— пани Малиржова, раз такое дело, свадьбы не будет, и ничего у нас с Адольфиной не получится!» А в руке букет. И все ждут — куда он букет этот денет? Я, грешным делом, думала, швырнет его бывшей невесте в лицо, ан нет — в ящик у печки выкинул. Не успела я обернуться — Рудольфа уж и след простыл! А девчонка-то все бежала за ним в слезах до самых до ворот и кричала: «Рудольф, Рудольф!..»
В самый напряженный момент Резиного повествования в кухне громко хлопнула дверь.
Хозяйка, выслушав такие сча'стливые для себя новости и облегченно вздохнув, обернулась:
— Кажется, на кухне кто-то есть!
— Видать, дворничиха. Откуда там чужим взяться? В кухне кто-то намеренно кашлянул.
— Говорю ведь, она!
Дворничиха закашляла настойчивее, и, поскольку этот нарочитый кашель явно преследовал определенную цель, Реза кинулась в кухню.
— Ну что вам невтерпеж?
— Пани Реза, скорее, Люцка уже с полчаса у хозяина в комнате! Поначалу уж так они кричали! А теперь утихло все, я прямо не знаю, что и делать!..
— Как же вы сразу не дали знать, что они там кричат, сокровище вы мое?!
— Только они заперлись, я и прибежала,— оправдывалась дворничиха.
Но махнувшая рукой Реза уже ковыляла наверх так быстро, как только могла, ибо лестница значила для нее то же самое, что Альпы для Ганнибала...
Люцка и вправду была у Рудольфа, но уж, конечно, меньше получаса.
...Осторожно неся в сумочке пробкой наружу пузырек с вонючей жидкостью, она шла к Рудольфу с намерением, которое все больше укреплялось в ней. Если бы только люди, у которых она спрашивала дорогу, могли читать ее мысли...
С каждым шагом дышать становилось все труднее, и чем ближе подходила она к Смихову, тем громче колотилось ее сердце, тем сильнее сжимали его тиски... Невыносимо! Но она должна сделать это. Ах, если бы все в жизни было так ясно и просто, как ее решение... Конечно, Рудольфа ей было жаль, и чем ближе подходила она к дому, тем искреннее сокрушалась. Но и тем быстрее росла в ней уверенность, что правда на ее стороне, что придавало ей решимости. Она очертя голову неслась вперед, даже в боку закололо. С утра ни крошки в рот не брала, и до самой смерти уже не возьмет... Смерть — единственное, что ей осталось!..
Она совершит задуманное, хотя любит Рудольфа больше всего на свете... Еще как любит! Только теперь Люцина поняла, что полюбила его с той минуты, когда впервые подкараулила у дверей чердачной каморки, и сколько потом пролила она горьких слез — слез настоящей, неразделенной любви, всем сердцем страдая оттого, что он такой страшный, несчастный и одинокий. Потому, не задумываясь, отважилась она на помощь. И вот теперь, когда счастье Рудольфа было так близко, Дольфи разбивает его... Ну же, невеста, раз уж так суждено, получай того урода, каким он был раньше!
Что ему стоило сказать Люцке сегодня утром хоть одно нежное словечко! Она бы не подкачала, молча бы приняла... Так нет же, в спину его толкали, чтобы он соизволил ее поблагодарить, руку ей подал! Да Люцке от него, кроме поцелуя в знак благодарности, ничего и не надо было... Ведь то, что он вообще в состоянии целоваться,— как-никак ее заслуга... А теперь Дольфи достанутся тысячи и тысячи поцелуев...-Вот что было обиднее всего, потому все, что задумано — свершится!
Мысли о Дольфи не давали покоя Люцке, справедливо считавшей себя истинной причиной ее счастья, но тем мучительнее ныло Люцкино сердце, а в уголках глаз копилась жгучая сухость, такая, что и моргать было больно. Может, поплачь она чуточку — злой умысел вышел бы из души со слезою, но плакать ей если и оставалось, то разве что кровавыми слезами... Пусть лучше плачет Дольфи! И если раньше Люцина, возможно, с радостью благословила бы жениха и невесту — «Дай вам Бог счастья!» — и, скорее всего, пошла бы поглазеть на них в костел, но теперь... Нет, нет и нет!
И она припустила со всех ног, словно боялась, что собственная жалость догонит ее...
Ей повезло и на этот раз: в подъезде дома Могизлов не было ни души. Правда, на лестнице, перед самой дверью в его комнату, она так растерялась, что от страха холодок по спине пробежал.
Сейчас бы взять и сгинуть отсюда!
Нет, именно вопреки собственной слабости она должна свершить задуманное.
