- Можно сказать и по-другому, - заметил я. - Еще несколько недель - и ваша партия судетских немцев втянет нас всех в войну. В большинстве районов, контролируемых СДП, уже объявлено военное положение.
- Мужчины должны быть готовы умереть за то, во что они верят. - Он откинулся на спинку стула и прочертил шпорой по полу Я встал, расстегнул воротник рубашки и перешел на другое место, потому что на меня падала полоса яркого солнечного света, пробивавшегося в окно. День был очень жарким, и в комнате для допросов стояла духота. В такой день чувствуешь себя неважно даже в пиджаке, не говоря уж о старой форме прусского кавалерийского офицера. Но Готфрид Бауц, арестованный сегодня утром, казалось, совсем не замечал жары, хотя его напомаженные усы начали потихоньку обвисать.
- А женщины, - спросил я, - они тоже должны уметь умирать?
Его глаза сузились.
- Не лучше ли вам рассказать, господин комиссар, зачем вы меня сюда притащили?
- Вы когда-нибудь были в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе?
- Нет, не был.
- Вас очень трудно забыть, Готфрид. Не обратить на вас внимания - это все равно что не заметить человека, забравшегося по лестнице на белом жеребце. Кстати, почему вы до сих пор носите форму?
- Я служил Германии и горжусь этим. Почему я не могу носить форму?
Я хотел было сказать, что война давно закончилась, но вспомнил, что вот-вот должна начаться другая, и мои слова, собственно, лишены всякого смысла, особенно для такого болвана, как этот Готфрид.
- Так все-таки, - настаивал я, - были ли вы в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе или нет?
- Может быть. Очень трудно запомнить, где находятся такие заведения. Я не имею привычки...
- Оставьте ваши привычки. Одна из девушек, работающих в этом кабинете, утверждает, что вы пытались ее убить.
- Какой абсурд!
- Она настаивает на своих словах.
- Эта девица подала заявление?
- Да, подала.
Готфрид Бауц самодовольно усмехнулся.
- Послушайте, господин комиссар. Мы ведь оба знаем, что это брехня. Во-первых, мне не устраивали очной ставки. А во-вторых, даже если бы что и было, то во всей Германии ни одна массажистка не станет заявлять в полицию. Это такой же пустяк, как и пропажа пуделя. Заявления нет, свидетелей нет, и я не понимаю, почему я должен сидеть здесь и отвечать на ваши вопросы.
- Она утверждает, что вы связали ее, как свинью, заткнули рот, а потом стали душить.
- Она утверждает, она утверждает... Послушайте, к чему вся эта болтовня? Это я могу обвинить ее.
- А про свидетельницу вы забыли, Готфрид? О девушке, которая вошла в тот самый момент, когда вы душили ее подругу? Я уже говорил вам - вас трудно не запомнить.
- Я готов предстать перед судом, чтобы он разобрался, кто из нас говорит правду, - сказал он. - Я, который сражался за свою страну, или эти две глупые маленькие пчелки. А они готовы предстать перед судом? - Последние слова он выкрикнул, пот блестел на его лбу, как глазурь на пирожном. - Вы занимаетесь ерундой, и сами это знаете.
Я сел и наставил указательный палец прямо ему в лицо.
- Не финтите, Готфрид. Здесь этот номер не пройдет. В Алексе и не таких раскалывали, это вам не во времена Макса Шмеллинга, и не думайте, что после нашего разговора вы отправитесь восвояси. - Я заложил руки за голову, откинулся назад и бесстрастно уставился в потолок. - Поверьте мне, Готфрид. Эта маленькая пчелка не такая уж бессловесная, и она сделает так, как я скажу. Если я посоветую ей попросить мирового судью, чтобы дело рассматривалось в открытом судебном разбирательстве, она это сделает. Все понятно?
- Шел бы ты к черту! - рявкнул он. - Уж если вы решили засадить меня за решетку, зачем мне самому ковать для нее прутья? Какого черта я должен отвечать на ваши вопросы?
- Ну что ж, не отвечайте. Я никуда не тороплюсь. Я вернусь домой, приму горячую ванну, хорошенько высплюсь. А затем вернусь сюда и посмотрю, как вы провели ночку. Что я могу сказать еще? Это место не зря называют "Зеленая тоска".
- Ну, хорошо, хорошо, - прорычал он. - Задавайте ваши чертовы вопросы.
- Мы произвели обыск в вашей комнате.
- Ну и как, понравилось?
