Это была ложная и порочная в свой основе идея. Она не могла
принести счастья русскому народу и она не принесла ему счастья. Если
появление советской республики и советской демократии на считать, конечно,
счастьем.
"Он, - пишет Костомаров про Петра, - любил Россию, любил русский
народ, любил его не в смысле массы современных и подвластных ему русских
людей, а в смысле того идеала, до какого желал довести этот народ; вот эта
то любовь составляет в нем то высокое качество, которое побуждает нас
помимо нашей собственной воли, любить его личность, оставляя в стороне и
его кровавые расправы и весь его деморализующий деспотизм".
Такие чудовищные дифирамбы Петру можно было провозглашать только во
времена Костомарова. В наши дни их провозглашать нельзя. То, что Петр любил
Россию и русский народ, как некие символы - этого мало, чтобы прощать его
кровавые расправы и деморализующий деспотизм. Характер любви Петра I к
России и русскому народу напоминает любовь русских революционеров к народу.
И первый, и вторые любят не живых, современных им людей, а некий
отвлечЇнный символ. Если встать на точку зрения Костомарова, то надо
простить и Ленина и Сталина. Они ведь тоже проявили чудовищную преданность
свой идее и они тоже были убеждены, что их деятельность принесет со
временем счастье русскому народу и всему человечеству.
Пора наконец понять, что преданность идее порочной в своей сущности
не может быть предметом восхищения. И совсем уж нельзя этой преданностью
оправдывать деспотизм и насилия, совершенные во имя осуществления этой
идеи.
II
В предисловии к своему исследованию о творчестве Толстого и
Достоевского Д. Мережковский писал:
"Отношение к Петру служит как бы водораздельною чертою двух великих
течений русского исторического понимания за последние два века, хотя в
действительности раньше Петра и глубже в истории начинается. борьба этих
двух течений, столь поверхностно и несовершенно обозначаемых словами
"западничество" и "славянофильство". Отрицание западниками самобытной идеи
в русской культуре, желание видеть в ней только продолжение или даже
подражание европейской, утверждение славянофилами этой самобытной идеи и
противоположение русской культуры западной".
Петр считал себя хорошим хирургом. В Петербургской кунсткамере
долгое время хранился целый мешок вырванных им зубов. На самом деле Петр I
был такой же плохой хирург, как и плохой правитель.
"Он выпустил однажды 20 фунтов жидкости у женщины с водянкой,
которая умерла несколько дней спустя. Несчастная защищалась, как только
могла, если не от самой операции, то от операции. Он шел за ее гробом".
(66) Судьба этой несчастной пациентки Петра напоминает судьбу несчастной
Московской Руси.
Говорить о Петре как о гениальном преобразователе совершенно
невозможно. Гениальным преобразователем жизни великого народа может быть
человек, который поднимает народ на высший уровень, не разрушая основ его
самобытной культуры. Это под силу только человеку, обладающему национальным
мировоззрением, выработавшему стройный план преобразований и ясно
представляющему какие следствия могут дать в конкретной исторической среде
задуманные им преобразования.
Петр не имел ни стройного миросозерцания, ни определенного плана
действий, совершенно не отдавал себе отчета в том, а что должно получиться
из задуманного им того или иного мероприятия и всех мероприятий в целом. С.
Платонов пишет, что будто бы никто не считал Петра I человеком
"бессознательно и неумело употреблявшим свою власть или же слепо шедшим по
случайному пути". Так уж будто бы и никто!
П. Милюков, один из учеников Ключевского, в своих "Очерках по
истории русской культуры" видит в реформах Петра только результат
"случайности, произвольности, индивидуальности, насильственности".
Грандиозность затраченных средств всегда соединялась у Петра со скудостью
результатов.
Не соглашаясь с такой оценкой реформы Петра Милюковым, Платонов
считал, что роль Петра в проведении реформ "была сознательна и влиятельна,
разумна и компетентна".
