Очень высокого, вплоть до министров. В КГБ существует Управление по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности. Сейчас принято решение расширить Управление, укрепить его молодыми кадрами. В нем вы и будете служить, если примите наше предложение.
– Мне еще не сделано никакого предложения, – напомнил Панкратов.
– Уже сделано. Итак?
Панкратов помедлил с ответом. Но думал не о кризисном положении, в котором оказался Советский Союз. Чем взрослее он становился, тем трудней было уживаться с матерью в десятиметровой комнатушке в тишинской коммуналке. Дом уже много лет стоял в плане на реконструкцию, но когда до дела дойдет, никто не знал. В Госстрое ничего определенного не обещали, а вот КГБ был конторой солидной, с совсем другими возможностями.
– У меня проблемы с жильем, – сказал Панкратов, верный своей привычке прояснять все до конца. – Дело в том, что…
– Знаем, – прервал кадровик. – Решим.
– Если так, я согласен.
После полугодового курса переподготовки Панкратов получил звание старшего лейтенанта и был зачислен в штат Управления по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности. Получив доступ к секретной информации, он понял, что кадровик нисколько не преувеличил трудностей, которые переживала страна. Напротив, преуменьшил. Это были не трудности и не кризис, а преддверие катастрофы. И когда с приходом Горбачева все начало валиться, как дом с насквозь проржавевшими несущими конструкциями, Панкратов не удивился. Это должно было произойти чуть раньше или чуть позже. Не потрясло его, как многих его сослуживцев, и расформирование КГБ после провала августовского путча 1991 года, когда руководство комитета ошиблось с выбором, а председатель КГБ Крючков стал членом ГКЧП. Из структуры КГБ вывели погранвойска, Службу внешней разведки, правительственную связь ФАПСИ, Службу охраны. Некогда всемогущее ведомство превратилось в Федеральную службу контрразведки, а Управление по борьбе с особо опасными хищениями государственной собственности съежилось до размеров отдела экономической безопасности.
Панкратова эти преобразования не коснулись. Он как занимался расследованием масштабных хозяйственных преступлений, так и продолжал заниматься с присущей ему обстоятельностью и твердостью в отстаивании своей точки зрения. Заочно окончил юридический институт, с годами набрался опыта, ему поручали самые сложные дела и при старом руководстве, и при новом. Но раньше он никогда не чувствовал давления начальства. Закончив дело, сдавал отчет, а все остальные его не касалось. Теперь же вмешательство сделалось постоянным на всех стадиях следствия, особенно в определении круга обвиняемых. Было такое впечатление, что руководство заинтересовано не в установлении преступников, а в том, чтобы не испортить отношения с властными структурами и тем самым не приблизить дальнейшего сокращения ФСК. Это создавало дополнительное напряжение, как если бы приходилось выгребать против течения. Усталость накапливалась, как соли тяжелых металлов в костях, наступал момент, когда он чувствовал себя полностью обессиленным. И тогда прибегал к своему способу разгрузки.
Способ этот Панкратов нашел случайно лет через пять после поступления в КГБ. Он получил двухкомнатную квартиру в доме на Тверском бульваре, женился, родилась дочь. Жена была из семьи коренных москвичей, научных сотрудников Института мировой литературы, немного избалованная, немного взбалмошная. Это был ее второй брак. С первым мужем, непризнанным поэтом, она нахлебалось богемной жизни по самое никуда, в Панкратове ее привлекла серьезность, основательность. Отношения между ними сложились ровные, доверительные, без бурных проявлений чувств, не предвещавшие никаких осложнений. Но однажды, вернувшись из трудной командировки на Кольский полуостров, где расследовал дело о многомиллионных приписках вскрышных работ на крупном горно-металлургическом комбинате, он обнаружил квартиру пустой, а на столе записку. Жена писала, что забирает дочь и возвращается к родителям, потому что не может больше жить с угрюмым нелюдем, как в тюрьме.
«С угрюмым нелюдем». Так и написала. «С угрюмым нелюдем».
Вот так и узнаешь, что думают о тебе близкие люди.
