Сиракузы узнали о нашей победе задолго до того, как армия добралась до городских стен. Больше не надеясь на помощь со стороны Абдаллы, жители открыли городские ворота. Греческая часть населения приветствовала нас с восторгом, сарацины – со смирением. Понятно, что норвежцам Харальда не терпелось узнать, какую награду они получат после великой битвы, и мы решили, что дозорное плавание вдоль побережья подождет, пока счетоводы Маниакеса не закончат оценку. В конце концов, каждый воин в отряде Харальда получил добавочное вознаграждение в тридцать номизм – это больше, чем жалованье за три года. Но некоторые вещи были удержаны для раздачи старшим военачальникам, и это привело к открытой ссоре между Маниакесом и Эрве, вождем франкских наемников. Предметом их спора стал тот самый гнедой жеребец, что нес на себе того знатного воина, которого Железная Рука убил в поединке на глазах у всех – превосходный образец породы скакунов, каковыми славятся сарацины. Когда конюх вывел жеребца и показал Маниакесу, в толпе зрителей не нашлось бы человека, не пожелавшего владеть этим животным.
Эрве, немного говоривший по-гречески, сделал неблагоразумное предложение.
– Автократор, – сказал он, – этого коня следует отдать Железной Руке в знак признания его победы над сарацинским витязем.
Маниакес воспринял это замечание как оскорбление и посягательство на его единовластие.
– Нет, – резко возразил он. – Эта лошадь будет стоять в моей конюшне. Я оставлю ее себе.
Эрве усугубил свою ошибку.
– Это воистину несправедливо, – сказал он. – Железная Рука победил противника в честной схватке, и по обычаю он должен получить оружие и лошадь побежденного.
Маниакес метнул на него гневный взгляд, и без того мрачное его лицо еще больше помрачнело. Они стояли, глядя друг на друга, посреди главной городской площади. С Маниакесом было несколько греческих военачальников, а с Эрве – полдюжины его наемников. Спор шел на глазах у множества свидетелей.
– Это лошадь принадлежит мне, – повторил Маниакес. Он пришел в такую ярость, что голос его стал похож на звериный рык.
Эрве открыл рот, словно собирался что-то сказать, и тут Маниакес вышел вперед и ударил наемника прямо в лицо. Маниакес, как я уже говорил, был человек огромный, настоящий великан. Удар свалил Эрве с ног, хотя франк был достаточно высок и силен, чтобы устоять перед обычным ударом. Наемник начал подниматься с земли, губы его были разбиты в кровь, но греческий стратег пнул его ногой так, что Эрве снова растянулся на земле. Маниакес тяжело дышал, глаза его горели яростью, когда он смотрел, как униженный наемник медленно встает, опираясь на двух своих людей, подбежавших помочь ему. Приближенные Маниакеса застыли, затаив дыхание, в ужасе от ярости своего предводителя. Я же вспомнил предостережение одного греческого начальника в Константинополе: новый главнокомандующий требует немедленного подчинения, «особенно от северных варваров».
Все молчали, жеребец и конюх стояли на месте, и тут, в самый опасный момент, вмешался один из наемников Эрве, сам Железная Рука. Он вышел из толпы зевак и медленно направился к лошади. На ходу он надевал на правую руку тяжелую рукавицу с металлическими пластинами. Подойдя к жеребцу, наемник принялся ласкать животное, оглаживать великолепную голову и шею, похлопывать по бокам и теребить уши. Жеребец ответил на ласку, потянувшись своей прекрасной головой, чтобы ткнуться носом в человека. Тогда Железная Рука стал прямо перед ним, положил левую руку ему сзади на шею и щелкнул пальцами. Жеребец вздернул голову, навострив уши, глаза у него были блестящие и словно вопрошающие. В это мгновение Железная Рука поднял правую руку в латной рукавице и нанес жеребцу ужасный удар кулаком прямо между глаз. Жеребец рухнул, ноги его вытянулись, он был убит наповал. Железная Рука спокойно повернулся и пошел обратно к своим товарищам.
На другой день Эрве со всем отрядом наемников покинул Сиракузы и вернулся в Италию, не желая больше служить под началом Маниакеса.

– Какой удар получил этот человек! – заметил Халльдор. – Греческий военачальник еще пожалеет, что поссорился с франкскими наемниками.
Мы выводили наши галеры из гавани, уходили в дозор, и смерть жеребца была единственной темой наших разговоров.
