Эта пожирательница мужчин, старая императрица Зоэ, вышла замуж в третий раз и передала почти всю власть своему новому мужу, а Маниакес попытался захватить трон. Он в то время стоял во главе императорской армии в Италии и вторгся в Грецию. Эта выжженная земля тебе и привиделась. Басилевс собрал все войска, какие мог, в том числе и константинопольские полки, и вышел ему навстречу. Две рати сошлись – а было это в жаркий летний день на голой равнине, – и была великая битва, в которой решалась судьба империи. Маниакес уже почти взял верх, его войско громило врага, как вдруг случайная стрела угодила ему в шею и убила. Все было кончено. Его войско бежало, произошла резня. К нам эта весть пришла несколько месяцев назад, как раз перед нашим отбытием из Киева сюда. Маниакеса, а не Харальда видел ты в своем видении.
Меня это в одно и то же время потрясло и обрадовало. Я вспомнил, как были похожи эти два человека друга на друга и ростом, и манерой держаться, а во сне мне так и не удалось увидеть лицо погибшего полководца. И все вместе оказалось ошибкой – это было не предвидение, а путешествие духа. Несколько раз в жизни я встречал ведунов, которые могли в забытьи покидать свои тела и совершать далекие странствия. Такое же произошло и с моим сном. Я перенесся в другое место и другое время и там стал очевидцем смерти Маниакеса. Прежде со мной такого не случалось. Я был сбит с толку, у меня немного кружилась голова. Но, по крайней мере, я не свалял дурака перед Харальдом, рассказав ему о своих опасениях.
И я не задался вопросом, для чего Один привел меня на корабль Харальда, коль скоро на самом деле я видел смерть Маниакеса. Задай я себе этот простой вопрос, все могло бы пойти по-другому. Но ведь лукавство столь обычно для Одина.
Глава 11
Каково быть советником самого богатого правителя Севера? Ибо таковым правителем – не прошло и трех лет – стал Харальд.
Для начала ему пришлось согласиться с предложением своего племянника разделить с ним норвежский трон, но это было соглашение непрочное, и оно, безусловно, привело бы к распре и междоусобице, когда бы Магнус не погиб на охоте – странный несчастный случай. Заяц выпрыгнул перед его лошадью, лошадь понесла, и низко растущей веткой Магнуса выбило из седла. Он сломал себе шею. Зайцы, как и кошки, тоже близки Фрейе, и в то время я считал, что сей несчастный случай с конунгом – знак того, что исконные боги помогают мне, ибо по смерти Магнуса Харальд стал единовластным правителем Норвегии. Но вскоре на сей счет у меня возникли сомнения, ибо единовластие сильно повлияло на Харальда – он стал еще жестче и высокомернее.
Я мог судить о переменах в нем по его обращению с Халльдором. Грубовато-добродушный исландец был близким соратником Харальда во всех его странствиях по чужим землям, на Сицилии он был ранен – на лице его остались глубокие шрамы, но сия небывалая верность не спасла его от тщеславия Харальда. Халльдор всегда был прямым человеком. Он высказывал свое мнение, не смягчая слов, и чем более могущественным становился Харальд, тем меньше ему нравилось слышать столь откровенные речи, даже из уст ближайшего из советников. Вот, к примеру, что случилось во время одного из морских набегов Харальда на датские земли ярла Свейна. Халльдор был впередсмотрящим на носу длинного корабля Харальда. Это было почетное место и большая ответственность. Когда судно шло под парусами вдоль берега, Халльдор крикнул, что впереди скалы. Харальд, стоявший рядом с кормчим, решил не обращать внимание на это предупреждение. Через несколько минут драккар налетел на скалы и получил серьезные повреждения. Выведенный из себя, Халльдор заявил Харальду, что не желает быть впередсмотрящим, коль его слова пропускают мимо ушей. А Харальд, разъярившись, ответил, что не нуждается в таких людях, как Халльдор.