Панкратов был ошеломлен. Достал из холодильника бутылку водки, выпил ее машинально, не чувствуя вкуса. Тут же, в кухне за столом, заснул, уронив на столешницу свинцовую голову. Наутро с похмелья голова раскалывалась, но уже через день, отоспавшись, ощутил необычный прилив сил. Все, что вчера казалось катастрофой, выглядело не так уж страшно. Ну, ушла жена. Не он первый, не он последний. Если она чувствовала себя с ним, как в тюрьме, все равно бы ушла. Так лучше пусть раньше. А жизнь что же? Жизнь продолжается.
Позже он где-то прочитал, что такой алкогольный удар полностью разгружает подкорку мозга, а энергия, заключенная в водке, переходит в мышцы.
С тех пор он прибегал к этому способу не раз. Правда, одним днем и одной бутылкой не обходилось. Пил до тех пор, пока организм не пресыщался и водка не переставала лезть в горло. Иногда это случалось на пятый день, иногда на седьмой. После этого переходил на кефир, глотал снотворное и начинал мучительное возвращение к жизни. Сначала был не сон, а чередование зыбкого бодрствования и тяжелого забытья. Лишь день на третий алкоголь выходил с обильным горячим потом, появлялось острое чувство голода. И наступал наконец момент, когда внешний мир врывался в сознание ярким многоцветьем дня, шумом города, воробьиными сварами и гуканьем голубей. Панкратов залезал под душ, тщательно, с удовольствием, брился, наводил к квартире порядок. Он был, как блестящий медный пятак, очищенный кислотой от окиси и грязи.
Потом включал телефон – последняя точка в возвращении к жизни.
Так было и на этот раз. И первый же звонок прозвучал со службы. Дежурный передал распоряжение начальника Управления: полковнику Панкратову надлежит выехать в Тулу и принять участие в работе оперативно-следственной бригады Генеральной прокуратуры, расследующей дело о похищении и убийстве депутата Госдумы Сорокина.
VI
Панкратов не доверял милицейским и прокурорским чинам. Еще в начале 80-х годов, когда ему пришлось участвовать в расследовании крупномасштабных хозяйственных преступлений, связанных с сетью магазинов «Океан», и громким «хлопковым» делом в Узбекистане, он убедился, что ни одна серьезная преступная группировка не может существовать без поддержки в правоохранительных органах. И чем крупнее дело, тем более высокие чины в нем замешаны. Но и тогда, когда милиция и прокуратура занимались тем, чем и должны заниматься, раскрытием преступлений, в своих действиях они слишком часто руководствовались не интересами дела, а карьерными соображениями и стремлением соответствовать ожиданиям начальства.
Такое положение Панкратов воспринимал без эмоций, как данность. Что толку возмущаться тем, чего не можешь изменить? Просто нужно все время иметь это в виду. Вот и все.
Никаких оснований не доверять выводам оперативно-следственной бригады генпрокуратуры у Панкратова не было, но и принимать их на веру было не в его правилах. Слишком довлело над следователями стремление как можно быстрее получить результат и доложить об успешном окончании дела.
Три дня Панкратов потратил на изучение агентурного досье Сорокина, на протоколы осмотра места происшествия, свидетельских показаний и допросов обвиняемого Лопатина. Потом встретился с самим Лопатиным.
Личное дело предпринимателя, затребованное из Новосибирска, не содержало никаких порочащих его сведений. В самый разгар перестройки он окончил лесотехнический институт и вошел во взрослую жизнь не обремененным идеологическими догмами, с твердым убеждением, что принцип «разрешено все, что не запрещено» существовал всегда. Начал с кооперативной лесопилки и торговли обрезной доской, быстро расширил производство и к своим неполным тридцати годам владел целым комплексом лесообрабатывающих предприятий и лесоторговых баз с годовым оборотом в несколько миллионов долларов. Такие люди всегда вызывали у Панкратова острый интерес. Какое-то новое, непуганое поколение.
Он ожидал увидеть крепкого, пышущего здоровьем сибиряка, но конвойный ввел в камеру для допросов высокого худого паренька, почти подростка, с хмурым, злобным взглядом исподлобья.
– Садитесь, Лопатин, – предложил Панкратов. – Я хочу задать вам несколько вопросов.
– Шли бы вы со своими вопросами! Я сказал, что не буду отвечать. Хотите шить мне мокруху – шейте без меня, сами! Хватит с меня допросов! И так сдуру наговорил выше крыши!
– Почему вы не наняли адвоката? – поинтересовался Панкратов, не обращая внимания на агрессивный тон подследственного.
