– Стоп!
Прервав плавную, бархатную речь Валерия Николаевича, он поднялся, еще раз посмотрев в глаза адвоката, повернулся к жене.
– Это твои штучки, Светлана? – лениво, но грозно произнес он. – На аэродроме меня встречает незнакомый гражданин, садится рядом, говорит «мы» и «нам», а сейчас ведет себя таким образом, точно мы марионетки, а он держит в руках все ниточки… Это твои штучки, Светлана?
– Я вас плохо понимаю, Игорь Саввович! – пролепетал блондин, и чело его, обрамленное тщательно уложенными прядями, покрылось испариной. – Ваша жена…
Не слушая больше адвоката, забыв о нем мгновенно, Игорь Саввович деловито прошел в свой кабинет, сел за стол, положил руки перед собой и задумался. Черт бы побрал эту бутылку коньяка, если он и десятой части не помнил из того, что произошло в Гаражном, виноват, Пионерском переулке! Существовал или не существовал человек, который, казалось, скрывался за спинами трех гитаристов или эго была только тень верзилы от разнонаправленного освещения? Если это был все-таки человек, то какую роль играл он в событиях? Показалось Игорю Саввовичу или на самом деле человек-тень крикнул: «Гольцов»? Почему, наконец, у Игоря Саввовича сегодня возникло подозрение, что трое гитаристов, узнав Гольцова или услышав его фамилию, пошли на приступ нацеленно, устремленно, словно ждали, когда Гольцов наконец-то появится в этом чертовом переулке? Почему первое «папаша» было произнесено добродушно и лениво, а потом, когда за спиной гитаристов что-то произошло – не произошло? – «папаша» прозвучало кличем к атаке?
– Игорь, послушай, Игорь!
Маленькая, тоненькая, страдающая Светлана стояла в дверях кабинета и горько плакала, держа в руке мужской носовой платок. Жена плакала так тихо и привычно, беззвучно и тускло, как это делают деревенские женщины, терпеливые и выносливые. Наверное, Светлане надо было опять разрыдаться, проплакаться как следует, и он, внимательно оглядев жену, принял прежнюю позу – сидел за столом в рабочем положении, словно в кабинете треста.
– Светлана, а может быть, хватит? – спросил он минуты через три. – Извини, но я не гожусь в утешители. В мою жилетку – увы! – не выплачешься… Прости! – Он по-стариковски пожевал губами. – Я вообще не вижу причин для таких вот преувеличенных страданий…
Она трясла головой
– Иванов… Этот Борис Иванов! Если он умрет? Они все говорят, что ты начал драку… Все, все, все!
Игорь Саввович поднялся, походил по кабинету, зачем-то опустился на тахту – тугую, как теннисный мяч, посидев пяток секунд, поднялся, взял телефон, набрал 02, услышав: «Дежурный по городу слушает!» – ровным бесстрастным голосом проговорил:
– Здравствуйте! У телефона Гольцов. Попытайтесь найти полковника Сиротина…
Через дежурную часть городской милиции в любое время дня и ночи можно было найти полковника Сиротина, то бишь Митрия Микитича, который непременно сообщал дежурному по городу, где, когда и по какому телефону его можно найги. Игорь Саввович терпеливо ждал, пока дежурный, знающий, кто такой Гольцов, по своим каналам проверит рабочий кабинет полковника, позвонит ему домой или в другое место. На это ушло минуты две, потом бравый милицейский голос доложил:
– Игорь Саввович, полковник пять минут назад выехал к вам на разгонной машине. Желаю здравствовать!
– Спасибо, дежурный!
Вообще было непонятно и странно, что Митрий Микитич не встретил Игоря Саввовича на аэродроме, что делал всегда, когда приятель возвращался из командировок, а уж сегодня, казалось, сам бог велел Дмитрию стоять возле металлической аэродромной ограды. Оправдание было одно: полковник, сберегая ценное время, делал для Игоря Саввовича нечто более важное, чем участие во встречающем эскорте. Видимо, и сейчас Сиротин не зря мчался к дому Гольцова на разгонной машине, то есть автомобиле со специальной сиреной и мерцающим на кабине тревожным огнем. На красные светофоры, объезжая заторы по тротуарам, ни на секунду не останавливаясь, на скорости сто километров в час, мчался полковник Митрий Микитич к дому приятеля, чтобы творить очередное доброе дело.