- Клопы ваши нам понравились больше. Мы нашли кусок веревки. Мой инспектор полагает, что это специальная веревка для удушения, которую вы купили в "Ка-де-Ве". С другой стороны, вы могли связывать ею свои жертвы.
- Или использовать в своей работе. Я работаю в компании по перевозке мебели Рохлинга.
- Да, я это проверил. Но почему вы принесли веревку домой? Почему не оставили ее в машине?
- Хотел повеситься.
- Почему же передумали?
- Я немного пораскинул мозгами, и жизнь показалась мне не такой уж плохой. Но это было до того, как я познакомился с вами.
- А что вы скажете о запачканной кровью одежде, которую мы нашли в сумке под вашей кроватью?
- А, это! Менструальная кровь. У моей знакомой случилась маленькая неприятность. Я хотел сжечь эти тряпки, но забыл.
- Вы можете доказать это? Ваша знакомая подтвердит ваши слова?
- К сожалению, я почти ничего о ней не знаю, комиссар. Случайная связь, вы понимаете. - Он сделал паузу. - Но ведь есть же какие-то специальные анализы, которые подтвердят то, что я говорю.
- С помощью анализов можно установить, человеческая это кровь или нет. Я не думаю, что есть такие анализы, о которых вы говорите. Впрочем, не буду утверждать наверняка, я не патологоанатом.
Я снова встал, подошел к окну, достал сигарету и закурил.
- Хотите курить? - Он кивнул, и я бросил пачку на стол. Подождал, пока он сделает первую затяжку, а затем пустил в ход тяжелую артиллерию. - Я веду следствие по делу об убийстве четырех, а может, и пяти молодых девушек, спокойно произнес я. - Именно поэтому вы здесь. Так сказать, оказываете помощь следствию.
Готфрид резко вскочил, языком вытолкнул изо рта сигарету, та покатилась по столу. Он тряс головой и никак не мог остановиться.
- Нет, нет, нет... Вы взяли меня по ошибке. Я абсолютно ничего об этом не знаю. Пожалуйста, вы должны мне верить. Я невиновен.
- А что вы скажете о девушке, которую изнасиловали в Дрездене в 1931 году? Вы ведь сидели в тюрьме за это преступление, верно, Готфрид? Как видите, я хорошо знаю ваш "послужной список".
- Это только по закону считается изнасилованием. Девчонка была несовершеннолетней, вот и все. Я этого не знал. Но она сама согласилась.
- Теперь давайте-ка обратим внимание, сколько ей было лет. Пятнадцать? Шестнадцать? Примерно того же возраста, что и убитые девушки. Может быть, вам нравятся именно очень молоденькие? Вы стыдитесь самого себя - зачем они заставляют вас это делать? - и переносите свою вину на них.
- Нет, это неправда, клянусь...
- И как это они могут быть такими противными? Зачем так бесстыдно провоцируют вас? Верно?
- Замолчите, ради Бога.
- Вы невиновны! Не смешите меня. За вашу невиновность не дашь и кучки дерьма в сточной канаве, Готфрид. Оставьте разговоры о невиновности добропорядочным, законопослушным гражданам, а не такой помойной крысе, которая пыталась задушить девушку в массажном кабинете. Теперь сядьте и заткнитесь.
Он покачался на каблуках, а затем тяжело сел.
- Я никого не убивал, - пробормотал он. - Что бы вы там ни говорили, я невиновен.
- Может быть, - сказал я, - но вы же знаете поговорку: лес рубят щепки летят. Поэтому, виновны вы или невиновны, вам придется немного посидеть у нас. По крайней мере, пока я не проверю все, что касается вас. Я взял пиджак и направился к двери. - Один последний вопрос, - повернулся я. - У вас есть своя машина?
- Это с моей-то зарплатой? Вы шутите?
- А фургон, на котором перевозят мебель? Вы ведь работаете на нем шофером?
- Да, я шофер.
- Вы когда-нибудь ездили на нем вечером?
Он ничего не ответил. Я пожал плечами и сказал:
- Ну что ж, я всегда могу спросить у вашего хозяина.
- Это запрещено, но иногда я езжу на нем, вы правы. Кое-какие левые перевозки. - Он взглянул мне прямо в лицо. - Но я никогда в нем никого не убивал, если вы это имеете в виду.
- Нет, я так не думал. Но спасибо за идею.
Я сидел в кабинете Артура Небе и ждал, пока он закончит телефонный разговор. Когда он наконец положил трубку, его лицо было мрачным. Я хотел заговорить, но он поднес палец к губам, открыл ящик стола, вытащил оттуда стеганый колпачок, какой обычно надевают на заварочный чайник, и накрыл им телефон.