Но сам же Платонов в книге "Петр Великий" пишет:
"Но отпраздновав с большим шумом Азовское взятие, Петр вступает на
новый путь - небывалых и неожиданных мер. Он задумывает экстренную
постройку флота для Азовского моря, образование кадра русских моряков,
создание европейской коалиции против "врагов креста Господня - салтана
Турского, хана Крымского и всех бусурманских орд". Во всем этом порыве
энергии было много утопического. Молодой царь считал возможным в два года
создать большой флот; считал возможным в полтора раза для этой специальной
цели увеличить податные платежи, лежавшие на народе; считал осуществимым
одним своим посольством склонить к союзу против турок цезаря и папу,
Англию, Данию и Пруссию, Голландию и Венецию. Немудрено, что трезвые
московские умы смутились, понимая несбыточность подобных мечтаний и тягость
предположенных мероприятий. В Москве появились первые признаки оппозиции
против Петра, и зрел даже заговор на его жизнь. Царь сумасброд и "кутилка",
который "жил не по церкви и знался с немцами", бросался в необычные
завоевательные предприятия и нещадно увеличивал тягло - такой царь не
внушал никому никакого к себе доверия и будил много опасений. Петру
приходилось принимать серьезные репрессивные меры перед своим отъездом
заграницу, ибо созрел даже заговор на его жизнь. За недоумевавшими и
роптавшими современниками Петра и позднейший наблюдатель его действий в
этот период готов признать в Петре не зрелого политика и государственного
деятеля, а молодого утописта и фантазера, в котором своеобразно сочетались
сильный темперамент и острый ум с политической наивностью и распущенным
мальчишеством". (67)
С. Платонов считает, что только в первый период царствования Петра I
серьезный историк может видеть в Петре I утописта и фантазера, а в
дальнейшем Петр 1 стал и зрелым политиком и глубоким государственным
деятелем. На самом же деле Петр на всю жизнь остался фантазером и
удивительно непоследовательным деятелем, который создал невероятный сумбур
и неразбериху во всех отраслях государственной жизни. Революционная ломка
русской культуры, русской государственности и русского быта шли, как все у
Петра, случайно, без определенного плана и программы, от случая к случаю. И
в этом нет ничего удивительного, вспомним только оценки, которые давал
основным чертам личности Петра Ключевский:
"В Петре вырастал правитель без правил, одухотворяющих и
оправдывающих власть, без элементарных политических понятий и сдержек".
"Недостаток суждения и нравственная неустойчивость".
Петр "не был охотник до досужих размышлений, во всяком деле ему
легко давались подробности работы, чем ее общий план".
"Он лучше соображал средства и цели, чем следствия".
"До конца своей жизни он не мог понять ни исторической логики, ни
физиологии народной жизни".
"В губернской реформе законодательство Петра не обнаружило ни
медленно обдуманной мысли, ни быстрой созидательной сметки".
"Казалось сама природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем
великого государя".
Как может правитель страны, обладающий такими душевными и
нравственными недостатками, по мнению Ключевского, Соловьева, Платонова и
других историков, стать все же "гениальным преобразователем"? Это уже
непостижимая тайна их непостижимой логики. Объяснить странность этой логики
можно только преднамеренным желанием изобразить Петра, вопреки собственным
уничтожающим оценкам личности Петра и историческим фактам, гениальнейшим
преобразователем. По этой же самой "ученой методе" изображают "гениальными"
государственными деятелями и Ленина и Сталина. Для нормально логически
рассуждающего человека или оценки личности Петра неверны, или неверен
вывод, который делают историки, называя государственного деятеля "без
элементарных политических понятий", не умеющего понимать ни исторической
логики, ни физиологии народной жизни гениальным человеком и великим
реформатором.
Петр вытаскивал больные зубы и разбивал здоровые, выпиливал
табакерки, строил корабли, вместо палача сам рубил головы стрельцам,
метался по заграницам и по России. Всегда вел себя не так, как должен вести
себя царь. Он был кем угодно, но только не русским православным царем,
каким был его отец.
То малое, чего Петр добился, он добился ценой обнищания всей страны
и гибели огромного количества людей. В этом он тоже очень похож на своих
нынешних поклонников большевиков, которые всегда подчеркивают, что Петр
Великий во имя процветания государства никогда не считался со страданиями
отдельной человеческой личности.
Ключевский называет Петра великим ремесленником на троне. Проф.
Зызыкин по этому поводу справедливо замечает:
"Он научил работать русских людей, но для этого не было надобности
подрывать их религиозный путь и разбивать основы многовекового строя,
созданного кровью и подвигом христианской жизни".