– Иди полежи, Светлана. Успокойся…
Игорь Саввович подошел к жене, наклонился, неловко погладил по голове. Жалко было Светлану, больно за нее, но он действительно не знал, чем помочь. Сказать, что все будет хорошо – он это сделал; с нежностью и любовью уговорить, успокоить, утереть слезы – он сейчас был пуст, как вывернутый наизнанку кошелек.
– Приляг, Светлана. Прими что-нибудь успокоительное… Надо взять себя в руки.
Полковника Сиротина, то есть Митрия Микитича, он встретил в прихожей, обменявшись с ним длинным рукопожатием, внимательно оглядел приятеля. Лицо у Митрия Микитича было красным, словно распаренным; он запыхался, поднимаясь бегом на третий этаж, вообще был непривычно взволнованный, хотя лицо полковника не потеряло доброй, радушной, мягкой улыбки.
– Ну ты даешь! – восторженно прокричал он, причесывая перед зеркалом пушистые редкие волосы. – Ты, брат, даешь! Одного положил на операционный стол, второго увезли домой в бинтах, да в каких! На матерчатую куколку походил, голубчик! – Он нетерпеливо переступал ногами в разношенных сандалиях. – И третий, который смылся, тоже работает на костыли и лекарства. Вывих плечевого сустава и нервный шок…
Даже для шумного и громкоголосого полковника Митрия Микитича все сказанное звучало слишком громко, жесты были слишком резкими и стремительными, а когда он, причесавшись, коротко посмотрел на Игоря Саввовича, стало очевидным, что полковник не только взволнован, но и обеспокоен. Добравшись до кабинета Игоря Саввовича, полковник облегченно бросился на тахту, отдышался, озабоченно сказал:
– Заскочил в больницу. Операцию Иванову решили отложить до завтра, и даже есть надежда, что можно обойтись без операции. Так что дело не так плохо, как ты думаешь…
Игорь Саввович недовольно поморщился. Он и не собирался думать, что дело плохо, хотя, естественно, как всякий живой человек, беспокоился за длинновязого громилу, но почему никто не помнил и не говорил о том, что трое здоровых и трезвых парней по каким-то причинам или просто по хулиганским мотивам напали на одного пьяного человека? Что было бы, если бы Игорь Саввович не оказался опытным боксером или не сумел протрезветь? Случай с Ивановым, безусловно, прискорбен, но отчего никто не произносит слова «оборона» и «предел необходимой обороны»? Оттого, что все, все, все, как восклицала Светлана, считают Игоря Саввовича нападающей стороной? Но это бред, чушь, и следствие найдет возможности снять обвинение с Игоря Саввовича в навязывании драки. Отчего же так взволнован и возбужден полковник Митрий Микитич, для которого драка – такое же привычное дело, как утреннее умывание? Почему?
– Тебя ввели в курс дела? – озабоченно спросил Митрий Микитич. – Где Валерий? Где Светлана?
– Я выставил вашего адвоката! – сказал Игорь Саввович. – Светлана в спальне…
Не слушая возмущенного полковника, Игорь Саввович упорно добивался правды, то есть хотел точно знать, отчего полковник Митрий Микитич, заместитель начальника УВД области, правая рука генерала Попова, не мог спокойно и добросовестно, справедливо и законно разобраться в деле.
– Что с тобой, Дмитрий? – ласково от тихой злости спросил Игорь Саввович. – Неужели есть люди, которые серьезно верят, что я, пьяная харя, начал первым? На меня напали, ты понимаешь, на-па-ли.
«Они все сошли с ума! – подумал Игорь Саввович о жене, адвокате и полковнике. – Нет, они просто сошли с ума, если не понимают, что я оборонялся!»
– Случилось так, – вытирая пот, сказал полковник, – что дело ведет старший лейтенант Селезнев – хороший парень, но… – Дмитрий вскочил. – Ты пойми, сейчас же пойми, что семеро дали показания на тебя как зачинщика. Семеро! Это не может быть случайностью. Тут что-то есть…
Игорь Саввович ничего не понял. Он так и сказал полковнику Митрию Микитичу и стал ждать ответа, но полковник повел себя странно: вместо того, чтобы ответить на вопрос, стал глядеть на Игоря Саввовича такими же непонимающими глазами, какими Игорь Саввович смотрел на него.
– Знаешь что, Игорь, кончай волынку! – сердито сказал полковник. – Дело такое, что глупо придуриваться… Я тот редкий человек в городе, кто знает, какой ты крепкий мужик, но пусть сегодня придуриваются и шутят другие… Так что кончай волынку! И отвечай на мои вопросы… Ты знаешь кого-нибудь в этом доме? Может быть, есть что-то, из-за чего лучше откупиться от этой тройки? Если с Ивановым, естественно, ничего не произойдет.
