Имеется, по меньшей мере, три свидетеля, подтверждающих, что ты принимал участие в пении, да и с явным удовольствием.— Господин, — ответил я, — я тогда был пьян, слишком много выпил.— Вряд ли это служит оправданием.— Но я хочу сказать только то, что неверно понял значение слова Bakrauf , — взмолился я. — Я знаю, что на данском языке оно означает анус, но я-то думал на латыни, а учившие меня латыни утверждали, что анус означает «старуха». И никогда не говорили, что это также может означать часть человеческого тела. Разумеется, я смиренно прошу прощения за то, что назвал королеву старухой.Вульфстан, начавший уже скучать, вдруг насторожился.— Значит, Торгильс знает латынь, вот как? — пробормотал он. — Откуда бы?— Монахи в Ирландии научили меня, господин, — сказал я. И не добавил, что, судя по его разговору на латыни с помощниками в тот момент, когда я вошел, я владею этим языком, похоже, получше, чем он.Вульфстан скривился.— Эти невежественные ирландские монахи, — заметил он кисло. — Эти тернии в теле истинной церкви. — Он заметил свинцовый амулет, висящий у меня на шее. — Коль скоро ты обучался у ирландских монахов, как случилось, что ты не крещен? Ты должен бы носить на шее христианский крест, а не языческий символ.— Я так и не завершил образования, господин.Вульфстан, видно, понял, что меня нелегко запугать, потому что попробовал зайти с другой стороны, говоря по-прежнему мягким угрожающим голосом.— Христианин ты или нет, но ты подлежишь королевским законам, доколе пребываешь в его владениях. Обучали ли тебя эти ирландские монахи и закону тоже?Его вопрос был столь колким, что я не сдержался и ответил:— Они учили так: «Чем больше законов, тем больше нарушителей ».То был глупый и вызывающий ответ. Я же понятия не имел, что Вульфстан с его причтом к тому времени уже два года трудился над составлением свода законов для Кнута и гордился своим усердием. Даже если архиепископ знал, что слова эти, слышанные мною от учителей-монахов, принадлежат Тациту, они все равно вызвали у него раздражение.— Позволь изложить тебе пятьдесят третью статью свода законов короля Кнута, — мрачно возвестил Вульфстан. — Она касается наказания за прелюбодеяние. И гласит, что всякая замужняя женщина, которая совершает прелюбодеяние, лишается принадлежащей ей собственности. Более того, она лишается ушей и носа.Я понял, что он подошел к цели нашего разговора.— Я понимаю, господин. Замужняя женщина, вы сказали. Вы имеете в виду женщину, вышедшую замуж по законам церкви? Открыто признанную за таковую?«Волк» злобно глянул на меня. Он понял, что имею в виду я — положение Эльфгифу как «наложницы» в глазах церкви, не считавшей ее законной женой.— Хватит этой софистики. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Я вызвал тебя сюда, чтобы предоставить тебе выбор. Нам хорошо известно о твоем поведении в отношении некоей особы, близкой к королю. Либо ты соглашаешься быть соглядатаем этого суда, извещая нас обо всем, что происходит во дворце, либо так или иначе ты предстанешь перед судом по обвинению в прелюбодеянии.— Вижу, в это деле у меня нет выбора, господин, — ответил я.— Тот, кто ворует мед, должен помнить о пчелином жале, — усмехнулся архиепископ с довольным видом человека, получившего свое. А в любви к поговоркам он не уступал Эдгару. — Отныне тебе придется отвечать за прежнее. Возвращайся в свое жилище и поразмысли о том, как ты можешь наилучшим образом служить нам. И будь уверен, что за тобой следят, как следили в последний месяц и ранее того. От королевского суда не убежишь.Я вернулся на монетный двор Бритмаэра только за тем, чтобы снять королевское платье, уложить его в суму и надеть дорожную одежду. Решение я принял еще прежде, чем архиепископ высказал свое последнее и окончательное условие. Я знал, что не могу предать Эльфгифу, став соглядатаем Вульфстана, равно как не могу оставаться в Лондоне. Если останусь, окажусь в положении безвыходном. Когда Кнут вернется в Англию, Вульфстану не будет нужды выдвигать против меня обвинение в прелюбодеянии, но только намекнуть королю, что Эльфгифу ему изменяла. И я стану причиной позора женщины, которую обожаю. Лучше бежать из королевства, чем разрушить ее жизнь.