III
Русские ученые, - указывает С. Платонов в своих "Лекциях по русской
истории", - "усвоили себе все выводы и воззрения немецкой исторической
школы. Некоторые из них увлекались и философией Гегеля".
"Все последователи Гегеля, между прочими философскими положениями,
выносили из его учения две мысли, которые в простом изложении выразятся
так: первая мысль: все народы делятся на исторические и не исторические,
первые участвуют в общем мировом прогрессе, вторые стоят вне его и осуждены
на вечное духовное рабство; другая мысль: высшим выразителем мирового
прогресса, его верхней (последней) ступенью, является германская нация с ее
протестантской церковью. Германско-протестантская цивилизация есть, таким
образом, последнее слово мирового прогресса. Одни из русских исследователей
Гегеля вполне разделяли эти воззрения; для них поэтому древняя Русь, не
знавшая западной германской цивилизации и не имевшая своей, была страною
неисторической, лишенной прогресса, осужденной на вечный застой. Эту
"Азиатскую страну" (так называл ее Белинский) Петр Великий своей реформой
приобщил к гуманной цивилизации, создал ей возможность прогресса. До Петра
у нас не было истории, не было разумной жизни. Петр дал нам эту жизнь и
потому его значение бесконечно важно и высоко. Он не мог иметь никакой
связи с предыдущей русской жизнью, ибо действовал совсем противоположно ее
основным началам. Люди, думавшие так, получили название "западников". Они,
как легко заметить, сошлись с теми современниками Петра, которые считали
его земным богом, произведшим Россию из небытия в бытие",
В последней фразе С. Платонов вспоминает подхалимское выражение,
которое употребил канцлер граф Головкин во время поднесения в 1721 г. Петру
титула Императора. Головкин произнес во время своей речи: "Русь только
гением Петра из небытия в бытие произведена". И вот эта примитивная грубая
лесть неумного придворного стала воззрением русских западников вплоть до
наших дней. Потом к ней были пристегнуты нелепейшие воззрения почитателей
Гегеля на германскую цивилизацию, как последнего слова исторического
прогресса.
Петр производит свои необдуманные мероприятия всегда грубо и жестоко
и, что самое важное, он производит их не для улучшения и усиления основ
древней самобытной культуры и цивилизации, а для уничтожения этих основ.
Вот это то, наши историки-западники всегда и стараются завуалировать, а так
как исторические факты учиненного Петром разгрома скрыть невозможно, то им
и приходится прибегать на каждом шагу ко всякого рода натяжкам.
Разбирая в своей работе "Петр Великий" оценки личности Петра и
оценки его реформы со стороны русской исторической науки, С. Платонов
выступает даже против осторожного критического отношения Карамзина к Петру
I. С. Платонову не нравится, что Карамзин ставит Ивана Ш выше Петра Первого
за то, что Иван Ш действовал в народном духе, а "Петр не хотел вникнуть в
истину, что дух народный составляет нравственное могущество государства
(эту глубокую мысль Карамзина И. Солоневич и положил в основу своей
интересной работы "Народная Монархия". - Б. Б.).
Карамзин ставил Петру I упрек, что "страсть к новым для нас обычаям
преступила в нем границы благоразумия". Карамзин справедливо указывал, что
нравы и обычаи народа можно изменять очень постепенно, "в сем отношении
Государь, по справедливости, может действовать только примером, а не
указом", у Петра же "пытки и казни служили средством нашего славного
преобразования государственного".
"Вольные общества немецкой слободы, - пишет Карамзин, - приятные для
необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с
разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию
Голландией.
Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией;
приемы, с которыми Петр производил реформу, были насильственны и не во всем
соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла
дальше, чем бы следовало".
"Петр, - писал Карамзин, - не хотел вникнуть в истину, что дух
народный составляет нравственное могущество государства подобно
физическому, нужное для их твердости".
"Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и
вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце".
"Мы, - пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России,
поданной им Александру I, - стали гражданами мира, но перестали быть, в
некоторых случаях гражданами России. Виною Петр".
Но Карамзин же дает яркий пример нелогичности в оценке "реформ"
Петра. Если Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет
нравственное могущество государств, если пытки и казни служили основным
методом государственных преобразований Петра I, если "страсть к новым для
нас обычаям преступила в нем границы благоразумия", то как можно сделать
такой вывод, какой сделал Карамзин, что Петр I "гениальный человек и
великий преобразователь".