Можно сойти с ума! О чем говорит этот человек, храбрее которого из Ромской области на войне не оказалось? От кого откупиться? Почему откупаться? Ей-богу, были секунды, когда Игорю Саввовичу хотелось показать полковнику на двери, как полчаса назад он сделал это с пижоном-адвокатом, но он удержался и только усмехнулся. Чтобы разрядить обстановку, Игорь Саввович сказал:
– Я на дне рождения здорово надрался! Никогда в жизни так не напивался… Удовольствия – никакого!
Полковник этих слов не слышал. Глядя в пространство, грустный, усталый и задумчивый, он машинально вертел в руках маленькую вышитую болгарским крестом подушечку.
– Дмитрий, ответь мне, пожалуйста, что произошло, кроме драки? – спросил Игорь Саввович. – Я требую!
– Пока я точно не знаю, – ответил полковник, – но завтра-послезавтра все станет ясным… Ты потерпи немного, Игорь!
Полковник Дмитрий Никитич Сиротин, ушедший на войну семнадцатилетним, был известен тем, что ни смерти, ни генералов не боялся. Разведчиком он был таким, что о нем писал в «Правде» писатель Вадим Кожанов; по службе – сам Игорь Саввович этого не видел – грудь полковника украшало такое количество орденов и медалей, что места на мундире не хватало. Чрезвычайной храбрости человеком был Дмитрий Никитич Сиротин и чрезвычайной доброты. Сейчас бледный от волнения полковник вертел и вертел вышитую подушку маленькими рыжеватыми руками, смотрел на нее, и его круглое лицо было огорченным и встревоженным.
– Ты чего молчишь? – рассердился Игорь Саввович. – Сам всегда призываешь к действию, а сегодня молчишь упырем.
– Я не молчу, я соображаю! – Полковник вздохнул. – Ты не знаешь, отец Светланы прервет командировку в Тегульдет или полностью использует срок?
Вопрос о Карцеве можно было понять. Драка зятя, какой бы она ни была – справедливой или несправедливой, – была для него ударом, но, интересуясь Карцевым, полковник опять подразумевал нечто большее, чем пьяный позор Игоря Саввовича. Что происходит?
– Дмитрий, я все-таки хочу знать…
Однако полковник уже не слушал: вскочил, такими движениями, какими заправляют под ремень гимнастерку, расправил летнюю рубашку с короткими рукавами, сделал несколько энергичных шагов по кабинету – готовый драться, бороться, совершать добрые дела, вообще жить так, как положено полковнику Сиротину, хорошему, отзывчивому человеку.
– Где Светлана? – командным голосом спросил он. – Мне ее надо повидать на минуточку… Спрашиваю, где жена? Веди меня к ней…
– Я уже говорил, что Светлана в спальне, – сухо ответил Игорь Саввович. – Иди, стучись…
Пятидесятидвухлетний полковник, выглядевший всегда сорокалетним, вприпрыжку умчался к Светлане, а Игорь Саввович, вернувшись в гостиную, вместе с креслом подполз по ковру к подоконнику. Окно, в отличие от всех других окон, выходило на улицу Гарибальди – не очень шумную, только с троллейбусными путями…
Смеркалось, и уже казались совсем черными деревья в сквере, где вспыхнули сильные неоновые лампы, и все вокруг сразу потемнело. Это уже началась короткая летняя ночь…
– Отдохнем! – пробормотал Игорь Саввович и сладко потянулся. – Пошли они к такой-то, довольно известной, матери!
Возле настежь распахнутого окна стоял небольшой стол-верстак, горбатилась хитрая настольная лампа, были прикручены к столешнице микроскопические тиски, прибита наковаленка, совсем крошка, а в многочисленных ящиках маленького стола лежали непонятные богатства: лупы и отвертки, щипчики и пинцеты, крохотные молоточки, микроскопические сверлышки. Это был хитрый инструмент для ремонта наручных часов. Игорь Саввович, сморщив губы от удовольствия, деловито снял с руки подаренные женой японские часы, ногтем мгновенно что-то отщелкнул, ловко вставил в глаз лупу и погрузился в мечтательное созерцание совершенного, доведенного до степени искусства часового механизма.