– Мне не нужен адвокат. Не заказывал я этого козла. А верите вы или нет – ваши проблемы.
Непуганый, совсем непуганый. Но тут Лопатин проявил неожиданное и, пожалуй, верное понимание ситуации:
– Если вы решили меня засадить, и так засадите. С адвокатом или без адвоката.
– Да вы присаживайтесь, – повторил Панкратов. – Это не допрос. Я знакомлюсь с делом, у меня есть некоторые неясности. С чего это вы надумали перебраться в Тулу?
– Тула – почти Москва. А все дела в Москве.
– А почему решили заняться водкой?
Лопатин наконец опустился на привинченный к бетонному полу металлический стул и неопределенно пожал плечами.
– Чего тут непонятного? Сейчас это самый прибыльный бизнес.
– Вы показали, что Сорокин перекрыл вам поставки спирта, поэтому вы отказались заплатить ему восемьсот тысяч долларов долга.
– Ему они не нужны. У гроба карманов нет.
– Насколько я знаю, «Туласпирт» – предприятие государственное. Каким образом Сорокин мог воздействовать на генерального директора?
– Откат. Заводов много, спирта мало. Кому хочу – дам, кому не хочу – не дам.
– Но директор не подчиняется депутату Госдумы. Он подчиняется губернатору.
– А кто проплатил губернаторские выборы? Вы думаете, Сорокин только мне перекрыл кислород? От «Туласпирта» кормятся десятки заводов. И тульских, и московских из области. Поспрашивайте. Он всех за горло держал.
– Вы хорошо знали Сорокина?
– Совсем не знал. Знал бы – не связался.
– А после того, как связались, встречались часто?
– Было.
– Не припомните, он носил часы?
– Часы? – удивился Лопатин. – Конечно, а как же? На правой руке.
– Почему на правой?
– А он был левша. Почему вы спрашиваете?
– Да так, к слову пришлось, – уклонился от ответа Панкратов.
О часах Панкратов спросил не случайно. Просматривая рапорт районного оперативника, поднявшего, как говорят в милиции, труп Сорокина, он обратил внимание на небольшую нестыковку. Местный житель, грибник, сообщивший дежурному райотдела о трупе, показал, что он вроде бы видел на правой руке убитого часы. При осмотре тела никаких часов обнаружено не было. Грибник не стал настаивать на своих показаниях, признал, что он, наверное, ошибся. Возможно, эта мелочь не имела никакого значения, но могла и иметь. На начальной стадии расследования никогда нельзя с уверенностью сказать, что важно, а что неважно.
– У вас есть жалобы на условия содержания? – заканчивая разговор, спросил Панкратов.
– Черного кофе по утрам не дают. И свежих газет.
– А адвоката все-таки наймите, – посоветовал Панкратов. – Обязательно наймите.
– Думаете, поможет? – с надеждой спросил Лопатин.
– Не помешает.
От встречи с Лопатиным у Панкратова осталось двойственное впечатление. Лет двадцать назад, поговорив с таким человеком, он решил бы, что тот невиновен. Но опыт научил его не спешить с выводами. Да, с самого начала Лопатин вел себя, как человек, не знающий за собой никакой вины. Был слишком откровенен со следователем, рассказал о том, о чем лучше бы промолчать. О том, за сколько на самом деле купил завод. О том, что остался должен Сорокину восемьсот тысяч долларов. Расчеты между ними шли налом, никакими договорами не были зафиксированы, следователям понадобилось бы немало времени, чтобы докопаться до сути их разногласий. Но за этим простодушием мог таиться и точный расчет. При всей своей молодости Лопатин был человеком очень неглупым, иначе не сумел бы всего за несколько лет создать серьезный бизнес. Он не мог не понимать, что рано или поздно следствие докопается до всего, и тогда его скрытность будет воспринята судом как подтверждающее вину обстоятельство.
Не вызывало особого доверия и личное дело предпринимателя. Никаких криминальных связей в нем отмечено не было, но это не значило, что их не было на самом деле. Бизнес с оборотом в миллионы долларов не мог существовать без надежной бандитской «крыши». И Лопатину, если он действительно заказал Сорокина, вовсе не нужно было искать исполнителей в Туле, он мог найти их в Новосибирске.
