– Он чудесный человек, не правда ли? Безумен, как мартовский заяц, конечно. Ты помнишь, как он обыкновенно носил с собой повсюду огромный шатер и заявлял, что ему его подарил король Арагона в знак уважения к его крови? Он говорил, что каждая встретившаяся ему женщина без памяти влюбляется в него и что ему приходится пробиваться сквозь толпу охваченных безумным желанием девиц, едва он высунет нос на улицу.
– Да, помню, однажды… – начал Дени.
– Как-то раз он прибежал, – с веселым смехом перебил Ричард, – тяжело дыша, весь исцарапанный, громко жалуясь, что не успел он пропеть всего две строчки из новой песни, как тотчас одна за другой все женщины, находившиеся в пределах слышимости, попытались его поймать и затащить в постель. Это случилось, когда я жил при дворе моей матери в Пуату. И, как мне помнится, Мария де Шампань потребовала, чтобы он спел для нее песнь целиком, дабы проверить, сможет ли она противостоять его чарам.
– И как же он вышел из положения? – полюбопытствовал Дени, которого весьма позабавила история. Досадовать на то, что король перебивает его, он не посмел.
– Ох уж этот мошенник! Он поступил умно: начал петь и притворился, что лишился голоса. Он сказал, что охрип, пока звал на помощь. После этого моя мать велела выставить его за дверь, ибо, сказала она, он лжец и хвастун, и, кроме того, всякий мужчина, который зовет на помощь, когда женщина пытается его поцеловать, в высшей степени неучтив, а посему она не может его выносить. Подойди и сядь рядом со мной.
Дени исполнил приказ, и Ричард дотронулся до его руки.
– Не хочешь ли послушать одну из моих песен? Но если я спою ее тебе, ты скажешь мне, что ты думаешь, с полным откровением, как если бы я был одним из твоих приятелей?
– Конечно, Блондел. Я всегда честен с другими труверами.
– Хорошо, я назову тебя Райньер, как раньше называл Пейре.
– «Прежде Поклявшийся»? – Дени вскинул брови.
– Он тоже обещал сказать мне правду о моих песнях. Когда я пел ему, он притворялся, что лишается чувств от удовольствия, которое слишком велико, чтобы его можно было вынести, а после говорил, будто он слишком обессилен и слаб, чтобы высказывать какое-либо суждение. Он был ужасным лжецом. Ты давно с ним виделся?
– Давно, Блондел.
– Никогда не лги мне. Терпеть не могу лжецов.
Он откинулся назад в кресле, и в этой расслабленной позе напоминал громадную кошку, прирученную лишь отчасти; его глаза были полуприкрыты тяжелыми веками, одной рукой он перебирал свою короткую бороду, и сквозь золотисто-рыжие пряди поблескивало золотое кольцо.
– Мой отец тоже лгал мне. Видишь ли, он учил меня, что ложь является частью науки, которой необходимо овладеть королю. Ты когда-нибудь встречался с ним?
– Нет.
– Нет… Я подумал, что это могло случиться, когда он топтал вдоль и поперек мои владения. В Пуату и Аквитании, наверное, и ярда не осталось невыжженной земли к тому времени, когда он закончил поход и умер.
Дени неловко поерзал на низкой скамеечке, на которой он сидел подле Ричарда. Он был совсем не убежден, что ему хочется стать доверенным лицом короля, хотя это казалось довольно лестным «назначением». Ричард похлопал его по колену.
– У тебя есть все необходимое? – спросил он. – Не стесняйся, мой Райньер, говори смело, если я что-то могу сделать для тебя. Я обещал, что ты получишь награду. Возможно, ты думаешь, будто у королей короткая память? Нет, я не забыл, что обязан тебе свободой или даже жизнью.
– Что ж, я… м-мм… у меня мало денег, – пробормотал Дени.
– У тебя будут деньги. Напомни мне завтра. Что еще?
– Вы очень добры, – с благодарностью промолвил Дени. – Я очень хотел поговорить с вами об одной даме.
– Как? – Ричард внезапно выпрямился. – О какой даме?
– Ее имя – Мод Фитцлерой. Ее поместье расположено в Сассексе. Она необыкновенно очаровательная девушка и большая приятельница Уильяма Маршала.
– Понятно. Так вот почему Уильям решился представить мне тебя!
– Да. И мое дело довольно простое. Я четвертый сын сенешаля Куртбарба, следовательно, у меня нет надежды на наследство. А кроме того, я влюблен в нее и думаю, что она… совсем не равнодушна ко мне.
– Она находится под моим покровительством? – спросил Ричард.
– О, нет. Ее сеньор – Уильям Хотерив.
– Итак, чего ты хочешь от меня?
– Я думал, что если бы вы поддержали мое ходатайство… если вы не возражаете… – Дени умолк, ибо лицо короля сделалось суровым и холодным.
– Я не возражаю, – спустя мгновение сказал Ричард. Неожиданно он весь засветился сердечной, ослепительной улыбкой. – Дай мне обдумать это дело. Возможно, я сумею помочь тебе. А теперь можешь идти. Я ужасно устал.
– Спасибо, Блондел, – сказал Дени. Он встал и, взяв руку Ричарда, поцеловал ее. Он приподнял угол занавеси балдахина.
Ричард заговорил вновь:
– В любом случае тебе придется забыть об этом на время. Завтра я отправляюсь на север, в Хартфорд и Нортхемптон. И хочу взять тебя с собой.
В его тоне послышалось нечто, внушавшее тревогу, угроза, скорее усиленная, чем смягченная улыбкой, и Дени со смутным беспокойством удалился в свое временное пристанище.