Пьяный Игорь Саввович не врал, что он лучший часовщик города и может отремонтировать любые часы. У Игоря Саввовича был талант часовщика, который проявился рано, еще в детстве, и отчим Савва Игоревич бурно радовался; поглаживая Игоря по голове, восторженно восклицал: «Какой хирург будет из Игоря, какой хирург! Богом данный, небом данный… Елена, умоляю ничего не трогать на верстаке нашего сына! Пойми, хороший хирург чем-то похож на виртуоза-часовщика, и наоборот!»
Игорь Гольцов не захотел стать хирургом.
Первый решающий день
В конце февраля город утонул в снегу. Снег начался вечером в субботу, шел сутки, в ночь с воскресенья на понедельник падал до позднего утра, и в одиннадцатом часу, когда Игорь шел по широкой улице, ведущей к медицинскому институту, казалось, что город исчез.
Боже, что творилось! Деревянные дома, оставшиеся от старого города, казалось, сровнялись с землей, новые здания липкий снег побелил, сделал как бы призрачными, деревья походили на снежных баб, в белом небе висели толстые белые канаты – трамвайные и троллейбусные провода. Трамваи и автобусы не ходили; никто не ждал такого снегопада, и снег расчищать не успевали. Города не было, не существовало, завалил его февральский снег, который пахнул отчего-то весной – пароходами, клубникой, замшелыми листьями…
Игорь сладостно чихнул, швыкнул носом и по-мальчишески вытерся перчаткой. Увязая по колени в снегу, он пошел в сторону медицинского института, чтобы передать матери забытую книгу, без которой она обойтись не могла. «Выручай, сын!» – десять минут назад по телефону попросила мать, и вот он шагал по снегу, проваливаясь, и было такое чувство, словно он сам превратился в снег, и от него тоже пахло пароходами, клубникой и замшелыми листьями. Игорь чувствовал радость, хотелось беспричинно смеяться, громко говорить или петь во все горло, не стесняясь прохожих; со снисходительной усмешкой он думал: «Вот это они и называют счастьем!» – так как в те далекие времена, как и полагалось в его возрасте, ко всему относился скептически.
Между тем счастье объективно существовало в образе Игоря Гольцова. Никакой юношеский скепсис не мог помешать этому. Как ни убеждай себя, что счастье (он так и писал в классном сочинении) есть «совокупность субъективных ощущений, вызванных достижениями ряда эфемерных задач», невозможно было снять с лица глупую, детскую улыбку. Ах, будь ты неладен, февральский снег, нарушивший мудрое равновесие закоренелого семнадцатилетнего скептика!
Снег не пощадил и самое красивое здание в городе – высокий и длинный корпус медицинского института. Исчезли помпезные лепные украшения, остались без лиц «греки», поддерживающие руками и спинами какие-то тяжести у входа; дом ослеп, так как мокрый снег залепил все южные окна, но по неизвестным причинам здание казалось высоким, еще более высоким, чем было на самом деле. Странно! Другие дома под снегом согнулись и сникли, а медицинский институт как бы возвысился, вырос, хотя и без этого был громадным.
Возле безлицых «греков» пришлось постоять. Не мог же Игорь появиться в институте с дурацкой улыбкой на лице и с сияющими от счастья глазами? Обстоятельно, нарочито медленно он счистил снег с обуви и одежды, старательно приняв скучающий вид, вошел в огромную студенческую раздевалку. Возле нее, конечно, сидела тетя Вера, старая женщина, и вязала длинный шерстяной чулок. Она из-под очков строго посмотрела на вошедшего.
– Ой, кто пришел! – узнав Игоря, обрадовалась старуха. – Здравствуй, Игорь, здравствуй, касатик!
– Здрасьте, тетя Вера!
В каникулярное время гардеробщица тетя Вера помогала матери ухаживать за дачным садом, временами, когда не было постоянной домработницы, поселялась в маленькой, но светлой комнате дома Гольцовых.
– Оделся-то, оделся-то, ровно на дворе весна! – ворчала тетя Вера, принимая от Игоря легкую спортивную куртку. – Глаз за тобой нужен – вот чего я скажу. И самой скажу и самому скажу, мне ведь они – тьфу! Он сроду ноги не вытирает, а скажу, сердится: «Тетя Вера, оставьте в покое мою печенку!» А у меня, может, тоже печенка…
Она всегда вот так забавно ворчала, эта славная тетя Вера.
– О, кого я вижу! – раздался вдруг бодрый голосок, обернувшись на который Игорь узнал доцента Вульфзона, партнера отца по преферансу, знаменитого окулиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Прервав плавную, бархатную речь Валерия Николаевича, он поднялся, еще раз посмотрев в глаза адвоката, повернулся к жене.