В пользу такого предположения свидетельствовали показания хозяина бара «У Вована», из которого увезли Сорокина. Панкратов встретился с ним в его баре, небольшом уютном заведении в старой части города, и попросил подробно, не упуская никаких мелочей, рассказать о том, чему стал свидетелем в тот вечер 15-го сентября. Хозяин, очень толстый молодой человек с бритой головой, в малиновом пиджаке, с золотой цепью на шее, попытался уйти от расспросов:
– Да я уже все сказал вашим, три раза на допросы таскали. И протоколы подписывал.
– А теперь повторите мне. Кстати, что это за название «У Вована»?
– А что? Прикольно, пацанам нравится. Вован – это я. Ну, для своих.
– Начните с начала, – посоветовал Панкратов.
– Да все было как обычно. Отдыхают, Серый про Лондон травит. Я присматриваю…
– Серый – Сорокин?
– Ну! Вдруг слышу – в предбаннике какой-то шум. Выглядываю, а охранники уже лежат мордами в пол в браслетках. А над ними эти четверо, маски-шоу, с пистолетами.
– Сколько было охранников?
– Трое. Один наш, двое Серого. Крепкие пацаны, но и шевельнуться не успели. Мне сразу ствол в морду, отпихнули, а сами в зал: «Всем оставаться на местах! ОМОН! Кто Сорокин?..» Только никакой это был не ОМОН…
– Почему?
– ОМОН бы сразу всех уложил мордой в пол. И у омоновцев всегда «калаши», а у этих были «тэтэшники». «Тэтэшников» давно ни у кого нет, даже у ВОХРы «макаровы». И камуфляжка была новая, будто только с вещсклада. А от ботинок так даже кожей пахло. Это уже потом до меня дошло.
– Что дальше?
– Ну, Серый был уже хорошо на взводе. Он вообще никого не боялся. «Я Сорокин, – говорит. – А ты кто такой?» Тут двое подскочили с боков, руки заломили и на выход. Только их и видели. Быстро сработали, минуты за две, никто даже очухаться не успел. В общем, никакие это были не менты, а ряженые. И не наши, залетные.
– Вы сказали, что они спросили: «Кто Сорокин?» – напомнил Панкратов. – Значит, в лицо его не знали?
– А я о чем? – подтвердил Вован. – Я и говорю – залетные. В Туле Серого каждая собака знала. Все столбы были его фейсом обклеены. «Ваш кандидат – Сергей Сорокин». И из телевизора не вылезал.
– Не обратили внимания на какие-нибудь приметы этих четверых?
– Какие приметы! Все в «ночках».
– Может быть, акцент?
– Да спрашивали уже ваши, десять раз спрашивали! Не чечен ли.
– Что вы ответили?
– Что было, то и ответил. Не знаю. Может, и чечен. Он всего-то несколько слов и сказал.
Следующий визит Панкратов нанес на ликероводочный завод, купленный Лопатиным у Сорокина. Завод стоял. Не было ни начальства, ни рабочих, один только сторож в будке у железных ворот. Во дворе валялись картонные коробки, раскисшие от дождей. На складе сиротливо теснились у стен пустые бутылки в прозрачной полиэтиленовой упаковке. Темнели цеха с застывшими разливочными линиями. Зато на втором заводе Сорокина, располагавшемся на территории воинской части километрах в пятидесяти от Тулы, шла напряженная жизнь. Еще издали было видно, как по железнодорожной одноколейке тепловоз втягивает на территорию цистерны, а из ворот один за другим выезжают «Камазы» с длинными тентованными фурами.
Директор был в отъезде. Панкратова приняла главбух, средних лет молодящаяся деловая женщина в строгом костюме, типичная бизнесвумен, провела по цехам, сверкающим белизной, наполненным гулом конвейеров и позвякиваньем бутылок, безостановочно движущимся по разливочным линиям. У себя в кабинете предложила кофе, спросила:
– Что вас интересует?
– Ничего конкретного, – ответил Панкратов – Просто хотел посмотреть. Никогда не видел, как делают водку. Вы давно тут работаете?
– С самого начала, как Сергей Анатольевич запустил завод.
– Он часто здесь бывал?
