..вместе с сим Государственный Совет признал нужным к означенному
решению Сената присовокупить: чтобы по неприличному выражению Пушкина (!?) в
ответах насчет происшествия 14 декабря 1825 г. и по духу самого сочинения его в
октябре того года напечатанного, поручено было иметь за ним в месте его
жительства секретный надзор". Спустя две недели Петербургский военный губернатор
П. В. Голенищев-Кутузов (б. масон) сообщил гр. П. А. Толстому: "...известный
стихотворец Пушкин обязан подписью в том, что впредь никаких сочинений без
рассмотрения и пропуска оных цензурою не выпускал в публику. Между тем учрежден
за ним секретный надзор".
В июне следующего года Пушкина привлекают к расследованию о том, кто
является автором кощунственной поэмы "Гаврилиада". Расследование не имело
никаких последствий для Пушкина только благодаря тому, что Пушкин обратился с
письмом к самому Императору (См. стр. 37). После получения письма Николай I
приказал Пушкина больше не допрашивать.
И так было почти всегда когда Пушкин мог лично или письменно объяснить
Царю, как было дело в действительности. Но ведь Пушкин не всегда имел
возможность давать объяснения самому Николаю I. У Николая I, правившего Россией
в необычайно сложную политическую эпоху, не было времени чтобы всегда лично
разбирать обвинения против Пушкина, выдвигаемые против поэта его врагами. Чаще
всего пределы свободы Пушкина определялись не царем, а Бенкендорфом. который
только изредка действовал по прямому поручению царя, а чаще сам подсказывал
царю, что можно и что нельзя позволять делать Пушкину.
Прекратилось после вмешательства Николая I дело о "Гаврилиаде", зато
началась травля Пушкина на страницах "Северной Пчелы". Николай I, как мы уже
знаем, выразил желание, чтобы "Северная Пчела" была закрыта, но Бенкендорф
доказал, что этого сделать нельзя. То есть во всех известных нам случаях
Бенкендорф занимает по отношению к Пушкину всегда явно враждебную позицию.
"У гр. Бенкендорфа не было никаких оснований лично ненавидеть Пушкина. Но
тем не менее гр. Бенкендорф, который если бы хотел, мог всегда своевременно
прекратить и деле по поводу из "Анри Шенье", и травлю "Северной Пчелы", и
предотвратить дуэль с Дантесом, никогда этого не делал, а всегда оказывался в
одном лагере с преследователями Пушкина. Иногда шеф жандармов старался довести
его до взрыва", — пишет известный пушкинист М.Гофман. "...Пушкин все же
продолжал обожать своего Государя, с каждым днем все больше начинает ненавидеть
"льстеца" Бенкендорфа и все окружение монарха: "дело об Анри Шенье" ему открыло
глаза" (М. Гофман. Драма Пушкина. "Возрождение". Тетрадь 62).
4 марта 1830 года Пушкин писал, например, Бенкендорфу: "...несмотря на
четыре года поведения безупречного, я не смог приобрести доверия властей. С
огорчением вижу я, что всякий шаг мой возбуждает подозрение и
недоброжелательство". Чиновник III отделения, М. М. Попов, говорит в своих
записках, что Бенкендорф и фон Бок всегда смотрели на Пушкина, "как на опасного
вольнодумца, постоянно следили за ним и тревожились каждым его движением".
V. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ТРАДИЦИОННОГО РУССКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ
I
Ко времени восстания декабристов Пушкин духовно окончательно порвал с
масонами и с их духовными отпрысками. Уход Пушкина от масонов, и отказ его от
участия в работе тайных обществ — является важнейшим этапом в духовном развитии
русского образованного общества после революции Петра I. Повернувшись спиной к
масонам и вольтерьянцам, Пушкин повернулся лицом к духовным истокам русской
национальной культуры. Дадим по этому вопросу слово представителю Ордена Г.
Федотову. "Выражаясь очень грубо, — пишет он, — Пушкин из революционера (?)
