Но на сегодня повесть окончена, и маленького Дени уносят из зала, чтобы уложить спать. Уютно устроившись под теплым одеялом, он крепко обвивает руками шею матери и спрашивает:
– Мама, пожалуйста, ты ведь не сделаешь этого?
– Что?
– Ты не отдашь меня, чтобы меня убили?
Мать улыбается.
– О, какая глупость. Спи, маленький поросенок.
– Но ты не отдашь?
Мать говорит серьезно:
– Когда ты получишь шпоры и меч, когда ты станешь рыцарем, а я надеюсь и молю Бога об этом, помни всегда, что верность – одна из величайших добродетелей. Посвятить себя исполнению обета, сдержать слово – вот главное для рыцаря.
– Я не хочу быть рыцарем, – захныкал тогда Дени, и от горьких слез защипало глаза.
– Ох, в жизни не слышала подобной чепухи.
– Но я правда не хочу! – Дени теперь ревел в голос, обезумев от страха.
– Немедленно вставай, глупыш, и моли Бога ниспослать тебе силы. Ты хочешь стать трусом? Или ты хочешь жить, не зная чести и обязанностей, как грязный виллан?
Она вынимает его из постели, решительно, хотя и нежно – ибо она всегда любящая и нежная – и заставляет стать рядом с собой на колени, прямо на полу подле кровати. По полу гуляют сквозняки и обдают холодом его худые голые ноги, и он начинает дрожать. Она берет его руки в свои и произносит своим ласковым голосом: «Милостивый и справедливый Господь Бог, прости моего глупого сына и сделай его учтивым, смиренным и храбрым, как настоящего рыцаря».
Потом они легли вместе, уютно прижавшись друг к другу, и Дени стало казаться, как Господь наполняет его всеми этими замечательными качествами. Но ночью ему снится кошмар, он просыпается в темноте и плачет, плачет.
Но вот иная картина, более поздняя: наступила весна, и Дени едет со своим отцом в замок Раймона де Бопро, чтобы стать пажем. И там он служит, лишенный матери и материнской заботы; только время от времени его, младшего из пажей, небрежно приласкают, будто щенка. И там однажды вечером, устроившись в укромном уголке вместе с другими пажами и оруженосцами, он слушает, как менестрель поет Песнь о Журдене, и вновь слышит о том, как мудрая Эремборс несет своего маленького сына на смерть вместо Журдена. И точно так же его, Дени, отослали прочь; он здесь, в этом враждебном доме, среди чужих. Возможно, обреченный на смерть. Возможно, мать предала его, и ему отрубит голову кузен отца, Раймон де Бопро, громадный, толстый, страдающий одышкой человек, лицо которого лоснится от благоденствия. Дени не может слушать песнь; он зажимает руками уши; слезы льются у него из глаз, и он горько плачет, сидя на полу вместе с другими пажами.
А позднее Бальан, высокий Бальан с прыщавым лицом и жестокими голубыми глазами, нависая над ним, говорит:
– Почему ты так ревел?
– Не знаю, – отвечает Дени. От ужаса и одиночества он снова начинает плакать.
Тогда Бальан хватает Дени за ухо и начинает крутить его. Дени пытается вырваться, но от этого ему делается еще больнее. Так вот что чувствовал предатель Фромон, когда ему отсекли ухо. И вот что, должно быть, чувствует человек, когда ему отрубают голову.
Бальан обращается к другому мальчику:
– Дрю, Дрю, хватай за ухо и держи поросенка. Так, как держат свиней. Мы заставим его подрасти.
Голос сорвался, и крик застрял у него в горле. Остальные мальчики медленно подкрадываются поближе, обступают его и завороженно смотрят. Дрю крепко держит Дени за ухо, тогда как Бальан задирает его рубаху.
Бальан наклоняется над ним. Ногти Дрю глубоко впиваются в ухо Дени.
А потом его наполняет удовольствие, постыдное, греховное наслаждение, тайное, болезненное, словно острые ногти, вонзившиеся в его ухо, и все-таки утешительное. Позже, когда все они торопливо улеглись на свои соломенные постели и в комнате воцаряется тишина, Бальан, немного пристыженный, садится рядом с Дени и хрипло шепчет:
– Тебе не причинили вреда, так почему же ты плачешь? Все так делают.
– Все?
– Пока не вырастут. А потом можно иметь женщину.
– Ух.
– Хочешь, я научу тебя, как правильно метать кинжал?
– О да, пожалуйста, Бальан.
– Ладно. Завтра я покажу тебе. Я дам тебе на время свой кинжал с серебряной рукояткой.
