А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Он боялся, что Лорен решит, будто он начал все путать, как любой древний старик. Океан потемнел, старик и женщина продолжали лавировать сквозь кущи крон при помощи своих длинных шестов – и тогда-то они увидели при свете Луны сверкнувшую коньячную бутылку, которая покачивалась на волнах сразу за краем леса. Они бешено заработали шестами, проталкиваясь между деревьями; каждый раз, когда они молотили по веткам, им чудилось, будто деревья содрогаются; удары чернили кору, стоны из чащи звучали все более одиноко. К тому времени, как они высвободились из леса, бутылка отплыла дальше, уже едва видная в лунном свете к югу. Пала кромешная тьма, и Лорен вызвалась стоять на краю баржи с фонарем в вытянутой руке, освещая волны, как могла. Наконец, изнуренные навигацией сквозь морской лес, они опустили якорь и заснули. Утром, конечно же, никакой бутылки нигде видно не было.
Всю дорогу вдоль побережья они наблюдали ритуалы окончания зимы. В лесах, что тянулись вдоль берегов, Лорен замечала людей, плясавших по ночам, женщин в длинных бордовых платьях и мужчин в долгополых сюртуках: они кружили по рощам в объятиях друг друга, и каждый мужчина держал в руке горящий факел, так что весь берег был расцвечен ночным узором перекрещивающегося огня и дыма. У воды мужчины передавали факелы своим партнершам, и женщины отпускали факелы в море, и волны взрывались одна за другой. Лорен продолжала слышать пение, когда танцы оставались далеко позади. Через пять дней после отплытия из Парижа Лорен с Билли приплыли в порт, окруженный высокими крепостными стенами с одной стороны и очередным лесом – с другой; деревья здесь были синими и зависали над пейзажем, как слезы. Ряды пристаней и баров тянулись за крепостной стеной, далеко за краем воды. Все лодки были вмурованы в песок. Билли стоял и глядел на берег. Он взял свой шест и опустил в воду рядом с судном. Он был поражен, когда шест встал.
– Где мы? – спросила Лорен.
– Мы на мели, – сказал старик, – возьми шест, помоги мне протолкнуть баржу дальше.
Когда они протолкнули баржу, старик решил бросить якорь. Вода все еще была не очень глубокой и отчего-то тепловатой; они пошли к пристани вброд. На берегу они прошли мимо мертвых рыбешек и водорослей, высушенных солнцем. В полукилометре от городских стен земля вздымалась вверх; пошла холмистая, трудная местность. Старый дом выходил окнами на скалы, окна не были прикрыты стеклами, двери хлопали по ветру; тропинка вела от передних брусьев вниз, к песчаному берегу, а недалеко от тропинки стоял огромный валун, абсолютно черный и почти абсолютно круглый, высотой едва ли не с Лорен. Чтобы камень оказался здесь на берегу, потребовалась бы сила многих мужчин или одного, но очень свирепого катаклизма. В солнечном свете черный камень на белом песке виднелся издалека; на самом деле Лорен с Билли разглядели его еще с баржи.
Вдвоем они прошли от пристани к старым городским воротам. В городе они купили хлеба, сыра и фруктов на несколько дней. Старик подсчитал, что к этому времени они будут у северного побережья Испании. По дороге обратно Билли остановился у таверны и встал как вкопанный. «Что такое?» – спросила Лорен. Билли казался пораженным. Он зашел, Лорен последовала за ним. Внутри он замер, уставившись на закругленные стены помещения, словно ожидал чего-то иного.
– Вы бывали здесь раньше? – спросила она.
Он повернулся к ней. Она оглядывала комнату.
– Да, – сказал он. – А ты?
– Нет, – ответила она, слегка удивленная.
Он кивнул. Некоторые из моряков, сидевших за столами, кивнули им. Все бутылки пропали, и зал уже не сиял, словно фонарь. Они купили три бутылки вина, одну открыли. У стойки Билли разговорился с рыбаком, сидевшим за ближайшим столом. Лорен ждала, прихлебывая из бокала, а через какое-то время разговор закончился, и Билли сказал Лорен:
– Море начало мелеть примерно дней десять назад, говорит он. Как-то утром люди вышли на берег и увидели по всему берегу мертвых рыб и животных, словно море уходило так быстро, что даже рыбы не поспевали за ним. Все лодки оказались на суше. Они собираются завтра вытолкнуть лодки в море.
Лорен кивнула.