И раньше не раз случалось подобное, но после этого происшествия отношения между ними вовсе испортились. Я с сожалением видел, что Харальду доставляет удовольствие задевать Халльдора. При дворе Харальда бытовало такое правило, что все приближенные должны быть одеты и готовы служить конунгу к тому времени, когда герольд заиграет в трубу, объявляя, что конунг сейчас выйдет из спальни. Как-то утром, ради шутки, Харальд заплатил герольду, чтобы тот протрубил на рассвете, гораздо раньше обычного. Халльдор и его друзья бражничали всю ночь, и это застало их врасплох. И тогда Харальд приказал Халльдору с друзьями сесть на пол пиршественной залы, на грязную солому, и пить полные рога эля, а все прочие придворные смеялись над ними. Другое правило предписывало, что во время трапез никто не должен продолжать есть после того, как конунг покончил с едой. Харальд подавал знак – стучал по столу рукояткой своего ножа. Однажды Халльдор пренебрег этим знаком и продолжил жевать. Харальд крикнул через весь стол, что Халльдор разжирел, ибо слишком много ест и мало двигается, и вновь наложил на исландца наказание – полный рог эля.
Все кончилось в день, когда Харальд подменил монеты. Ежегодно в восьмой день после Йоля конунг одаривал своих вассалов. Хотя богатства его были по-прежнему неисчислимы – десять сильных мужчин с трудом поднимали сундуки с сокровищами Харальда, – Харальд заплатил Халльдору, мне и другим верным людям медной монетой вместо обычного серебра. Только у Халльдора хватило смелости возмутиться. Он сказал, что более не может служить столь скупому государю и предпочитает вернуться домой в Исландию. Затем он распродал все свое имущество в Норвегии, и произошла отвратительная схватка между ним и Харальдом, когда Халльдор требовал, чтобы конунг дал должную цену за корабль, купленный у Халльдора. Все это печальное дело кончилось тем, что Халльдор ворвался в личные покои конунга и, угрожая мечом, потребовал, чтобы Харальд отдал ему одно из золотых колец своей жены в уплату долга. После чего Халльдор уплыл в Исландию и больше не возвращался.
Его отъезд опечалил меня. Он всегда был мне другом, и я ценил его здравый смысл. Но я не последовал его примеру и не оставил службу у Харальда, ибо все еще питал надежду, что Харальд защитит исконную веру, и кое в чем Харальд оправдывал мои чаяния. Он вновь женился, не разведясь с Елизаветой, своей первой женой. Его новая жена, Тора, дочь одного норвежского вельможи, была крепкой сторонницей исконной веры. Когда христианские священники при дворе запротестовали, заявив, что Харальд виновен в двоеженстве, тот напрямик заявил, чтобы они занимались своими делами. И еще. Когда в Норвегию прибыла парочка новых епископов, посланных архиепископом Бремена, что в германских землях, Харальд без промедления отправил их обратно с коротким посланием архиепископу, извещая, что конунг сам знает, кого поставить над церковью. Но, к моему сожалению, Харальд точно так же проявлял склонность к христианству, когда это его устраивало. Он подновил церковь, в которой были похоронены тела его сводного брата «святого Олава» и племянника Магнуса, и всякий раз, имея дело с приверженцами Белого Христа, непременно напоминал им, что он, Харальд, близкий родственник святого Олава. Прошло еще несколько лет, прежде чем я окончательно понял, что Халльдор был прав с самого начала. Харальд служил одному лишь богу – самому себе.
И все же я упорствовал. Образ жизни при дворе Харальда был больше всего похож на тот, о котором я слышал ребенком в Гренландии, и я внушал себе, что Харальд искренне почитает обычаи Севера. Он окружил себя скальдами и хорошо платил за стихи, воспевавшие славные деяния прошлого. Его главным скальдом был еще один исландец, Тьодольв, но и другие поэты – Вальгард, Иллуги, Больверк, Халли, известные насмешники, и Стув Слепой были почти так же искусны в создании затейливых строф в придворном стиле, о достоинствах которых Харальд мог судить, ибо сам был знающим стихотворцем. Для веселья он нанимал придворного карлика, фризца по имени Тута, у него была длинная широкая спина и очень короткие толстые ноги, и все поневоле заливались смехом, глядя, как он вышагивает по большому залу дворца, одетый в кольчугу, доходящую до пола. Эта кольчуга была особо выкована для Харальда в Константинополе и столь прославлена, что даже получила собственное имя – «Эмма». Сам Харальд всегда был одет наилучшим образом, щеголял в красной с золотом головной повязке, когда был без короны, а в парадных случаях – сверкающим мечом, каковым его наградили в Миклагарде как спафарокандидата.