– Первое время не вылезал. Да и то: утром нанимаем пятьдесят работяг, вечером сорок пять увольняем. Пили безбожно. Помучились, пока наладилось. Потом, конечно, бывал наездами. А что ему тут сидеть? Все работает, как часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Мне еще не сделано никакого предложения, – напомнил Панкратов.
– Уже сделано. Итак?
Панкратов помедлил с ответом. Но думал не о кризисном положении, в котором оказался Советский Союз. Чем взрослее он становился, тем трудней было уживаться с матерью в десятиметровой комнатушке в тишинской коммуналке. Дом уже много лет стоял в плане на реконструкцию, но когда до дела дойдет, никто не знал. В Госстрое ничего определенного не обещали, а вот КГБ был конторой солидной, с совсем другими возможностями.
– У меня проблемы с жильем, – сказал Панкратов, верный своей привычке прояснять все до конца. – Дело в том, что…
– Знаем, – прервал кадровик. – Решим.
– Если так, я согласен.
После полугодового курса переподготовки Панкратов получил звание старшего лейтенанта и был зачислен в штат Управления по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности. Получив доступ к секретной информации, он понял, что кадровик нисколько не преувеличил трудностей, которые переживала страна. Напротив, преуменьшил. Это были не трудности и не кризис, а преддверие катастрофы. И когда с приходом Горбачева все начало валиться, как дом с насквозь проржавевшими несущими конструкциями, Панкратов не удивился. Это должно было произойти чуть раньше или чуть позже. Не потрясло его, как многих его сослуживцев, и расформирование КГБ после провала августовского путча 1991 года, когда руководство комитета ошиблось с выбором, а председатель КГБ Крючков стал членом ГКЧП. Из структуры КГБ вывели погранвойска, Службу внешней разведки, правительственную связь ФАПСИ, Службу охраны. Некогда всемогущее ведомство превратилось в Федеральную службу контрразведки, а Управление по борьбе с особо опасными хищениями государственной собственности съежилось до размеров отдела экономической безопасности.
Панкратова эти преобразования не коснулись. Он как занимался расследованием масштабных хозяйственных преступлений, так и продолжал заниматься с присущей ему обстоятельностью и твердостью в отстаивании своей точки зрения. Заочно окончил юридический институт, с годами набрался опыта, ему поручали самые сложные дела и при старом руководстве, и при новом. Но раньше он никогда не чувствовал давления начальства. Закончив дело, сдавал отчет, а все остальные его не касалось. Теперь же вмешательство сделалось постоянным на всех стадиях следствия, особенно в определении круга обвиняемых. Было такое впечатление, что руководство заинтересовано не в установлении преступников, а в том, чтобы не испортить отношения с властными структурами и тем самым не приблизить дальнейшего сокращения ФСК. Это создавало дополнительное напряжение, как если бы приходилось выгребать против течения. Усталость накапливалась, как соли тяжелых металлов в костях, наступал момент, когда он чувствовал себя полностью обессиленным. И тогда прибегал к своему способу разгрузки.
Способ этот Панкратов нашел случайно лет через пять после поступления в КГБ. Он получил двухкомнатную квартиру в доме на Тверском бульваре, женился, родилась дочь. Жена была из семьи коренных москвичей, научных сотрудников Института мировой литературы, немного избалованная, немного взбалмошная. Это был ее второй брак. С первым мужем, непризнанным поэтом, она нахлебалось богемной жизни по самое никуда, в Панкратове ее привлекла серьезность, основательность. Отношения между ними сложились ровные, доверительные, без бурных проявлений чувств, не предвещавшие никаких осложнений. Но однажды, вернувшись из трудной командировки на Кольский полуостров, где расследовал дело о многомиллионных приписках вскрышных работ на крупном горно-металлургическом комбинате, он обнаружил квартиру пустой, а на столе записку. Жена писала, что забирает дочь и возвращается к родителям, потому что не может больше жить с угрюмым нелюдем, как в тюрьме.
«С угрюмым нелюдем». Так и написала. «С угрюмым нелюдем».
Вот так и узнаешь, что думают о тебе близкие люди.
Панкратов был ошеломлен. Достал из холодильника бутылку водки, выпил ее машинально, не чувствуя вкуса. Тут же, в кухне за столом, заснул, уронив на столешницу свинцовую голову. Наутро с похмелья голова раскалывалась, но уже через день, отоспавшись, ощутил необычный прилив сил. Все, что вчера казалось катастрофой, выглядело не так уж страшно. Ну, ушла жена. Не он первый, не он последний. Если она чувствовала себя с ним, как в тюрьме, все равно бы ушла. Так лучше пусть раньше. А жизнь что же? Жизнь продолжается.