– Все в шоке, – продолжал Билли, – потому что обычно здесь ничего не происходит. Войны, эпидемии, несчастья всегда обходили этот городок стороной, говорит он. Я рассказал ему про лес, сквозь который мы пробирались на севере. Он сказал, что, по слухам, пару деревень к югу отсюда затопило, а другие внезапно оказались в километрах от берега.
Лорен снова кивнула.
– А он не видал бутылки?
Билли заговорил с моряком. Моряк слушал, его лицо ничего не выражало. Он только раз покачал головой. Билли ответил:
– Их больше ничего не удивляет.
Когда они вернулись к черному валуну на пляже, Билли взглянул на баржу у берега. Им следует отправляться завтра, если море будет продолжать отступать; он не хотел рисковать – баржа могла застрять в песке. Пока Билли собирал ветки для костра, Лорен прошла по тропинке, ведущей в старый дом. Ветер утих, и она заметила, что дом замер: ни одна дверь не двигалась, не шевелился ни один мертвый синий куст. Не было видно ни единого признака человеческой жизни, и, когда Лорен окликнула, никто не вышел к распахнутой двери.
Полумрак завихрился вокруг нее, когда она вошла сперва на нижний этаж, затем на верхний, где были спальни и крошечная гостиная. В первой спальне стояла одна большая кровать, в другой – две крохотные, и третья маленькая кроватка – в гостиной. Она узнала вид из одного из окон. Из другого окна виден был большой черный валун на берегу, рядом с которым Билли развел костер. Глядя под определенным углом, она узнавала даже коридоры. Какое-то время – может быть, полчаса – она просидела в меньшей из комнат на третьей маленькой кроватке, размышляя о том, как верно было бы найти бутылку здесь – выйти за дверь и увидеть ее под ногами или заметить, как она сверкнет на пляже. Она подумала, как правильно было бы открыть шкафчик на кухне и увидеть там бутылку, глядящую на нее, или увидеть ее на подоконнике в этой самой комнате. Ей казалось до смешного правильным снова набрести на Жюля в доме, где Мишель рос ребенком, и она сидела, внимательно изучая комнату, чтобы ничего не упустить.
Старик стоял у подножия холма, когда она вышла из дома; он выжидательно смотрел на входную дверь. Она не знала, сколько он так простоял, как долго удерживался от того, чтобы окликнуть ее. Они улеглись спать на берегу, а проснувшись утром, увидели, как десятки моряков толкают свои лодки к воде. Море откатилось еще дальше, чем накануне, и баржа самого Билли будто неуверенно колебалась, скребя килем морское дно. Пошли скорей, сказал он Лорен, и вдвоем они собрали свой провиант и отправились к судну; вокруг них звенели голоса матросов и рыбаков, увещевавших друг друга тянуть быстрей и толкать сильней. Когда она была по колено в воде, Лорен обернулась, чтобы взглянуть через плечо на старый дом вдалеке, и вспомнила, разозлившись, что не проверила, какая дата была выцарапана на стене у кроватки. Ей не казалось, что число что-то значит, но так считал Мишель, и теперь она думала: когда я снова увижу его и расскажу ему, что нашла тот дом, он захочет узнать дату. А я не смогу ему ответить, потому что была так занята мыслями о бутылке. Как и предсказывал Билли, через три дня они очутились у северного побережья Испании. Он был ошеломлен, увидев, что отмель у Сан-Себастьяна протянулась далеко за край города; песок кишел горожанами, очумело бродившими туда-сюда. Лорен со стариком добыли в Сан-Себастьяне провизии и поплыли дальше. Море было спокойным всю дорогу вдоль побережья Португалии, но отмели простирались все дальше и дальше, пока как-то днем, проплыв Лиссабон, они внезапно не оказались лицом к лицу с грядой скал, которых Билли никогда не видал. Он сидел на носу баржи на старом ящике из-под вина, сложив руки на коленях, в изумлении оглядываясь вокруг. После долгих, долгих лет, проведенных в плавании вдоль этих берегов, все вдруг стало незнакомым. Казалось несправедливым, что теперь, когда он и так уже борется со старческой слабостью, все словно сговорилось выцыганить у него и то, что было ему доподлинно известно, на что он мог рассчитывать. Вдоль португальских скал стояли ряды колоколов, подвешенных в вертикальных Деревянных коробах, обрамлявших небо, словно череда голубых окон. В этих окнах вокруг колоколов стояли круглые железные клетки с дикими кошками, которых подкармливали крестьяне по соседству; когда кошки набрасывались на прутья в попытке сбежать – а они делали это постоянно, – колокола звенели и их звон разносился далеко вокруг. Благодаря этому корабли не врезались в эти новые скалы ночью или в тумане. Кошки, теперь уже глухие к звуку колоколов, оставались все так же чувствительны к грохочущим ритмам. Когда Лорен с Билли проплывали мимо, кошки поворачивались к ней, как делали это всегда; один вид ее, стоявшей на палубе, заставлял их застыть без движения; ей даже необязательно было звать их. Она молча плыла мимо, стоя на палубе. Кошки приклеивались к прутьям, глядя на женщину в плывущей мимо барже, и за километры вокруг люди замечали, что колокола перестали звонить.
