзади к Женевьеве, облокотившейся на перила.
Девушка вздрогнула от неожиданности и резко повернулась. Молодой человек не сводил с нее пристального взгляда, и она вдруг расстроилась из-за своего неопрятного вида.
Женевьева уже не помнила, когда последний раз смотрелась в зеркало, но и без этого знала, что выглядит ужасно. Тем не менее, она не позволила себе смутиться и, подставив лицо ветру, стала слушать, что ей говорит Рурк.
– Тебе, наверное, не терпится увидеть Калпепера?
– Возможно.
– В общем, это не так уж и плохо – выйти замуж за незнакомца. В нашем случае с Пруденс все оказалось прекрасно. И все-таки не ожидай слишком многого, Дженни. Я разговаривал с Пигготом, и тот признался, что Калпепер значительно старше тебя и очень любит сорить деньгами.
– А я и не ожидаю встретиться с принцем.
Рурк улыбнулся; резкие черты его лица неожиданно смягчились.
– Какая же ты странная пташка, Дженни! Иногда мне кажется, что ты совершенно не думаешь о себе.
– А зачем? Я жила в доме, где со мной обращались не лучше, чем с собакой. Потом моя судьба была решена на картах. Вряд ли так поступили бы с человеком, который бы чего-нибудь стоил. Поэтому у меня нет обостренного чувства собственного достоинства, мистер Эдер, – Женевьева говорила спокойно, без малейшей жалости к себе.
Рурк снова улыбнулся:
– Ты просто прячешься, Дженни.
– Какого черта…
– Вот-вот, именно это я и имею в виду. Ты прячешься за грубыми манерами и бравадой беспризорницы, но у тебя нежное любящее сердце. Это так же верно, как и то, что под слоем грязи и ветхой одеждой скрывается необычайной красоты женщина. Я разглядел это в первую же нашу встречу.
ГЛАВА 4
Порт Йорктаун гудел, словно пчелиный улей. Вдоль широкого устья реки стояли большие дома – и деревянные каркасные, и кирпичные. Склады и пакгаузы были построены так, что одна их дверь выходила на улицу, а другая – на реку. Женевьева жадно смотрела вокруг себя. Ее внимание привлек лес, раскинувшийся сразу за городом: огромные кедры и сосны, кустарник, весь в розовых цветах.
Но больше всего Женевьеву заинтересовали люди в порту. Они совершенно не походили на тех, кого девушка оставила в Англии: мужчины – в простых рубашках и бриджах, женщины – во всем домотканом.
В этих людях было что-то очень крепкое и надежное, в их манере держать себя чувствовалась уверенность. И вообще, они выгодно отличались от лондонцев своей неуемной энергией и жаждой жизни. Внезапно Женевьева осознала, что хочет присоединиться к этим людям, жить рядом, дружить с ними. Она с любопытством разглядывала негров, чья темная кожа и курчавые волосы были ей в диковинку.
Вместе со своими попутчицами девушка сошла на берег и остановилась в нерешительности, затем направилась к Пигготу, который о чем-то оживленно беседовал с мистером Ратклифом, корабельным торговцем.
– … можно было предусмотреть это, – говорил Пиггот.
– Это не имеет никакого значения. Платить должны вы.
Женевьева откашлялась и спросила:
– Что происходит, мистер Пиггот?
Тот озабоченно посмотрел на торговца:
– Ничего, девочка, я сам обо всем позабочусь.
– За мой проезд не заплатили?
– Нет, мисс, – ответил Ратклиф.
Женевьева резко повернулась к Пигготу.
– Ведь у вас было много денег. Куда же вы их дели?
Девушку охватила тоска, когда она увидела выражение лица Пиггота: напряженная челюсть, сощуренные глаза. Он сразу напомнил ей отца.
«Подонок», – подумала Женевьева, а вслух холодно спросила:
– Вы проиграли их на корабле, не так ли?
Последовавшее за этим красноречивое молчание только подтвердило ее догадку.
– Я думаю, мистеру Калпеперу это не понравится. Мистер Ратклиф, как только приедет мой муж, он оплатит проезд.
Теперь уже оба ее собеседника выглядели явно смущенными. На лице Пиггота впервые появилось искреннее сожаление.
– Калпепер умер, – пробормотал он.
– Что?!
– Мне сообщили, что Калпепер заболел болотной лихорадкой и скончался две недели назад.