Потом ночь, тишина и грезы. И наконец все исчезает. Все, кроме Журдена, получившего право на жизнь ценою другой жизни.
– На этом заканчивается первая часть. – Голос Гираута замер с последними аккордами. Дени отнял руки от лица.
– Мне продолжать? Вы хотите послушать конец? – спросил Гираут.
Дени не ответил. Он поднялся, подошел к окну и устремил взгляд вдаль, на крыши домов, тянувшиеся за садом, за которыми вздымался облитый лунным светом, серебристый купол аль-Аксы, похожий на прозрачный гигантский шар. Все, что он вспомнил, мгновенно пронеслось у него в голове, где-то в потаенных глубинах сознания. Так, едва различимо, мерцая чешуей, мелькают рыбки в толще воды. У него появилось ощущение, словно он взглянул на жизнь со стороны и увидел ее, подобно городу, простиравшемуся внизу. Купола и шпили поступков возносятся ввысь, представленные на всеобщее обозрение, а под крышами, неприметные никому, – тайные порывы, помыслы, страсти, смех, гнев или звенящие звуки лютни.
Когда он размышлял об этом, в его памяти воскресло видение, открытое ему суфием: обширное пустое пространство, наполненное движением титанических сил, основа всего сущего, живое и неживое одновременно. Что удерживало все это в определенном порядке, если не Закон, совершенная гармония, которую Бог противопоставил хаосу? Тогда все, чем он был и что делал, соответствовало определенной схеме. Если люди были грешниками, они также были и добродетельными; ибо каждое злодеяние и лживое покаяние имело свою основу, к которой стремилась человеческая природа и из которой она исходила. Но существовала верность, хотя понятие могло быть превратно истолковано. И любовь, и дружба, и справедливость существовали тоже, как бы ни были они извращены и искалечены человеческими деяниями. Только человечество в совокупности, осознав себя, способно распознать и постичь гармонию. Как сказал суфий? «Человек – это око, посредством которого Бог созерцает свои творения».
Именно это имел в виду отшельник Гавриил: «…нечто ценное, хотя ты не будешь знать, чем обладаешь, пока едва не утратишь этого». То, что заложено в каждом человеке, нить, связующая его со всей живой и неживой природой, чувство Единства. Когда человек – подобный Артуру, быть может, – вопреки побуждению, толкающему его к хаосу, поступает в соответствии с некими убеждениями, Закон торжествует.
«Тогда, – рассуждал Дени, – Райньер и Эремборс были правы, хотя им пришлось пожертвовать родным сыном. И моя мать была права. И мой страх был оправдан, ибо, без сомнения, очень трудно поступать так, как требует долг».
Он повернулся к остальным. Они наблюдали за ним, едва различимые во мраке.
– Я должен выбраться отсюда любой ценой, – сказал он. – Я принял решение. Я решил вернуться к Ричарду и предупредить его.
И едва он произнес это, как тотчас у него с души спала тяжесть. Со дня гибели Артура в первый раз он почувствовал себя счастливым. Но когда он поведал своим друзьям о заговоре против короля, Лейла покачала головой.
– Конечно, ты прав, – сказала она. – Но как ты уйдешь? Ты не можешь просто убежать, допустив, чтобы на ал-Амина пал гнев султана, как, впрочем, и его отца. Или ты думаешь, будто одна клятва зачеркивает другую?
– Нет. Меня искренне беспокоит судьба ал-Амина. Если бы я только мог собрать выкуп! Взгляните, Мехед ад-Дин дал мне это золотое кольцо. – Он снял с пальца перстень. – Как вы думаете, сколько оно стоит?
Гираут взял кольцо, взвесил на раскрытой ладони и попробовал на зуб.
– Оно превосходно, – сказал он, – но не стоит двухсот золотых безантов. – Он вернул украшение и с угрюмым видом вновь уселся на прежнее место, привалившись спиной к стене.
Дени потер лоб.
– Неужели у меня больше ничего нет? Ни одного подарка из тех, что я некогда получил за свои песни? Ты привез что-нибудь, Гираут?
– Вам известно не хуже меня, что именно я привез, – ответил Гираут, передернув плечами. – Немного рубах, несколько пар штанов, ваш старый кожаный кошелек, в котором лежат пятнадцать марок – это все, что я выручил за палатку, одеяла и прочие мелочи, – ваш дневник и другие рукописи. Я приехал верхом на вашей лошади; сарацины отобрали коня Артура, когда схватили меня.
