Финистерл продолжал описывать систему обучения, и, пока он говорил,
Берану казалось, что глаза преподавателя чаще всего останавливаются именно
на нем. Сердце Берана замерло.
Но когда Финистерл наконец закончил, он и не подумал заговорить с
Бераном - напротив, он намеренно игнорировал его. Беран решил, что
все-таки остался неузнанным.
Беран для формы придерживался прежнего образа жизни, и старался
бросаться в глаза преподавателям, посещая различные лектории, библиотеки и
студии, дабы не создалось впечатления, что его активность снизилась.
На третий день, входя в проекторную при библиотеке, он столкнулся с
выходящим оттуда Финистерлом. Взгляды их встретились. Финистерл отступил с
вежливыми извинениями и пошел своей дорогой. Беран с пылающим лицом вошел
в демонстрационную кабину, но был слишком взволнован, чтобы заказать
требующийся ему фильм.
А на следующее утро, как нарочно, он был распределен в класс
декламации, который вел Финистерл, и место его за столом темного дерева
оказалось как раз напротив этого вездесущего сына Палафокса.
Выражение лица Финистерла не изменилось, он был вежлив и
сосредоточен, обращаясь к Берану, но молодому человеку уже чудились
сардонические искорки в его глазах. Финистерл, казалось, был чересчур
серьезен, чересчур вежлив, чересчур внимателен.
Нервы Берана не выдержали. После занятий, когда все вышли, он остался
сидеть на своем месте.
Финистерл тоже поднялся, чтобы удалиться. Когда Беран заговорил с
ним, он в вежливом удивлении поднял на него глаза.
- У вас есть ко мне вопрос, студент Парайо?
- Я хочу знать, какие у вас планы в отношении меня. Почему вы не
доложите обо всем Палафоксу?
Финистерл не стал делать вид, будто ничего не понимает:
- О том, что как Беран Панаспер вы посещаете Институт Брейкнесса, а
как Эрколе Парайо изучаете языки с паонитами? Какие планы? Почему я должен
докладывать?
- Я не знаю. Но хочу быть в курсе дела: собираетесь ли вы сделать
что-нибудь в этом роде?
- Не могу понять, какой стороной ваше поведение имеет отношение ко
мне.
- Вам, несомненно, известно, что я учусь в институте как воспитанник
Лорда Палафокса.
- О, конечно. Но блюсти его интересы я не уполномочен. Даже, -
прибавил он деликатно, - если бы я этого хотел.
Беран не мог скрыть изумления. Финистерл же продолжал тихим голосом:
- Вы - паонит, вы не понимаете нас, людей Брейкнесса. Мы -
совершенные индивидуалисты, у каждого своя личная цель, и паонитское слово
"сотрудничество" в языке Брейкнесса даже не имеет эквивалента. Могу ли я
что-либо выиграть, передав сведения о вас Лорду Палафоксу? Подобный акт
совершенно бессмыслен. Я бы совершил нечто, не дающее никакой ощутимой
выгоды мне самому. Если я ему ничего не скажу, то остается альтернатива...
Беран пробормотал:
- Верно ли я понял вас - вы не собираетесь докладывать обо мне?
Финистерл кивнул:
- До тех пор, пока это не станет мне выгодным. А предвидеть, когда
это случится, и случится ли, я не могу.
Прошел год - год волнений, скрытого торжества и тайно лелеемых
надежд, год искусных махинаций, усердных занятий, где насущная
необходимость учиться сама порождала силы и способности. Год, на
протяжении которого Беран Панаспер, паонитский изгой, был прилежным, но
нерегулярно посещающим классы студентом Института Брейкнесса, а Эрколе
Парайо, паонитский лингвист-стажер, делал стремительные успехи в трех
новых языках: валианте, текниканте и когитанте.
К удивлению Берана и к его немалой выгоде, когитант оказался языком
Брейкнесса, лишь слегка измененным с учетом субъективизма, присущего
основному языку Пао.
Беран предпочел не демонстрировать своего полного неведения в том,
что касалось текущих событий на Пао, и не торопился с расспросами. Но все
равно, окольными путями он узнал очень многое.