В своей книге "Исторический путь России", такой убежденный западник,
как П. Ковалевский, в главе, посвященной семнадцатому столетию, пишет:
"Подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век - веком
переломным, когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени,
становится Восточно-Европейской державой (не европейской, а русской
культурной страной. - Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми
шагами вперед, зарождается промышленность. Многие петровские реформы уже
налицо, но они проводятся более мягко и без ломки государственной жизни".
Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что
русским нужно перенимать из Европы с толком, помня, что иностранное платье
"не по нас", и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести
славян происходят от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их,
а свое домашнее житье презираем". Петр I не понимал, что нельзя
безнаказанно насильственно рушить внешние формы древних обычаев и народного
быта. Об этом хорошо сказал известный государствовед Брайс, говоря о
деятельности софистов в древней Греции:
"Напомним по этому случаю известный пример греческих республик
времен Сократа, когда некоторые известные софисты, уничтожая наивное и
активное верование, вверявшее богам заботу наказывать клятвопреступника и
лжеца, учили, что справедливость ничто иное, как закон сильнейшего. Там
традиции, подвергшиеся нападению, были сначала религиозные и моральные, но
в системе старых верований и обычаев предков все связано, и, когда
религиозная часть подорвана, то от этого колеблется и много других
элементов здания".
Да, в системе старых верований и обычаев предков все связано и когда
религиозные основы жизни народа подорваны, то колеблются и все остальные
части национального государства. Так это и случилось после произведенной
Петром жестокой разрушительной революции.
IV
Соловьев доказывал, что Петр всколыхнул Московскую Русь и заставил
ее пережить всесторонний переворот.
Соловьев и Кавелин, как и их ученики воображали что Россия XVII века
дожила до государственного кризиса и ежели не Петр, она бы рухнула. Но
потом Соловьев смягчает этот приговор, заявляя, что цари уже до Петра
начали ряд преобразований.
"В течении XVII века, - пишет он, - явно обозначились новые
потребности государства и призваны были те же средства для их которые были
употреблены в XVIII в.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
принести счастья русскому народу и она не принесла ему счастья. Если
появление советской республики и советской демократии на считать, конечно,
счастьем.
"Он, - пишет Костомаров про Петра, - любил Россию, любил русский
народ, любил его не в смысле массы современных и подвластных ему русских
людей, а в смысле того идеала, до какого желал довести этот народ; вот эта
то любовь составляет в нем то высокое качество, которое побуждает нас
помимо нашей собственной воли, любить его личность, оставляя в стороне и
его кровавые расправы и весь его деморализующий деспотизм".
Такие чудовищные дифирамбы Петру можно было провозглашать только во
времена Костомарова. В наши дни их провозглашать нельзя. То, что Петр любил
Россию и русский народ, как некие символы - этого мало, чтобы прощать его
кровавые расправы и деморализующий деспотизм. Характер любви Петра I к
России и русскому народу напоминает любовь русских революционеров к народу.
И первый, и вторые любят не живых, современных им людей, а некий
отвлечЇнный символ. Если встать на точку зрения Костомарова, то надо
простить и Ленина и Сталина. Они ведь тоже проявили чудовищную преданность
свой идее и они тоже были убеждены, что их деятельность принесет со
временем счастье русскому народу и всему человечеству.
Пора наконец понять, что преданность идее порочной в своей сущности
не может быть предметом восхищения. И совсем уж нельзя этой преданностью
оправдывать деспотизм и насилия, совершенные во имя осуществления этой
идеи.
II
В предисловии к своему исследованию о творчестве Толстого и
Достоевского Д. Мережковский писал:
"Отношение к Петру служит как бы водораздельною чертою двух великих
течений русского исторического понимания за последние два века, хотя в
действительности раньше Петра и глубже в истории начинается. борьба этих
двух течений, столь поверхностно и несовершенно обозначаемых словами
"западничество" и "славянофильство". Отрицание западниками самобытной идеи
в русской культуре, желание видеть в ней только продолжение или даже
подражание европейской, утверждение славянофилами этой самобытной идеи и
противоположение русской культуры западной".