Дени с размаху ударил кулаком по ладони. Он подошел к сундуку, занимавшему угол комнаты, где он держал свое имущество, и откинул крышку. Достав кошелек, он развязал его и вытряхнул деньги на пол.
– Десять фунтов серебром анжуйских денег. Допустим, перстень стоит столько же, значит – еще десять. Может, мне продать тебя в рабство, Гираут? Интересно, сколько стоит твоя арфа?
Он тщательно обшарил внутренность кошелька. Там было что-то еще, застрявшее в кожаном шве, нечто небольшое, плотное на ощупь и плоское. Он извлек этот предмет, и выражение лица у него мгновенно изменилось. Это был лист пергамента, который ему дал Джан-Мария Скассо, адресованный Рахили Комитиссе в Яффу. В тот день, на корабле Скассо, он аккуратно сложил его, сунул в кошелек, а потом забыл о нем. Он залился радостным смехом.
– Какой же я дурак! Вот тут… возможно, это мой выкуп, а я ни разу даже не вспомнил о письме. Лейла, ты лучше всех справишься с поручением. Сходи в город завтра утром и попробуй найти в Иерусалиме какого-нибудь еврейского банкира или ростовщика, который знает особу по имени Рахиль Комитисса, тоже владелицу банка, но в Яффе. Я полагаю, по этой записке мы сможем получить у нее немного денег.
– Рахиль Комитисса? – Лейла вскинула брови. – Я слышала это имя. Она ссужала ал-Амину деньги. Я видела, как она приходила сюда, в этот дом, – маленькая сгорбленная старушка ростом не выше ребенка. Но я сомневаюсь, что она живет в Яффе. В прошлом году, когда воинство Христово разбило султана при Арсуфе и стало ясно, что крестоносцы идут на Яффу и Аскалон, все евреи бежали из этих городов, главным образом в Иерусалим. Разумеется, они гораздо больше боятся христиан, которые пришли, чтобы освободить города, чем мусульман, закабаливших их. И я подозреваю, что эта Комитисса тоже здесь.
– Тогда мы должны разыскать ее, – сказал Дени. Он схватил Лейлу за руки. – А если я смогу выкупиться на свободу, должен ли я также выкупить тебя? Какие законы установлены на этот счет?
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Принц отдал меня тебе. И хотя это произошло без свидетелей, он слишком честный человек, чтобы отнять свой подарок… Если только ты сам того не захочешь.
– Конечно, нет. Но куда ты пойдешь? Твои родители погибли, а твои земли захвачены врагами. Нет ли у тебя каких-нибудь родственников, которые были бы рады видеть тебя?
– Значит, ты не хочешь меня, – едва слышно сказала она.
Она сделала попытку вырвать у него руки. Дени с силой удержал ее.
– Подожди, – сказал он. – Не надо так торопиться, черт возьми. Не стоит приходить к поспешным выводам.
Она утихла, но дрожала, неровно дыша. Дени улыбнулся ей и подумал: «На сей раз мне не удастся сбежать. Мы неразрывно связаны, она и я. Я не могу уйти и бросить ее, оставив в рабстве у турок, но если я возьму ее с собой…»
– У меня нет ничего, – заявил он. – Понимаешь? Совсем ничего, и даже определенных планов на будущее. Я пытаюсь принять решение, наилучшее для тебя, Лейла. Если бы я только владел феодом и мог привезти тебя домой! Целый месяц или даже год мне, возможно, придется спать на голой земле, и не поручусь, что у меня будет хотя бы одеяло.
– Ты думаешь, это имеет значение? – резко возразила она. – Разве мы ничего не значим друг для друга? Впрочем, неважно, если ты не хочешь связываться с женщиной…
– Ох, какая ты глупая, – сказал он. – Я был связан с тобой с тех самых пор, как получил тебя. Я привык к тебе, словно ты арфа, которую я вынужден носить с собой. Именно потому, что ты мне далеко не безразлична, я стараюсь думать о твоем благополучии.
– Ну так перестань думать о моем благополучии, а лишь спроси меня, чего я хочу, – сказала Лейла. – И что бы ни случилось дальше, я не хочу состариться здесь рабыней. Я хочу вернуться к своему народу. А ты, ты отвратительный человек. Я полюбила тебя, несмотря на то, что тут и в помине нет ни одного священника, чтобы поженить нас, или сватов, или приданого и какой-либо собственности, дабы вручить ее супругу как новому господину. В течение девяти месяцев мы жили вместе как муж и жена. Неужели это ничего не значит для тебя?
Он прижал ее к себе.