На обширных территориях двух континентов - Химант Литторал на
Шрайманде - и на побережье бухты Желамбре в северной части Видаманда
царило насилие и беззаконие, а в лагерях для перемещенных лиц -
беспросветная нищета. Никто со всей определенностью не знал планов
Бустамонте - без сомнения, это входило в его задачу. В обеих зонах
коренное население лишалось всех прав, тогда как новоязычные территории
все расширялись, раздвигая границы исконных паонитских земель. Новые
поселения были все еще относительно невелики, да и жители их слишком
молоды: дети первого и второго восьмилетия жизни, руководимые небольшим
количеством преподавателей-лингвистов и принуждаемые ими под страхом
смерти говорить только на новом языке.
Приглушенными голосами стажеры делились воспоминаниями о муках и
страданиях своего народа: пассивное упрямство населения, даже перед
угрозой голодной смерти - ответные действия, вызванные истинно паонитским
пренебрежением к собственной жизни.
Во всем же остальном Бустамонте проявил себя как достойный правитель.
Цены были стабильны, гражданские службы функционировали успешно. Его
собственный уровень жизни был достаточно высок, дабы удовлетворить
паонитскую страсть к помпезности, но и не расточительно-экстравагантен.
Недовольство проявлялось лишь на Шрайманде и Видаманде - разумеется, слово
"недовольство" не вполне точно отражает царящую там ненависть, боль и
горе. О детских сообществах, которые с течением времени должны были
заселить все освобожденные территории, было известно мало, и Берану не
удавалось отличить измышления от истины.
Урожденный паонит наследовал нечувствительность к человеческим
страданиям - не столько бессердечие, сколько покорность силам судьбы. Пао
был очень густонаселенным миром, и любой катаклизм автоматически
затрагивал огромную массу населения. Паонит скорее будет тронут видом
птички со сломанным крылышком, чем известием о том, что десять тысяч
человек погибли от цунами.
Паонитское начало в Беране было затушевано его образованием, ибо
население Брейкнесса воспринималось как собрание независимых личностей.
Может быть поэтому он был глубоко тронут болью Шрайманда и Видаманда.
Ненависть, чувство, до сего времени глубоко чуждое его натуре,
формировалось в нем. Бустамонте, Палафокс - эти люди совершили тяжкий
грех, им есть за что держать ответ!
Год заканчивался. Беран, ввиду счастливой комбинации природного ума,
энтузиазма и знания языка Брейкнесса, в качестве лингвиста-стажера получил
достойный аттестат, а также добился кое-каких успехов в качестве студента
Института Брейкнесса. Таким образом, Беран существовал как бы в двух
ипостасях, что, впрочем, не доставляло ему особых хлопот, потому что в
Институте Брейкнесса решительно никому не было дела до его проблем.
В качестве же лингвиста-стажера ему было сложнее. Его
соученики-паониты, повинуясь стадному чувству, были любопытными, и Беран
снискал репутацию человека странного, так как у него не было ни времени,
ни склонности разделять с остальными их досуг.
Студенты изобрели шуточный язык-уродец, нечто среднее между
паонитским, когитантом, валиантом, текникантом, меркантилийским и языком
Батмарша, с синкретическим синтаксисом и пестрым словарем. Эта мешанина
по-лучила название Пастич.
Студенты упражнялись в беглости речи на этом языке и говорили на нем,
к неодобрению наставников, считающих, что их усилиям можно было бы найти
лучшее применение. А студенты, изучавшие одновременно валиант, текникант и
когитант, возражали, что по всей логике переводчики должны говорить на
своем, особом языке - так почему же для этих целей не подходит Пастич?
Преподаватели в принципе соглашались с ними, но возражали против Пастича
как языка бесформенного, более походившего на лоскутное одеяло, без
стройности и стиля. Студенты отшучивались, но тем не менее предпринимали
попытки придать своему детищу стройность и стиль.
Беран вместе с остальными изучил Пастич, но в его совершенствовании
участия не принимал. На лингвистические изыски у него уже не хватало
энергии, так как для нее были иные области приложения. К тому же близилось
время возвращения на Пао, и нервы Берана натягивались как струны.