К сожалению, меч и кольчуга были не единственным напоминанием о его жизни при дворе басилевса. В Миклагарде Харальд понял, как безжалостно нужно добиваться власти и устранять соперников без предупреждения. Теперь я наблюдал, как он устранял одну вероятную угрозу за другой, внезапно и без пощады. Некий знатный человек, ставший слишком могущественным, был вызван на совет и опрометчиво вошел в зал совета без телохранителя. В зале же было темно – Харальд приказал закрыть ставни, – и его убили в темноте. Другой соперник был назначен начальником передового отряда дружины Харальда и послан в бой против сильнейшего врага. А Харальд все откладывал свое прибытие на поле битвы, и весь передовой отряд вместе с предводителем был безжалостно перебит. Вскоре тех, кто называл Харальда Суровым, стало куда меньше, чем тех, кто звал его просто «Харальдом Скверным».
И этому вот конунгу я продолжал верно служить, называя себя «человеком конунга» и упрямо цепляясь за надежду, что он остановит упорное продвижение веры Белого Христа и поведет свой народ обратно, к светлым дням исконной веры. Будь я честнее с самим собой, я должен был бы признать, что моя мечта вряд ли когда-нибудь осуществится. Но мне не хватало духа изменить свой образ мыслей. На самом же деле все обстояло просто: я достиг прочного положения в жизни, и у меня появилась привычка к этому положению. Мне было сорок шесть лет, когда Харальд сел на норвежский, престол, но вместо того чтобы смириться с возрастом, каковой большинство почитает едва ли не старостью, я все еще чувствовал, что способен управлять событиями.
А Руна не давала мне состариться.
Каждый год на шесть месяцев я оставлял двор Харальда и возвращался в мой любимый Вестерготланд. Я приурочивал свой приезд к середине осени, когда наступала пора сбора скудного урожая зерна, росшего на каменистых полях, отвоеванных у лесов, окружающих наше поселение, и вскоре мое возвращение стало сопровождаться маленьким обрядом. Я являлся домой пешком в скромном дорожном платье, а не в дорогом придворном, и в кожаном мешочке нес особый подарок для Руны – две парные золотые броши с переплетенным узором, чтобы застегивать плащ, ожерелье из янтарных бусин, браслет из черного янтаря, затейливо вырезанный наподобие змеи. Мы вдвоем уходили в небольшую избушку, выстроенную мною рядом с домом ее сестры, и едва мы оказывались скрыты от любопытных взоров, ее глаза вспыхивали от предвкушения. Вручив ей подарок, я отходил назад и смотрел с восторгом, как она разворачивает то, что я завернул в длинный кусок яркого шелка, каковым позже она оторачивала свои лучшие наряды. Полюбовавшись подарком, Руна дарила мне долгий нежный поцелуй, а потом осторожно клала подарок в ларец с драгоценностями и прятала его в углубление в стене.
Только после этого ободряющего приветствия я докладывал о себе Фолькмару и спрашивал у него, какую работу на хуторе нужно сделать. Он ставил меня жать зерно, помогать забивать и свежевать скот, для которого на зиму у нас не хватило бы корма, либо солить мясо. Потом нужно было наколоть дров, уложить их, и дранка на крышах наших домов требовала внимания – там отслоилась, тут и вовсе нуждалась в замене. Будучи молодым, я не любил рутины и суровой неукоснительности деревенской жизни, но теперь обнаружил, что телесный труд возвращает бодрость, и с удовольствием проверял, довольно ли молодой силы во мне осталось, сам себе задавая уроки и находя удовлетворение в успешном исполнении оных. По вечерам, готовясь отойти ко сну рядом с Руной, я произносил благодарственную молитву Одину за то, что от сиротского детства через битвы, рабство и почти смерть он привел меня в объятия женщины любящей и глубоко мною любимой.