– Возможно, ты еще пожалеешь, – криво усмехнувшись, сказал он. – Достаток, спокойная, беспечная жизнь в прекрасном дворце имеет и свои преимущества. Ты пойдешь и будешь делить со мной все, что у меня есть или чего у меня нет, и жаловаться, плакать и говорить, что ты замерзла, проголодалась. Начнешь ссориться со мной…
– Да, верно, – сказала она, обвивая руками его шею.
– Что ж, думаю, игра стоит свеч, – сказал Дени, почувствовав в глубине души смесь радости и покорности судьбе.
И тут до них донесся пронзительный голос Гираута:
– Вы забыли спросить меня, хочу я идти с вами или нет.
Дени отвел взор от лица Лейлы и обратил его на Гираута.
– Нет, я не забыл.
– Я считаю, что вы лишились рассудка, – почти прорычал Гираут. – С какой стати вам взбрело в голову возвращаться назад? До сих пор вам везло. Вы едва не умерли в Акре, неужели вам этого мало? И вы с трудом сводили концы с концами – вы не платили мне мои семь пенсов в неделю Бог знает с каких пор. И только здесь, в этом дворце, мы жили, не зная ни тревог, ни забот. С вами обращались как со знатным сеньором! А я впервые за долгие годы сытно ел; мне хватало всего с избытком, так что даже не хотелось ничего украсть. И теперь вы намерены бросить все это и вернуться к королю. И если вы еще заблуждаетесь на его счет, уж я-то его знаю. Он поблагодарит вас, обнимет, а потом рассудит, что вы, вероятно, тоже внесли свою лепту в заговор, и снесет вам голову на всякий случай.
– Все, что ты говоришь, – справедливо, Гираут, – вздохнул Дени. – Я не платил тебе и не имею права просить тебя о чем-либо. Ты можешь поступать как знаешь. Уверен, ал-Амин с радостью возьмет тебя к себе на службу.
– А кто сказал хоть слово о службе у него? – вскричал Гираут. – И какое отношение к этому имеют деньги? Так вот что вы обо мне думаете… Будто я помешан на богатстве?
– Но ты сказал…
– Какая разница, что я сказал? Вы всегда выворачиваете наизнанку мои слова. И я поступлю, как знаю. И вообще, ну вас к черту! – Он вытер нос рукавом и с достоинством добавил: – Когда мы едем?
Рахиль Комитиссу оказалось довольно просто разыскать. На следующее утро Лейла узнала, что она живет в северной части города, неподалеку от улицы Иосафата. Дени тотчас отправился повидать ее, ибо теперь, после возвращения ал-Амина, он вновь получил относительную свободу передвижения и больше не чувствовал на себе неусыпных взоров стражников, следовавших за ним, куда бы он ни шел. Как и говорила Лейла, Рахиль была морщинистой старушкой, одетой в поношенное платье. Она выглядела совершенно беспомощной, и у Дени упало сердце, он подумал, что, должно быть, произошла ужасная ошибка. Как могла такая древняя старуха быть настолько состоятельной и могущественной, чтобы принимать участие в весьма обширных банковских и деловых операциях, о каких поведал ему Скассо. Однако, когда он показал ей письмо, она тихонько фыркнула себе под нос и окинула его внимательным взглядом, причем в глазах ее вдруг засветился проницательный ум. Дени поспешил изменить свое мнение.
– Что такого особенного ты мог сделать для Скассо, что он рекомендует тебя как своего брата? – спросила она по-арабски, поскольку Дени представился ей на этом языке.
– Я спас ему жизнь, – ответил Дени.
– Да, конечно, теперь ясно. Замечательно. Ничто иное не заслужило бы такой благодарности с его стороны. Итак, чем я могу помочь брату Скассо?
– Мне нужно двести безантов золотом.
– Хм. Приличная годовая рента с рыцарского феода. Не слишком много денег, но все же и не слишком мало. Так почему тебе понадобилась именно такая сумма?
– Не думаю, что вас это каким-то образом касается, – сказал Дени.
– Не касается? Ах не касается, правда? – Она издала кудахтающий смешок и одним стремительным прыжком очутилась рядом с Дени, повергнув его в замешательство. Он не предполагал, что она способна так быстро двигаться. – Посмотрим, – сказала она. – Ты надеешься, будто на основании этого письма от моего старого приятеля Скассо, который еще ни разу не упускал возможности надуть меня, я дам тебе двести безантов. Что ж, я могу это сделать. Ты красивый молодой человек с приятным, благозвучным голосом. Позволь объяснить это тебе таким образом: я старая женщина, и в мои годы у меня осталась почти единственная радость в жизни – посплетничать. Поболтав чуть-чуть, я каждый раз приободряюсь, но также и узнаю немножко нового о том, что происходит в мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Мама, пожалуйста, ты ведь не сделаешь этого?