Как-то утром она проснулась, и на глазах ее лежала тень. Она увидела ее – светящуюся, раскаленно-синюю, высившуюся над морем скалу, словно гигантское увеличительное стекло. Сидя на палубе, она углядела отражение своих желтых кудрей в одном из зазубренных пиков; и она видела его, сидевшего, как обычно, на пустом ящике, глядевшего прямо перед собой, опершись руками о колени. «Что это?» – спросила она и отвернулась, когда грандиозное зеркало вспыхнуло ей в глаза солнечным зайчиком. Он совсем не шелохнулся и не ответил – не привстал с ящика, не шевельнул ни пальцем; и когда она снова задала вопрос, прошло несколько секунд, прежде чем он отозвался: «Гибралтар». Она снова подняла взор на скалу; она видела, как жар, клубясь, поднимается к небу с ее поверхности. Билли повернулся и показал в другую сторону. «Африка, – сказал он о дальнем береге. – Дальше на юг – Касабланка. В эту сторону – Алжир».
– А Италия? – спросила она, и когда он указал через Средиземное море, она почти отчаялась, оттого что знала: путь ее близится к концу.
Их медленно относило на восток вдоль северного побережья Марокко; Гибралтар – колоссальная пещера, в которую проваливались море и небо, – ниспадал далеко позади. Мимо пробегали дикие африканские чащи, а в сумерках трепетали дюны, и из-под них, отряхивая песок с плеч, вылезали смуглые юноши, которые затем бежали по берегу, отчаянно ей махая. По ночам в глубине между деревьев сверкали крохотные точки света.
Они плыли так несколько дней, ни разу не обогнав течение, изменяя естественный курс, только когда угрожающе мелело. Как и берега Франции, Испании и Португалии, берега Африки чудовищно обмелели, судя по самым старательным воспоминаниям Билли; он уже много лет не плавал в этих водах. Они причалили в Алжире – купить провианта, затем отправились на Сицилию. Жара усилилась; пища быстро портилась. Дежурства старика на пустом ящике становились все длиннее и неподвижнее.
Они плыли морем почти три недели и были уже в полусутках пути от Туниса, когда увидели у горизонта корабли, череду точек, двигавшихся к югу: скандинавские яхты и массивные голландские баржи, древние арабские дау и индийские баггала, китайские джонки и сомалийские самбуки. Приближавшимся Лорен и Билли все очевидней становилась суета на борту судов; разнясь размерами и экипажами, все они, однако, стремились к одному месту назначения, и новый корабль скоро вписался в процессию. Каждый корабль вез свой груз: овощи и фрукты, ковры и сундуки, бивни и шкуры, ружья и кинжалы, опиум и каннабис, статуэтки, миниатюры, изваяния и прочие предметы искусства. Иные везли скотину – кур и свиней, а один даже белую лошадь, неподвижную и величественную в лучах солнца, со взглядом, устремленным к горизонту. Был корабль, везший трех черных обнаженных женщин, величавых и блистательных; они были связаны по рукам, на их щиколотках ярко сияли золотые браслеты, и они стояли, глядя на Лорен, уставившись ей на руки. Она спрятала руки за спиной. Куда ни падал взгляд – что за ней, что впереди нее, – караван кораблей, беззвучно скользя в Тунис, вспыхивал в свете дня разноцветными бликами.