– Маниакес не в духе с тех пор, как Абдалла улизнул от него. Теперь-то эмира вряд ли поймаешь. У него было достаточно времени, чтобы сбежать в Ливию. Но уж коль скоро мы должны ходить вдоль берега, может быть, устроим парочку набегов по собственному почину и возьмем кое-какую добычу.
Викингское чутье Халльдора было вознаграждено сверх самых его безумных мечтаний. Из пяти наших галер Харальд послал две на север, к Палермо, на тот случай, если эмир все еще там. Другие две галеры были посланы следить за побережьем, обращенным к Ливии, откуда эмир скорее всего и попытается бежать. Пятая же галера, галера Харальда, имела особую задачу. Мы должны были, идя вдоль юго-восточного побережья, осматривать заливы и гавани в поисках следов сарацинских кораблей, каковые могли бы вывезти эмира с острова. Теперь, когда Абдалла оказался в бегах, мы знали, что сможем получать сведения от обитающего на побережье населения, говорящего по-гречески.
Почти неделю мы медленно шли вдоль скалистого берега, заглядывая в расщелины и гавани, расспрашивая рыбаков и не обнаруживая ничего подозрительного. Казалось, Сицилия теперь, когда эмир потерпел поражение, вновь успокоилась, и люди вернулись к своей нормальной мирной жизни. Мы прошли уже половину побережья, когда оказались у длинной отмели из белого песка, позади которой шли низкие дюны, поросшие пучками травы. Место это представлялось весьма необычным, ибо побережье, вдоль которого мы плыли дотоле, состояло из утесов и рифов. Я спросил грека-рыбака, нашего вожатого на этом участке плавания, пользуются ли этой отмелью для высадки, и тот покачал головой. Ближайшая деревня расположена вдали от берега, а рыбаки не приходят сюда, потому что рыбы здесь мало. Я перевел его ответ Харальду, и в нем мгновенно проснулось норвежское чутье хищника. Некоторое время он оглядывал берег. Ничего. Берег казался совершенно необитаемым.
– Причаливай, – приказал Харальд рулевому. – Надо бы оглядеть это место повнимательней.
Нос галеры осторожно ткнулся в песок, и с дюжину наших спрыгнули на сушу. Слышался только легкий плеск волн. Щурясь от блеска белого песка – солнце уже садилось, – мы двинулись по пляжу.
– Вы, четверо, – приказал Харальд идущим следом за ним, – осмотрите все в том направлении, вон до тех дальних кустов. Остальные – со мной.
И он двинулся к дюнам. Я шел следом, ноги тонули в мягком песке, я изо всех сил старался не отстать. Мы прошли шагов пятьдесят, как вдруг откуда-то выскочило четверо сарацин, они бросились наутек в глубь острова – до того они сидели на корточках, прячась за дюной. Они летели так, что я видел, как мелькают голые ступни. Они напоминали зайцев, обычно ждущих до последнего момента, пока охотник не наткнется на них, а потом улепетывающих в страхе. И бежали они так же быстро, как зайцы, и нечего было надеяться поймать их. Мы остановились, глядя, как они, удаляясь, становятся все меньше. Но, оказавшись на расстоянии, не доступном для самого умелого лучника, один из беглецов остановился, повернулся и стал ждать, глядя на нас. Харальд прищурил глаза, глядя на далекую фигуру.
– На что это похоже, Торгильс? – спросил он.
– Я только что подумал, господин, что скачут они быстро, как зайцы.
– Нет, не зайцы, – сказал он. – Вспомни о птицах на гнездах. Что они делают?
Я сразу же понял.
– Покидают гнездо и бегают, как приманка, надеясь отвлечь охотника от птенцов.
– Стало быть, теперь мы поищем гнездо.
Мы вовек не нашли бы гнезда, когда бы не глаза мальчишки. Его закопали в песке под нависшим кустом. Единственное, что оставалась на поверхности, это лицо, но даже оно было прикрыто легкой хлопковой тканью того же цвета, что и песок вокруг. Но ткань от дыхания мальчика слегка сползла на сторону. Я шел мимо куста, когда увидел блеск его глаз. Я тихо поманил Харальда, который обыскивал кусты в нескольких шагах от меня, он подошел и посмотрел туда, куда я указывал. Мальчик понял, что его обнаружили. Харальд протянул руку, разбросал песок и, схватив парнишку за плечо, вытащил из укрытия. Мальчику было не больше шести-семи лет, он был худенький, с кожей, слишком светлой для сарацина, с тонкими чертами лица. Он весь дрожал от страха.
