Нравственную философию и логику Куницын излагал в духе
французской просветительной философии. Написанная в 1821 году Куницыным книга
была охарактеризована как принадлежащая к политическому направлению
"противоречащему истинам христианства, и клонящаяся к ниспровержению всех связей
семейственных и государственных". "Марат, — писал далее в том же отзыве Рунич, —
был не кто иной, как искренний и практический последователь науки, которую
преподает Куницын". А французский язык в лицее преподавал... родной брат
знаменитого тирана французской революции... Марата. А принадлежавшая лицею
библиотека была приобретена в свое время Екатериной II ни у кого иного как у
самого... Вольтера. Можно себе представить какой состав книг был в этой
библиотеке?!.
Царскосельский лицей подготавливал лицеистов не столько к государственной
службе, сколько подготавливал их к вступлению в тайные противоправительственные
общества. Автор записки "Нечто о Царскосельском лицее и духе его" сообщает, что
лицейским духом называется такое направление взглядов когда "Молодой вертопрах
должен при сем порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные
места, все меры правительства, знать наизусть или самому быть сочинителем
эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском
знать все дерзкие и возмутительные стихи и места из революционных сочинений.
Сверх того он должен толковать о конституциях, палатах, выборах, парламентах,
казаться неверующим христианским догматам, а больше всего представляться
филантропом и русским филантропом" (Н. К. Шильдер. Николай I. Том I, стр. 427).
Приходится ли после этого удивляться, что Пущин, Кюхельбекер и другие
воспитанники лицея стали декабристами?!
Не лучше, как известно, был и "дух" Петербургского образованного общества
среди которого приходилось бывать Пушкину-лицеисту. Пушкин познакомился с
офицерами стоявшего в Царском селе Лейб-Гусарского полка Чаадаевым, Н. Н.
Раевским, Кавелиным и все они оказались поклонниками французского вольномыслия.
В литературном кружке "Зеленая лампа" юный Пушкин познакомился со многими
декабристами (так как "Зеленая лампа" был только тайным филиалом тайного "Союза
Благоденствия"). Вступив позже в члены литературного общества "Арзамас", Пушкин
вступил в общение с будущими декабристами М. Орловым, Н. Тургеневым, и Никитой
Муравьевым. С какими бы слоями образованного общества не сталкивался юный Пушкин
всюду он сталкивался с масонами или вольтерьянцами или людьми воспитавшимися под
влиянием масонских идей.

III

Высланный в Бессарабию Пушкин попадает уже в чисто масонскую среду. От
политического, вольнодумства его должен был исправлять по поручению властей
никто иной как... старый масон И. Н. Инзов, член Ки-шеневской ложи "Овидий".
Инзов, мастер ложи "Овидий" генерал Пущин, и другие кишиневские масоны начинают
усиленно просвещать Пушкина в масонском духе и уже в начале мая 1821 года им
удается завербовать Пушкина в число членов ложи "Овидий".
В сохранившемся отрывке Кишиневского дневника Пушкина имеется запись:
"4 мая был принят в масоны". "Я был масоном, — пишет позже Пушкин в
письме к Жуковскому, — в кишиневской ложе, т.е. той за которую уничтожены в
России все ложи" (Пушкин в данном случае говорит о запрещении масонских лож Имп.
Александром I).
Начальник Главного Штаба князь П. М. Волконский запрашивая попечителя
колонистов Новороссийского края и Бессарабии генерала Инзова о деятельности
масонских лож писал: "...касательно деятельности г-на Пушкина донести Его
Императорскому Величеству в чем состоит его занятие со времени определения к
вам, как он вел себя, и почему не обратили Вы внимания на занятие его по
масонским ложам". Последний вопрос был весьма каверзным для генерала Инзова.
Инзов, воспитанник мартиниста князя Ю. Н. Трубецкого в своем ответе кн.
Волконскому о участии Пушкина в работе масонской ложи написал явную неправду,
когда утверждал: "...относительно же занятия его (то есть Пушкина) по масонской
ложе, то по неоткрытию таковой не может быть оным, хотя бы и желание его к тому
было".