К началу вечера на побережье показался город; она сумела разглядеть странные скругленные шпили и грохочущий черный людской поток меж зданий. На берегу, выпрямившись, стояли гигантские сине-золотые паруса, которые надувались над белым песком, словно затем, чтобы утянуть весь город на юг; на причале копошились, гудели носильщики с тележками, и море неслось встречным курсом. В сумерках мерцали купола из серебра и черненого стекла; на шестах неустойчиво высились дома, словно посаженные на кол над прочими крышами. Люди на улицах прихлынули к порту, увидев корабли, но никто не махал купцам, не звал их; они лишь глядели – молчаливо, без выражения. Корабли вынырнули, словно караван со дна морского, со своими негоциантами, бандитами, торговцами, попами в темных робах и рясах, мантиях, наголовниках и драгоценностях. Весь город притих. Стемнело, и городские огни принялись менять цвет, сперва хором, потом вразнобой, хаотично разбрызгиваясь, бурля множеством оттенков; казалось, по всему Тунису хлопают четкие, приглушенные взрывы. Черный поток на проспектах остановился, все лица обернулись к морю.
Следование кораблей по естественному течению – как поступили и Лорен с Билли, миновав последнюю португальскую широту, – изменило собственные ритмы тела Лорен, одурманило ее; казалось, само море льется в Тунис, как в воронку, не в центре города, а чуть подальше, за выступом континента, на краю разрушенного Карфагена. Ощущение неудачи покинуло ее – всех неудач, нагроможденных за долгие годы, – пока корабли виляли и неслись вперед, подобно дням и ночам, приведшим ее сюда. Она нежилась на палубе, поддавшись непреклонному стремлению баржи, наблюдая за тремя женщинами на другом корабле, которые в ответ изучали ее, ни разу не шелохнувшись и не пробуя освободиться. Канал сузился настолько, что махины кораблей едва протискивались в нем; маячили руины древнего гетто – огромная осевшая гавань вдалеке и стены и столбы, похороненные, закопченные Пуническими войнами. Дверные проемы были забиты землей, а коридоры превратились в реки, текущие в руслах отвердевших каменных галерей, где когда-то восседали финикийские полководцы. Корабли спускались глубже, и свод города поднимался над ней, пока не исчез из виду; временами она различала последние остатки позолоты на фресках, украшавших лестницы, а порой замечала в свете факелов сгнившие скульптуры по уг– лам дворца. Смуглые лица мелькали в черных окнах и арках. Из какого-то невидимого помещения до Лорен доносились звуки флейты, игравшей фугу, зловещую, зацикленную, настолько бесконечную, что Лорен уже не понимала, настоящая это музыка или же длительные звуковые сальто звучат лишь у нее в голове. Иногда в темноте она видела кровавые вспышки и слышала резкие крики за каждым поворотом подземной реки, которая с гулом неслась все быстрее.
Мелодия замкнулась кольцом в ее уме, а в глазах замелькало сверкание золотых браслетов на голых щиколотках с палубы предыдущего корабля; сияние факелов, плеск воды, волны жара пленили ее, и она вперилась прямо по курсу, где под чередой сводов – один за другим, арка в арке, – выстроенных вдоль абсолютной прямой и все растущих числом, продолжали плыть корабли. Она подумала о своем ребенке и заплакала. Ей приснился Мишель: он тоже был в движении, окруженный шепотом тихих, закрученных спиралью голосов.
Он был где-то во Франции. Он услышал, как они позвали его. Мишель, сказал один. Адриан, сказал второй.
Он застыл, прислушиваясь к колотящемуся ритму своего сердца. Он моргнул в темноте и подождал; поезд мчался с устрашающей скоростью. Едва он успел решить, что слышит всего лишь отголоски своего же сна, как услышал их снова.
Мишель, Адриан, сказали они, и он сел в темноте, спиной к окну. Они начали шептать ему, и он понял, что они в следующем купе. Порой они посмеивались.
Братик, в унисон шептали они сквозь стену, ты слушаешь?
Мишель не ответил. Он не отвечает, сказал один. Он спит, отозвался второй.
Он не спит, он просто не…
Братик, ты спишь?
Мишель скосил глаза на дверь и отчего-то совершенно не удивился, увидев там своего дядю.
Джек Сарасан держался прямо, несмотря на гремящие у него под ногами рельсы. Мишель сидел и ждал объяснений, но сообразил, что дядя тоже ждет. Инстинктивно Мишель понял. Он прокашлялся. Он единожды моргнул, строфы промелькнули у него перед глазами – и, когда первое слово было у него на губах, он попытался начать. Но заговорить не смог. Слово застряло у него не в горле, а на языке, запуталось, напрягаясь все сильнее, пока, казалось, не было готово взорваться ему в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29