Позже он где-то прочитал, что такой алкогольный удар полностью разгружает подкорку мозга, а энергия, заключенная в водке, переходит в мышцы.
С тех пор он прибегал к этому способу не раз. Правда, одним днем и одной бутылкой не обходилось. Пил до тех пор, пока организм не пресыщался и водка не переставала лезть в горло. Иногда это случалось на пятый день, иногда на седьмой. После этого переходил на кефир, глотал снотворное и начинал мучительное возвращение к жизни. Сначала был не сон, а чередование зыбкого бодрствования и тяжелого забытья. Лишь день на третий алкоголь выходил с обильным горячим потом, появлялось острое чувство голода. И наступал наконец момент, когда внешний мир врывался в сознание ярким многоцветьем дня, шумом города, воробьиными сварами и гуканьем голубей. Панкратов залезал под душ, тщательно, с удовольствием, брился, наводил к квартире порядок. Он был, как блестящий медный пятак, очищенный кислотой от окиси и грязи.
Потом включал телефон – последняя точка в возвращении к жизни.
Так было и на этот раз. И первый же звонок прозвучал со службы. Дежурный передал распоряжение начальника Управления: полковнику Панкратову надлежит выехать в Тулу и принять участие в работе оперативно-следственной бригады Генеральной прокуратуры, расследующей дело о похищении и убийстве депутата Госдумы Сорокина.
VI
Панкратов не доверял милицейским и прокурорским чинам. Еще в начале 80-х годов, когда ему пришлось участвовать в расследовании крупномасштабных хозяйственных преступлений, связанных с сетью магазинов «Океан», и громким «хлопковым» делом в Узбекистане, он убедился, что ни одна серьезная преступная группировка не может существовать без поддержки в правоохранительных органах. И чем крупнее дело, тем более высокие чины в нем замешаны. Но и тогда, когда милиция и прокуратура занимались тем, чем и должны заниматься, раскрытием преступлений, в своих действиях они слишком часто руководствовались не интересами дела, а карьерными соображениями и стремлением соответствовать ожиданиям начальства.
Такое положение Панкратов воспринимал без эмоций, как данность. Что толку возмущаться тем, чего не можешь изменить? Просто нужно все время иметь это в виду. Вот и все.
Никаких оснований не доверять выводам оперативно-следственной бригады генпрокуратуры у Панкратова не было, но и принимать их на веру было не в его правилах. Слишком довлело над следователями стремление как можно быстрее получить результат и доложить об успешном окончании дела.
Три дня Панкратов потратил на изучение агентурного досье Сорокина, на протоколы осмотра места происшествия, свидетельских показаний и допросов обвиняемого Лопатина. Потом встретился с самим Лопатиным.
Личное дело предпринимателя, затребованное из Новосибирска, не содержало никаких порочащих его сведений. В самый разгар перестройки он окончил лесотехнический институт и вошел во взрослую жизнь не обремененным идеологическими догмами, с твердым убеждением, что принцип «разрешено все, что не запрещено» существовал всегда. Начал с кооперативной лесопилки и торговли обрезной доской, быстро расширил производство и к своим неполным тридцати годам владел целым комплексом лесообрабатывающих предприятий и лесоторговых баз с годовым оборотом в несколько миллионов долларов. Такие люди всегда вызывали у Панкратова острый интерес. Какое-то новое, непуганое поколение.
Он ожидал увидеть крепкого, пышущего здоровьем сибиряка, но конвойный ввел в камеру для допросов высокого худого паренька, почти подростка, с хмурым, злобным взглядом исподлобья.
– Садитесь, Лопатин, – предложил Панкратов. – Я хочу задать вам несколько вопросов.
– Шли бы вы со своими вопросами! Я сказал, что не буду отвечать. Хотите шить мне мокруху – шейте без меня, сами! Хватит с меня допросов! И так сдуру наговорил выше крыши!
– Почему вы не наняли адвоката? – поинтересовался Панкратов, не обращая внимания на агрессивный тон подследственного.
– Мне не нужен адвокат. Не заказывал я этого козла. А верите вы или нет – ваши проблемы.