К своему великому удивлению я обнаружил, что соседи видят во мне как бы мудреца, человека, глубоко постигшего Древнюю мудрость, и приходят ко мне за советами. Я охотно шел им навстречу, потому что начал понимать, что будущее исконной веры зависит не от великих правителей, вроде Харальда, но от обычных землепашцев. Я напомнил себе, что «паганус» – слово, которым христианские священники ругают язычников, – означает всего лишь человека, живущего в сельской местности. И тогда я стал учить деревенских жителей тому, что сам узнал в молодости: о богах, о том, как сохранять исконную веру, как жить в гармонии с невидимым миром. В ответ мои соседи сделали меня чем-то вроде жреца, и однажды, вернувшись домой, я обнаружил, что они выстроили для меня маленький хоф. Всего-то круглую хижину, стоящую в рощице, неподалеку от дома, где жили мы с Руной. Там я мог приносить жертвы и молиться Одину без помех. И снова Один услышал меня, потому что на восьмой год правления Харальда Руна обрадовала меня, сообщив, что ждет ребенка, и в положенное время произвела на свет мальчика и девочку, здоровых и сильных. Мы назвали их Фрейрвидом и Фрейгерд в честь богов, которые тоже были близнецами.
Близнецы еще не научились ходить, когда Харальд послал меня с поручением, предварявшим его великие притязания – по меньшей мере, стать вторым Кнутом, получив власть над всеми северными землями. Он вызвал меня в палату советов, одного, и заявил напрямик:
– Торгильс, ты говоришь на языке скоттов.
– Нет, милорд, – ответил я. – В молодости я научился языку ирландцев, когда был там рабом.
– Но ирландский язык достаточно близок к языку скоттов, чтобы ты мог провести тайные переговоры, не нуждаясь в переводчике?
– Возможно, государь, хотя я никогда этого не пробовал.
– Тогда тебе придется отправиться в Шотландию, посетить короля скоттов и выяснить, захочет ли он вступить со мной в союз.
– Какова цель союза? – осмелился я спросить.
– Завоевание Англии. Он не питает любви к своим южным соседям.
Харальд внимательно всматривался в меня, ожидая моего ответа.
Я же молчал и ждал продолжения.
– Имя короля – Магбьодр. Он сидит на шотландском троне четырнадцать лет. Судя по всему, знает толк в военном деле. Он может стать могущественным союзником. Есть только одна помеха: он не доверяет норвежцам. Его отец дрался с нашей оркнейской родней, когда ярлом там был Сигурд Смелый.
Имя Сигурда Смелого отозвались в моей левой руке болезненным уколом. Застаревшая рана невольно напомнила о себе.
– Я дрался на стороне ярла Сигурда в великой битве при Клонтарфе в Ирландии, где он погиб, пытаясь свергнуть ирландского верховного конунга, – сказал я, тщательно выбирая слова. И удержался, не добавил, что был последним, кто высоко держал знаменитый стяг Сигурда с вороном, и получил страшный удар по руке, когда шест со стягом вырвали у меня.
– На этот раз я собираюсь свергнуть верховного короля Англии при поддержке Магбьодра, – заявил Харальд. – Твоя задача – убедить его объединиться с нами ради общего дела. Письмо, которое ты повезешь в Шотландию, готово. Плыть же туда всего два дня.
Я прибыл в Шотландию, надеясь найти Магбьодра в его крепости на южном берегу залива, называемого скоттами Мари-Ферт, но, когда я приехал туда, управляющий сказал мне, что король совершает объезд своих владений, и его ждут обратно не ранее чем через несколько недель. И добавил:
– Королева поехала с ним. Да сохранит ее Господь. – Должно быть, он заметил мое недоумение и потому продолжил: – За последние месяцы ей стало хуже, и никто не может ей помочь. Такая славная женщина! Не знаю, на пользу ли ей путешествие.
Оказалось, что мой разговорный ирландский хорошо понимают, и тогда я стал потихоньку выспрашивать и выяснил, что королева, а звали ее Груох, страдает какой-то таинственной болезнью.
– Выстрел эльфа, – вот как назвал это один из моих собеседников, а другой сказал прямо:
– Демоны вошли в ее голову.