– Что?
– Ты не отдашь меня, чтобы меня убили?
Мать улыбается.
– О, какая глупость. Спи, маленький поросенок.
– Но ты не отдашь?
Мать говорит серьезно:
– Когда ты получишь шпоры и меч, когда ты станешь рыцарем, а я надеюсь и молю Бога об этом, помни всегда, что верность – одна из величайших добродетелей. Посвятить себя исполнению обета, сдержать слово – вот главное для рыцаря.
– Я не хочу быть рыцарем, – захныкал тогда Дени, и от горьких слез защипало глаза.
– Ох, в жизни не слышала подобной чепухи.
– Но я правда не хочу! – Дени теперь ревел в голос, обезумев от страха.
– Немедленно вставай, глупыш, и моли Бога ниспослать тебе силы. Ты хочешь стать трусом? Или ты хочешь жить, не зная чести и обязанностей, как грязный виллан?
Она вынимает его из постели, решительно, хотя и нежно – ибо она всегда любящая и нежная – и заставляет стать рядом с собой на колени, прямо на полу подле кровати. По полу гуляют сквозняки и обдают холодом его худые голые ноги, и он начинает дрожать. Она берет его руки в свои и произносит своим ласковым голосом: «Милостивый и справедливый Господь Бог, прости моего глупого сына и сделай его учтивым, смиренным и храбрым, как настоящего рыцаря».
Потом они легли вместе, уютно прижавшись друг к другу, и Дени стало казаться, как Господь наполняет его всеми этими замечательными качествами. Но ночью ему снится кошмар, он просыпается в темноте и плачет, плачет.
Но вот иная картина, более поздняя: наступила весна, и Дени едет со своим отцом в замок Раймона де Бопро, чтобы стать пажем. И там он служит, лишенный матери и материнской заботы; только время от времени его, младшего из пажей, небрежно приласкают, будто щенка. И там однажды вечером, устроившись в укромном уголке вместе с другими пажами и оруженосцами, он слушает, как менестрель поет Песнь о Журдене, и вновь слышит о том, как мудрая Эремборс несет своего маленького сына на смерть вместо Журдена. И точно так же его, Дени, отослали прочь; он здесь, в этом враждебном доме, среди чужих. Возможно, обреченный на смерть. Возможно, мать предала его, и ему отрубит голову кузен отца, Раймон де Бопро, громадный, толстый, страдающий одышкой человек, лицо которого лоснится от благоденствия. Дени не может слушать песнь; он зажимает руками уши; слезы льются у него из глаз, и он горько плачет, сидя на полу вместе с другими пажами.
А позднее Бальан, высокий Бальан с прыщавым лицом и жестокими голубыми глазами, нависая над ним, говорит:
– Почему ты так ревел?
– Не знаю, – отвечает Дени. От ужаса и одиночества он снова начинает плакать.
Тогда Бальан хватает Дени за ухо и начинает крутить его. Дени пытается вырваться, но от этого ему делается еще больнее. Так вот что чувствовал предатель Фромон, когда ему отсекли ухо. И вот что, должно быть, чувствует человек, когда ему отрубают голову.
Бальан обращается к другому мальчику:
– Дрю, Дрю, хватай за ухо и держи поросенка. Так, как держат свиней. Мы заставим его подрасти.
Голос сорвался, и крик застрял у него в горле. Остальные мальчики медленно подкрадываются поближе, обступают его и завороженно смотрят. Дрю крепко держит Дени за ухо, тогда как Бальан задирает его рубаху.
Бальан наклоняется над ним. Ногти Дрю глубоко впиваются в ухо Дени.
А потом его наполняет удовольствие, постыдное, греховное наслаждение, тайное, болезненное, словно острые ногти, вонзившиеся в его ухо, и все-таки утешительное. Позже, когда все они торопливо улеглись на свои соломенные постели и в комнате воцаряется тишина, Бальан, немного пристыженный, садится рядом с Дени и хрипло шепчет:
– Тебе не причинили вреда, так почему же ты плачешь? Все так делают.
– Все?
– Пока не вырастут. А потом можно иметь женщину.
– Ух.
– Хочешь, я научу тебя, как правильно метать кинжал?
– О да, пожалуйста, Бальан.
– Ладно. Завтра я покажу тебе. Я дам тебе на время свой кинжал с серебряной рукояткой.
Потом ночь, тишина и грезы. И наконец все исчезает. Все, кроме Журдена, получившего право на жизнь ценою другой жизни.