Петр считал себя хорошим хирургом. В Петербургской кунсткамере
долгое время хранился целый мешок вырванных им зубов. На самом деле Петр I
был такой же плохой хирург, как и плохой правитель.
"Он выпустил однажды 20 фунтов жидкости у женщины с водянкой,
которая умерла несколько дней спустя. Несчастная защищалась, как только
могла, если не от самой операции, то от операции. Он шел за ее гробом".
(66) Судьба этой несчастной пациентки Петра напоминает судьбу несчастной
Московской Руси.
Говорить о Петре как о гениальном преобразователе совершенно
невозможно. Гениальным преобразователем жизни великого народа может быть
человек, который поднимает народ на высший уровень, не разрушая основ его
самобытной культуры. Это под силу только человеку, обладающему национальным
мировоззрением, выработавшему стройный план преобразований и ясно
представляющему какие следствия могут дать в конкретной исторической среде
задуманные им преобразования.
Петр не имел ни стройного миросозерцания, ни определенного плана
действий, совершенно не отдавал себе отчета в том, а что должно получиться
из задуманного им того или иного мероприятия и всех мероприятий в целом. С.
Платонов пишет, что будто бы никто не считал Петра I человеком
"бессознательно и неумело употреблявшим свою власть или же слепо шедшим по
случайному пути". Так уж будто бы и никто!
П. Милюков, один из учеников Ключевского, в своих "Очерках по
истории русской культуры" видит в реформах Петра только результат
"случайности, произвольности, индивидуальности, насильственности".
Грандиозность затраченных средств всегда соединялась у Петра со скудостью
результатов.
Не соглашаясь с такой оценкой реформы Петра Милюковым, Платонов
считал, что роль Петра в проведении реформ "была сознательна и влиятельна,
разумна и компетентна".
Но сам же Платонов в книге "Петр Великий" пишет:
"Но отпраздновав с большим шумом Азовское взятие, Петр вступает на
новый путь - небывалых и неожиданных мер. Он задумывает экстренную
постройку флота для Азовского моря, образование кадра русских моряков,
создание европейской коалиции против "врагов креста Господня - салтана
Турского, хана Крымского и всех бусурманских орд". Во всем этом порыве
энергии было много утопического. Молодой царь считал возможным в два года
создать большой флот; считал возможным в полтора раза для этой специальной
цели увеличить податные платежи, лежавшие на народе; считал осуществимым
одним своим посольством склонить к союзу против турок цезаря и папу,
Англию, Данию и Пруссию, Голландию и Венецию. Немудрено, что трезвые
московские умы смутились, понимая несбыточность подобных мечтаний и тягость
предположенных мероприятий. В Москве появились первые признаки оппозиции
против Петра, и зрел даже заговор на его жизнь. Царь сумасброд и "кутилка",
который "жил не по церкви и знался с немцами", бросался в необычные
завоевательные предприятия и нещадно увеличивал тягло - такой царь не
внушал никому никакого к себе доверия и будил много опасений. Петру
приходилось принимать серьезные репрессивные меры перед своим отъездом
заграницу, ибо созрел даже заговор на его жизнь. За недоумевавшими и
роптавшими современниками Петра и позднейший наблюдатель его действий в
этот период готов признать в Петре не зрелого политика и государственного
деятеля, а молодого утописта и фантазера, в котором своеобразно сочетались
сильный темперамент и острый ум с политической наивностью и распущенным
мальчишеством". (67)
С. Платонов считает, что только в первый период царствования Петра I
серьезный историк может видеть в Петре I утописта и фантазера, а в
дальнейшем Петр 1 стал и зрелым политиком и глубоким государственным
деятелем. На самом же деле Петр на всю жизнь остался фантазером и
удивительно непоследовательным деятелем, который создал невероятный сумбур
и неразбериху во всех отраслях государственной жизни. Революционная ломка
русской культуры, русской государственности и русского быта шли, как все у
Петра, случайно, без определенного плана и программы, от случая к случаю. И
в этом нет ничего удивительного, вспомним только оценки, которые давал
основным чертам личности Петра Ключевский:
"В Петре вырастал правитель без правил, одухотворяющих и
оправдывающих власть, без элементарных политических понятий и сдержек".
"Недостаток суждения и нравственная неустойчивость".