Женевьева в изумлении покачала головой:
– Бывает же такое: я оказалась вдовой раньше, чем стала женой.
Она не могла оплакивать человека, которого даже никогда не видела. Единственное, что Женевьева сейчас чувствовала – это растерянность и нелепость создавшейся ситуации.
– Я уверена, Калпепер оставил мне наследство, – тем не менее, обратилась Женевьева к Ратклифу. – Так как мы были уже женаты к моменту его смерти, я имею право…
– Как бы не так, – с еще большей неловкостью произнес Пиггот. Он достал зубочистку и теперь растерянно теребил ее в руках. – Безусловно, Корнелиус Калпепер был хорошим, добрым человеком, но он не умел считать деньги и оставил кучу долгов. Все, что оставил ваш муж, уже изъято, за исключением маленькой фермы на западе Вирджинии. Я сам являюсь одним из кредиторов Калпепера. Судя по всему, мне придется продать Олбимарл, чтобы возместить убытки.
Женевьева без сил опустилась на какую-то корзину, плечи ее поникли.
– Ну и попала же я в переделку…
К ним подошел капитан Баттон; его обветренное загорелое лицо было печально.
– Примите мои соболезнования, миссис Калпепер, – сказал он.
Девушка через силу улыбнулась. Очевидно, капитан огорчен случившимся больше, чем она: ведь это ему не оплатили ее проезд. Однако Баттону не пришлось долго расстраиваться. Через минуту он уже с довольной улыбкой наблюдал, как Рурк Эдер отсчитывает деньги.
Женевьева, вне себя от возмущения, схватила Рурка за руку и закричала:
– Я не хочу быть обязанной вам!
Рурк невозмутимо кивнул:
– И не будешь. Давай считать это платой за мои старые ошибки.
Женевьева нахмурилась:
– Откуда это у вас появилось столько денег? Помнится, в первую нашу встречу у вас не было и двух монет.
Рурк промолчал, бросив быстрый взгляд на Пруденс, стоявшую около вещей. Но этого оказалось достаточно, чтобы Женевьева все поняла. В ту же минуту она страшно разозлилась на себя за то, что имела глупость жалеть Рурка Эдера.
– Так это Бримсби? – тихо спросила она. – Они оплатили вам за то, что вы женились на Пруденс?
Рурк вдруг страшно рассердился. Женевьева даже отступила назад от неожиданности: она еще ни разу не видела его в гневе. Тем не менее, девушка твердо смотрела Рурку в глаза, решив про себя, что не отвернется, даже если он ударит ее.
– Никогда больше не заговаривай об этом, – справившись с собой, тихо предупредил Рурк. – Никогда. Я буду Пруденс хорошим мужем. Что в этом плохого? – и, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел к жене.
Растерянная и сбитая с толку Женевьева направилась вслед за маленькой группой людей в пыльный пакгауз, из которого резко пахло высушенным табаком. Она даже не заметила, что Рурк снова оказался рядом с ней; в его глазах уже не было и следа гнева.
– Несмотря ни на что, я хочу, чтобы мы остались друзьями, – примирительно сказал он.
Женевьева ничего не ответила. Ее внимание было приковано к женщинам с корабля, которые стояли в пакгаузе, окруженные праздными зеваками.
– Словно скот на бойне, – заметил какой-то худой длиннолицый человек, одетый в старую охотничью рубашку и штаны из оленьей кожи. Он похлопал Рурка по плечу шляпой из серого меха и представился:
– Привет. Меня зовут Лютер Квейд. Я слышал, тебе нужно добраться до округа Олбимарл.
Мужчины разговорились, а Женевьева и Пруденс продолжали наблюдать за происходящим в пакгаузе.
Нужно сказать, картина была на редкость неприятной и унизительной. Женщины сбились в кучу и со страхом смотрели на мужчин, обступивших их тесным кольцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Женевьева почувствовала, что лицо ее пылает, и поспешно отвернулась.
– Вы не должны так говорить, мистер Эдер.
– Дженни…
– И перестаньте меня так называть!
Однако Рурк придвинулся ближе, пронзая ее взглядом:
– Путешествие будет длинным, а дни – исполнены одиночества. Ты уже истосковалась одна, Дженни. Я вижу это по твоим глазам.
– Оставьте меня в покое, Рурк Эдер. Я терпеть не могу вашего тона. Вы восхищаетесь тем, что я устроила скандал, говорите мне пошлые комплименты и ожидаете, что я упаду к вашим ногам?