– На этом заканчивается первая часть. – Голос Гираута замер с последними аккордами. Дени отнял руки от лица.
– Мне продолжать? Вы хотите послушать конец? – спросил Гираут.
Дени не ответил. Он поднялся, подошел к окну и устремил взгляд вдаль, на крыши домов, тянувшиеся за садом, за которыми вздымался облитый лунным светом, серебристый купол аль-Аксы, похожий на прозрачный гигантский шар. Все, что он вспомнил, мгновенно пронеслось у него в голове, где-то в потаенных глубинах сознания. Так, едва различимо, мерцая чешуей, мелькают рыбки в толще воды. У него появилось ощущение, словно он взглянул на жизнь со стороны и увидел ее, подобно городу, простиравшемуся внизу. Купола и шпили поступков возносятся ввысь, представленные на всеобщее обозрение, а под крышами, неприметные никому, – тайные порывы, помыслы, страсти, смех, гнев или звенящие звуки лютни.
Когда он размышлял об этом, в его памяти воскресло видение, открытое ему суфием: обширное пустое пространство, наполненное движением титанических сил, основа всего сущего, живое и неживое одновременно. Что удерживало все это в определенном порядке, если не Закон, совершенная гармония, которую Бог противопоставил хаосу? Тогда все, чем он был и что делал, соответствовало определенной схеме. Если люди были грешниками, они также были и добродетельными; ибо каждое злодеяние и лживое покаяние имело свою основу, к которой стремилась человеческая природа и из которой она исходила. Но существовала верность, хотя понятие могло быть превратно истолковано. И любовь, и дружба, и справедливость существовали тоже, как бы ни были они извращены и искалечены человеческими деяниями. Только человечество в совокупности, осознав себя, способно распознать и постичь гармонию. Как сказал суфий? «Человек – это око, посредством которого Бог созерцает свои творения».
Именно это имел в виду отшельник Гавриил: «…нечто ценное, хотя ты не будешь знать, чем обладаешь, пока едва не утратишь этого». То, что заложено в каждом человеке, нить, связующая его со всей живой и неживой природой, чувство Единства. Когда человек – подобный Артуру, быть может, – вопреки побуждению, толкающему его к хаосу, поступает в соответствии с некими убеждениями, Закон торжествует.
«Тогда, – рассуждал Дени, – Райньер и Эремборс были правы, хотя им пришлось пожертвовать родным сыном. И моя мать была права. И мой страх был оправдан, ибо, без сомнения, очень трудно поступать так, как требует долг».
Он повернулся к остальным. Они наблюдали за ним, едва различимые во мраке.
– Я должен выбраться отсюда любой ценой, – сказал он. – Я принял решение. Я решил вернуться к Ричарду и предупредить его.
И едва он произнес это, как тотчас у него с души спала тяжесть. Со дня гибели Артура в первый раз он почувствовал себя счастливым. Но когда он поведал своим друзьям о заговоре против короля, Лейла покачала головой.
– Конечно, ты прав, – сказала она. – Но как ты уйдешь? Ты не можешь просто убежать, допустив, чтобы на ал-Амина пал гнев султана, как, впрочем, и его отца. Или ты думаешь, будто одна клятва зачеркивает другую?
– Нет. Меня искренне беспокоит судьба ал-Амина. Если бы я только мог собрать выкуп! Взгляните, Мехед ад-Дин дал мне это золотое кольцо. – Он снял с пальца перстень. – Как вы думаете, сколько оно стоит?
Гираут взял кольцо, взвесил на раскрытой ладони и попробовал на зуб.
– Оно превосходно, – сказал он, – но не стоит двухсот золотых безантов. – Он вернул украшение и с угрюмым видом вновь уселся на прежнее место, привалившись спиной к стене.
Дени потер лоб.
– Неужели у меня больше ничего нет? Ни одного подарка из тех, что я некогда получил за свои песни? Ты привез что-нибудь, Гираут?
– Вам известно не хуже меня, что именно я привез, – ответил Гираут, передернув плечами. – Немного рубах, несколько пар штанов, ваш старый кожаный кошелек, в котором лежат пятнадцать марок – это все, что я выручил за палатку, одеяла и прочие мелочи, – ваш дневник и другие рукописи. Я приехал верхом на вашей лошади; сарацины отобрали коня Артура, когда схватили меня.
Дени с размаху ударил кулаком по ладони. Он подошел к сундуку, занимавшему угол комнаты, где он держал свое имущество, и откинул крышку. Достав кошелек, он развязал его и вытряхнул деньги на пол.