И каждый, с кем я разговаривал, давал понять, что Груох здесь весьма почитают. Очевидно, она, прямой потомок шотландских королей, выйдя замуж за Магбьодра, способствовала его притязаниям на трон. Магбьодр тоже был королевской крови, но носил более низкий титул мормера Морея, титул, равный ярлу, прежде чем взошел на трон, свергнув предыдущего короля при обстоятельствах, о которых мои собеседники говорили весьма неохотно. Одни утверждали, что он победил короля в открытом бою, другие – что он убил его на поединке, а кое-кто намекал, что Магбьодр предательски убил своего короля, когда тот был его гостем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Меня это в одно и то же время потрясло и обрадовало. Я вспомнил, как были похожи эти два человека друга на друга и ростом, и манерой держаться, а во сне мне так и не удалось увидеть лицо погибшего полководца. И все вместе оказалось ошибкой – это было не предвидение, а путешествие духа. Несколько раз в жизни я встречал ведунов, которые могли в забытьи покидать свои тела и совершать далекие странствия. Такое же произошло и с моим сном. Я перенесся в другое место и другое время и там стал очевидцем смерти Маниакеса. Прежде со мной такого не случалось. Я был сбит с толку, у меня немного кружилась голова. Но, по крайней мере, я не свалял дурака перед Харальдом, рассказав ему о своих опасениях.
И я не задался вопросом, для чего Один привел меня на корабль Харальда, коль скоро на самом деле я видел смерть Маниакеса. Задай я себе этот простой вопрос, все могло бы пойти по-другому. Но ведь лукавство столь обычно для Одина.
Глава 11
Каково быть советником самого богатого правителя Севера? Ибо таковым правителем – не прошло и трех лет – стал Харальд.
Для начала ему пришлось согласиться с предложением своего племянника разделить с ним норвежский трон, но это было соглашение непрочное, и оно, безусловно, привело бы к распре и междоусобице, когда бы Магнус не погиб на охоте – странный несчастный случай. Заяц выпрыгнул перед его лошадью, лошадь понесла, и низко растущей веткой Магнуса выбило из седла. Он сломал себе шею. Зайцы, как и кошки, тоже близки Фрейе, и в то время я считал, что сей несчастный случай с конунгом – знак того, что исконные боги помогают мне, ибо по смерти Магнуса Харальд стал единовластным правителем Норвегии. Но вскоре на сей счет у меня возникли сомнения, ибо единовластие сильно повлияло на Харальда – он стал еще жестче и высокомернее.
Я мог судить о переменах в нем по его обращению с Халльдором. Грубовато-добродушный исландец был близким соратником Харальда во всех его странствиях по чужим землям, на Сицилии он был ранен – на лице его остались глубокие шрамы, но сия небывалая верность не спасла его от тщеславия Харальда. Халльдор всегда был прямым человеком. Он высказывал свое мнение, не смягчая слов, и чем более могущественным становился Харальд, тем меньше ему нравилось слышать столь откровенные речи, даже из уст ближайшего из советников. Вот, к примеру, что случилось во время одного из морских набегов Харальда на датские земли ярла Свейна. Халльдор был впередсмотрящим на носу длинного корабля Харальда. Это было почетное место и большая ответственность. Когда судно шло под парусами вдоль берега, Халльдор крикнул, что впереди скалы. Харальд, стоявший рядом с кормчим, решил не обращать внимание на это предупреждение. Через несколько минут драккар налетел на скалы и получил серьезные повреждения. Выведенный из себя, Халльдор заявил Харальду, что не желает быть впередсмотрящим, коль его слова пропускают мимо ушей. А Харальд, разъярившись, ответил, что не нуждается в таких людях, как Халльдор.
И раньше не раз случалось подобное, но после этого происшествия отношения между ними вовсе испортились. Я с сожалением видел, что Харальду доставляет удовольствие задевать Халльдора. При дворе Харальда бытовало такое правило, что все приближенные должны быть одеты и готовы служить конунгу к тому времени, когда герольд заиграет в трубу, объявляя, что конунг сейчас выйдет из спальни. Как-то утром, ради шутки, Харальд заплатил герольду, чтобы тот протрубил на рассвете, гораздо раньше обычного. Халльдор и его друзья бражничали всю ночь, и это застало их врасплох. И тогда Харальд приказал Халльдору с друзьями сесть на пол пиршественной залы, на грязную солому, и пить полные рога эля, а все прочие придворные смеялись над ними. Другое правило предписывало, что во время трапез никто не должен продолжать есть после того, как конунг покончил с едой. Харальд подавал знак – стучал по столу рукояткой своего ножа. Однажды Халльдор пренебрег этим знаком и продолжил жевать. Харальд крикнул через весь стол, что Халльдор разжирел, ибо слишком много ест и мало двигается, и вновь наложил на исландца наказание – полный рог эля.