– Во имя всех святых! – воскликнул грек-рыбак, подошедший посмотреть на нашу находку. – Это же сын Абдаллы!
– Как он здесь оказался? – спросил я.
– Он ехал на лошади своего отца в тот день, когда эмир проезжал нашу деревню. Абдалла поднял его на руках, что бы показать людям и познакомить нас с нашим будущим правителем. Тут не ошибешься. Да ты взгляни-ка на его одежу. Это не крестьянский сын.
Я перевел Харальду слова рыбака, и норвежец вдруг, схватив мальчика, как куклу, подбросил в воздух, поймал и, держа на вытянутых руках над головой, повернулся к стоящему поодаль сарацину, показывая свою находку. Немного погодя сарацин пошел к нам.
– Я его наставник, – объяснил он на хорошем греческом языке резкой и гортанной скороговоркой, обычной для сарацин. Это был человек пожилой, худощавый, седобородый и явно опечаленный. – Умоляю вас, не причиняйте ему вреда.
– Где Абдалла, ваш эмир? – спросил Харальд.
– Я не знаю, – с несчастным видом ответил человек. – Мне приказано было привести мальчика на этот берег и ждать, когда нас подберут. Но я понятия не имею, когда придет корабль. Поначалу мы думали, что ваш корабль пришел за нами. А когда поняли, что ошиблись, слишком поздно было уходить, и мы попытались спрятать мальчика, надеясь, что вы уйдете.
– Торгильс, на пару слов, – сказал Харальд. – А ты, Халльдор, подержи мальчонку. – Он отвел меня на несколько шагов в сторону и откровенно спросил: – Сколько можно получить за мальчишку?
Я размышлял, а Харальд неистово торопил меня:
– Ну, давай же, думай! Абдалла не может быть слишком далеко отсюда, и он успеет получить от нас весточку. Сколько стоит мальчишка?
Я был настолько ошеломлен его напором, что начал заикаться.
– Г-г-господин, я понятия не имею.
Харальд оборвал меня.
– Что ты там говорил про тот золотой купол в Святой Земле? Что сарацины готовы отдать любые деньги за то, что им всего дороже?
– Но то была святыня.
– А разве сын и наследник не настолько же ценен для отца? Мы не можем терять время, Торгильс. Сколько калиф, или как там его, выделил на золочение купола?
– Наш проводник назвал сумму в сто тысяч динаров.
– Верно. Скажи наставнику мальчишки, что эмир получит своего сына целым и невредимым, коль заплатит сто тысяч динаров. В противном случае мы отдадим парня Маниакесу. Вот мое условие.
– Но как сможет эмир собрать такую сумму сейчас? – возразил я. – Он же в бегах.
– Я еще не слыхивал о таком, чтобы правитель, спасаясь бегством, не забрал бы с собой свои сокровища, если есть, на чем их увезти. И можешь добавить второе условие, чтобы подсластить первое. Выплатив сто тысяч, эмир не только получит обратно своего сына, но я постараюсь, чтобы наши корабли не помешали его бегству в Ливию.
Казалось бы, двурушничество Харальда должно было потрясти меня, но этого не случилось. Видно, годы, прожитые в Константинополе, сделали меня нечувствительным к козням и предательству. И конечно же, каждый норвежец в отряде ждал, что Харальд назначит цену за мальчика, и ни один из них не желал делиться выкупом с автократором, коль скоро Харальд может это устроить. Но пока Харальд говорил, его откровенное вероломство заставило меня признаться самому себе, что по сути я никогда не был предан константинопольским властителям или их приближенным, но единственно только моему народу. Оказавшись перед прямым выбором – служить басилевсу или Харальду, я не колебался.
– Я постараюсь, господин, как-нибудь это устроить, – ответил я, вспомнив, какой расчетливой бывала Пелагея в своих торговых делах. Уж она-то наверняка бы посоветовала мне извлечь из нашей удачи как можно большую выгоду.
– Хорошо, Торгильс, устраивай. И поторопись. Коль мы хотим добиться цели, все нужно проделать быстро. За три дня – не больше.
Когда я назвал эту огромную сумму, наставник мальчика чуть вздрогнул, но как умелый переговорщик, уклонился от прямой торговли.
– Куда доставить такое количество денег и как будет обеспечена безопасность мальчика? – осведомился он, блестящими глазами тревожно глядя на Халльдора, все еще держащего пленника.