Первым делом, взяв два маленьких восковых отпечатка, снятых с чекана старого работника Бритмаэра, я понес их в длинный дом телохранителей. Там я попросил позвать Кьяртана.— Я пришел проститься, — сказал я ему, — и просить об одолжении. Коли ты услышишь, что со мной что-то случилось, или если сам я не пришлю тебе весточку до весны, возьми эти две вощечки и отдай их Торкелю Длинному. Скажи ему, что взяты они из мастерской Бритмаэра, монетчика, хотя ныне Англией правит король Кнут. Торкель знает, что с этим делать.Кьяртан протянул свою единственную руку и принял две восковых лепешки, пристально глядя на меня. В его глазах не было ни удивления, ни вопроса.— Обещаю тебе, — сказал он. — И не стану спрашивать, отчего ты вот так, вдруг, уезжаешь из Англии — то было бы с моей стороны неуместным любопытством. Ясное дело, у тебя есть на то причины, и все же мне кажется, что когда-нибудь я о тебе еще услышу. А пока — да защитит тебя Один Творец Путей, покровитель странников.Не прошло и часу, как я вернулся в меняльную лавку на берегу и обратился к Бритмаэру, сказав, что мне нужно поговорить с ним наедине. Он стоял у окна той комнаты, где принимал своих доверенных купцов, и глядел на серую зимнюю реку, а я изложил свою просьбу.— Мне нужно покинуть Англию и сделать это без ведома властей, а вы мне поможете, — сказал я.— Да? И почему ты так думаешь? — спросил он мягко.— Потому что на заново отчеканенных монетах стоит знак покойного короля.Нарочито медленно Бритмаэр повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза. И на этот раз старик не стал скрывать своей неприязни ко мне.— Я с самого начала полагал, что ты соглядатай, — холодно проговорил он.— Нет, — возразил я, — я пришел к вам не как соглядатай. Клянусь честью, меня прислала королева. И то, что я узнал, никак не связано с Эльфгифу.— И что ты такое узнал?— Я знаю, что вы подделываете королевские монеты. И что вы не единственный, повинный в этом преступлении, хотя я не ошибусь, сказав, что вы — главный.Бритмаэр был спокоен.— И каким образом, по твоему мнению, происходит то, что ты называешь преступлением? Всем известно, что монетный порядок в Англии блюдется много строже, чем во всей Европе, и за подделку карают сурово. Фальшивые монеты немедленно будут замечены королевскими чиновниками, и фальшивомонетчика изловят. Ему повезет, если он потеряет одну только руку, а, скорее всего, он потеряет жизнь. Только дурак или плут станет чеканить фальшивую монету в Англии.— Чеканить монеты нынешнего короля Англии — да, не станет, — возразил я. — Но не монеты предыдущего короля.— Продолжай, — велел Бритмаэр. Теперь в его голосе звучало нетерпение.— По совершенной случайности я обнаружил, что два старых работника, которые работают по ночам в вашей мастерской, чеканят монеты не с головой Кнута. Они чеканят монеты с головой и знаками короля Этельреда. Поначалу мне это показалось бессмысленным, но однажды я заметил на монетах, привезенных из северных стран, из Швеции и Норвегии, отметины — царапины и надрезы. Большая часть этих монет остались от времен Этельреда, когда англичане платили немалую дань, чтобы откупиться от набегов викингов. Как видно, в северных землях ходит несметное количество монет Этельреда, а теперь они возвращаются. Турульф тратит немало времени, пересчитывая их в кладовой.— В этом нет ничего дурного, — пробормотал Бритмаэр.— Ничего. Вот только Турульф мне жаловался, что количество старых монет словно бы не убывает, но, напротив того, растет. Это навело меня на мысль кое о чем еще, что требовало объяснения. Я заметил, что здесь, в меняльной лавке, вы принимаете малоценные ювелирные изделия из неблагородных металлов и дешевых сплавов, и в немалом количестве. Вы же сказали, что это предназначено для ювелирного дела, однако ваш так называемый ювелир — не более чем обычный ремесленник. Он — резчик, умеющий гравировать и чинить чеканы и ничего не понимающий в ювелирном деле. Однако сломанных украшений я почти не видел. Они исчезли. Тогда я понял, что у вашего мастера достаточно умения и орудий в его мастерской, чтобы плавить низкопробные металлы и превращать в заготовки для чеканки монеты.— Похоже, твое воображение немало потрудилось, — сказал Бритмаэр. — Вся эта история — вымысел. Кому нужны низкопробные монеты покойного короля?