– Десять фунтов серебром анжуйских денег. Допустим, перстень стоит столько же, значит – еще десять. Может, мне продать тебя в рабство, Гираут? Интересно, сколько стоит твоя арфа?
Он тщательно обшарил внутренность кошелька. Там было что-то еще, застрявшее в кожаном шве, нечто небольшое, плотное на ощупь и плоское. Он извлек этот предмет, и выражение лица у него мгновенно изменилось. Это был лист пергамента, который ему дал Джан-Мария Скассо, адресованный Рахили Комитиссе в Яффу. В тот день, на корабле Скассо, он аккуратно сложил его, сунул в кошелек, а потом забыл о нем. Он залился радостным смехом.
– Какой же я дурак! Вот тут… возможно, это мой выкуп, а я ни разу даже не вспомнил о письме. Лейла, ты лучше всех справишься с поручением. Сходи в город завтра утром и попробуй найти в Иерусалиме какого-нибудь еврейского банкира или ростовщика, который знает особу по имени Рахиль Комитисса, тоже владелицу банка, но в Яффе. Я полагаю, по этой записке мы сможем получить у нее немного денег.
– Рахиль Комитисса? – Лейла вскинула брови. – Я слышала это имя. Она ссужала ал-Амину деньги. Я видела, как она приходила сюда, в этот дом, – маленькая сгорбленная старушка ростом не выше ребенка. Но я сомневаюсь, что она живет в Яффе. В прошлом году, когда воинство Христово разбило султана при Арсуфе и стало ясно, что крестоносцы идут на Яффу и Аскалон, все евреи бежали из этих городов, главным образом в Иерусалим. Разумеется, они гораздо больше боятся христиан, которые пришли, чтобы освободить города, чем мусульман, закабаливших их. И я подозреваю, что эта Комитисса тоже здесь.
– Тогда мы должны разыскать ее, – сказал Дени. Он схватил Лейлу за руки. – А если я смогу выкупиться на свободу, должен ли я также выкупить тебя? Какие законы установлены на этот счет?
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Принц отдал меня тебе. И хотя это произошло без свидетелей, он слишком честный человек, чтобы отнять свой подарок… Если только ты сам того не захочешь.
– Конечно, нет. Но куда ты пойдешь? Твои родители погибли, а твои земли захвачены врагами. Нет ли у тебя каких-нибудь родственников, которые были бы рады видеть тебя?
– Значит, ты не хочешь меня, – едва слышно сказала она.
Она сделала попытку вырвать у него руки. Дени с силой удержал ее.
– Подожди, – сказал он. – Не надо так торопиться, черт возьми. Не стоит приходить к поспешным выводам.
Она утихла, но дрожала, неровно дыша. Дени улыбнулся ей и подумал: «На сей раз мне не удастся сбежать. Мы неразрывно связаны, она и я. Я не могу уйти и бросить ее, оставив в рабстве у турок, но если я возьму ее с собой…»
– У меня нет ничего, – заявил он. – Понимаешь? Совсем ничего, и даже определенных планов на будущее. Я пытаюсь принять решение, наилучшее для тебя, Лейла. Если бы я только владел феодом и мог привезти тебя домой! Целый месяц или даже год мне, возможно, придется спать на голой земле, и не поручусь, что у меня будет хотя бы одеяло.
– Ты думаешь, это имеет значение? – резко возразила она. – Разве мы ничего не значим друг для друга? Впрочем, неважно, если ты не хочешь связываться с женщиной…
– Ох, какая ты глупая, – сказал он. – Я был связан с тобой с тех самых пор, как получил тебя. Я привык к тебе, словно ты арфа, которую я вынужден носить с собой. Именно потому, что ты мне далеко не безразлична, я стараюсь думать о твоем благополучии.
– Ну так перестань думать о моем благополучии, а лишь спроси меня, чего я хочу, – сказала Лейла. – И что бы ни случилось дальше, я не хочу состариться здесь рабыней. Я хочу вернуться к своему народу. А ты, ты отвратительный человек. Я полюбила тебя, несмотря на то, что тут и в помине нет ни одного священника, чтобы поженить нас, или сватов, или приданого и какой-либо собственности, дабы вручить ее супругу как новому господину. В течение девяти месяцев мы жили вместе как муж и жена. Неужели это ничего не значит для тебя?
Он прижал ее к себе.