становится консерватором: 14 декабря 1825 года, столь же грубо можно считать
главной политической вехой на его пути" ("Новый Град", стр. 245).
"Я как то изъявил свое удивление Пушкину, — пишет Соболевский, — что он
устранился от масонства, в которое он был принят и что он же не принадлежал ни к
какому другому тайному обществу".
Пушкин на это ответил Соболевскому следующее: "Разве ты не знаешь, что
филантропическое и гуманитарное общество, даже и самое масонство, получило от
Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное, существующим
государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним" ("Русский архив".
1870 г. Стр. 1315-16).
Этот характерный ответ Пушкина разоблачает ложь декабристов о том, что
Пушкин будто бы добивался вступить в тайные общества декабристов, но они дескать
не доверяли ему, и его не приняли. Вот то, что, Пушкин, из вольтерьянца и
масона, стал национальным мыслителем и консерватором и не могли никогда простить
Пушкину историки и критики выполнявшие идейные заказы Ордена.
"Пушкин, — указывает В. Иванов в своем исследовании "А. С. Пушкин и
масонство", — не с революцией, а против революции, он не с масонами, а против
масонов — врагов Православия и Церкви, Монархии и Русской Народности. Пушкин в
своих произведениях православный христианин, и верный сын Церкви, монархист и
националист. Его произведения — открытое и сокрушающее обличение масонства.
Пушкин отчетливо понял, что значит революция. Он чутким сердцем почувствовал и
живым умом осознал, что путь революции самый ужасный и наименее надежный путь
для усовершенствования жизни".
Князь П. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, лучше других
знавший политическое мировоззрение Пушкина и декабристов, писал в критической
статье о поэме Пушкина "Цыгане":
"Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В
нем было более любви, нежели негодования; более благоразумной терпимости и
здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного
увлечения. На политическом поприще, если оно открылось бы пред ним, он без
сомнения был бы либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так
называемая либеральная. молодая пора поэзии его не может служить опровержением
слов моих. Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как
поветрие, охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное впечатлительное
создание, каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие,
бывает подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых
либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели отголоском,
исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был Эолова арфа
либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми голосами,
которые налетали на него. Не менее того, он был искренен, но не был сектатором в
убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был сектатором чужих
предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее должно, как не может не
любить ее каждое молодое сердце, каждая благо-рожденная душа. Но из этого не
следует, чтобы каждый свободолюбивый, человек был непременно и готовым
революционером".
"Политические сектаторы двадцатых годов (так Вяземский называет
декабристов. — Б. Б.) очень это чувствовали и применили такое чувство и понятие
к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в нем готового
соумышленника и, к счастью его самого и России, они оставили его в покое,
оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно скорее приписать
спасение Пушкина от крушения 25-го года, нежели желанию, как многие думают,
сберечь дарование его и будущую литературную славу России. Рылеев и Александр
Бестужев, вероятно, признавали себя такими же вкладчиками в сокровищницу будущей
русской литературы, как и Пушкина, но это не помешало им самонадеянно поставить
всю эту литературу на одну карту, на карту политическую: быть или не быть".
Все своеобразие политического мировоззрения Пушкина очень верно
характеризует С. Франк в своей работе "Пушкин, как политический мыслитель". "По
общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм,
сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного культурного развития,
обеспеченного правопорядка и независимости, — т.е. в этом смысле проникнутый
либеральными началами.
Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из убеждения,
что историю творят и потому государством должны править не "все", не средние
люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из тонкого чувства
исторической традиции, как основы политической жизни, и наконец из забот о
мирной непрерывности политического развития и из отвращения к насильственным
переворотам.... Пушкин непосредственно любил и ценил начало свободы. И в этом
смысле он был либералом.