Глаза Рурка снова стали строгими.
– Это просто серьезное предложение дружбы.
– Приберегите лучше свои чары для жены. Я твердо знаю, что Пруденс гораздо больше, чем я, нуждается в вашей дружбе.
Женевьева резко повернулась и зашагала прочь. В ее сердце гнев боролся с каким-то другим чувством; она назвала бы его нежностью, если бы не так сердилась на Рурка.
Под руководством опытного капитана Баттона плавание проходило довольно успешно. Он выбрал более короткий, хотя и небезопасный, северный морской путь – вокруг Гренландии. «Благословение» уже миновало Бискайский залив, обойдя таким образом зловещее побережье мыса Финистерре.
Сырость и холод стали постоянными спутниками корабля. Условия жизни на нижней палубе не составляли исключения. Единственный фонарь тускло освещал женскую каюту; воздух в помещении был очень тяжелым.
Женщины постарше все время лежали на койках. Они или молились, или разговаривали о прошлом, стараясь не думать о будущем.
Но все мысли Женевьевы занимала только Вирджиния. К ее огромному удовольствию оказалось, что Эми Флой стремится туда так же, как и она. Эми удивительно много читала и часто говорила о своем увлечении индейцами.
– Ведь это несправедливо, – негодовала девушка, – что большинство племен вынуждены были уйти из Вирджинии. Прежде чем туда пришли англичане, эта земля принадлежала им.
– Нашла о чем жалеть, – фыркнула Нел Вингфилд. – Индейцы – дикие разбойники.
– Они не разбойники, – продолжала настаивать Эми. – А вождей у них выбирают за мудрость и справедливость, и те правят от имени и по воле всего племени. Это гораздо разумнее, чем у нас, в Англии: мы терпим любого, кого дала династия Ганноверов.
В этот момент корабль накренился, и Нел стукнулась о стропила.
– Мне все это страшно надоело, – сварливо пробормотала она.
Миссис Доббинс подняла с подушки голову и мечтательно сказала:
– Была бы у меня отдельная каюта, как у миссис Эдер…
Нел резко рассмеялась:
– Да, в ее положении она нуждается в особом комфорте.
Женевьева напряглась:
– Нел!
– Да-да, эта женщина страдает не только от морской болезни.
– Достаточно! – громко сказала Женевьева. – Держи свои сплетни при себе, Нел Вингфилд!
– Разве это сплетни? – подняла брови Нел.
– Некоторым людям, – решительно заговорила Эми, – нечего рассказывать о себе, поэтому они сочиняют небылицы о других.
Женевьева благодарно улыбнулась Эми и принялась разглядывать совсем обветшавший подол своей юбки.
– Черт возьми, хорошо, если эта тряпка выдержит до конца плавания.
– А мы ее зашьем, – спокойно сказала Эми, опускаясь на колени возле своей койки, чтобы достать шкатулку с иголками и нитками. Все знали, что она очень дорожила этим маленьким лакированным ящичком, украшенным золотыми нитями.
– Моя шкатулка исчезла, – послышался огорченный голос Эми.
Женевьева успела заметить, как Нел украдкой скользнула рукой по складкам фартука, и устало вздохнула. Уже не первый раз эта женщина давала волю своим проворным рукам. Но Женевьева не хотела снова устраивать скандал.
– Ты нашла ее! – воскликнула Женевьева, дернув воровку за руку, которую та держала в кармане. – Молодец, Нел! Ты знала, как Эми расстроится из-за этой пропажи!
С этими словами она выхватила у Нел шкатулку и передала ее Эми. Та едва сумела подавить смешок. Затем, не обращая внимания на ругательства Нел, подруги принялись зашивать юбку, слушая, как волны, словно гигантские языки, лижут корпус корабля, а миссис Доббинс дрожащим от страха голосом читает Библию.
Когда волны наконец утихли, Женевьева поднялась на верхнюю палубу, внимательно поглядывая по сторонам, чтобы снова не встретиться с Рурком Эдером. Девушка была вынуждена признаться себе, что этот человек отличался от всех, кого она раньше знала. Казалось, Рурк видит сквозь стену неприступности, которую Женевьева научилась воздвигать между собой и другими людьми, живя в лондонских трущобах. Откровенное дружелюбие Рурка открыло в душе девушки дверцу, которую она предпочитала держать на замке.