— Вот в этом-то и вся хитрость, — ответил я. — Весьма неразумно было бы чеканить фальшивые монеты в Англии. Их быстро обнаружили бы. Но фальшивые монеты вы сбываете в северных землях, где английской чеканке доверяют и мало кто может обнаружить, что монеты поддельные. Надрезом или зарубкой на пробу чистоту металла не узнаешь. А если это и произойдет и подделка обнаружится, так ведь на них стоят метки давно умерших монетчиков, и выйти на вас будет никак невозможно. Однако в этой цепи есть еще одно звено.— И какое же?— То самое, которое меня теперь интересует. Вы можете получить нужные сплавы из дешевых ювелирных изделий, отлить низкопробные монеты, подделать знаки других монетчиков, но еще ведь нужно, чтобы эти монеты попали в северные страны. А для этого вам необходима помощь множества купцов и судовладельцев, которые постоянно возят товары туда и пускают монеты в обращение. Это, как я подозреваю, те люди, которые посещают эту вашу лавку даже зимой. Так что просьба моя такова: вы договоритесь с кем-нибудь из них, чтобы меня взяли на борт корабля без лишних вопросов. Это в ваших интересах. Как только я окажусь за пределами Англии, я никак не смогу донести на вас.— А не разумней ли мне сделать так, чтобы ты исчез навсегда? — сказал Бритмаэр. И произнес он это таким же невыразительным голосом, как если бы договаривался об обмене денег.— Два восковых отпечатка, снятые с фальшивых чеканов, будут доставлены королевскому соправителю, если я таинственно исчезну или не дам знать о себе до весны.Бритмаэр задумчиво смотрел на меня. Молчал он долго, обдумывая и перебирая возможности.— Прекрасно. Я договорюсь о том, чего ты просишь. Есть торговое судно, которое через две недели должно отправиться к королю Линну. Кормчий этот торгует в Норвегии, и он один из немногих, кто совершает зимние переходы через Английское море. Я отправлю тебя к королю Линну, а выедешь ты вместе с Турульфом. Пора уже ему вернуться в Норвич — он живет там неподалеку. Коль встретите королевских чиновников, он скажет, что ты — его помощник. Кроме того, я напишу записку и сообщу кормчему, что тебя следует взять как помощника. Желать тебе доброго пути было бы двуличием. На самом деле я надеюсь, что никогда больше тебя не увижу. А если ты когда-нибудь вернешься, полагаю, не найдешь и следа той тайны, которую, по твоим словам, ты раскрыл.Так я простился с Бритмаэром, королевским монетчиком и главой фальшивомонетчиков. Больше я никогда его не видел, однако не забыл. И в последствии всякий раз, когда мне предлагали английскую монету в уплату или в качестве сдачи на рынке, я переворачивал ее, чтобы посмотреть имя чеканщика и отказывался от нее, коль она была отчеканена в Дерби или Винчестере. ГЛАВА 7 — Вас, исландцев, и вправду где только не встретишь, а? — заметил подручный Бритмаэра, глядя на исчезающий вдали низкий берег Англии. Этот норвежский кормчий-судовладелец, не оповестив начальство причалов о предстоящем отплытии, приказал поднять якорь с ранним приливом. Надо думать, королевский смотритель давно привык к тому, что этот корабль уходит украдкой в неурочное время, и получает мзду за то, что закрывает на это глаза.Погруженный в горестные мысли о том, что каждая пройденная миля отдаляет меня от Эльфгифу, я едва обращал внимание на слова кормчего. И во все время нашего с Турульфом трехдневного путешествия до владений короля Линна я был слишком несчастлив. Мы ехали на пони, сопровождаемые двумя слугами и вереницей вьючных лошадей, и я не знал, как именно Бритмаэр объяснил своему племяннику необходимость этого путешествия со всеми этими предосторожностями и зачем он должен выдавать меня за своего помощника. Наши слуги громко трубили в рог и звонили в колокольчики всякий раз, когда мы приближались к поселению или проезжали через лес, и я заметил Турульфу, что, по моему мнению, было бы разумнее двигаться, поменьше оповещая о себе, поскольку мне не желательно привлекать внимание властей.Турульф усмехнулся и ответил:— Все как раз наоборот. Если мы поедем по королевскому большаку с осторожностью, больше похожей на скрытность, нас примут за бежавших преступников или за грабителей. И обязательно нападут, могут даже убить. Честные путешественники обязаны объявлять о себе как можно громче.