Петр "не был охотник до досужих размышлений, во всяком деле ему
легко давались подробности работы, чем ее общий план".
"Он лучше соображал средства и цели, чем следствия".
"До конца своей жизни он не мог понять ни исторической логики, ни
физиологии народной жизни".
"В губернской реформе законодательство Петра не обнаружило ни
медленно обдуманной мысли, ни быстрой созидательной сметки".
"Казалось сама природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем
великого государя".
Как может правитель страны, обладающий такими душевными и
нравственными недостатками, по мнению Ключевского, Соловьева, Платонова и
других историков, стать все же "гениальным преобразователем"? Это уже
непостижимая тайна их непостижимой логики. Объяснить странность этой логики
можно только преднамеренным желанием изобразить Петра, вопреки собственным
уничтожающим оценкам личности Петра и историческим фактам, гениальнейшим
преобразователем. По этой же самой "ученой методе" изображают "гениальными"
государственными деятелями и Ленина и Сталина. Для нормально логически
рассуждающего человека или оценки личности Петра неверны, или неверен
вывод, который делают историки, называя государственного деятеля "без
элементарных политических понятий", не умеющего понимать ни исторической
логики, ни физиологии народной жизни гениальным человеком и великим
реформатором.
Петр вытаскивал больные зубы и разбивал здоровые, выпиливал
табакерки, строил корабли, вместо палача сам рубил головы стрельцам,
метался по заграницам и по России. Всегда вел себя не так, как должен вести
себя царь. Он был кем угодно, но только не русским православным царем,
каким был его отец.
То малое, чего Петр добился, он добился ценой обнищания всей страны
и гибели огромного количества людей. В этом он тоже очень похож на своих
нынешних поклонников большевиков, которые всегда подчеркивают, что Петр
Великий во имя процветания государства никогда не считался со страданиями
отдельной человеческой личности.
Ключевский называет Петра великим ремесленником на троне. Проф.
Зызыкин по этому поводу справедливо замечает:
"Он научил работать русских людей, но для этого не было надобности
подрывать их религиозный путь и разбивать основы многовекового строя,
созданного кровью и подвигом христианской жизни".
III
Русские ученые, - указывает С. Платонов в своих "Лекциях по русской
истории", - "усвоили себе все выводы и воззрения немецкой исторической
школы. Некоторые из них увлекались и философией Гегеля".
"Все последователи Гегеля, между прочими философскими положениями,
выносили из его учения две мысли, которые в простом изложении выразятся
так: первая мысль: все народы делятся на исторические и не исторические,
первые участвуют в общем мировом прогрессе, вторые стоят вне его и осуждены
на вечное духовное рабство; другая мысль: высшим выразителем мирового
прогресса, его верхней (последней) ступенью, является германская нация с ее
протестантской церковью. Германско-протестантская цивилизация есть, таким
образом, последнее слово мирового прогресса. Одни из русских исследователей
Гегеля вполне разделяли эти воззрения; для них поэтому древняя Русь, не
знавшая западной германской цивилизации и не имевшая своей, была страною
неисторической, лишенной прогресса, осужденной на вечный застой. Эту
"Азиатскую страну" (так называл ее Белинский) Петр Великий своей реформой
приобщил к гуманной цивилизации, создал ей возможность прогресса. До Петра
у нас не было истории, не было разумной жизни. Петр дал нам эту жизнь и
потому его значение бесконечно важно и высоко. Он не мог иметь никакой
связи с предыдущей русской жизнью, ибо действовал совсем противоположно ее
основным началам. Люди, думавшие так, получили название "западников". Они,
как легко заметить, сошлись с теми современниками Петра, которые считали
его земным богом, произведшим Россию из небытия в бытие",
В последней фразе С. Платонов вспоминает подхалимское выражение,
которое употребил канцлер граф Головкин во время поднесения в 1721 г. Петру
титула Императора. Головкин произнес во время своей речи: "Русь только
гением Петра из небытия в бытие произведена". И вот эта примитивная грубая
лесть неумного придворного стала воззрением русских западников вплоть до
наших дней. Потом к ней были пристегнуты нелепейшие воззрения почитателей
Гегеля на германскую цивилизацию, как последнего слова исторического
прогресса.