Днем Рурк обычно находился где-нибудь в другой части корабля, поэтому Женевьева могла в это время беспрепятственно посещать Пруденс, проводя с ней долгие часы.
Пруденс тяжело переносила путешествие. Она постоянно плохо себя чувствовала, и Женевьева невольно превратилась в сиделку: выносила ведро, прикладывала ко лбу подруги смоченное холодной водой полотенце, терпеливо уговаривала ее выпить хотя бы глоток соленого бульона. Однако, несмотря на все старания, состояние Пруденс все ухудшалось. К пятой неделе путешествия она совсем похудела, щеки ввалились, вокруг глаз и около рта появилась зловещая чернота. Силы Пруденс таяли с каждым днем, и, казалось, никакие заботы Женевьевы не смогут остановить этот процесс. Пруденс утратила свое обычное ровное настроение. Она постоянно говорила об Эдмунде Бримсби, поверяя свои секреты ветрам Атлантики и теребя крестик, который он ей подарил.
Женевьева с удивлением слушала ее признания в любви, недоумевая, как можно с нежностью и преданностью относиться к человеку, так подло поступившему с ней? И еще одна мысль не давала покоя Женевьеве: как могла Пруденс остаться безразличной к той предупредительности и заботе, которую буквально излучал Рурк?
На корабле не было врача, но один из матросов, Братец Тенди, обладал некоторыми познаниями в медицине.
Он-то и явился осматривать Пруденс. Руками, вымазанными в дегте, Тенди потрогал слабые тонкие кисти больной и покачал головой. Тихо задал несколько вопросов и внимательно выслушал ответы, такие же тихие, затем скользнул глазами по чуть округлившейся талии женщины и с широкой улыбкой посмотрел на Пруденс и Рурка.
– Послушайте, – возмутился Рурк, – неужели вы не понимаете, что сейчас не время для шуток? Моя жена серьезно больна.
Но Братец Тенди продолжал улыбаться:
– Она не серьезно больна, а серьезно беременна.
У Женевьевы на миг перехватило дыхание. Она испугалась, что матрос начнет рассуждать, сколько времени Пруденс находится в таком состоянии. Однако, даже если бы это произошло, его бы все равно никто не услышал. Рурк испустил истошный восторженный вопль, его голос гремел по палубам:
– Ребенок! Какое счастье, Пруденс, у нас будет ребенок!
Лицо Рурка было исполнено такой радостью, что Пруденс даже отвела глаза.
Задевая головой стропила, Рурк сплясал жигу, затем опустился возле кровати на колени и крепко взял жену за руку.
– Я никогда не думал, что это может случиться так скоро, любовь моя, – нежно сказал он.
От этого тона лицо Пруденс просветлело.
– Ты действительно рад, Рурк? – шепотом спросила она.
Рурк кивнул:
– Самое большее, о чем может мечтать мужчина – это чтобы жена родила ему ребенка.
Женевьева была поражена, насколько улучшилось состояние Пруденс. Казалось, радость Рурка при известии о ребенке придала ей силы, а ведь еще недавно она выглядела очень слабой и потерянной. Однажды Пруденс даже сказала Женевьеве:
– Я думаю, мне стоит продолжить свой дневник. Женевьева, не могла бы ты достать его вон из той сумки под кроватью?
Девушка долго искала небольшую тетрадь в кожаном переплете, но так и не нашла.
– А ты уверена, что взяла его?
– Конечно! – воскликнула Пруденс, но тут же прикрыла рот рукой. – Боже мой, Женевьева! Я оставила дневник в Лондоне! Теперь я вспоминаю: я так спешила!
– Не беспокойся. В Вирджинии начнешь новый.
– Как ты не понимаешь?! В этом дневнике – самые сокровенные мысли. Если кто-нибудь прочитает его…
Женевьева успокаивающе похлопала подругу по руке:
– Разве это так важно? Ты больше никогда не увидишь никого из тех людей. Я даже рада, что ты забыла дневник: не стоит тащить старые секреты в новую жизнь.
– Пожалуй, ты права, – согласилась Пруденс. – Мне повезло, что у меня есть Рурк. Знаешь, он стал еще ласковее с тех пор, как узнал о ребенке.
– Мне пора идти, – неожиданно сказала Женевьева.
Девушку постоянно тревожила подобная безмятежность подруги в отношении Рурка, ее способность принимать его заботу и внимание без малейшего ощущения вины перед ним.