Но Пушкин также непосредственно ощущал, любил и ценил начала власти и его
национально-русское воплощение, принципиально основанное на законе,
принципиально стоящее над сословиями, классами и, национальностями, укорененное
в вековых преданиях, или традициях народа Государство Российское, в его
исторической форме — свободно принятой народом наследственной монархии. И в этом
смысле Пушкин был консерватором".
"Главным мотивом Пушкинского "консерватизма" является борьба с
уравнительным демократическим радикализмом, с "якобинством". С поразительной
проницательностью и независимостью суждения он усматривает — вопреки всем
партийным шаблонам и ходячим политическим воззрениям, сродство демократического
радикализма с цезаристским абсолютизмом. Если в политической мысли XIX века (и,
в общем, вплоть до нашего времени) господствовали два комплекса признаков:
"монархия — сословное государство — деспотизм" и "демократия" — равенство —
свобода", которые противостояли (и противостоят) друг другу, как "правое" и
"левое" миросозерцание, то Пушкин отвергает эту господствующую схему — по
крайней мере, в отношении России — и заменяет ее совсем иной группировкой
признаков. "Монархия — сословное государство — свобода — консерватизм" выступают
у него, как единство, стоящее в резкой противоположности к комплексу "демократия
— радикализм ("якобинство") — цезаристский деспотизм".
II
Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля
Шевалье, французского экономиста; что он "консерватор и в то же время
прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно не
рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного здания
будущего". Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был сторонником
мысли хорошо выраженной одним английским государственным деятелем, что "народы
управляются только — двумя способами — либо традицией, либо насилием". Закон
гарантирующий человеку реально возможную в его время свободу черпает свою силу в
традиции. Законы любого государства опираются на национальные традиции.
Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он писал,
например:
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспаривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать,
И мало горя мне — свободна ли печать
Морочить олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура:
Все это, видите ль, слова, слова, слова...
Иные, лучшие мне дороги права.
Иная, лучшая потребна мне свобода ...
Зависеть от властей, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними!..
Никому Отчета не давать; себе лишь самому
Служить и угождать: для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи.
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья —
Вот счастье, вот права!
Уже "...18-летний Пушкин учит нас, что закон выше государства, и что
правители не должны пользоваться законодательной властью по своему произволу".
"Пушкин в юности был сторонником постепенного политического развития, — пишет
известный юрист А. А. Гольденвейзер, — уже в первом "Послании к цензору" мы
находим резкое в устах 23-летнего юноши признание: "Что нужно Лондону, то рано
для Москвы". Впоследствии он был убежден в необходимости для России
монархического строя и даже оправдывал самодержавие русских царей, — не только
потому, что он видел во власти русского царя гарантию того, что в России над
всеми сословиями будет "простерт твердый щит" законности. Он был убежден, что в
дворянско-крепостнической России только "самодержавной рукой" можно "смело сеять
просвещение" и что только "по мании царя" может "пасть рабство". А в
освобождении крестьян и в просвещении народа Пушкин правильно видел две главные
предпосылки для устроения правового строя". (А. А. Гольденвейзер. В защиту
права. Стр. 101).
Пушкин, как правильно замечает А. Гольденвейзер, "был в своем
политическом мировоззрении величайшим реалистом". "Именно за этот реализм, столь
несвойственный русскому интеллигентскому мышлению С. Франк и называет Пушкина
"Совершенно оригинальным и, можно сказать, величайшим русским политическим
мыслителем XIX века".
Пушкин был далек от морального максимализма Достоевского и Толстого. Он
знал, что мы живем на грешной земле, среди грешных людей. Пушкин учил любить
свободу, право, не революцию, а постепенное, но упорное стремление к лучшему
социальному строю.