Сначала выпьет полпузырька, а остальное плеснет ему в лицо! Если наоборот — невзначай можно вылить на него все сразу, и для себя ничего не останется... Вытащив пузырек из сумочки, Люцка с грустью отметила, что содержимого с лихвой хватит на двоих...
«Сначала выпить, потом плеснуть!» — как заклинание повторяла она. Скорее бы! Перекрестившись, она постучала в дверь.
Никто не отозвался.
В конце концов, Рудольфа могло не быть дома.
На это она никак не рассчитывала... А может, Рудольф все еще у Дольфи, и они вместе празднуют помолвку?.. Люцка решила зайти попозже, чтобы застать его наверняка.
Она уже стала спускаться, когда дверь отворилась: на пороге стоял он.
Ей казалось, сердце молоточком колотится в ребра...
— Это в-вы, барышня,— приветливо, но очень медленно выговаривая слова, произнес он. Речь все еще давалась ему с видимым трудом, хотя сам он, кажется, был в прекрасном расположении духа.— Ну, проходите, проходите, раз уж вы здесь! Надеюсь, вы ко мне с добрыми вестями?
Рудольф едва узнал ее, да и то по красно-белому платку и черным кудряшкам.
Не сказав ни слова в ответ, Люцка, мрачнее тучи, прошла мимо него в комнату, полную табачного дыма: курил молодой Могизл отчаянно...
— У вас что-нибудь стряслось?
— Да! — отрезала Люцка.
— Ну, и в чем же дело?
Он был с ней ласков, как с маленьким ребенком, только что не сюсюкал, но все это были не те слова, что она желала и надеялась от него услышать.
Не дождавшись ответа, Рудольф как ни в чем не бывало просиял:
— Вы только посмотрите, я снова могу курить! Два с половиной года у меня сигареты во рту не было, а что это такое, знает любой заядлый курильщик. Да я и пить сейчас могу, как все нормальные люди!..
Он с наслаждением затянулся и выпустил дым из носу. Потом, налив в рюмку вина, залпом осушил ее — видно было, что он наловчился это делать...
— Я уже умею произносить эм, пэ, вэ, и доктор Бур обещал, что скоро смогу смеяться!
Люцка наконец осмелилась поднять на Рудольфа глаза. Ах вот как, и ни слова о том, что все это благодаря мне, мне! Вторую такую дуреху только поискать, пронеслось у нее в голове...
Но молодой человек ничтоже сумняшеся болтал с ней, как со старым знакомым.
Однако приметив, что Люцка мрачнеет, повторил вопрос:
— Итак, что же все-таки случилось, дитя мое? Люцка достала мешочек на шнурке и заносчиво
отрезала:
— Никакое я вам не дитя! Говорите это своей невесте!
— М-м-да... С невестой у меня что-то не заладилось...
Люцка, не слушая — будто не желая знать, о чем это он,— одну за другой выкладывала на стол свои тысячи.
— Ну, так чего же вы еще хотите от меня? — рассердившись, спросил Рудольф хозяйским тоном.— Ровно десять тысяч, как было обещано. Или вы сомневаетесь? Одна, две, три, четыре...
— Сосчитаете — и берите их себе! С голоду помирать буду — гроша ломаного от вас не приму!..
— Ничегошеньки не понимаю! Может, у вас не все дома? Десять тысяч крон на дороге не валяются, и, будь я подлец, я бы действительно их забрал, поскольку расписка у меня. Но я не из таких, и потому — забирайте свои деньги и ступайте с богом!..
Теперь он говорил резко, почти срываясь на крик.
— Вот и хорошо! Раз вы так ничего и не поняли, то получайте свое!..— в ярости крикнула Люцка, однако на последних словах почему-то сникла.
Здоровой рукой Рудольф успел выхватить у нее странный предмет, который она судорожно вертела в руках. Взвизгнув, Люцка вцепилась зубами в его запястье.
Рудольф, не уступив ей в ловкости, увернулся и рас-
смотрел наконец злополучную вещицу. Он не ошибся, это был пузырек с какой-то жидкостью. Не учтя, что пробка может присохнуть, Люцка потеряла драгоценные секунды...
Прыжок — и она попыталась завладеть заветной склянкой, но Рудольф успел повернуться боком, и Лю-цина пушинкой отлетела в сторону.
— Это что? — произнес он задумчиво, взболтав пузырек и разглядывая его содержимое на свет. Он принюхался, и если бы у него была вторая рука, наверняка откупорил бы флакон. Правда,, все было ясно — едкий, противный запах ударил ему в нос.
— Уксусная кислота,— произнес он совершенно спокойно. Подойдя к остывшей печи, открыл заслонку и бросил туда пузырек.
