Даже открывать эту папку неэтично по отношению к доктору.
- Мне кажется, вы повидали гораздо больше, чем записки вашего доктора, Рейнхард. А Киндерман свою этику перенял у святой инквизиции.
Я повернулся к шкафу и продолжал молча листать бумаги, пока не натолкнулся еще на одно знакомое имя. На имя той женщины, которую я безуспешно искал два месяца. Женщины, которая когда-то была мне дорога. Наверное, я даже был влюблен в нее. Да, и такое иногда случается в моей работе. Человек исчезает без следа. Мир продолжает жить своей жизнью, а ты вдруг узнаешь нечто, что в свое время помогло бы раскрыть тайну. Кроме обычного раздражения, которое появляется, когда узнаешь, как далеко от цели ты был, приходится еще учиться жить с этим. Моя работа не очень-то подходит для тех, кто предпочитает оставаться чистеньким. У частного детектива в руках больше оборванных нитей, чем у ткача. И все-таки, как и любой другой человек, я испытываю удовлетворение, если мне удается связать оборванные концы. Однако то, что я встретил имя женщины, о которой говорил мне Артур Небе однажды ночью несколько недель назад среди руин Рейхстага, означало для меня нечто большее, чем просто удовлетворение от того, что решение этой загадки все-таки нашлось, хотя и слишком поздно. Иногда находка бывает подобна откровению.
- Сволочь, - сказал Ланге, перелистывая страницы своей истории болезни.
- Я как раз подумал то же самое.
- "Невротическое женоподобие", - процитировал он. - У меня. Да как он мог подумать такое обо мне?
Я выдвинул другой ящик, вполуха слушая, о чем он говорит.
- А вы сказали, что он ваш друг.
- Как он мог утверждать такие вещи? Я этому не верю.
- Ну-ну, Рейнхард. Вы же знаете, если плаваешь с акулами, нужно быть готовым к тому, что когда-нибудь они возьмут да и откусят тебе яйца.
- Я убью его! - возмутился он и швырнул папку через весь кабинет.
- Только после меня. - Я нашел наконец папку с историей болезни Вайстора и с грохотом задвинул ящик на место. - Так. Вот она. Теперь можно отсюда убираться.
Я протянул было руку к дверной ручке, но тут из-за двери показался пистолет, а вслед за ним - Ланц Киндерман.
- Не скажете ли вы мне, что здесь, черт возьми, происходит?
Я отступил в комнату.
- Ба, какой приятный сюрприз! - произнес я. - А мы как раз беседовали о вас. Думали, что вы уехали на ваши уроки Библии в Вевельсбург. Кстати, на вашем месте я бы обращался с этим оружием поосторожнее. Мои сотрудники держат это место под наблюдением. И они, знаете ли, очень преданные люди. У нас в полиции сейчас так принято. И мне не хочется думать о том, как они поступят, когда узнают, что со мной что-то случилось.
Киндерман взглянул на застывшего Ланге, затем на папки у меня под мышкой.
- Не знаю, какую игру вы затеяли, господин Штайнингер, если это, конечно, ваше настоящее имя, но думаю, вам лучше положить папки на стол и поднять руки вверх.
Я положил папки на письменный стол и едва успел заикнуться насчет ордера, как Рейнхард уже перехватил инициативу, если можно так назвать безрассудство, с которым человек бросается на пистолет 45-го калибра, направленный прямо на него. Его ругательства тотчас же утонули в грохоте выстрела, превратившего его шею в кровавое месиво. Издавая жуткие булькающие звуки, Ланге завертелся на месте, словно танцующий дервиш, и, судорожно хватаясь за шею руками, скованными наручниками, и оставляя на обоях кровавые брызги, свалился на пол.
Кисти Киндермана явно были больше приспособлены держать скрипку, чем пистолет 45-го калибра, а чтобы снова взвести его тяжелый курок, нужно иметь пальцы плотника. Поэтому у меня оказалось достаточно времени, чтобы схватить с письменного стола бюст Данте и разбить его вдребезги о голову Киндермана.
Киндерман рухнул без сознания, а я поискал глазами Ланге. Он прожил минуту или две и умер, не сказал больше ни слова, зажимая окровавленной рукой то, что осталось от его шеи.
Я снял с него наручники и надел их на стонавшего Киндермана, И тут, видимо услышав звук выстрела, в кабинет вбежали две медсестры и в ужасе уставились на картину, открывшуюся их взору. Я вытер руки о галстук Киндермана и подошел к письменному столу.