Петр производит свои необдуманные мероприятия всегда грубо и жестоко
и, что самое важное, он производит их не для улучшения и усиления основ
древней самобытной культуры и цивилизации, а для уничтожения этих основ.
Вот это то, наши историки-западники всегда и стараются завуалировать, а так
как исторические факты учиненного Петром разгрома скрыть невозможно, то им
и приходится прибегать на каждом шагу ко всякого рода натяжкам.
Разбирая в своей работе "Петр Великий" оценки личности Петра и
оценки его реформы со стороны русской исторической науки, С. Платонов
выступает даже против осторожного критического отношения Карамзина к Петру
I. С. Платонову не нравится, что Карамзин ставит Ивана Ш выше Петра Первого
за то, что Иван Ш действовал в народном духе, а "Петр не хотел вникнуть в
истину, что дух народный составляет нравственное могущество государства
(эту глубокую мысль Карамзина И. Солоневич и положил в основу своей
интересной работы "Народная Монархия". - Б. Б.).
Карамзин ставил Петру I упрек, что "страсть к новым для нас обычаям
преступила в нем границы благоразумия". Карамзин справедливо указывал, что
нравы и обычаи народа можно изменять очень постепенно, "в сем отношении
Государь, по справедливости, может действовать только примером, а не
указом", у Петра же "пытки и казни служили средством нашего славного
преобразования государственного".
"Вольные общества немецкой слободы, - пишет Карамзин, - приятные для
необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с
разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию
Голландией.
Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией;
приемы, с которыми Петр производил реформу, были насильственны и не во всем
соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла
дальше, чем бы следовало".
"Петр, - писал Карамзин, - не хотел вникнуть в истину, что дух
народный составляет нравственное могущество государства подобно
физическому, нужное для их твердости".
"Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и
вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце".
"Мы, - пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России,
поданной им Александру I, - стали гражданами мира, но перестали быть, в
некоторых случаях гражданами России. Виною Петр".
Но Карамзин же дает яркий пример нелогичности в оценке "реформ"
Петра. Если Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет
нравственное могущество государств, если пытки и казни служили основным
методом государственных преобразований Петра I, если "страсть к новым для
нас обычаям преступила в нем границы благоразумия", то как можно сделать
такой вывод, какой сделал Карамзин, что Петр I "гениальный человек и
великий преобразователь".
В своей книге "Исторический путь России", такой убежденный западник,
как П. Ковалевский, в главе, посвященной семнадцатому столетию, пишет:
"Подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век - веком
переломным, когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени,
становится Восточно-Европейской державой (не европейской, а русской
культурной страной. - Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми
шагами вперед, зарождается промышленность. Многие петровские реформы уже
налицо, но они проводятся более мягко и без ломки государственной жизни".
Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что
русским нужно перенимать из Европы с толком, помня, что иностранное платье
"не по нас", и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести
славян происходят от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их,
а свое домашнее житье презираем". Петр I не понимал, что нельзя
безнаказанно насильственно рушить внешние формы древних обычаев и народного
быта. Об этом хорошо сказал известный государствовед Брайс, говоря о
деятельности софистов в древней Греции:
"Напомним по этому случаю известный пример греческих республик
времен Сократа, когда некоторые известные софисты, уничтожая наивное и
активное верование, вверявшее богам заботу наказывать клятвопреступника и
лжеца, учили, что справедливость ничто иное, как закон сильнейшего. Там
традиции, подвергшиеся нападению, были сначала религиозные и моральные, но
в системе старых верований и обычаев предков все связано, и, когда
религиозная часть подорвана, то от этого колеблется и много других
элементов здания".
Да, в системе старых верований и обычаев предков все связано и когда
религиозные основы жизни народа подорваны, то колеблются и все остальные
части национального государства. Так это и случилось после произведенной
Петром жестокой разрушительной революции.
IV
Соловьев доказывал, что Петр всколыхнул Московскую Русь и заставил
ее пережить всесторонний переворот.
Соловьев и Кавелин, как и их ученики воображали что Россия XVII века
дожила до государственного кризиса и ежели не Петр, она бы рухнула. Но
потом Соловьев смягчает этот приговор, заявляя, что цари уже до Петра
начали ряд преобразований.
"В течении XVII века, - пишет он, - явно обозначились новые
потребности государства и призваны были те же средства для их которые были
употреблены в XVIII в.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167