– Это твои штучки, Светлана? – лениво, но грозно произнес он. – На аэродроме меня встречает незнакомый гражданин, садится рядом, говорит «мы» и «нам», а сейчас ведет себя таким образом, точно мы марионетки, а он держит в руках все ниточки… Это твои штучки, Светлана?
– Я вас плохо понимаю, Игорь Саввович! – пролепетал блондин, и чело его, обрамленное тщательно уложенными прядями, покрылось испариной. – Ваша жена…
Не слушая больше адвоката, забыв о нем мгновенно, Игорь Саввович деловито прошел в свой кабинет, сел за стол, положил руки перед собой и задумался. Черт бы побрал эту бутылку коньяка, если он и десятой части не помнил из того, что произошло в Гаражном, виноват, Пионерском переулке! Существовал или не существовал человек, который, казалось, скрывался за спинами трех гитаристов или эго была только тень верзилы от разнонаправленного освещения? Если это был все-таки человек, то какую роль играл он в событиях? Показалось Игорю Саввовичу или на самом деле человек-тень крикнул: «Гольцов»? Почему, наконец, у Игоря Саввовича сегодня возникло подозрение, что трое гитаристов, узнав Гольцова или услышав его фамилию, пошли на приступ нацеленно, устремленно, словно ждали, когда Гольцов наконец-то появится в этом чертовом переулке? Почему первое «папаша» было произнесено добродушно и лениво, а потом, когда за спиной гитаристов что-то произошло – не произошло? – «папаша» прозвучало кличем к атаке?
– Игорь, послушай, Игорь!
Маленькая, тоненькая, страдающая Светлана стояла в дверях кабинета и горько плакала, держа в руке мужской носовой платок. Жена плакала так тихо и привычно, беззвучно и тускло, как это делают деревенские женщины, терпеливые и выносливые. Наверное, Светлане надо было опять разрыдаться, проплакаться как следует, и он, внимательно оглядев жену, принял прежнюю позу – сидел за столом в рабочем положении, словно в кабинете треста.
– Светлана, а может быть, хватит? – спросил он минуты через три. – Извини, но я не гожусь в утешители. В мою жилетку – увы! – не выплачешься… Прости! – Он по-стариковски пожевал губами. – Я вообще не вижу причин для таких вот преувеличенных страданий…
Она трясла головой
– Иванов… Этот Борис Иванов! Если он умрет? Они все говорят, что ты начал драку… Все, все, все!
Игорь Саввович поднялся, походил по кабинету, зачем-то опустился на тахту – тугую, как теннисный мяч, посидев пяток секунд, поднялся, взял телефон, набрал 02, услышав: «Дежурный по городу слушает!» – ровным бесстрастным голосом проговорил:
– Здравствуйте! У телефона Гольцов. Попытайтесь найти полковника Сиротина…
Через дежурную часть городской милиции в любое время дня и ночи можно было найти полковника Сиротина, то бишь Митрия Микитича, который непременно сообщал дежурному по городу, где, когда и по какому телефону его можно найги. Игорь Саввович терпеливо ждал, пока дежурный, знающий, кто такой Гольцов, по своим каналам проверит рабочий кабинет полковника, позвонит ему домой или в другое место. На это ушло минуты две, потом бравый милицейский голос доложил:
– Игорь Саввович, полковник пять минут назад выехал к вам на разгонной машине. Желаю здравствовать!
– Спасибо, дежурный!
Вообще было непонятно и странно, что Митрий Микитич не встретил Игоря Саввовича на аэродроме, что делал всегда, когда приятель возвращался из командировок, а уж сегодня, казалось, сам бог велел Дмитрию стоять возле металлической аэродромной ограды. Оправдание было одно: полковник, сберегая ценное время, делал для Игоря Саввовича нечто более важное, чем участие во встречающем эскорте. Видимо, и сейчас Сиротин не зря мчался к дому Гольцова на разгонной машине, то есть автомобиле со специальной сиреной и мерцающим на кабине тревожным огнем. На красные светофоры, объезжая заторы по тротуарам, ни на секунду не останавливаясь, на скорости сто километров в час, мчался полковник Митрий Микитич к дому приятеля, чтобы творить очередное доброе дело.