- Отвечаю заранее: ваш шеф только что застрелил своего друга-гомика. Я поднял телефонную трубку. - Оператор, дайте мне штаб полиции, Александрплац, пожалуйста.
Ожидая связи, я видел, как одна из медсестер пощупала пульс у Ланге, а другая помогла Киндерману добраться до кушетки.
- Он мертв, - сообщила первая медсестра. Затем обе они с подозрением уставились на меня.
- Говорит комиссар Гюнтер, - сказал я телефонисту в Алексе. - Соедините меня с криминальассистентом Коршем, или Беккером из комиссии по расследованию убийств, и как можно быстрее, пожалуйста.
Через какое-то время в трубке послышался голос Беккера.
- Я в клинике Киндермана, - объяснил я. - Мы зашли за историей болезни Вайстора, и Ланге ухитрился нарваться на пулю. Он потерял самообладание, а вместе с ним и кусок собственной шеи. У Киндермана оказалась с собой пушка.
- Хотите, чтобы я выслал труповозку?
- В общем, да. Только меня здесь уже не будет. Я буду придерживаться первоначального плана, только теперь вместо Ланге беру с собой Киндермана.
- Хорошо, комиссар. Я займусь остальным. Да, комиссар, звонила фрау Штайнингер.
- Просила что-нибудь передать?
- Нет.
- Совсем ничего?
- Нет, комиссар. Но, если позволите, я понял, что ей нужно.
- Ну давай, говори.
- Я полагаю, она хочет...
- Ладно, не трудись.
- Ну, вы и сами знаете таких, комиссар.
- Не совсем, Беккер, не совсем. Но по дороге непременно подумаю об этом. Можешь быть уверен.
* * *
Я выехал из Берлина и, следуя желтым полосам дорожной разметки, направился на запад, к Потсдаму, и далее - в Ганновер.
У Лехнина от берлинской кольцевой дороги отходит автострада, оставляя на севере древний город Бранденбург, а за Цизаром, старинной резиденцией епископов Бранденбургских, дорога идет строго на запад.
Скоро я заметил, что Киндерман выпрямился на заднем сиденье моего "мерседеса".
- Куда мы едем? - спросил он слабым голосом.
Я взглянул на него через плечо и подумал, что, сидя со скованными за спиной руками, он, пожалуй, не решится на такую глупость, как ударить меня своей головой. Особенно сейчас, когда она у него забинтована - медсестры настояли на этом, прежде чем позволить мне увезти его.
- Разве вы не узнаете дорогу? - удивился я. - Мы едем в маленький городок к югу от Падерборна. В Вевельсбург. Уверен, что вам он знаком. Не думаю, чтобы из-за меня вы захотели пропустить ваш эсэсовский Суд Чести.
Краем глаза я увидел, как он улыбнулся и поудобнее устроился на заднем сиденье.
- Меня это устраивает.
- Господин доктор, знаете, ведь вы поставили меня в неудобное положение. Взяли и застрелили моего главного свидетеля. Он должен был разыграть целое представление для Гиммлера. Хорошо, что он еще в Алексе сделал письменное заявление. Теперь, конечно, вам придется взять его роль на себя.
Он рассмеялся:
- Почему вы считаете, что я возьму на себя эту роль?
- Мне бы не хотелось думать о том, что может случиться, если вы разочаруете меня.
- Глядя на вас, я бы сказал, что вы привыкли к разочарованиям.
- Возможно. Но я сомневаюсь, что мое разочарование может сравниться с разочарованием Гиммлера.
- Рейхсфюрер моей жизни не угрожает, уверяю вас.
- На вашем месте, гауптштурмфюрер, я бы не слишком надеялся на свое звание и форму. Вы вылетите из СС так же быстро, как Эрнст Рём и все эти люди - из СА.
- Я довольно хорошо знал Рема, - сказал он ровным голосом. - Мы были добрыми друзьями. Может, вам интересно знать, Гиммлеру этот факт хорошо известен, а также и то, что могут означать такие отношения.
- Вы хотите сказать, он знает, что вы гомосексуалист?
- Конечно. И уж если я пережил "ночь длинных ножей", то полагаю, что справлюсь с теми неприятностями, которые вы мне сулите. Вы так не думаете?
- Думаю, рейхсфюрер будет рад почитать письма Ланге. Просто для того, чтобы еще раз убедиться, все ли ему известно. Кроме того, для нас, полицейских, чрезвычайно важно найти доказательства некоторым фактам. Я даже готов предположить, что ему известно, например, о невменяемости Вайстора.