Поскольку Пруденс стало лучше, в течение последних двух недель плавания Женевьева большую часть времени проводила одна. Она старалась не отвечать на придирки Нел Вингфилд и не ссориться с другими женщинами из-за очереди приготовления пищи на маленькой дымной печке. Женевьева все чаще думала о своем новом доме в Вирджинии и пыталась представить себе будущего мужа.
Наконец наступил день, когда на темном горизонте внезапно вырос берег Вирджинии, похожий на серо-зеленую глыбу.
– Теперь уже недолго осталось, – произнес Рурк, подходя сзади к Женевьеве, облокотившейся на перила.
Девушка вздрогнула от неожиданности и резко повернулась. Молодой человек не сводил с нее пристального взгляда, и она вдруг расстроилась из-за своего неопрятного вида.
Женевьева уже не помнила, когда последний раз смотрелась в зеркало, но и без этого знала, что выглядит ужасно. Тем не менее, она не позволила себе смутиться и, подставив лицо ветру, стала слушать, что ей говорит Рурк.
– Тебе, наверное, не терпится увидеть Калпепера?
– Возможно.
– В общем, это не так уж и плохо – выйти замуж за незнакомца. В нашем случае с Пруденс все оказалось прекрасно. И все-таки не ожидай слишком многого, Дженни. Я разговаривал с Пигготом, и тот признался, что Калпепер значительно старше тебя и очень любит сорить деньгами.
– А я и не ожидаю встретиться с принцем.
Рурк улыбнулся; резкие черты его лица неожиданно смягчились.
– Какая же ты странная пташка, Дженни! Иногда мне кажется, что ты совершенно не думаешь о себе.
– А зачем? Я жила в доме, где со мной обращались не лучше, чем с собакой. Потом моя судьба была решена на картах. Вряд ли так поступили бы с человеком, который бы чего-нибудь стоил. Поэтому у меня нет обостренного чувства собственного достоинства, мистер Эдер, – Женевьева говорила спокойно, без малейшей жалости к себе.
Рурк снова улыбнулся:
– Ты просто прячешься, Дженни.
– Какого черта…
– Вот-вот, именно это я и имею в виду. Ты прячешься за грубыми манерами и бравадой беспризорницы, но у тебя нежное любящее сердце. Это так же верно, как и то, что под слоем грязи и ветхой одеждой скрывается необычайной красоты женщина. Я разглядел это в первую же нашу встречу.
ГЛАВА 4
Порт Йорктаун гудел, словно пчелиный улей. Вдоль широкого устья реки стояли большие дома – и деревянные каркасные, и кирпичные. Склады и пакгаузы были построены так, что одна их дверь выходила на улицу, а другая – на реку. Женевьева жадно смотрела вокруг себя. Ее внимание привлек лес, раскинувшийся сразу за городом: огромные кедры и сосны, кустарник, весь в розовых цветах.
Но больше всего Женевьеву заинтересовали люди в порту. Они совершенно не походили на тех, кого девушка оставила в Англии: мужчины – в простых рубашках и бриджах, женщины – во всем домотканом.
В этих людях было что-то очень крепкое и надежное, в их манере держать себя чувствовалась уверенность. И вообще, они выгодно отличались от лондонцев своей неуемной энергией и жаждой жизни. Внезапно Женевьева осознала, что хочет присоединиться к этим людям, жить рядом, дружить с ними. Она с любопытством разглядывала негров, чья темная кожа и курчавые волосы были ей в диковинку.
Вместе со своими попутчицами девушка сошла на берег и остановилась в нерешительности, затем направилась к Пигготу, который о чем-то оживленно беседовал с мистером Ратклифом, корабельным торговцем.
– … можно было предусмотреть это, – говорил Пиггот.
– Это не имеет никакого значения. Платить должны вы.
Женевьева откашлялась и спросила:
– Что происходит, мистер Пиггот?
Тот озабоченно посмотрел на торговца:
– Ничего, девочка, я сам обо всем позабочусь.
– За мой проезд не заплатили?
– Нет, мисс, – ответил Ратклиф.
Женевьева резко повернулась к Пигготу.
– Ведь у вас было много денег. Куда же вы их дели?
Девушку охватила тоска, когда она увидела выражение лица Пиггота: напряженная челюсть, сощуренные глаза. Он сразу напомнил ей отца.
«Подонок», – подумала Женевьева, а вслух холодно спросила:
– Вы проиграли их на корабле, не так ли?