VI. ВЗГЛЯД ПУШКИНА НА ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРОШЛОЕ РОССИИ
Пушкин был не только умнейшим, но и образованнейшим человеком своего
времени. Кроме Карамзина только Пушкин так глубоко и всесторонне знал прошлое
русского народа. Работая над "Борисом Годуновым", он глубоко изучил Смутное
время, историю совершенного Петром I губительного переворота, эпоху Пугачевщины,
То есть, Пушкин изучил три важнейших исторических эпохи определивших дальнейшие,
судьбы Русского народа. Пушкин обладал неизмеримо более широким историческим
кругозором, чем большинство его современников и поэтому он любил русское
историческое прошлое гораздо сильнее большинства его современников. "Дикость,
подлость и невежество, — писал он, — не уважать прошедшего, пресмыкаясь пред
одним настоящим, а у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного
дядюшки, чем историей своего дома, т.е. историей отечества".
...Да ведают потомки православных,
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают,
За их труды, за славу, за добро,
А за грехи, за темные деянья,
Спасителя смиренно умоляют...
Как правильно указывает И. С. Аксаков, во время открытия памятника
Пушкину в Москве: "Любовь Пушкина к предкам давала и питала живое, здоровое
историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать, реальную
связь с родною историей, состоять как бы в историческом свойстве и с Александром
Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым. Русская летопись уже не представлялась ему
тем чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы семейною хроникой."
Один из образованнейших людей николаевской эпохи кн. П. Вяземский так
оценивает Пушкина, как историка: "В Пушкине было верное понимание истории,
свойство, которым одарены не все историки. Принадлежностями его ума были
ясность, проницательность и трезвость.... Пушкин был одарен, так сказать,
самоотвержением личности своей настолько, что мог отрешить себя от присущего и
воссоздать минувшее, ужиться с ним, породниться с лицами, событиями нравами,
порядками — давным давно замененными новыми поколениями, новыми порядками, новым
обществом и гражданским строем. Все это необходимые для историка качества, и
Пушкин ими обладал в высшей мере". Пушкин писал:
...Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Животворящие святыни.
Земля была б без них мертва,
Без них наш тесный мир — пустыня,
Душа — алтарь без Божества.
"Уважение к минувшему, — утверждает Пушкин, — вот черта, отличающая
образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства"
("Наброски статьи о русской истории").
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
решению Сената присовокупить: чтобы по неприличному выражению Пушкина (!?) в
ответах насчет происшествия 14 декабря 1825 г. и по духу самого сочинения его в
октябре того года напечатанного, поручено было иметь за ним в месте его
жительства секретный надзор". Спустя две недели Петербургский военный губернатор
П. В. Голенищев-Кутузов (б. масон) сообщил гр. П. А. Толстому: "...известный
стихотворец Пушкин обязан подписью в том, что впредь никаких сочинений без
рассмотрения и пропуска оных цензурою не выпускал в публику. Между тем учрежден
за ним секретный надзор".
В июне следующего года Пушкина привлекают к расследованию о том, кто
является автором кощунственной поэмы "Гаврилиада". Расследование не имело
никаких последствий для Пушкина только благодаря тому, что Пушкин обратился с
письмом к самому Императору (См. стр. 37). После получения письма Николай I
приказал Пушкина больше не допрашивать.
И так было почти всегда когда Пушкин мог лично или письменно объяснить
Царю, как было дело в действительности. Но ведь Пушкин не всегда имел
возможность давать объяснения самому Николаю I. У Николая I, правившего Россией
в необычайно сложную политическую эпоху, не было времени чтобы всегда лично
разбирать обвинения против Пушкина, выдвигаемые против поэта его врагами. Чаще
всего пределы свободы Пушкина определялись не царем, а Бенкендорфом. который
только изредка действовал по прямому поручению царя, а чаще сам подсказывал
царю, что можно и что нельзя позволять делать Пушкину.
Прекратилось после вмешательства Николая I дело о "Гаврилиаде", зато
началась травля Пушкина на страницах "Северной Пчелы". Николай I, как мы уже
знаем, выразил желание, чтобы "Северная Пчела" была закрыта, но Бенкендорф
доказал, что этого сделать нельзя. То есть во всех известных нам случаях
Бенкендорф занимает по отношению к Пушкину всегда явно враждебную позицию.