Все кончилось в день, когда Харальд подменил монеты. Ежегодно в восьмой день после Йоля конунг одаривал своих вассалов. Хотя богатства его были по-прежнему неисчислимы – десять сильных мужчин с трудом поднимали сундуки с сокровищами Харальда, – Харальд заплатил Халльдору, мне и другим верным людям медной монетой вместо обычного серебра. Только у Халльдора хватило смелости возмутиться. Он сказал, что более не может служить столь скупому государю и предпочитает вернуться домой в Исландию. Затем он распродал все свое имущество в Норвегии, и произошла отвратительная схватка между ним и Харальдом, когда Халльдор требовал, чтобы конунг дал должную цену за корабль, купленный у Халльдора. Все это печальное дело кончилось тем, что Халльдор ворвался в личные покои конунга и, угрожая мечом, потребовал, чтобы Харальд отдал ему одно из золотых колец своей жены в уплату долга. После чего Халльдор уплыл в Исландию и больше не возвращался.
Его отъезд опечалил меня. Он всегда был мне другом, и я ценил его здравый смысл. Но я не последовал его примеру и не оставил службу у Харальда, ибо все еще питал надежду, что Харальд защитит исконную веру, и кое в чем Харальд оправдывал мои чаяния. Он вновь женился, не разведясь с Елизаветой, своей первой женой. Его новая жена, Тора, дочь одного норвежского вельможи, была крепкой сторонницей исконной веры. Когда христианские священники при дворе запротестовали, заявив, что Харальд виновен в двоеженстве, тот напрямик заявил, чтобы они занимались своими делами. И еще. Когда в Норвегию прибыла парочка новых епископов, посланных архиепископом Бремена, что в германских землях, Харальд без промедления отправил их обратно с коротким посланием архиепископу, извещая, что конунг сам знает, кого поставить над церковью. Но, к моему сожалению, Харальд точно так же проявлял склонность к христианству, когда это его устраивало. Он подновил церковь, в которой были похоронены тела его сводного брата «святого Олава» и племянника Магнуса, и всякий раз, имея дело с приверженцами Белого Христа, непременно напоминал им, что он, Харальд, близкий родственник святого Олава. Прошло еще несколько лет, прежде чем я окончательно понял, что Халльдор был прав с самого начала. Харальд служил одному лишь богу – самому себе.
И все же я упорствовал. Образ жизни при дворе Харальда был больше всего похож на тот, о котором я слышал ребенком в Гренландии, и я внушал себе, что Харальд искренне почитает обычаи Севера. Он окружил себя скальдами и хорошо платил за стихи, воспевавшие славные деяния прошлого. Его главным скальдом был еще один исландец, Тьодольв, но и другие поэты – Вальгард, Иллуги, Больверк, Халли, известные насмешники, и Стув Слепой были почти так же искусны в создании затейливых строф в придворном стиле, о достоинствах которых Харальд мог судить, ибо сам был знающим стихотворцем. Для веселья он нанимал придворного карлика, фризца по имени Тута, у него была длинная широкая спина и очень короткие толстые ноги, и все поневоле заливались смехом, глядя, как он вышагивает по большому залу дворца, одетый в кольчугу, доходящую до пола. Эта кольчуга была особо выкована для Харальда в Константинополе и столь прославлена, что даже получила собственное имя – «Эмма». Сам Харальд всегда был одет наилучшим образом, щеголял в красной с золотом головной повязке, когда был без короны, а в парадных случаях – сверкающим мечом, каковым его наградили в Миклагарде как спафарокандидата.