Последовавшее за этим красноречивое молчание только подтвердило ее догадку.
– Я думаю, мистеру Калпеперу это не понравится. Мистер Ратклиф, как только приедет мой муж, он оплатит проезд.
Теперь уже оба ее собеседника выглядели явно смущенными. На лице Пиггота впервые появилось искреннее сожаление.
– Калпепер умер, – пробормотал он.
– Что?!
– Мне сообщили, что Калпепер заболел болотной лихорадкой и скончался две недели назад.
Женевьева в изумлении покачала головой:
– Бывает же такое: я оказалась вдовой раньше, чем стала женой.
Она не могла оплакивать человека, которого даже никогда не видела. Единственное, что Женевьева сейчас чувствовала – это растерянность и нелепость создавшейся ситуации.
– Я уверена, Калпепер оставил мне наследство, – тем не менее, обратилась Женевьева к Ратклифу. – Так как мы были уже женаты к моменту его смерти, я имею право…
– Как бы не так, – с еще большей неловкостью произнес Пиггот. Он достал зубочистку и теперь растерянно теребил ее в руках. – Безусловно, Корнелиус Калпепер был хорошим, добрым человеком, но он не умел считать деньги и оставил кучу долгов. Все, что оставил ваш муж, уже изъято, за исключением маленькой фермы на западе Вирджинии. Я сам являюсь одним из кредиторов Калпепера. Судя по всему, мне придется продать Олбимарл, чтобы возместить убытки.
Женевьева без сил опустилась на какую-то корзину, плечи ее поникли.
– Ну и попала же я в переделку…
К ним подошел капитан Баттон; его обветренное загорелое лицо было печально.
– Примите мои соболезнования, миссис Калпепер, – сказал он.
Девушка через силу улыбнулась. Очевидно, капитан огорчен случившимся больше, чем она: ведь это ему не оплатили ее проезд. Однако Баттону не пришлось долго расстраиваться. Через минуту он уже с довольной улыбкой наблюдал, как Рурк Эдер отсчитывает деньги.
Женевьева, вне себя от возмущения, схватила Рурка за руку и закричала:
– Я не хочу быть обязанной вам!
Рурк невозмутимо кивнул:
– И не будешь. Давай считать это платой за мои старые ошибки.
Женевьева нахмурилась:
– Откуда это у вас появилось столько денег? Помнится, в первую нашу встречу у вас не было и двух монет.
Рурк промолчал, бросив быстрый взгляд на Пруденс, стоявшую около вещей. Но этого оказалось достаточно, чтобы Женевьева все поняла. В ту же минуту она страшно разозлилась на себя за то, что имела глупость жалеть Рурка Эдера.
– Так это Бримсби? – тихо спросила она. – Они оплатили вам за то, что вы женились на Пруденс?
Рурк вдруг страшно рассердился. Женевьева даже отступила назад от неожиданности: она еще ни разу не видела его в гневе. Тем не менее, девушка твердо смотрела Рурку в глаза, решив про себя, что не отвернется, даже если он ударит ее.
– Никогда больше не заговаривай об этом, – справившись с собой, тихо предупредил Рурк. – Никогда. Я буду Пруденс хорошим мужем. Что в этом плохого? – и, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел к жене.
Растерянная и сбитая с толку Женевьева направилась вслед за маленькой группой людей в пыльный пакгауз, из которого резко пахло высушенным табаком. Она даже не заметила, что Рурк снова оказался рядом с ней; в его глазах уже не было и следа гнева.
– Несмотря ни на что, я хочу, чтобы мы остались друзьями, – примирительно сказал он.
Женевьева ничего не ответила. Ее внимание было приковано к женщинам с корабля, которые стояли в пакгаузе, окруженные праздными зеваками.
– Словно скот на бойне, – заметил какой-то худой длиннолицый человек, одетый в старую охотничью рубашку и штаны из оленьей кожи. Он похлопал Рурка по плечу шляпой из серого меха и представился:
– Привет. Меня зовут Лютер Квейд. Я слышал, тебе нужно добраться до округа Олбимарл.
Мужчины разговорились, а Женевьева и Пруденс продолжали наблюдать за происходящим в пакгаузе.
Нужно сказать, картина была на редкость неприятной и унизительной. Женщины сбились в кучу и со страхом смотрели на мужчин, обступивших их тесным кольцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44