"У гр. Бенкендорфа не было никаких оснований лично ненавидеть Пушкина. Но
тем не менее гр. Бенкендорф, который если бы хотел, мог всегда своевременно
прекратить и деле по поводу из "Анри Шенье", и травлю "Северной Пчелы", и
предотвратить дуэль с Дантесом, никогда этого не делал, а всегда оказывался в
одном лагере с преследователями Пушкина. Иногда шеф жандармов старался довести
его до взрыва", — пишет известный пушкинист М.Гофман. "...Пушкин все же
продолжал обожать своего Государя, с каждым днем все больше начинает ненавидеть
"льстеца" Бенкендорфа и все окружение монарха: "дело об Анри Шенье" ему открыло
глаза" (М. Гофман. Драма Пушкина. "Возрождение". Тетрадь 62).
4 марта 1830 года Пушкин писал, например, Бенкендорфу: "...несмотря на
четыре года поведения безупречного, я не смог приобрести доверия властей. С
огорчением вижу я, что всякий шаг мой возбуждает подозрение и
недоброжелательство". Чиновник III отделения, М. М. Попов, говорит в своих
записках, что Бенкендорф и фон Бок всегда смотрели на Пушкина, "как на опасного
вольнодумца, постоянно следили за ним и тревожились каждым его движением".
V. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ТРАДИЦИОННОГО РУССКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ
I
Ко времени восстания декабристов Пушкин духовно окончательно порвал с
масонами и с их духовными отпрысками. Уход Пушкина от масонов, и отказ его от
участия в работе тайных обществ — является важнейшим этапом в духовном развитии
русского образованного общества после революции Петра I. Повернувшись спиной к
масонам и вольтерьянцам, Пушкин повернулся лицом к духовным истокам русской
национальной культуры. Дадим по этому вопросу слово представителю Ордена Г.
Федотову. "Выражаясь очень грубо, — пишет он, — Пушкин из революционера (?)
становится консерватором: 14 декабря 1825 года, столь же грубо можно считать
главной политической вехой на его пути" ("Новый Град", стр. 245).
"Я как то изъявил свое удивление Пушкину, — пишет Соболевский, — что он
устранился от масонства, в которое он был принят и что он же не принадлежал ни к
какому другому тайному обществу".
Пушкин на это ответил Соболевскому следующее: "Разве ты не знаешь, что
филантропическое и гуманитарное общество, даже и самое масонство, получило от
Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное, существующим
государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним" ("Русский архив".
1870 г. Стр. 1315-16).
Этот характерный ответ Пушкина разоблачает ложь декабристов о том, что
Пушкин будто бы добивался вступить в тайные общества декабристов, но они дескать
не доверяли ему, и его не приняли. Вот то, что, Пушкин, из вольтерьянца и
масона, стал национальным мыслителем и консерватором и не могли никогда простить
Пушкину историки и критики выполнявшие идейные заказы Ордена.
"Пушкин, — указывает В. Иванов в своем исследовании "А. С. Пушкин и
масонство", — не с революцией, а против революции, он не с масонами, а против
масонов — врагов Православия и Церкви, Монархии и Русской Народности. Пушкин в
своих произведениях православный христианин, и верный сын Церкви, монархист и
националист. Его произведения — открытое и сокрушающее обличение масонства.
Пушкин отчетливо понял, что значит революция. Он чутким сердцем почувствовал и
живым умом осознал, что путь революции самый ужасный и наименее надежный путь
для усовершенствования жизни".