Непуганый, совсем непуганый. Но тут Лопатин проявил неожиданное и, пожалуй, верное понимание ситуации:
– Если вы решили меня засадить, и так засадите. С адвокатом или без адвоката.
– Да вы присаживайтесь, – повторил Панкратов. – Это не допрос. Я знакомлюсь с делом, у меня есть некоторые неясности. С чего это вы надумали перебраться в Тулу?
– Тула – почти Москва. А все дела в Москве.
– А почему решили заняться водкой?
Лопатин наконец опустился на привинченный к бетонному полу металлический стул и неопределенно пожал плечами.
– Чего тут непонятного? Сейчас это самый прибыльный бизнес.
– Вы показали, что Сорокин перекрыл вам поставки спирта, поэтому вы отказались заплатить ему восемьсот тысяч долларов долга.
– Ему они не нужны. У гроба карманов нет.
– Насколько я знаю, «Туласпирт» – предприятие государственное. Каким образом Сорокин мог воздействовать на генерального директора?
– Откат. Заводов много, спирта мало. Кому хочу – дам, кому не хочу – не дам.
– Но директор не подчиняется депутату Госдумы. Он подчиняется губернатору.
– А кто проплатил губернаторские выборы? Вы думаете, Сорокин только мне перекрыл кислород? От «Туласпирта» кормятся десятки заводов. И тульских, и московских из области. Поспрашивайте. Он всех за горло держал.
– Вы хорошо знали Сорокина?
– Совсем не знал. Знал бы – не связался.
– А после того, как связались, встречались часто?
– Было.
– Не припомните, он носил часы?
– Часы? – удивился Лопатин. – Конечно, а как же? На правой руке.
– Почему на правой?
– А он был левша. Почему вы спрашиваете?
– Да так, к слову пришлось, – уклонился от ответа Панкратов.
О часах Панкратов спросил не случайно. Просматривая рапорт районного оперативника, поднявшего, как говорят в милиции, труп Сорокина, он обратил внимание на небольшую нестыковку. Местный житель, грибник, сообщивший дежурному райотдела о трупе, показал, что он вроде бы видел на правой руке убитого часы. При осмотре тела никаких часов обнаружено не было. Грибник не стал настаивать на своих показаниях, признал, что он, наверное, ошибся. Возможно, эта мелочь не имела никакого значения, но могла и иметь. На начальной стадии расследования никогда нельзя с уверенностью сказать, что важно, а что неважно.
– У вас есть жалобы на условия содержания? – заканчивая разговор, спросил Панкратов.
– Черного кофе по утрам не дают. И свежих газет.
– А адвоката все-таки наймите, – посоветовал Панкратов. – Обязательно наймите.
– Думаете, поможет? – с надеждой спросил Лопатин.
– Не помешает.
От встречи с Лопатиным у Панкратова осталось двойственное впечатление. Лет двадцать назад, поговорив с таким человеком, он решил бы, что тот невиновен. Но опыт научил его не спешить с выводами. Да, с самого начала Лопатин вел себя, как человек, не знающий за собой никакой вины. Был слишком откровенен со следователем, рассказал о том, о чем лучше бы промолчать. О том, за сколько на самом деле купил завод. О том, что остался должен Сорокину восемьсот тысяч долларов. Расчеты между ними шли налом, никакими договорами не были зафиксированы, следователям понадобилось бы немало времени, чтобы докопаться до сути их разногласий. Но за этим простодушием мог таиться и точный расчет. При всей своей молодости Лопатин был человеком очень неглупым, иначе не сумел бы всего за несколько лет создать серьезный бизнес. Он не мог не понимать, что рано или поздно следствие докопается до всего, и тогда его скрытность будет воспринята судом как подтверждающее вину обстоятельство.
Не вызывало особого доверия и личное дело предпринимателя. Никаких криминальных связей в нем отмечено не было, но это не значило, что их не было на самом деле. Бизнес с оборотом в миллионы долларов не мог существовать без надежной бандитской «крыши». И Лопатину, если он действительно заказал Сорокина, вовсе не нужно было искать исполнителей в Туле, он мог найти их в Новосибирске.