К сожалению, меч и кольчуга были не единственным напоминанием о его жизни при дворе басилевса. В Миклагарде Харальд понял, как безжалостно нужно добиваться власти и устранять соперников без предупреждения. Теперь я наблюдал, как он устранял одну вероятную угрозу за другой, внезапно и без пощады. Некий знатный человек, ставший слишком могущественным, был вызван на совет и опрометчиво вошел в зал совета без телохранителя. В зале же было темно – Харальд приказал закрыть ставни, – и его убили в темноте. Другой соперник был назначен начальником передового отряда дружины Харальда и послан в бой против сильнейшего врага. А Харальд все откладывал свое прибытие на поле битвы, и весь передовой отряд вместе с предводителем был безжалостно перебит. Вскоре тех, кто называл Харальда Суровым, стало куда меньше, чем тех, кто звал его просто «Харальдом Скверным».
И этому вот конунгу я продолжал верно служить, называя себя «человеком конунга» и упрямо цепляясь за надежду, что он остановит упорное продвижение веры Белого Христа и поведет свой народ обратно, к светлым дням исконной веры. Будь я честнее с самим собой, я должен был бы признать, что моя мечта вряд ли когда-нибудь осуществится. Но мне не хватало духа изменить свой образ мыслей. На самом же деле все обстояло просто: я достиг прочного положения в жизни, и у меня появилась привычка к этому положению. Мне было сорок шесть лет, когда Харальд сел на норвежский, престол, но вместо того чтобы смириться с возрастом, каковой большинство почитает едва ли не старостью, я все еще чувствовал, что способен управлять событиями.
А Руна не давала мне состариться.
Каждый год на шесть месяцев я оставлял двор Харальда и возвращался в мой любимый Вестерготланд. Я приурочивал свой приезд к середине осени, когда наступала пора сбора скудного урожая зерна, росшего на каменистых полях, отвоеванных у лесов, окружающих наше поселение, и вскоре мое возвращение стало сопровождаться маленьким обрядом. Я являлся домой пешком в скромном дорожном платье, а не в дорогом придворном, и в кожаном мешочке нес особый подарок для Руны – две парные золотые броши с переплетенным узором, чтобы застегивать плащ, ожерелье из янтарных бусин, браслет из черного янтаря, затейливо вырезанный наподобие змеи. Мы вдвоем уходили в небольшую избушку, выстроенную мною рядом с домом ее сестры, и едва мы оказывались скрыты от любопытных взоров, ее глаза вспыхивали от предвкушения. Вручив ей подарок, я отходил назад и смотрел с восторгом, как она разворачивает то, что я завернул в длинный кусок яркого шелка, каковым позже она оторачивала свои лучшие наряды. Полюбовавшись подарком, Руна дарила мне долгий нежный поцелуй, а потом осторожно клала подарок в ларец с драгоценностями и прятала его в углубление в стене.
Только после этого ободряющего приветствия я докладывал о себе Фолькмару и спрашивал у него, какую работу на хуторе нужно сделать. Он ставил меня жать зерно, помогать забивать и свежевать скот, для которого на зиму у нас не хватило бы корма, либо солить мясо. Потом нужно было наколоть дров, уложить их, и дранка на крышах наших домов требовала внимания – там отслоилась, тут и вовсе нуждалась в замене. Будучи молодым, я не любил рутины и суровой неукоснительности деревенской жизни, но теперь обнаружил, что телесный труд возвращает бодрость, и с удовольствием проверял, довольно ли молодой силы во мне осталось, сам себе задавая уроки и находя удовлетворение в успешном исполнении оных. По вечерам, готовясь отойти ко сну рядом с Руной, я произносил благодарственную молитву Одину за то, что от сиротского детства через битвы, рабство и почти смерть он привел меня в объятия женщины любящей и глубоко мною любимой.