Князь П. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, лучше других
знавший политическое мировоззрение Пушкина и декабристов, писал в критической
статье о поэме Пушкина "Цыгане":
"Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В
нем было более любви, нежели негодования; более благоразумной терпимости и
здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного
увлечения. На политическом поприще, если оно открылось бы пред ним, он без
сомнения был бы либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так
называемая либеральная. молодая пора поэзии его не может служить опровержением
слов моих. Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как
поветрие, охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное впечатлительное
создание, каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие,
бывает подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых
либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели отголоском,
исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был Эолова арфа
либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми голосами,
которые налетали на него. Не менее того, он был искренен, но не был сектатором в
убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был сектатором чужих
предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее должно, как не может не
любить ее каждое молодое сердце, каждая благо-рожденная душа. Но из этого не
следует, чтобы каждый свободолюбивый, человек был непременно и готовым
революционером".
"Политические сектаторы двадцатых годов (так Вяземский называет
декабристов. — Б. Б.) очень это чувствовали и применили такое чувство и понятие
к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в нем готового
соумышленника и, к счастью его самого и России, они оставили его в покое,
оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно скорее приписать
спасение Пушкина от крушения 25-го года, нежели желанию, как многие думают,
сберечь дарование его и будущую литературную славу России. Рылеев и Александр
Бестужев, вероятно, признавали себя такими же вкладчиками в сокровищницу будущей
русской литературы, как и Пушкина, но это не помешало им самонадеянно поставить
всю эту литературу на одну карту, на карту политическую: быть или не быть".
Все своеобразие политического мировоззрения Пушкина очень верно
характеризует С. Франк в своей работе "Пушкин, как политический мыслитель". "По
общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм,
сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного культурного развития,
обеспеченного правопорядка и независимости, — т.е. в этом смысле проникнутый
либеральными началами.
Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из убеждения,
что историю творят и потому государством должны править не "все", не средние
люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из тонкого чувства
исторической традиции, как основы политической жизни, и наконец из забот о
мирной непрерывности политического развития и из отвращения к насильственным
переворотам.... Пушкин непосредственно любил и ценил начало свободы. И в этом
смысле он был либералом.
Но Пушкин также непосредственно ощущал, любил и ценил начала власти и его
национально-русское воплощение, принципиально основанное на законе,
принципиально стоящее над сословиями, классами и, национальностями, укорененное
в вековых преданиях, или традициях народа Государство Российское, в его
исторической форме — свободно принятой народом наследственной монархии. И в этом
смысле Пушкин был консерватором".
"Главным мотивом Пушкинского "консерватизма" является борьба с
уравнительным демократическим радикализмом, с "якобинством". С поразительной
проницательностью и независимостью суждения он усматривает — вопреки всем
партийным шаблонам и ходячим политическим воззрениям, сродство демократического
радикализма с цезаристским абсолютизмом. Если в политической мысли XIX века (и,
в общем, вплоть до нашего времени) господствовали два комплекса признаков:
"монархия — сословное государство — деспотизм" и "демократия" — равенство —
свобода", которые противостояли (и противостоят) друг другу, как "правое" и
"левое" миросозерцание, то Пушкин отвергает эту господствующую схему — по
крайней мере, в отношении России — и заменяет ее совсем иной группировкой
признаков. "Монархия — сословное государство — свобода — консерватизм" выступают
у него, как единство, стоящее в резкой противоположности к комплексу "демократия
— радикализм ("якобинство") — цезаристский деспотизм".
II
Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля
Шевалье, французского экономиста; что он "консерватор и в то же время
прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно не
рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного здания
будущего". Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был сторонником
мысли хорошо выраженной одним английским государственным деятелем, что "народы
управляются только — двумя способами — либо традицией, либо насилием". Закон
гарантирующий человеку реально возможную в его время свободу черпает свою силу в
традиции. Законы любого государства опираются на национальные традиции.
Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он писал,
например:
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспаривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать,
И мало горя мне — свободна ли печать
Морочить олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура:
Все это, видите ль, слова, слова, слова...
Иные, лучшие мне дороги права.
Иная, лучшая потребна мне свобода ...
Зависеть от властей, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними!..
Никому Отчета не давать; себе лишь самому
Служить и угождать: для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи.
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья —
Вот счастье, вот права!