- Зачем это?
- В телефоне установлено подслушивающее устройство. По приказу Гейдриха, как я предполагаю, хотя кто знает? Этот колпачок поможет сохранить в тайне наш разговор. - Небе откинулся на стуле, над которым висел портрет фюрера, и вздохнул глубоко и устало. - Мне звонил один из моих людей в Берхтесгадене, - сказал он. - Переговоры Гитлера с британским Премьер-министром, кажется, зашли в тупик. Не думаю, что наш обожаемый канцлер Германии очень обеспокоен тем, будет ли война с Англией или нет. Он ни в чем не хочет уступать. Конечно, судетские немцы ему сто лет не нужны. Эта возня вокруг них - всего лишь прикрытие. Все это знают. Он мечтает заполучить тяжелую промышленность Австро-Венгрии. Он нуждается в ней, чтобы начать войну в Европе. О Боже, как бы я хотел, чтобы ему достался противник посильнее, чем Чемберлен! Ты знаешь, он ведь прихватил на переговоры свой зонтик. Заурядный управляющий маленького банка!
- Вы так считаете? По-моему, зонтик свидетельствует о благоразумии его владельца. Можете ли вы себе представить, чтобы Гитлер или Геббельс смогли одурачить толпу людей с зонтиками? Именно нелепость англичан позволяет им не впадать в крайности. И в этом им можно позавидовать.
- Прекрасная идея, - сказал он, задумчиво улыбаясь. - Но расскажи мне о парне, который у тебя в камере. Думаешь, это он совершал убийства?
Я оглядел комнату, словно надеясь найти на стенах и потолке доказательства виновности, и воздел руки к небу, будто отрицая, что Готфрид Бауц находится в камере внизу.
- По целому ряду обстоятельств его можно внести в список подозреваемых. - Я позволил себе один раз вздохнуть. - Но прямых свидетельств его виновности нет. Тип веревки, которую мы нашли в его комнате, в точности соответствует той, которой были связаны ноги одной из убитых девушек. Но это очень распространенный сорт. Мы тоже его используем в Алексе. Одежда, найденная у него под кроватью, вероятно, испачкана кровью одной из жертв. Но это может быть и менструальная кровь, как он утверждает. Он имеет возможность пользоваться фургоном, в котором можно довольно легко увозить и убивать свои жертвы. Я поручил ребятам осмотреть фургон, но пока получается, что он чист, как руки зубного врача.
Далее, его "послужной список". Однажды он уже сидел за преступление на сексуальной почве - за изнасилование малолетней. Совсем недавно он пытался задушить массажистку, которую сначала связал. По всему этому он соответствует психологическому типу мужчины, которого мы ищем. - Я покачал головой. - Но все это только предположения и догадки. Мне нужны настоящие доказательства.
Небе глубокомысленно кивнул и положил ноги на стол. Соединив концы пальцев рук, он спросил:
- Ты можешь "пришить" ему дело? Сломать его?
- Он не глуп. На это потребуется время. Я не мастер вести допросы и бить его не собираюсь. Еще меньше мне нужны в обвинительном заключении сломанные зубы. Ведь именно таким образом Йозефа Кана скрутили в бараний рог и отправили в госпиталь, чтобы ему там подлатали шкуру.
Я взял со стола Небе из коробки с американскими сигаретами одну и прикурил с помощью огромной настольной зажигалки из латуни, подарка Геринга. Премьер-министр всегда дарил зажигалки тем, кто оказывал ему небольшие услуги. Он раздавал их, как няня раздает леденцы.
- Кстати, его уже освободили?
Худое лицо Небе приняло страдальческое выражение.
- Нет еще.
- Я знаю, тот факт, что на самом деле он никого не убивал - всего лишь незначительная деталь, но не кажется ли вам, что его давно пора выпустить? Остались же еще какие-то нормы, а?
Он встал и, обойдя стол, остановился передо мной.
- Тебе это не понравится, Берни, - сказал он. - Так же как и мне, но...
- Вы хотите сказать, что случай этот - не исключение? Я так понимаю, в уборных не вешают зеркал только по той причине, чтобы никто не мог посмотреть себе в глаза. Его не собираются освобождать, да?
Небе присел на край стола, сложил руки на груди и какое-то мгновение рассматривал носки своих ботинок.
- Боюсь, дело обстоит еще хуже. Он мертв.
- Как это произошло?
- По официальной версии?
- Послушаем, как она звучит.
- Йозеф Кан покончил счеты с жизнью в момент умопомрачения.