- То, что считалось невменяемостью десять лет назад, теперь рассматривается как излечимая форма нервного расстройства. Психотерапия за короткое время прошла большой путь. Неужели вы всерьез думаете, что Вайстор - единственный из высших чинов СС, который лечился у меня? Я консультирую в специальном ортопедическом госпитале в Хоэнлихене около концлагеря Равенсбрюк. В этом госпитале многие штабные офицеры СС лечатся от того, что называют психическим расстройством. Вы меня удивляете. Как полицейский, вы должны бы знать, насколько рейх преуспел в распространении подобного рода удобной лжи. А сейчас вы торопитесь устроить большой фейерверк для рейхсфюрера с парой отсыревших хлопушек. Он будет разочарован.
- Мне нравится слушать вас, Киндерман. Всегда люблю смотреть на профессиональную работу другого. Держу пари, вы отлично справляетесь с богатыми вдовушками, которые обращаются в вашу модную клинику со своими менструальными депрессиями. Скажите мне, скольким из них вы прописывали кокаин?
- Гидрохлорид кокаина всегда использовался в качестве стимулирующего средства в случаях глубокой депрессии.
- А как вам удается не допускать привыкания?
- Это верно, риск есть всегда. Необходимо следить, чтобы не появились признаки наркотической зависимости. Это моя работа. - Он помедлил. - А почему вы об этом спросили?
- Просто любопытно, господин доктор. Это уже моя работа.
К северу от Магдебурга, около Хоэнварте, мы пересекли Эльбу у моста, за которым виднелись огни почти законченной дамбы Ротензее - она должна связать Эльбу с Миттельландским каналом, уровень которого на 20 метров выше. Вскоре мы въехали в Нижнюю Саксонию и у Хельмштедта остановились передохнуть и заправиться.
Уже темнело, и на моих часах было почти семь. Приковав Киндермана к ручке двери, я позволил ему справить нужду и сделал то же самое на некотором расстоянии от машины. Затем впихнул запасное колесо на заднее сиденье рядом с Киндерманом и приковал его к этому колесу за левое запястье, оставив другую руку свободной. "Мерседес" - большая машина, и Киндерман сидел достаточно далеко от меня - можно не беспокоиться о своей безопасности. И все же я вытащил "вальтер" из кобуры, показал ему и положил рядом с собой на сиденье.
- Так вам будет удобнее, - сказал я. - Попробуйте только сунуться, и получите вот это.
Я завел мотор и тронулся с места.
- К чему такая спешка? - раздраженно спросил Киндерман. - Я не могу понять, зачем вы это делаете. Могли бы продемонстрировать свои доказательства в понедельник, когда все вернутся в Берлин. Я действительно не понимаю, зачем проделывать такой путь.
- К тому времени будет слишком поздно, Киндерман. Слишком поздно, чтобы остановить погром, который ваш друг Вайстор готовит специально для берлинских евреев. Проект "Крист" - так, кажется, он называется.
- А, вам известно и об этом. Вы время даром не теряли. Только не говорите мне, что вы любите евреев.
- Скажем так, мне не очень нравится суд Линча и закон толпы. Поэтому я и стал полицейским.
- Чтобы защищать справедливость?
- Можете называть это и так.
- Вы сами себя обманываете. Правит сила. Человеческая воля. А чтобы создать коллективную волю, ее надо сконцентрировать в одной точке. Мы делаем то же самое, что делает ребенок, когда играет с увеличительным стеклом - он собирает солнечный свет в одну точку на листке бумаги и поджигает его. Мы просто используем энергию, которая уже существует. Справедливость прекрасная вещь, если бы не люди. Господин... Послушайте, как ваше имя?
- Мое имя Гюнтер. И не утруждайте себя партийной пропагандой.
- Это не пропаганда, Гюнтер, это - факты. Вы - анахронизм, знаете ли вы об этом? Вы отстали от времени.
- Судя по тому, что я знаю из истории, справедливость никогда не была в моде, Киндерман. И если я отстал от времени, если не шагаю в ногу с народом, как вы это утверждаете, меня это только радует. Разница между нами в том, что вы хотите использовать его волю, а я обуздать ее.
- Вы - самый худший тип идеалиста: вы наивны. Вы действительно думаете, что можете остановить то, что случится с евреями? Вы опоздали. Газеты уже сообщили о ритуальном убийстве, совершенном евреями в Берлине. Я сомневаюсь, что Гиммлер и Гейдрих смогли бы предотвратить происходящее, даже если бы захотели.
- Возможно, я не смогу это остановить, - сказал я, - но, может быть, смогу оттянуть на какое-то время.