– Что касается безопасности мальчика, вам придется довериться нам, – сказал я. – В наших интересах сохранить его целым и невредимым. Он нам не враг, как и его отец, коль скоро тот согласится на наше предложение. Мы будем держать мальчика на борту корабля, пока не получим выкуп.
– А сам выкуп? Как это будет передано? При виде такого количества золота люди теряют головы и хотят получить еще больше. И нарушают свое обещание.
Я задумался. Никогда прежде я не устраивал выплаты выкупа и не знал, как сделать, чтобы защитить интересы обеих сторон. Потом – наверное, меня надоумил Один – я вспомнил, как жил среди лопарей Пермии. Эти люди торговали пушниной и не доверяли чужакам, а потому проводили всякий товарообмен заглазно: оставляли свои меха на осмотр в пустынном открытом месте, покупатели же оставляли равные по стоимости товары в том же месте. Можно попытаться устроить то же и для Харальда.
– Выкуп следует привезти на этот край берега в полдень третьего дня, считая от сегодняшнего, – сказал я. – Наш корабль будет стоять в заливе достаточно близко, чтобы мы видели, как ваши люди кладут выкуп на песок и отходят на безопасное расстояние, на дюны, где их еще будет видно. На берегу буду я сам и мальчик, мы будем ждать вас на противоположном конце. Вы сможете воочию убедиться, что мальчик жив и здоров. Но вы не должны подходить ближе. Если вы это сделаете, галера сразу же подойдет и заберет мальчика. Я подойду по берегу, чтобы осмотреть выкуп, и если все будет правильно, дам знак галере забрать деньги. В это время ваши люди смогут приблизиться и взять мальчика. Ни одна из сторон не будет настолько близко к месту совершения обмена, чтобы завладеть и выкупом, и мальчиком. Старик посмотрел на меня и тихо сказал:
– Тебе я доверяю. Но не этому высокому разбойнику, вашему предводителю. Заставь его уважать наш договор. Иначе быть беде.
После того, как сарацины отправились с известием к эмиру, я объяснил условия передачи Харальду. Никогда прежде я не видел его в такой глубокой задумчивости. Он обдумывал мой план, жуя ус и сердито поглядывая на меня.
– Торгильс, – сказал он, – ты слишком долго жил среди этих людей. Ты даже думать стал, как они. Коли все пойдет не так, на берегу, разумеется, останешься сидеть ты, а не мы.
– Полагаю, все получится, – успокоил я его с уверенностью, каковой вовсе не испытывал. – Впрочем, найдется ли у эмира столько денег – это другой вопрос.
В конце концов, передача выкупа произошла именно так, как я надеялся, за исключением одной погрешности – я ее не предусмотрел, а она могла помешать осуществлению всего нашего замысла.
На третий день вскоре после полудня, когда наша галера стояла в заливе, на песчаных дюнах появился караван из пятнадцати мулов. Я сидел на дальнем краю пляжа с сарацинским мальчонкой, который за все время, что провел у нас, не произнес ни слова. Он никак не мог прийти в себя. Но он увидел приближающихся мулов, и лицо его озарилось надеждой – очевидно, он понял, что происходит. Будь я поумнее, я связал бы его по рукам, по ногам, чтобы он не сбежал, пока я осматриваю переметные сумы, которые погонщики сгрузили на другом конце пляжа, а сами удалились, но у меня не хватило духа сделать это. Он встал и помахал рукой своему наставнику, наблюдавшему за всем издали, а я жестом приказал мальчику сесть и спокойно ждать, что он и сделал. Тогда я пошел по песку к груде поклажи, сгруженной с мулов, развязал тесемки одной-другой сумы и заглянул в них. В жизни я не видел такового количества золотых монет зараз. Ни тогда, когда работал у королевского чеканщика в Лондоне – ведь он чеканил серебряную монету, ни даже тогда, когда басилевс щедро осыпал своих придворных золотом во время приема в Большом Дворце. Там было богатство, выходившее за пределы моего воображения. Как ни странно, весь выкуп был в монете, в основном, в арабских динарах, но также и в номизмах имперской чеканки. Я не заметил ни единого золотого ожерелья или повязки, украшенной драгоценными камнями, стоимость каковых требовала бы оценки. Как должны выглядеть сто тысяч динаров, я понятия не имел, а времени для пересчета не имелось, поэтому я повернулся и махнул рукой мальчику, отпуская его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36