Остался месяц, потом неделя, и вот уже лингвисты не говорили ни о
чем, кроме Пао. Беран держался в стороне, бледный и взволнованный, кусая
губы.
Он встретил Финистерла в одном из темных коридоров - и замер. Неужели
Финистерл, которому он так глупо о себе напомнил, доложит о нем Палафоксу?
Неужели Финистерл загубит труд целого года? Но Финистерл прошел мимо,
сосредоточенный и погруженный в себя.
До отправки на Пао оставалось четыре, три, два дня - и вдруг грянул
гром. Удар был таким сильным, что Беран словно примерз к стулу, и розовый
туман поплыл перед его глазами. Он едва слышал слова преподавателя:
- ...сейчас вы услышите речь Великого Магистра, инициатора программы.
Он определит рамки вашей деятельности и меру вашей ответственности. Прошу,
Лорд Палафокс.
Палафокс вошел в класс, глядя прямо перед собой. Беран скорчился в
своем кресле, как кролик, который надеется, что орел его не заметит.
Палафокс слегка поклонился студентам, скользнув взглядом по лицам.
Беран скрючился в три погибели за спиной впереди сидящего, и глаза
Палафокса не остановились на нем. Палафокс говорил:
- Я следил за вашими успехами. Они значительны. Ваша учеба на
Брейкнессе - чистый эксперимент. Ваши достижения мы сравнили с успехами
аналогичной группы, работавшей на Пао. Очевидно, атмосфера Брейкнесса сама
по себе является стимулом - ваши успехи существенно значительнее. Я знаю
также, что вы даже изобрели свой собственный синтетический язык - Пастич,
- он понимающе улыбнулся. - Это хитроумная выдумка и большое достижение,
хотя языку, несомненно, недостает элегантности. Я надеюсь, что вы
понимаете меру своей ответственности. Вы создадите не что иное как основу
всех социальных структур на Пао. Без вашей помощи новые социальные
механизмы на Пао не заработают.
Магистр выдержал паузу, оглядел аудиторию - и снова Беран спрятал
голову. Палафокс продолжал речь чуть иным тоном:
- Я слышал много версий, объясняющих новации Панарха Бустамонте, но
они большей частью ошибочны. Реальность же в основе своей проста, несмотря
на грандиозность планов. В прошлом общество на Пао было единым организмом,
со своими слабостями, которые словно притягивали всевозможных хищников.
Новое социальное многообразие создаст предпосылки для развития мощи вашей
планеты во многих направлениях, исчезнут слабые места. Но это лишь наше
желание. Каких результатов мы достигнем - покажет будущее. И именно вы,
лингвисты, внесете решающий вклад в возможный успех этого предприятия. Вы
должны выработать гибкость, понять особенности каждого из новых паонитских
сообществ, ибо главной вашей задачей будет примирять различные
представления об одном и том же явлении в различных сообществах, а это
неизбежно. В огромной степени ваши успехи предопределят будущее Пао.
Палафокс еще раз поклонился и зашагал к дверям. Беран смотрел, как он
приближался, с колотящимся сердцем. Палафокс прошел от него на расстоянии
вытянутой руки, Беран ощутил даже движение воздуха. С огромным трудом он
удержался, чтобы не спрятать в ладонях лица. Но Палафокс не повернул
головы и вышел из комнаты, не замедлив шага.
На следующий день класс с торжеством покинул корпус общежития и в
полном составе на аэробусе направился в космопорт. Среди прочих был и
Беран. Они вошли в здание космопорта и направились к столу регистрации.
Шеренга продвигалась все ближе, соученики Берана называли свои имена,
сдавали паспорта, получали контрольные талоны и следовали в ожидающий их
лихтер. Беран подошел к регистратору:
- Эрколе Парайо, - сказал он хрипло, кладя паспорт на стол.
- Эрколе Парайо, - регистратор сверился со списком, подал
удостоверение. Беран взял его дрожащими пальцами и пошел по направлению к
лихтеру так быстро, как только мог. Он не глядел по сторонам, боясь
встретить сардонический взгляд Лорда Палафокса. Он вошел в лихтер. Вскоре
ворота порта закрылись, лихтер оторвался от каменных плит взлетной полосы
и был подхвачен ветром. Он устремился вверх, к кораблю, ожидающему на
орбите. И только теперь Беран позволил себе расслабиться - видимо, его
план, который он претворял в жизнь целый год, удался.