– Иди полежи, Светлана. Успокойся…
Игорь Саввович подошел к жене, наклонился, неловко погладил по голове. Жалко было Светлану, больно за нее, но он действительно не знал, чем помочь. Сказать, что все будет хорошо – он это сделал; с нежностью и любовью уговорить, успокоить, утереть слезы – он сейчас был пуст, как вывернутый наизнанку кошелек.
– Приляг, Светлана. Прими что-нибудь успокоительное… Надо взять себя в руки.
Полковника Сиротина, то есть Митрия Микитича, он встретил в прихожей, обменявшись с ним длинным рукопожатием, внимательно оглядел приятеля. Лицо у Митрия Микитича было красным, словно распаренным; он запыхался, поднимаясь бегом на третий этаж, вообще был непривычно взволнованный, хотя лицо полковника не потеряло доброй, радушной, мягкой улыбки.
– Ну ты даешь! – восторженно прокричал он, причесывая перед зеркалом пушистые редкие волосы. – Ты, брат, даешь! Одного положил на операционный стол, второго увезли домой в бинтах, да в каких! На матерчатую куколку походил, голубчик! – Он нетерпеливо переступал ногами в разношенных сандалиях. – И третий, который смылся, тоже работает на костыли и лекарства. Вывих плечевого сустава и нервный шок…
Даже для шумного и громкоголосого полковника Митрия Микитича все сказанное звучало слишком громко, жесты были слишком резкими и стремительными, а когда он, причесавшись, коротко посмотрел на Игоря Саввовича, стало очевидным, что полковник не только взволнован, но и обеспокоен. Добравшись до кабинета Игоря Саввовича, полковник облегченно бросился на тахту, отдышался, озабоченно сказал:
– Заскочил в больницу. Операцию Иванову решили отложить до завтра, и даже есть надежда, что можно обойтись без операции. Так что дело не так плохо, как ты думаешь…
Игорь Саввович недовольно поморщился. Он и не собирался думать, что дело плохо, хотя, естественно, как всякий живой человек, беспокоился за длинновязого громилу, но почему никто не помнил и не говорил о том, что трое здоровых и трезвых парней по каким-то причинам или просто по хулиганским мотивам напали на одного пьяного человека? Что было бы, если бы Игорь Саввович не оказался опытным боксером или не сумел протрезветь? Случай с Ивановым, безусловно, прискорбен, но отчего никто не произносит слова «оборона» и «предел необходимой обороны»? Оттого, что все, все, все, как восклицала Светлана, считают Игоря Саввовича нападающей стороной? Но это бред, чушь, и следствие найдет возможности снять обвинение с Игоря Саввовича в навязывании драки. Отчего же так взволнован и возбужден полковник Митрий Микитич, для которого драка – такое же привычное дело, как утреннее умывание? Почему?
– Тебя ввели в курс дела? – озабоченно спросил Митрий Микитич. – Где Валерий? Где Светлана?
– Я выставил вашего адвоката! – сказал Игорь Саввович. – Светлана в спальне…
Не слушая возмущенного полковника, Игорь Саввович упорно добивался правды, то есть хотел точно знать, отчего полковник Митрий Микитич, заместитель начальника УВД области, правая рука генерала Попова, не мог спокойно и добросовестно, справедливо и законно разобраться в деле.
– Что с тобой, Дмитрий? – ласково от тихой злости спросил Игорь Саввович. – Неужели есть люди, которые серьезно верят, что я, пьяная харя, начал первым? На меня напали, ты понимаешь, на-па-ли.
«Они все сошли с ума! – подумал Игорь Саввович о жене, адвокате и полковнике. – Нет, они просто сошли с ума, если не понимают, что я оборонялся!»
– Случилось так, – вытирая пот, сказал полковник, – что дело ведет старший лейтенант Селезнев – хороший парень, но… – Дмитрий вскочил. – Ты пойми, сейчас же пойми, что семеро дали показания на тебя как зачинщика. Семеро! Это не может быть случайностью. Тут что-то есть…
Игорь Саввович ничего не понял. Он так и сказал полковнику Митрию Микитичу и стал ждать ответа, но полковник повел себя странно: вместо того, чтобы ответить на вопрос, стал глядеть на Игоря Саввовича такими же непонимающими глазами, какими Игорь Саввович смотрел на него.
– Знаешь что, Игорь, кончай волынку! – сердито сказал полковник. – Дело такое, что глупо придуриваться… Я тот редкий человек в городе, кто знает, какой ты крепкий мужик, но пусть сегодня придуриваются и шутят другие… Так что кончай волынку! И отвечай на мои вопросы… Ты знаешь кого-нибудь в этом доме? Может быть, есть что-то, из-за чего лучше откупиться от этой тройки? Если с Ивановым, естественно, ничего не произойдет.