На самом деле, как мы указывали выше в Кишиневе была масонская ложа
"Овидий", и Пушкин был ее членом. И в тот момент когда Инзов писал свой ответ
Волконскому, ложа "Овидий" еще существовала и прекратила она свое существование
только некоторое время спустя после запроса кн. Волконского. Мартинист и масон
Инзов лгал Волконскому сообщая, что если бы Пушкин и захотел быть масоном он не
мог бы быть таковым по отсутствии в Кишиневе масонской ложи. Только надеясь на
то, что петербургские масоны сумеют прикрыть его явную ложь, Инзов мог столь
смело лгать Волконскому. О существовании в Кишиневе масонской ложи знали все
жители Кишинева. "Кишиневские масоны, — сообщает Тыркова-Вильямс в своей книге
"Жизнь Пушкина" (Том I, стр. 258), — действовали довольно открыто. Посвящая в
братья болгарского архимандрита Ефрема, его с завязанными глазами повели через
двор в подвал. Ложа "Овидий" помещалась в доме Кацака, на главной площади,
всегда полной народу. Болгары увидев, что их архимандрита, связанного куда то
ведут и бросились спасать его от "судилища дьявольского". Едва удалось их
успокоить. При такой откровенности, вряд ли можно было в небольшом Кишиневе
скрыть масонскую ложу "Овидий" от внимания властей. Инзов, как большинство
мартинистов, вероятно, и сам был масоном и может быть просто не хотел выдавать
своих "братьев-каменщиков". "Пушкин, — пишет Тыркова-Вильямс, — ...пережил в
Кишиневе своего рода падение,.. прошел через темные ущелья, где недобрые силы
кружились, нападали, одолевали. Не вполне, не надолго, не без борьбы, но все
таки одолевали. Великий художник, он не мог впасть в узкий скептицизм, но что-то
томило, застилало прирожденную ясную силу его духа." (Том I, стр. 294).
Живя на юге Пушкин встречался со многими масонами и видными участниками
масоно-дворянского заговора декабристов: Раевским, Пестелем, С. Волконским и
другими, с англичанином-атеистом Гетчинсоном. Живя на юге он переписывается с
масонами Рылеевым и Бестужевым. Направленный на юг исправляться от привитого ему
в лицее политического вольномыслия Пушкин, наоборот, благодаря стараниям масонов
и декабристов, оказывается захваченным политическим и религиозным вольнодумством
даже еще больше чем в Петербурге. Только в эту короткую пору его жизни
мировоззрение Пушкина и носит определенные черты политического радикализма. Но
эта пора продолжается недолго. Масоны и декабристы скоро убеждаются в
неглубокости пушкинского радикализма и атеизма и понимают, что он никогда не
станет их верным и убежденным сторонником.
Пушкин, несмотря на свою молодость раньше масонов и декабристов понял,
что с этими людьми у него нет и не может быть ничего общего. Именно в этот
период, вскоре после вступления в масонское братство он по собственным его
признаниям начинает изучать Библию, Коран, а рассуждения англичанина-атеиста
называет в одном из писем "пошлой болтовней". Разочаровывается Пушкин и в
радикальных политических идеях. Встретившись с самым выдающимся членом Союза
Благоденствия Иллюминатом Пестелем, о выдающемся уме которого Пушкину прожужжали
все уши декабристы, Пушкин увидел в нем только жестокого, слепого фанатика. По
свидетельству Липранди: "Когда Пушкин в первый раз увидел Пестеля, то,
рассказывая о нем, говорил, что он ему не нравится, и, несмотря на его ум,
который он искал высказывать философскими тенденциями, никогда бы с ним не смог
сблизиться. Пушкин отнесся отрицательно к Пестелю, находя, что властность
Пестеля граничит с жестокостью". Не сошелся близко Пушкин и с виднейшим деятелем
масонского заговора на севере — поэтом Рылеевым. Политические стихи Рылеева
"Думы" Пушкин называл дрянью и шутливо говорил, что их название происходит от
немецкого слова думм (дурак). Подшучивал Пушкин и над политическим радикализмом
Рылеева, о чем свидетельствует Плетнев.