Турульф проводил меня до самого причала, где стояло норвежское судно, препоручил меня кормчему вместе с запиской от Бритмаэра, в которой было сказано, что меня должно переправить за пределы королевства, и что будет разумнее скрывать меня, покуда мы не покинем Англии. После чего Турульф уехал к своей семье в Норвич. Расставание с другом еще больше растравило мне сердце, и без того опечаленное разлукой с Эльфгифу.— А не знаешь ли ты случаем человека по имени Греттир Асмундсон? Он — твой соотечественник. — Голос кормчего вновь нарушил течение моих мыслей. Имя было смутно знакомым, но не сразу я смог припомнить, кто это. — У него громкая слава. Прозвище — Греттир Силач. В первый раз он убил человека всего в шестнадцать лет и был приговорен к трехлетнему изгнанию. Став изгоем, решил провести часть срока в Норвегии. Вот он-то и попросил меня кое-что прикупить в Англии, только прикуп тот оказался гораздо дороже, чем мне думалось. Может статься, ты подскажешь мне, как с ним уладить это дело получше, чтобы он выплатил мне все без обиды. Он опасный человек, гневливый. — Кормчий пытался завязать со мной разговор, чтобы выяснить, кто я сам такой.— Вряд ли я его знаю, — ответил я, но слово «изгой» пробудило мою память.В последний раз я видел Греттира, сына Асмунда, шесть лет назад в Исландии. Я вспомнил молодого человека, который сидел на скамье во дворе хутора и обстругивал палку. Был он почти одних лет со мной, светлокожий, конопатый, с коричневыми волосами, разделенными на пробор. Только я — сложения легкого и гибкого, а он, будучи роста среднего, казался широк и приземист; я обычно владею собой и по природе своей спокоен, а Греттир казался человеком горячим и вечно настороже. Я помню, как мелкая стружка взлетала в воздух из-под острого лезвия его ножа — как будто человек этот с трудом сдерживал гнев. Даже в том возрасте в Греттире виден был человек бешеный, непредсказуемый и опасный.— Смутьян от рождения, а когда вырос, стал еще хуже, — продолжал кормчий. — Нарочно дразнил своего отца при всяком удобном случае, хотя родитель его был человек приличный по всем статьям, тихий такой хуторянин. Сын же отказывался помогать по хозяйству на хуторе. Переломал крылья гусям и поубивал гусят, когда его послали загнать их на ночь, покалечил любимую отцовскую лошадь, когда ему велено было присмотреть за ней. Так исполосовал ей спину, что бедная тварь вставала на дыбы, стоило только притронуться к ее спине. Совершенно никудышный человек. Отец давно бы выгнал его из дома, если бы мать всякий раз не просила дать ему еще одну попытку. Образчик избалованного мамкина сыночка, вот что он такое, по-моему.— Что заставило его убить человека? — спросил я.— Все, не поверишь, случилось из-за котомки с дорожной сухой снедью. Разве из-за этого стоит нападать на человека с такой яростью?Я вспомнил летящие из-под ножа стружки и подумал, не повредился ли этот Греттир, сын Асмунда, в уме.— Так или иначе, скоро у тебя будет возможность самому во всем убедиться. Коль продержится ветер из этой четверти, первой нашей остановкой будет место, где он живет со своим единоутробным братом Торстейном. А Торстейн — совсем другой человек, нравом столь же ровен и спокоен, сколь Греттир — гневлив и норовист. А прозвали его «Дромундом» по неуклюжей походке — он ходит, раскачивается, словно те, не наши, корабли при боковой волне.Я понял, что имел в виду кормчий, когда три дня спустя мы бросили якорь в заливе перед двором Торстейна в Норвегии, в Тунсберге. Оба брата встречали нас на берегу. Торстейн, высокий и спокойный, ждал, твердо упершись ногами в гальку; Греттир же, на голову ниже брата, нервно топал взад и вперед. Он был невысокий и широкий, словно огнедышащая гора, готовая извергнуться. Но едва глаза наши встретились, я ощутил то самое потрясение от узнавания, какое испытал уже с полдюжины раз за свою жизнь: такое же выражение я видел в глазах скрелинга-шамана в Винланде и в глазах матери эрла на Оркнеях, знаменитой прорицательницы, во взгляде жены конунга Дублина Сигтрюгга, которую многие считали ведьмой, и в отсутствующем взгляде старого воина Транда, моего наставника в Исландии, который научил меня волхвовать на рунах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40