Можно сойти с ума! О чем говорит этот человек, храбрее которого из Ромской области на войне не оказалось? От кого откупиться? Почему откупаться? Ей-богу, были секунды, когда Игорю Саввовичу хотелось показать полковнику на двери, как полчаса назад он сделал это с пижоном-адвокатом, но он удержался и только усмехнулся. Чтобы разрядить обстановку, Игорь Саввович сказал:
– Я на дне рождения здорово надрался! Никогда в жизни так не напивался… Удовольствия – никакого!
Полковник этих слов не слышал. Глядя в пространство, грустный, усталый и задумчивый, он машинально вертел в руках маленькую вышитую болгарским крестом подушечку.
– Дмитрий, ответь мне, пожалуйста, что произошло, кроме драки? – спросил Игорь Саввович. – Я требую!
– Пока я точно не знаю, – ответил полковник, – но завтра-послезавтра все станет ясным… Ты потерпи немного, Игорь!
Полковник Дмитрий Никитич Сиротин, ушедший на войну семнадцатилетним, был известен тем, что ни смерти, ни генералов не боялся. Разведчиком он был таким, что о нем писал в «Правде» писатель Вадим Кожанов; по службе – сам Игорь Саввович этого не видел – грудь полковника украшало такое количество орденов и медалей, что места на мундире не хватало. Чрезвычайной храбрости человеком был Дмитрий Никитич Сиротин и чрезвычайной доброты. Сейчас бледный от волнения полковник вертел и вертел вышитую подушку маленькими рыжеватыми руками, смотрел на нее, и его круглое лицо было огорченным и встревоженным.
– Ты чего молчишь? – рассердился Игорь Саввович. – Сам всегда призываешь к действию, а сегодня молчишь упырем.
– Я не молчу, я соображаю! – Полковник вздохнул. – Ты не знаешь, отец Светланы прервет командировку в Тегульдет или полностью использует срок?
Вопрос о Карцеве можно было понять. Драка зятя, какой бы она ни была – справедливой или несправедливой, – была для него ударом, но, интересуясь Карцевым, полковник опять подразумевал нечто большее, чем пьяный позор Игоря Саввовича. Что происходит?
– Дмитрий, я все-таки хочу знать…
Однако полковник уже не слушал: вскочил, такими движениями, какими заправляют под ремень гимнастерку, расправил летнюю рубашку с короткими рукавами, сделал несколько энергичных шагов по кабинету – готовый драться, бороться, совершать добрые дела, вообще жить так, как положено полковнику Сиротину, хорошему, отзывчивому человеку.
– Где Светлана? – командным голосом спросил он. – Мне ее надо повидать на минуточку… Спрашиваю, где жена? Веди меня к ней…
– Я уже говорил, что Светлана в спальне, – сухо ответил Игорь Саввович. – Иди, стучись…
Пятидесятидвухлетний полковник, выглядевший всегда сорокалетним, вприпрыжку умчался к Светлане, а Игорь Саввович, вернувшись в гостиную, вместе с креслом подполз по ковру к подоконнику. Окно, в отличие от всех других окон, выходило на улицу Гарибальди – не очень шумную, только с троллейбусными путями…
Смеркалось, и уже казались совсем черными деревья в сквере, где вспыхнули сильные неоновые лампы, и все вокруг сразу потемнело. Это уже началась короткая летняя ночь…
– Отдохнем! – пробормотал Игорь Саввович и сладко потянулся. – Пошли они к такой-то, довольно известной, матери!
Возле настежь распахнутого окна стоял небольшой стол-верстак, горбатилась хитрая настольная лампа, были прикручены к столешнице микроскопические тиски, прибита наковаленка, совсем крошка, а в многочисленных ящиках маленького стола лежали непонятные богатства: лупы и отвертки, щипчики и пинцеты, крохотные молоточки, микроскопические сверлышки. Это был хитрый инструмент для ремонта наручных часов. Игорь Саввович, сморщив губы от удовольствия, деловито снял с руки подаренные женой японские часы, ногтем мгновенно что-то отщелкнул, ловко вставил в глаз лупу и погрузился в мечтательное созерцание совершенного, доведенного до степени искусства часового механизма.