Лингвисты перешли на корабль, лихтер отчалил. По корпусу прошла
дрожь, послышался глухой звук - путешествие началось.

12
Маленькое белое солнце удалилось, превратившись в звезду, одну из
мириады. Корабль бесшумно мчался в черном космосе. Наконец желтый Ауриол
стал ярким, а рядом с ним уже ясно виднелся зелено-голубой Пао. Беран не
сводил с планеты завороженных глаз. Он смотрел, как его родной мир все
приближается - планета из диска уже превратилась в сферу. Он уже различал
очертания восьми континентов, шепча про себя имена сотен островов, самые
крупные города. Прошло девять лет - почти половина его жизни; он не
надеялся, что Пао все такой же, каким он его запомнил.
А что, если его отсутствие в Институте Брейкнесса уже обнаружено?
Что, если Палафокс уже связался с Бустамонте? Дурные предчувствия терзали
Берана в течение всего полета. Если они оправдаются - тогда встречать
корабль будет гвардия мамаронов. Вот как тогда будет выглядеть возвращение
Берана на родину: взгляд-другой на родные пейзажи, а потом его поднимут на
воздух, последует бросок, воздух засвистит у него в ушах, в глазах
смешаются небо, земля и облака, затем его примут влажные объятья океана, и
он будет погружаться все глубже и глубже, пока...
Идея эта казалась ему не только вполне логичной, но и правдоподобной.
Лихтер снижался. Беран вышел на палубу. Другие лингвисты болтали на
старопаонитском, тут же шутливо переводя свои слова на Пастич.
Лихтер приземлился на поле, люки открылись. Лингвисты счастливой
гурьбой высыпали из него. Беран заставил себя подняться на ноги и
осторожно последовал за ними. На поле не было никого, кроме обычных в
таком случае служащих.
Он глубоко вздохнул и огляделся. Было около полудня: пушистые облака
плыли в ярко-голубом небе. Солнце согревало лицо Берана. Его переполняло
чувство нечеловеческого счастья. Никогда больше не покинет он Пао - ни
живым, ни мертвым. И даже если его здесь утопят, он предпочтет это жизни
на Брейкнессе.
Лингвисты потянулись с поля в простенький старый аэровокзал. Никто не
встречал их, что удивило, впрочем, лишь Берана, привыкшего к
автоматической расторопности служащих на Брейкнессе. Оглядывая своих
спутников, он вдруг подумал: "Я изменился. Палафокс сделал со мной самое
худшее, что только мог. Я люблю Пао, но я больше не паонит. Дыхание
Брейкнесса отравило меня, я никогда уже не смогу стать полностью и
безраздельно частью этого мира - или любого другого. Я лишен родины, я -
космополит, мой язык - Пастич".
Беран отделился от товарищей, подошел к главному входу и взглянул на
затененную деревьями дорогу, ведущую к Эйльянре. Он мог сделать шаг - и
никто бы не заметил этого...
Но куда он пойдет? Если он появится во дворце, ему окажут самый
короткий прием в истории Пао. Также Беран не чувствовал желания
становиться фермером, рыбаком или грузчиком. Задумчиво он присоединился к
толпе лингвистов.
Прибыла официальная комиссия, один из сановников произнес
торжественную речь - лингвисты церемонно поблагодарили. Затем они были
препровождены в машину, которая отвезла их в одну из бесчисленных гостиниц
Эйльянре. Беран, внимательно изучая жизнь улиц, был озадачен: он видел
лишь обычную для Пао непринужденность. Конечно, это был Эйльянре, а не
новые области Шрайманда и Видаманда; и все же должен быть хоть какой-то
отпечаток жестокой тирании Бустамонте! Но... лица всех идущих по проспекту
были безмятежны.
Машина въехала в Кантатрино, огромный парк с тремя искусственными
горами и озером - мемориальный парк, сооруженный древним Панархом в память
о его почившей дочери, легендарной Кэн. Машина миновала поросшую мхом
арку, неподалеку от которой директор парка соорудил портрет Бустамонте из
цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18