– Возможно, ты еще пожалеешь, – криво усмехнувшись, сказал он. – Достаток, спокойная, беспечная жизнь в прекрасном дворце имеет и свои преимущества. Ты пойдешь и будешь делить со мной все, что у меня есть или чего у меня нет, и жаловаться, плакать и говорить, что ты замерзла, проголодалась. Начнешь ссориться со мной…
– Да, верно, – сказала она, обвивая руками его шею.
– Что ж, думаю, игра стоит свеч, – сказал Дени, почувствовав в глубине души смесь радости и покорности судьбе.
И тут до них донесся пронзительный голос Гираута:
– Вы забыли спросить меня, хочу я идти с вами или нет.
Дени отвел взор от лица Лейлы и обратил его на Гираута.
– Нет, я не забыл.
– Я считаю, что вы лишились рассудка, – почти прорычал Гираут. – С какой стати вам взбрело в голову возвращаться назад? До сих пор вам везло. Вы едва не умерли в Акре, неужели вам этого мало? И вы с трудом сводили концы с концами – вы не платили мне мои семь пенсов в неделю Бог знает с каких пор. И только здесь, в этом дворце, мы жили, не зная ни тревог, ни забот. С вами обращались как со знатным сеньором! А я впервые за долгие годы сытно ел; мне хватало всего с избытком, так что даже не хотелось ничего украсть. И теперь вы намерены бросить все это и вернуться к королю. И если вы еще заблуждаетесь на его счет, уж я-то его знаю. Он поблагодарит вас, обнимет, а потом рассудит, что вы, вероятно, тоже внесли свою лепту в заговор, и снесет вам голову на всякий случай.
– Все, что ты говоришь, – справедливо, Гираут, – вздохнул Дени. – Я не платил тебе и не имею права просить тебя о чем-либо. Ты можешь поступать как знаешь. Уверен, ал-Амин с радостью возьмет тебя к себе на службу.
– А кто сказал хоть слово о службе у него? – вскричал Гираут. – И какое отношение к этому имеют деньги? Так вот что вы обо мне думаете… Будто я помешан на богатстве?
– Но ты сказал…
– Какая разница, что я сказал? Вы всегда выворачиваете наизнанку мои слова. И я поступлю, как знаю. И вообще, ну вас к черту! – Он вытер нос рукавом и с достоинством добавил: – Когда мы едем?
Рахиль Комитиссу оказалось довольно просто разыскать. На следующее утро Лейла узнала, что она живет в северной части города, неподалеку от улицы Иосафата. Дени тотчас отправился повидать ее, ибо теперь, после возвращения ал-Амина, он вновь получил относительную свободу передвижения и больше не чувствовал на себе неусыпных взоров стражников, следовавших за ним, куда бы он ни шел. Как и говорила Лейла, Рахиль была морщинистой старушкой, одетой в поношенное платье. Она выглядела совершенно беспомощной, и у Дени упало сердце, он подумал, что, должно быть, произошла ужасная ошибка. Как могла такая древняя старуха быть настолько состоятельной и могущественной, чтобы принимать участие в весьма обширных банковских и деловых операциях, о каких поведал ему Скассо. Однако, когда он показал ей письмо, она тихонько фыркнула себе под нос и окинула его внимательным взглядом, причем в глазах ее вдруг засветился проницательный ум. Дени поспешил изменить свое мнение.
– Что такого особенного ты мог сделать для Скассо, что он рекомендует тебя как своего брата? – спросила она по-арабски, поскольку Дени представился ей на этом языке.
– Я спас ему жизнь, – ответил Дени.
– Да, конечно, теперь ясно. Замечательно. Ничто иное не заслужило бы такой благодарности с его стороны. Итак, чем я могу помочь брату Скассо?
– Мне нужно двести безантов золотом.
– Хм. Приличная годовая рента с рыцарского феода. Не слишком много денег, но все же и не слишком мало. Так почему тебе понадобилась именно такая сумма?
– Не думаю, что вас это каким-то образом касается, – сказал Дени.
– Не касается? Ах не касается, правда? – Она издала кудахтающий смешок и одним стремительным прыжком очутилась рядом с Дени, повергнув его в замешательство. Он не предполагал, что она способна так быстро двигаться. – Посмотрим, – сказала она. – Ты надеешься, будто на основании этого письма от моего старого приятеля Скассо, который еще ни разу не упускал возможности надуть меня, я дам тебе двести безантов. Что ж, я могу это сделать. Ты красивый молодой человек с приятным, благозвучным голосом. Позволь объяснить это тебе таким образом: я старая женщина, и в мои годы у меня осталась почти единственная радость в жизни – посплетничать. Поболтав чуть-чуть, я каждый раз приободряюсь, но также и узнаю немножко нового о том, что происходит в мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54