- Представляю себе, как это будет восприниматься. Но вы ведь знаете правду?
- Я не знаю ничего определенного. - Он пожал плечами. - Назовем это догадкой, основанной на изучении информации. Я что-то слышал, что-то читал и, поразмыслив, могу сделать несколько выводов. Естественно, как рейхскриминальдиректор я имею доступ ко всевозможным секретным указаниям министерства внутренних дел. - Он достал сигарету и закурил. - Обычно они скрываются под всякого рода нейтральными бюрократическими названиями. В настоящее время многие выступают за создание нового комитета по изучению очень опасного конституционного заболевания...
- Вы имеете в виду заболевание, от которого страдает вся страна?
- ...с целью создания "позитивной евгеники, в соответствии с указанием фюрера по этому вопросу". - Взмахом руки, держащей сигарету, он показал на портрет, висевший за его спиной. - Прочитав фразу: "...в соответствии с указаниями фюрера по этому вопросу", каждый понимает, что нужно взять затертый томик его книги, где говорится, что надо использовать все доступные медицинские средства, дабы не допустить того, чтобы физически неполноценные и психически больные создавали угрозу здоровью будущих поколений арийской расы.
- Что же все это означает, черт возьми?
- По-видимому, то, что этим несчастным просто не разрешат создавать семью. Впрочем, в этом есть определенный смысл, правда? Если они не способны обслуживать себя, смогут ли они воспитать детей?
- Однако не похоже, чтобы это удержало лидеров "Гитлерюгенда" от обзаведения потомством.
Небе фыркнул и вернулся за свой стол.
- Тебе придется последить за своей речью, Берни, - сказал он, но я видел, что ему понравились мои слова.
- Итак, вернемся к нашим баранам. Дело обстоит следующим образом. Целый ряд заявлений, если хочешь - жалоб, поступивших недавно в Крипо от родственников людей, содержащихся в определенных заведениях, вызвал у меня подозрение, что некоторые виды убийств, совершающихся из соображений милосердия, уже неофициально практикуются.
Я наклонился вперед и зажал пальцами нос.
- У вас бывают головные боли? У меня бывают. Они начинаются от запахов. Очень плохо пахнут краски. И формальдегид в морге. Но самый мерзкий запах это запах отхожих мест. Знаете, Артур, я думал, что знаю все отвратительно пахнущие места в этом городе. Но это заведение пахнет так, как будто дерьмо, пролежавшее месяц, поджарили вместе с прошлогодними яйцами.
Небе выдвинул ящик стола и вытащил бутылку и пару стаканов. Не говоря ни слова, наполнил их.
Я опрокинул в рот свой стакан и подождал, пока огненная жидкость согреет то, что осталось от моего сердца и желудка. Потом кивнул, и он налил мне еще один стакан. Я сказал:
- Как раз тогда, когда думаешь, что хуже уже быть не может, выясняется, что дела обстоят куда отвратительнее, чем ты думал. А потом становится и вовсе скверно. - Я выпил второй стакан и повертел его в руках, изучая дно. Благодарю, что сказали мне правду, Артур. - Я заставил себя подняться. - И спасибо за утешение.
- Пожалуйста, сообщай мне, как у тебя пойдут дела с подозреваемым, сказал он. - Подумай, может быть, стоит поручить двум твоим ребятам поработать с ним? Один будет изображать доброжелательного следователя, другой - жестокого. Никаких грубостей, просто немного старомодного психологического давления. Ты знаешь, что я имею в виду. Кстати, как у тебя складываются отношения в группе? Все нормально? Надеюсь, никаких обид или чего-нибудь в этом роде.
Конечно, можно бы сесть и говорить о моих претензиях столько времени, сколько обычно продолжается съезд нацистской партии, но я знал, что он не захочет слушать. Я знал, что в Крипо есть сотни полицейских, которые гораздо хуже тех троих в моей группе. Поэтому я только кивнул и сказал, что все в порядке.
Но у дверей кабинета я остановился и совершенно автоматически, не задумываясь, произнес два слова. Я произнес их не потому, что так требовалось, и не в ответ на чьи-то слова (тогда я мог бы оправдаться тем, что я просто ответил, боясь обидеть человека). Нет, это я произнес их первым:
- Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер! - пробормотал Небе в ответ, не поднимая головы от листа бумаги. Он что-то начал писать и поэтому не видел выражения моего лица. Не могу сказать, каким оно было. Но, какое бы выражение ни застыло на моем лице, я понимал, что единственной моей претензией к Алексу может быть только претензия к самому себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31