Ведя на юге внешне несерьезный образ жизни, в действительности, Пушкин
много и упорно читал и так же много и серьезно мыслил, мужая духовно с каждым
днем. Тыркова-Вильямс верно отмечает особенность характера Пушкина: "В Пушкине
была гибкость и сила стали. Согнется под влиянием внешнего удара, или
собственных "мятежных" заблуждений. И опять стряхнет с себя груз. Изольется в
стихах и выпрямится". В Кишиневе Пушкин написал следующее многозначительное
признание:
Вздохнув оставил я другие заблужденья.
Врагов моих предал проклятию забвенья
И сети разорвал, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушая тишину.
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманья долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы,
И в просвещении стать с веком наравне.
Чрезвычайно характерно и другое поэтическое признание написанное в том же
1821 году:
Всегда так будет и бывало,
Такой издревле белый свет:
Ученых много, умных мало,
Знакомых тьма, а друга нет.
Ни среди масонов, ни среди живших на юге декабристов, Пушкин не нашел ни
единомышленников ни друга. Как и все гении он остается одиноким и идет своим
особенным, неповторимым путем. Уже в следующем 1822 году, в Кишиневе, Пушкин
пишет свои замечательные "Исторические заметки" в которых он развивает взгляды
являющиеся опровержением политических взглядов декабристов. В то время, как одни
декабристы считают необходимым заменить самодержавие конституционной монархией,
а более левые вообще уничтожить монархию и установить в России республику,
Пушкин утверждает в этих заметках, что Россия чрезвычайно выиграла, что все
попытки аристократии в 18 веке ограничить самодержавие потерпели крах.

IV

Вспоминая в 1835 году свою жизнь в Михайловском Пушкин писал:
Но здесь меня таинственным щитом
Святое провидение осенило,
Поэзия, как ангел утешитель,
Спасла меня и я воскрес душой...
На полях не включенного в первый том стихотворения "Платонизм" Пушкин
написал: "Не надо, ибо я хочу быть моральным человеком". "Богатый Михайловский
период был периодом окончательного обрусения Пушкина. Его освобождение от
иностранщины началось еще в Лицее, отчасти сказалось в Руслане, потом стало
выявляться все сильнее и сильнее, преодолевая экзотику южных впечатлений. От
первых, писанных в полу-русской Одессе, строф Онегина уже веет русской деревней.
В древнем Псковском крае, где поэт пополнял книжные знания непосредственным
наблюдением над народной жизнью, углублялся его интерес к русской старине, к
русской действительности. Теперь Пушкин слышал вокруг себя чистую русскую речь,
жил среди людей, которые были одеты по-русски, пели старинные русские песни,
соблюдали старинные обряды, .молились по православному, блюли духовный склад
доставшийся от предков. Точно кто-то повернул колесо истории на два века назад и
Пушкин, вместо барских гостиных, где подражали Европе в манерах и мыслях,
очутился в допетровской, Московской Руси. К ней душой и телом принадлежал
спрятавшийся от него в рожь мужик, крепостные девушки, с которыми Пушкин, в
праздники плясал и пел, слепые и певцы на ярмарке, игумен Иона приставленный
обучать поэта уму-разуму. Все они, сами того не зная, помогли Пушкину стать
русским национальным поэтом" (А. Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, т, II, стр.
72),
Меткое замечание В. Розанова, что "Вовсе не университеты вырастили
доброго русского человека, а добрые, безграмотные няни", вполне могут быть
отнесены к Пушкину. Именно через няню Арину Родионовну, и в раннем детстве и в
годы жизни в Михайловском в его гениальную душу ворвался могучий поток русского
национального мировоззрения. "В псковской глуши, слушая няню и певцов,
приглядываясь к жизни мужиков, читая летописи, воссоздавая один из труднейших,
переломных моментов русской истории, Пушкин снова ощутил живую силу русской
державы и нашел для нее выражение в "Годунове". С тех пор и до конца жизни, он в
мыслях не отделял себя от Империи". "...Не только правительство, но даже друзья
не понимали, что 26-летний поэт не колебал основ, а был могучим источником
русской творческой великодержавной силы. Анненков объяснял это непонимание
отчасти тем, что порывистая, страстная натура поэта сбивала многих с толку. За
внешними вспышками окружающие просмотрели его внутреннюю ясность и мудрость".