В один миг — и вправду как перышко на ветру — оказалась Люцина у двери, но Рудольф ногой преградил ей путь и, дважды повернув ключ в замочной скважине, сунул его в карман.
— Может быть, вы объяснитесь? — наступал он на Люцку.— Вы хотели... Это было мне предназначено?..
Люцка, с застывшим в глазах ужасом, отступала к окну, куда-то в угол.
— М-м-да... С утра одна мне сцену закатила, теперь другая...— съязвил Рудольф.
От страха Люцка и вовсе не расслышала, что он сказал, тем более что он снова перешел в наступление:
— Так что, говорить будете или молчать? Зачем вы принесли этот флакон?
— Кричать буду, вот что! — пригрозила Люцка, впрочем, сокрушенно.
Оступать ей было некуда, спиной она уперлась в шкаф.
— Ах так? Ну тогда подождите, я открою окно, тем скорее прибежит полицейский. А если вы будете молчать, я за ним просто пошлю!
Люцка сдалась:
— Половина... для меня... Другая... для вас...— медленно выговаривала она, с трудом подыскивая слова.— Свою половину я собиралась выпить, остальное — выплеснуть вам в лицо...
— Но почему?
— Потому что!
Рудольф подошел к ней почти вплотную, и Люция, защищаясь, руками уперлась ему в грудь.
Странно еще, что она не упала в обморок, когда он приблизил к ней свое лицо, треть которого, не меньше, принадлежала когда-то ей самой...
Руки ее беспомощно опустились, и она изо всех сил сдерживала дыхание, чтобы вздымавшейся от волнения грудью не касаться Рудольфа.
Он глядел на нее в упор, пристально всматриваясь в лицо. Почему-то вспомнилось ему словечко, услышанное утром в разговоре врачей: «Ягодка...» Что справедливо можно было отнести за счет исходившего от нее свежего аромата, глазенок, горевших столь жарким пламенем... Непосредственность Люцки, походившей на девчонку со вздернутым носиком и капризно надутыми губками, напоминала поведение детей, утиравших по обыкновению нос пятерней снизу вверх. Рудольф, не сдержавшись, обнял ее.
— Мне кажется, я уже в состоянии целоваться!.. И продемонстрировал свое заново обретенное искусство.
Сперва Люцка скрежетала зубами, потом руки ее взметнулись вверх, обвились вокруг шеи Рудольфа, и, ни разу в жизни не поцеловавшая ни одного мужчину, она показала наконец, на что способна!
Она явно не владела собой и, переведя дух, Рудольфа из объятий не выпустила, давая понять, что ей все еще мало и что одними поцелуями он от нее не отделается.
— Ну, теперь-то ты скажешь, зачем хотела выжечь мне глаза?
— Не глаза... Лицо... Оно же ведь мое, ваше лицо... Я просто не вынесу, если его будет целовать другая!
Говорила она сбивчиво, словно не успевала набрать в легкие воздуху, грудь ее порывисто подымалась и опускалась.
— Да, дорогие мои, с вами просто с ума сойдешь! — Рудольф рассмеялся, захохотал — вино тоже сделало свое дело — и, освободившись от ее объятий, упал в кресло.
Насупившись, Люцка собралась уходить, но он успел поймать ее ноги коленями.
— С утра Дольфи дала мне от ворот поворот, сказала, не будет целовать мое лицо, кожу, неизвестно у кого и откуда взятую... А теперь ты...
— Неизвестно откуда?! — перебила Люцка.
На карту была поставлена ее честь, да что там честь!
— Неизвестно откуда, говорите?
Она взяла его за руку и провела ею по своему телу за спину, под длинную вязаную кофту, не рассчитав, что Рудольф вот так сразу, одним резким движением сам проникнет к многострадальной части ее тела.
Застежки лопнули — и обе юбки упали Рудольфу на колени.
Всего лишь на одно мгновение...
С быстротой молнии Люцка подобрала юбки и прикрылась. Но и этого мгновения было достаточно, чтобы ахнуть: ведь одну рубашку, приютскую, она сняла, а свою-то так и не надела...
С пани Резой случилось то, что случается со всеми, кто пытается высадить незапертую дверь — она едва удержалась на ногах, влетев с разгону в комнату Рудольфа. Еще не войдя в состояние устойчивого равновесия, она успела окинуть комнату взглядом и понять: минута, когда следовало закрыть дверь на ключ, уже позади.
Правда, вид у Люцки был столь смущенный, что Реза почуяла: вряд ли та решилась бы предстать перед ней минуту назад. Залившись румянцем, низко опустив голову в красно-белом узорчатом платке с выбившимися из-под него черными завитками, она вернулась к занятию, от которого оторвала ее Реза...