К своему великому удивлению я обнаружил, что соседи видят во мне как бы мудреца, человека, глубоко постигшего Древнюю мудрость, и приходят ко мне за советами. Я охотно шел им навстречу, потому что начал понимать, что будущее исконной веры зависит не от великих правителей, вроде Харальда, но от обычных землепашцев. Я напомнил себе, что «паганус» – слово, которым христианские священники ругают язычников, – означает всего лишь человека, живущего в сельской местности. И тогда я стал учить деревенских жителей тому, что сам узнал в молодости: о богах, о том, как сохранять исконную веру, как жить в гармонии с невидимым миром. В ответ мои соседи сделали меня чем-то вроде жреца, и однажды, вернувшись домой, я обнаружил, что они выстроили для меня маленький хоф. Всего-то круглую хижину, стоящую в рощице, неподалеку от дома, где жили мы с Руной. Там я мог приносить жертвы и молиться Одину без помех. И снова Один услышал меня, потому что на восьмой год правления Харальда Руна обрадовала меня, сообщив, что ждет ребенка, и в положенное время произвела на свет мальчика и девочку, здоровых и сильных. Мы назвали их Фрейрвидом и Фрейгерд в честь богов, которые тоже были близнецами.
Близнецы еще не научились ходить, когда Харальд послал меня с поручением, предварявшим его великие притязания – по меньшей мере, стать вторым Кнутом, получив власть над всеми северными землями. Он вызвал меня в палату советов, одного, и заявил напрямик:
– Торгильс, ты говоришь на языке скоттов.
– Нет, милорд, – ответил я. – В молодости я научился языку ирландцев, когда был там рабом.
– Но ирландский язык достаточно близок к языку скоттов, чтобы ты мог провести тайные переговоры, не нуждаясь в переводчике?
– Возможно, государь, хотя я никогда этого не пробовал.
– Тогда тебе придется отправиться в Шотландию, посетить короля скоттов и выяснить, захочет ли он вступить со мной в союз.
– Какова цель союза? – осмелился я спросить.
– Завоевание Англии. Он не питает любви к своим южным соседям.
Харальд внимательно всматривался в меня, ожидая моего ответа.
Я же молчал и ждал продолжения.
– Имя короля – Магбьодр. Он сидит на шотландском троне четырнадцать лет. Судя по всему, знает толк в военном деле. Он может стать могущественным союзником. Есть только одна помеха: он не доверяет норвежцам. Его отец дрался с нашей оркнейской родней, когда ярлом там был Сигурд Смелый.
Имя Сигурда Смелого отозвались в моей левой руке болезненным уколом. Застаревшая рана невольно напомнила о себе.
– Я дрался на стороне ярла Сигурда в великой битве при Клонтарфе в Ирландии, где он погиб, пытаясь свергнуть ирландского верховного конунга, – сказал я, тщательно выбирая слова. И удержался, не добавил, что был последним, кто высоко держал знаменитый стяг Сигурда с вороном, и получил страшный удар по руке, когда шест со стягом вырвали у меня.
– На этот раз я собираюсь свергнуть верховного короля Англии при поддержке Магбьодра, – заявил Харальд. – Твоя задача – убедить его объединиться с нами ради общего дела. Письмо, которое ты повезешь в Шотландию, готово. Плыть же туда всего два дня.
Я прибыл в Шотландию, надеясь найти Магбьодра в его крепости на южном берегу залива, называемого скоттами Мари-Ферт, но, когда я приехал туда, управляющий сказал мне, что король совершает объезд своих владений, и его ждут обратно не ранее чем через несколько недель. И добавил:
– Королева поехала с ним. Да сохранит ее Господь. – Должно быть, он заметил мое недоумение и потому продолжил: – За последние месяцы ей стало хуже, и никто не может ей помочь. Такая славная женщина! Не знаю, на пользу ли ей путешествие.
Оказалось, что мой разговорный ирландский хорошо понимают, и тогда я стал потихоньку выспрашивать и выяснил, что королева, а звали ее Груох, страдает какой-то таинственной болезнью.
– Выстрел эльфа, – вот как назвал это один из моих собеседников, а другой сказал прямо:
– Демоны вошли в ее голову.
И каждый, с кем я разговаривал, давал понять, что Груох здесь весьма почитают. Очевидно, она, прямой потомок шотландских королей, выйдя замуж за Магбьодра, способствовала его притязаниям на трон. Магбьодр тоже был королевской крови, но носил более низкий титул мормера Морея, титул, равный ярлу, прежде чем взошел на трон, свергнув предыдущего короля при обстоятельствах, о которых мои собеседники говорили весьма неохотно. Одни утверждали, что он победил короля в открытом бою, другие – что он убил его на поединке, а кое-кто намекал, что Магбьодр предательски убил своего короля, когда тот был его гостем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36