"...Еще в Одессе он полушутливо звал Александра Раевского к заутрене, "чтоб
услыхать голос русского народа в ответ на христосование священника". "...В
Михайловском он внятно услышал этот голос. Среди подлинной, старинной русской
жизни сбросил он с себя иноземное вольтерьянство, стал русским народным поэтом.
Няня с ее незыблемой верой, Святые Горы, богомольцы, слепые, калеки перехожие,
игумен, в котором мужицкая любовь к водочке уживалась с мужицкой набожностью,
чтение Библии и святых отцов, — все просветляло душу поэта, там произошла с ним
таинственная перемена, там его таинственным щитом святое Провидение осенило.
После Михайловского не написал он ни одной богохульственной строчки, которые
раньше, на потеху минутных друзей минутной юности, так легко слетали с его пера.
Не случайно его поэтический календарь в Михайловском открывается с "Подражания
Корану" и замыкается "Пророком". В письмах из деревни Пушкин несколько раз
говорит про Библию и Четьи-Минеи. Он внимательно их читает, делает выписки,
многим восхищается как писатель. Это не простой интерес книжника, а более
глубокие запросы и чувства. Пушкин пристально вглядывается в святых, старается
понять источник их силы. С годами этот интерес ширится." (Тыркова-Вильямс. Т.
II, стр. 393).
Пушкин часто читает книги на религиозные темы. Он сотрудничает анонимно в
составлении "Словаря святых". В 1832 году Пушкин пишет, что он "с умилением и
невольной завистью читал "Путешествия по Святым местам А. Н. Муравьева". В
четырех книгах "Современника" Пушкин напечатал три рецензии на религиозные
книги.
После переезда Пушкина с юга в Михайловское от следов его
кратковременного политического и масонского умонастроения не остается и следа.
Это, скрепя сердце, принуждены признать даже такие крайние западники как Г.
Федотов: "...христианские влияния, умеряющие его гуманизм, — пишет Г. Федотов в
сборнике "Новый Град", — Пушкин почерпнул не из опустошенного родительского
дома, не из окружающей его вольтерьянской среды, но из глубины того русского
народа (начиная с няни), общения с которым он жаждал, и путь к которому сумел
проложить еще в Михайловском".
От настроений "политического радикализма", "атеизма" и от увлечения
антихристианской мистикой масонства в Михайловском скоро не остается ничего. Для
духовно созревающего Пушкина все это уже — прошлое, увлечения прошедшей
безвозвратно юности. Вечно работающий гениальный ум Пушкина раньше многих его
современников понял лживость масонства и вольтерьянства и решительно отошел от
идей связанных с вольтерьянством и масонством. "Вечером слушаю сказки, — пишет
Пушкин брату в октябре 1824 года, — и вознаграждаю тем недостатки ПРОКЛЯТОГО
своего воспитания. Что за прелесть эти сказки. Каждая есть поэма".
Как величайший русский национальный поэт и как политический мыслитель
Пушкин созрел в Михайловском. "Моя душа расширилась, — пишет он в 1825 году Н.
Раевскому, — я чувствую что могу творить". В Михайловском Пушкин много читает,
много думает, изучает Русскую историю, записывает народные сказки и песни, много
и плодотворно работает: в Михайловском написаны им "Борис Годунов", "Евгений
Онегин", "Цыгане", "Граф Нулин", "Подражание Корану", "Вакхическая песня" и
другие произведения. В Михайловском окончательно выкристаллизовывается и
убеждение, что каждый образованный человек должен вдуматься в государственное и
гражданское устройство общества, членом которого он является и должен по мере
возможностей неустанно способствовать его улучшению.

V

Масоны и их духовные выученики-декабристы пытаются привлечь ссыльного
поэта на свою сторону. Декабристы Рылеев и Волконский напоминают ему что
Михайловское находится "около Пскова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16