Уже "...18-летний Пушкин учит нас, что закон выше государства, и что
правители не должны пользоваться законодательной властью по своему произволу".
"Пушкин в юности был сторонником постепенного политического развития, — пишет
известный юрист А. А. Гольденвейзер, — уже в первом "Послании к цензору" мы
находим резкое в устах 23-летнего юноши признание: "Что нужно Лондону, то рано
для Москвы". Впоследствии он был убежден в необходимости для России
монархического строя и даже оправдывал самодержавие русских царей, — не только
потому, что он видел во власти русского царя гарантию того, что в России над
всеми сословиями будет "простерт твердый щит" законности. Он был убежден, что в
дворянско-крепостнической России только "самодержавной рукой" можно "смело сеять
просвещение" и что только "по мании царя" может "пасть рабство". А в
освобождении крестьян и в просвещении народа Пушкин правильно видел две главные
предпосылки для устроения правового строя". (А. А. Гольденвейзер. В защиту
права. Стр. 101).
Пушкин, как правильно замечает А. Гольденвейзер, "был в своем
политическом мировоззрении величайшим реалистом". "Именно за этот реализм, столь
несвойственный русскому интеллигентскому мышлению С. Франк и называет Пушкина
"Совершенно оригинальным и, можно сказать, величайшим русским политическим
мыслителем XIX века".
Пушкин был далек от морального максимализма Достоевского и Толстого. Он
знал, что мы живем на грешной земле, среди грешных людей. Пушкин учил любить
свободу, право, не революцию, а постепенное, но упорное стремление к лучшему
социальному строю.
VI. ВЗГЛЯД ПУШКИНА НА ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРОШЛОЕ РОССИИ
Пушкин был не только умнейшим, но и образованнейшим человеком своего
времени. Кроме Карамзина только Пушкин так глубоко и всесторонне знал прошлое
русского народа. Работая над "Борисом Годуновым", он глубоко изучил Смутное
время, историю совершенного Петром I губительного переворота, эпоху Пугачевщины,
То есть, Пушкин изучил три важнейших исторических эпохи определивших дальнейшие,
судьбы Русского народа. Пушкин обладал неизмеримо более широким историческим
кругозором, чем большинство его современников и поэтому он любил русское
историческое прошлое гораздо сильнее большинства его современников. "Дикость,
подлость и невежество, — писал он, — не уважать прошедшего, пресмыкаясь пред
одним настоящим, а у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного
дядюшки, чем историей своего дома, т.е. историей отечества".
...Да ведают потомки православных,
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают,
За их труды, за славу, за добро,
А за грехи, за темные деянья,
Спасителя смиренно умоляют...
Как правильно указывает И. С. Аксаков, во время открытия памятника
Пушкину в Москве: "Любовь Пушкина к предкам давала и питала живое, здоровое
историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать, реальную
связь с родною историей, состоять как бы в историческом свойстве и с Александром
Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым. Русская летопись уже не представлялась ему
тем чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы семейною хроникой."
Один из образованнейших людей николаевской эпохи кн. П. Вяземский так
оценивает Пушкина, как историка: "В Пушкине было верное понимание истории,
свойство, которым одарены не все историки. Принадлежностями его ума были
ясность, проницательность и трезвость.... Пушкин был одарен, так сказать,
самоотвержением личности своей настолько, что мог отрешить себя от присущего и
воссоздать минувшее, ужиться с ним, породниться с лицами, событиями нравами,
порядками — давным давно замененными новыми поколениями, новыми порядками, новым
обществом и гражданским строем. Все это необходимые для историка качества, и
Пушкин ими обладал в высшей мере". Пушкин писал:
...Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Животворящие святыни.
Земля была б без них мертва,
Без них наш тесный мир — пустыня,
Душа — алтарь без Божества.
"Уважение к минувшему, — утверждает Пушкин, — вот черта, отличающая
образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства"
("Наброски статьи о русской истории").
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16