- Даже если вам удастся убедить Гиммлера задуматься над вашими доказательствами, неужели вы думаете, что ему захочется публично признать свою глупость? Сомневаюсь, что вы добьетесь справедливости от рейхсфюрера СС. Он просто положит все под сукно, а потом об этом забудут. Забудут и евреи. Попомните мои слова. У людей в этой стране очень короткая память.
- Только не у меня. Я ничего не забываю. И я чертовски упрям. Возьмите, например, одну из ваших пациенток. - Из папок, которые я взял с собой из кабинета Киндермана, я вытащил одну и бросил ее на заднее сиденье. - Видите ли, до недавнего времени я был частным сыщиком. И что вы думаете? Хотя вы и кусок дерьма, но, как ни странно, у нас есть кое-что общее. Ваша пациентка оказалась моей клиенткой.
Он включил внутренний свет и взял папку.
- Да, я помню ее.
- Два года назад она исчезла. Так случилось, что время от времени она бывала рядом с вашей клиникой - парковала там свою машину. Скажите, доктор, что там ваш друг Юнг говорит по поводу совпадений?
- Полагаю, вы имеете в виду... э... значимое совпадение. Это принцип, который он называет синхронностью: событие, совпадающее по времени с другим, может стать очень существенным благодаря бессознательному значению, связывающему данное физическое событие с состоянием психики. Это довольно трудно объяснить так, чтобы вы поняли. Но я что-то не понимаю, как это совпадение могло стать значимым.
- Еще бы! У вас же нет моего бессознательного знания. Впрочем, может быть, это и не важно.
Он долго молчал. К северу от Брауншвейга мы пересекли Миттельландский канал, где заканчивается шоссе, и я направил машину на юго-запад, к Хильдесхайму и Хамельну.
- Уже недалеко, - бросил я через плечо. Ответа не последовало. Я съехал с главной дороги и двинулся вниз по узкой тропе, которая вела в перелесок.
Тут я остановил машину и осмотрелся. Киндерман дремал. Трясущейся рукой я зажег сигарету и вышел из машины. Дул сильный ветер, молнии серебряными зигзагами прочеркивали грохочущее черное небо, их ломаные очертания напоминали линии жизни на ладони. Быть может, это были линии жизни Киндермана.
Через, минуту-другую я наклонился к переднему сиденью и взял свой пистолет. Затем открыл заднюю дверь и потряс Киндермана за плечо.
- Выходите, - приказал я и протянул ему ключ от наручников, разомнем-ка еще раз ноги.
Я указал ему на дорожку впереди, освещенную фарами "мерседеса". Мы дошли до конца освещенного пространства и остановились.
- Так, достаточно, - сказал я. Он повернулся лицом ко мне. Синхронность. Мне нравится это слово. Оно выражает то, что долгое время не давало мне покоя. Я независимый человек, Киндерман. А моя работа заставляет меня еще больше ценить эту независимость. Я, к примеру, никогда бы не стал писать никому номер моего домашнего телефона на своей визитной карточке. Только если бы этот человек что-то для меня значил. Поэтому, когда я спросил мать Рейнхарда Ланге, почему она обратилась ко мне, а не к кому-то другому, а она показала мне мою карточку, которую извлекла из кармана пиджака Рейнхарда, прежде чем отправить его в чистку, я, конечно, задумался. Ведь сын объяснил ей, что взял мою визитку с вашего стола. Мне стало интересно, была ли у него на это причина. Возможно, что и нет. Теперь, я полагаю, мы никогда этого не узнаем. Но как бы то ни было, это означает, что моя клиентка заходила в ваш кабинет в тот самый день, когда она исчезла навсегда. Разве это не синхронность?
- Послушайте, Гюнтер. С вашей клиенткой приключился несчастный случай. Она стала наркоманкой.
- Как это случилось?
- Я лечил ее от депрессии. Она потеряла любимого человека. И принимала больше кокаина, чем требовалось. Впрочем, по ее виду это было совершенно незаметно. Когда я понял, что она становится наркоманкой, было уже слишком поздно.
- Что же с ней произошло?
- Однажды она пришла ко мне в клинику очень расстроенная и сказала, что по соседству со своим домом нашла работу, очень хорошую работу, и чувствует, если я ей немного помогу, она сможет ее получить. Сначала я отказался. Но она очень настаивала, и я в конце концов согласился. На некоторое время я оставил ее одну. Думаю, она очень давно не принимала наркотиков, и ее обычная доза оказалась для нее слишком велика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31