В пользу такого предположения свидетельствовали показания хозяина бара «У Вована», из которого увезли Сорокина. Панкратов встретился с ним в его баре, небольшом уютном заведении в старой части города, и попросил подробно, не упуская никаких мелочей, рассказать о том, чему стал свидетелем в тот вечер 15-го сентября. Хозяин, очень толстый молодой человек с бритой головой, в малиновом пиджаке, с золотой цепью на шее, попытался уйти от расспросов:
– Да я уже все сказал вашим, три раза на допросы таскали. И протоколы подписывал.
– А теперь повторите мне. Кстати, что это за название «У Вована»?
– А что? Прикольно, пацанам нравится. Вован – это я. Ну, для своих.
– Начните с начала, – посоветовал Панкратов.
– Да все было как обычно. Отдыхают, Серый про Лондон травит. Я присматриваю…
– Серый – Сорокин?
– Ну! Вдруг слышу – в предбаннике какой-то шум. Выглядываю, а охранники уже лежат мордами в пол в браслетках. А над ними эти четверо, маски-шоу, с пистолетами.
– Сколько было охранников?
– Трое. Один наш, двое Серого. Крепкие пацаны, но и шевельнуться не успели. Мне сразу ствол в морду, отпихнули, а сами в зал: «Всем оставаться на местах! ОМОН! Кто Сорокин?..» Только никакой это был не ОМОН…
– Почему?
– ОМОН бы сразу всех уложил мордой в пол. И у омоновцев всегда «калаши», а у этих были «тэтэшники». «Тэтэшников» давно ни у кого нет, даже у ВОХРы «макаровы». И камуфляжка была новая, будто только с вещсклада. А от ботинок так даже кожей пахло. Это уже потом до меня дошло.
– Что дальше?
– Ну, Серый был уже хорошо на взводе. Он вообще никого не боялся. «Я Сорокин, – говорит. – А ты кто такой?» Тут двое подскочили с боков, руки заломили и на выход. Только их и видели. Быстро сработали, минуты за две, никто даже очухаться не успел. В общем, никакие это были не менты, а ряженые. И не наши, залетные.
– Вы сказали, что они спросили: «Кто Сорокин?» – напомнил Панкратов. – Значит, в лицо его не знали?
– А я о чем? – подтвердил Вован. – Я и говорю – залетные. В Туле Серого каждая собака знала. Все столбы были его фейсом обклеены. «Ваш кандидат – Сергей Сорокин». И из телевизора не вылезал.
– Не обратили внимания на какие-нибудь приметы этих четверых?
– Какие приметы! Все в «ночках».
– Может быть, акцент?
– Да спрашивали уже ваши, десять раз спрашивали! Не чечен ли.
– Что вы ответили?
– Что было, то и ответил. Не знаю. Может, и чечен. Он всего-то несколько слов и сказал.
Следующий визит Панкратов нанес на ликероводочный завод, купленный Лопатиным у Сорокина. Завод стоял. Не было ни начальства, ни рабочих, один только сторож в будке у железных ворот. Во дворе валялись картонные коробки, раскисшие от дождей. На складе сиротливо теснились у стен пустые бутылки в прозрачной полиэтиленовой упаковке. Темнели цеха с застывшими разливочными линиями. Зато на втором заводе Сорокина, располагавшемся на территории воинской части километрах в пятидесяти от Тулы, шла напряженная жизнь. Еще издали было видно, как по железнодорожной одноколейке тепловоз втягивает на территорию цистерны, а из ворот один за другим выезжают «Камазы» с длинными тентованными фурами.
Директор был в отъезде. Панкратова приняла главбух, средних лет молодящаяся деловая женщина в строгом костюме, типичная бизнесвумен, провела по цехам, сверкающим белизной, наполненным гулом конвейеров и позвякиваньем бутылок, безостановочно движущимся по разливочным линиям. У себя в кабинете предложила кофе, спросила:
– Что вас интересует?
– Ничего конкретного, – ответил Панкратов – Просто хотел посмотреть. Никогда не видел, как делают водку. Вы давно тут работаете?
– С самого начала, как Сергей Анатольевич запустил завод.
– Он часто здесь бывал?
– Первое время не вылезал. Да и то: утром нанимаем пятьдесят работяг, вечером сорок пять увольняем. Пили безбожно. Помучились, пока наладилось. Потом, конечно, бывал наездами. А что ему тут сидеть? Все работает, как часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58