Пьяный Игорь Саввович не врал, что он лучший часовщик города и может отремонтировать любые часы. У Игоря Саввовича был талант часовщика, который проявился рано, еще в детстве, и отчим Савва Игоревич бурно радовался; поглаживая Игоря по голове, восторженно восклицал: «Какой хирург будет из Игоря, какой хирург! Богом данный, небом данный… Елена, умоляю ничего не трогать на верстаке нашего сына! Пойми, хороший хирург чем-то похож на виртуоза-часовщика, и наоборот!»
Игорь Гольцов не захотел стать хирургом.
Первый решающий день
В конце февраля город утонул в снегу. Снег начался вечером в субботу, шел сутки, в ночь с воскресенья на понедельник падал до позднего утра, и в одиннадцатом часу, когда Игорь шел по широкой улице, ведущей к медицинскому институту, казалось, что город исчез.
Боже, что творилось! Деревянные дома, оставшиеся от старого города, казалось, сровнялись с землей, новые здания липкий снег побелил, сделал как бы призрачными, деревья походили на снежных баб, в белом небе висели толстые белые канаты – трамвайные и троллейбусные провода. Трамваи и автобусы не ходили; никто не ждал такого снегопада, и снег расчищать не успевали. Города не было, не существовало, завалил его февральский снег, который пахнул отчего-то весной – пароходами, клубникой, замшелыми листьями…
Игорь сладостно чихнул, швыкнул носом и по-мальчишески вытерся перчаткой. Увязая по колени в снегу, он пошел в сторону медицинского института, чтобы передать матери забытую книгу, без которой она обойтись не могла. «Выручай, сын!» – десять минут назад по телефону попросила мать, и вот он шагал по снегу, проваливаясь, и было такое чувство, словно он сам превратился в снег, и от него тоже пахло пароходами, клубникой и замшелыми листьями. Игорь чувствовал радость, хотелось беспричинно смеяться, громко говорить или петь во все горло, не стесняясь прохожих; со снисходительной усмешкой он думал: «Вот это они и называют счастьем!» – так как в те далекие времена, как и полагалось в его возрасте, ко всему относился скептически.
Между тем счастье объективно существовало в образе Игоря Гольцова. Никакой юношеский скепсис не мог помешать этому. Как ни убеждай себя, что счастье (он так и писал в классном сочинении) есть «совокупность субъективных ощущений, вызванных достижениями ряда эфемерных задач», невозможно было снять с лица глупую, детскую улыбку. Ах, будь ты неладен, февральский снег, нарушивший мудрое равновесие закоренелого семнадцатилетнего скептика!
Снег не пощадил и самое красивое здание в городе – высокий и длинный корпус медицинского института. Исчезли помпезные лепные украшения, остались без лиц «греки», поддерживающие руками и спинами какие-то тяжести у входа; дом ослеп, так как мокрый снег залепил все южные окна, но по неизвестным причинам здание казалось высоким, еще более высоким, чем было на самом деле. Странно! Другие дома под снегом согнулись и сникли, а медицинский институт как бы возвысился, вырос, хотя и без этого был громадным.
Возле безлицых «греков» пришлось постоять. Не мог же Игорь появиться в институте с дурацкой улыбкой на лице и с сияющими от счастья глазами? Обстоятельно, нарочито медленно он счистил снег с обуви и одежды, старательно приняв скучающий вид, вошел в огромную студенческую раздевалку. Возле нее, конечно, сидела тетя Вера, старая женщина, и вязала длинный шерстяной чулок. Она из-под очков строго посмотрела на вошедшего.
– Ой, кто пришел! – узнав Игоря, обрадовалась старуха. – Здравствуй, Игорь, здравствуй, касатик!
– Здрасьте, тетя Вера!
В каникулярное время гардеробщица тетя Вера помогала матери ухаживать за дачным садом, временами, когда не было постоянной домработницы, поселялась в маленькой, но светлой комнате дома Гольцовых.
– Оделся-то, оделся-то, ровно на дворе весна! – ворчала тетя Вера, принимая от Игоря легкую спортивную куртку. – Глаз за тобой нужен – вот чего я скажу. И самой скажу и самому скажу, мне ведь они – тьфу! Он сроду ноги не вытирает, а скажу, сердится: «Тетя Вера, оставьте в покое мою печенку!» А у меня, может, тоже печенка…
Она всегда вот так забавно ворчала, эта славная тетя Вера.
– О, кого я вижу! – раздался вдруг бодрый голосок, обернувшись на который Игорь узнал доцента Вульфзона, партнера отца по преферансу, знаменитого окулиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48