Реза же, придя в себя от удивления, разразилась бурным хохотом, вложив в него уничижение, на какое только способна сестра третьего монашеского ордена Франциска Ассизского!
Ей даже пришлось сесть!
— Ха-ха-ха-ха! — вырывалось из ее необъятной груди, смех сменился кашлем, но и сквозь него можно было разобрать: — Глядите-ка, она тут себе пирует! Пху-ху, пха-ха!
И все же грусть примешивалась к ее, казалось бы, неуемному веселью.
С другой стороны, следует признать, что ни один человек в мире не оказывался в столь досадном и униженном положении, в какое попала бедная Люцка: у нее был полон рот ветчины, оставшейся у Рудольфа на столе после импровизированного обеда, а она в смущении продолжала откусывать еще и еще и, конечно же, не могла прожевать ни кусочка! Вот это был стыд — о чем-либо другом она и не подумала! Вытаращив глаза, Люцка старалась как можно беззвучнее разжевать ветчину, но ничего у нее не выходило, пришлось прикрыть ладонями рот, тогда дело пошло быстрей...
Да ведь она с утра ничего не ела!
Рудольф сперва словно бы не замечал, что происходит у него в комнате.
Затем вдруг, покраснев как рак, он подошел к кухарке.
— Пани Реза! — начал он торжественно.— Позвольте представить вам эту девушку — барышню...
Ничто более не могло развеселить старую каргу, и она не преминула подсказать с ехидцей:
— ...барышню Люцию?
— Да-да, именно, барышню Люцию, мою невесту,— все так же невозмутимо и серьезно закончил Рудольф.
— Какую еще невесту? Чай, была уж сегодня у вас одна помолвка. Может, вы там и поженились уже...
Ох, и язва же была Реза!
Однако Рудольф преспокойно продолжил:
— Если бы вы не удостоили нас визитом, я бы спустился к вам, чтобы сообщить первой... Но раз уж вы тут — давайте сразу покончим с долгами.
Сбив двумя указательными пальцами в пачку Люц-кины деньги, он подал ее Резе:
— Вот наш долг, пани Реза. Как я вам благодарен!
Начисто сраженная новостями, только что не лишившаяся дара речи, прятала кухарка вновь обретенное богатство под старый передник... Вот так, естественным образом, отпала главная причина ее раздражения против Люцки, возникшего, конечно же, только после принесения Люцкой кровавой жертвы.
Тем бы, вероятно, и завершился визит Резы, но Рудольф вздумал все поставить на свои места. Чувствуя себя виноватым перед Люциной, он снова обратился к Резе, стараясь как можно меньше подчеркивать разницу между хозяином и кухаркой:
— И еще кое-что, дорогая Реза! Если бы это была не ты, я бы любого выставил за дверь без церемоний. Но тебя, Резочка, никогда!
Тут бикфордов шнур мины устаревшей конструкции догорел...
Комично расшаркавшись перед Люциной, сидевшей, закрыв лицо руками так, что только кончик носа выглядывал, Реза сделала несколько не менее смешных книксенов и елейно пропела:
— Ручку целую, барышня!
Взрыв был неминуем. Уперев руки в боки, она добавила:
— Тьфу!!!
И поспешно удалилась, правда, не так быстро, как ей хотелось бы, зато столь тяжелым шагом, что даже рюмки на столе звякнули о бутылку. Правда, учитывая ветхость дома Могизлов, удивляться этому не следовало.
Люцке срочно нужны были иголка с ниткой, дабы пришить оторванные застежки.
Рудольф и в этом ей угодил.
Игла сохранилась у него на клочке солдатской шинели в куче других мелочей, оставшихся от службы в армии...
Когда через полчаса Реза вернулась сообщить им, что хозяйка не намерена терпеть подобные безобразия под крышей собственного дома — «да, да, так и просила передать — под крышей моего дома»! — дверь уже оказалась запертой, и Реза, не достучавшись, поняла, что птенчики благополучно выпорхнули из гнезда...
В это время они действительно были уже на полпути в Страшницы, чтобы забрать Люцкину рубашку — не пропадать же добру!
А в родной дом Рудольф Могизл так и не вернулся. Впрочем, однажды приехал за своим нехитрым скарбом.
Нужно, правда, добавить, что в тот же день булочнице Могизловой привалило счастье.
Вечером в сопровождении матери к ней заявилась Дольфи. В запасе у них после неудачной помолвки оставалось еще полдня, и они примчались как угорелые, решившись, видимо, в последнюю минуту прибрать-таки к рукам то, что чуть не уплыло от них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24