Спустя девять дней его беспокойство превратилось в отчаянье. С королевским кортежем он проделал путь от Вестминстера до Сент-Олбанса, от Сент-Олбанса до Силверстона, от Силверстона до Нортхемптона и оттуда проследовал в поместье Геддингтон. Два фунта, которые Артур дал ему, чтобы поддержать на первых порах, иссякли, потраченные на новую одежду, приличествующую при дворе, новые струны для арфы, на всякие мелкие нужды: на содержание коня в стойле, его прокорм и уход за ним. Король, поглощенный государственными делами и указами, больше не сказал ему ни слова, и никогда его не просили спеть во время трапезы. Арнаут Даниэль удостаивался этой чести несколько раз, а в остальных случаях приглашали простых менестрелей. Еще более неприятный осадок остался после происшествия, случившегося на второй день пребывания в Геддингтоне. Набравшись смелости, Дени дождался, когда король закончит подписывать какие-то документы и покинет зал заседаний, приблизился к нему, поклонился и сказал:
– Милорд, я выучил новую песнь трувера Блондела, не позволите ли вы мне спеть ее для вас вечером?
Ричард рассеянно взглянул на него и ответил:
– Я не знаю трувера по имени Блондел. – И прошествовал мимо.
Дени упорно оставался в Геддингтоне потому, что не знал, что делать дальше. Он склонялся к тому, чтобы вернуться в Сассекс к Артуру, но ему было стыдно так скоро признать свое поражение. Его развлекала мысль о том, что он может отправиться прямо к Мод с предложением выйти за него замуж, но гордость не позволяла ему так поступить. Он с горечью размышлял о непостоянстве королей по дороге в Нортхемптон, где он нашел золотых дел мастера, которому и продал украшенную драгоценными камнями нагрудную цепь – подарок Ричарда – за пятьдесят шиллингов, что составляло лишь часть ее истинной стоимости.
У него было два друга, которые скрашивали жизнь.
Арнаут Даниэль был неизменно добр и охотно расточал похвалы, и скоро они стали близкими друзьями. Они проводили вместе многие часы, обсуждая поэтические формы и общих знакомых – трубадуров. От Арнаута Дени узнал, что Пейре Видаль уехал в Марсель, где теперь живет в доме радушного сеньора Барраля де Бо. Другой старый товарищ, Пейре Овернский, был награжден кубком Золотого ястреба при дворе в Пюи Сен-Мари за свою кансону «Соловей, молю, улетай», похитившую разум у всех, кто ее слышал. Однажды Дени поведал Арнауту то, о чем до тех пор не говорил никому: о своей мечте найти новую, совершенно иную форму в поэзии.
– Я прекрасно понимаю, о чем речь, – кивнул Арнаут. – Именно поэтому я придумал секстину, которая отличается усложненным строем стиха. Я полагал, что нашел ответ в более трудной для понимания стихотворной форме. Подобно тому, насколько кафедральный собор величественнее приходской церкви, так и поэтическое совершенство зависит от изысканного стиля и отточенных рифм. Иными словами, чем больше усилий потрачено, чтобы написать стихи, тем лучше. Так я рассуждал – и ошибался.
Дени глубоко вздохнул.
– Золото мягче железа, – заметил он. – Я знавал некоего отшельника, который однажды сказал мне, что не следует искать то, к чему я стремлюсь, только в области формы.
– Да, он совершенно прав. Это то же самое, как если бы работу дровосека стали бы превозносить над искусством вышивальщиц только потому, что его труд более тяжел. И я бывал в простых деревенских церквах, которые больше походили на храм Божий, чем иные кафедральные соборы. В награду за свои труды я слышал одни лишь упреки в том, что мои кансоны понять и выучить не очень-то просто. Кстати, я прихожу к выводу, что и мне самому управляться с ними довольно трудно! Что ж, я начал употреблять диковинные метафоры и зашел слишком далеко, заблудившись в поисках необыкновенного, удивительного, неуловимого, невыразимого…
Дени процитировал:

– Стал Арнаут ветробором,
Травит он борзых бычком
И плывет против теченья.

– Благодарю. Мило, что ты помнишь эти стихи. Лично мне они никогда не нравились. Наверное, уже каждый из труверов не преминул заметить, что смысл моих стихов слишком темен. Мой старый друг Тибауд, Монах Монтальдонский, высмеял ту песнь, которую ты только что процитировал. Он сказал: «Арнаут и в самом деле предложил нам кое-что новое – заниматься любовью под водой. А я даже и не подозревал, что он умеет плавать».
– Разве имеет значение, что говорят другие поэты? Или мнение кого-либо иного? – воскликнул Дени. – Однажды я встретил человека, простого жонглера, написавшего стихи, которые по сей день не выходят у меня из головы. И он сказал, что ему совершенно наплевать, что о нем думают другие, ибо он пишет песни для собственного удовольствия.
– Да, и без сомнения, он счастлив, поступая таким образом, – сказал Арнаут. – Но я человек слабый. Я хочу, чтобы мои песни слушали, чтобы они пробуждали в душах тех, кто их слышит, печаль и радость, которые чувствовал я, когда сочинял их. Бог мой, Дени, если бы я был осужден влачить свой век в заточении и петь четырем стенам или птицам, то скорее предпочел бы умереть. Подобный приговор был бы столь ужасен, как если бы я был обречен никогда более не написать ни одной песни.
– Но должен быть ответ! – со страстью вскричал Дени. – Наша поэзия мне кажется такой сухой, такой бесцветной – однообразной! Все те же образы: вечно восходы, вечера, соловьи или шум битвы.
– Когда найдешь ответ, дай мне знать, – усмехнулся Арнаут. – Что еще есть в жизни, кроме любви и войны?
– О!.. – Дени пожал плечами. – Любовь и война – вполне достойные темы. Но существуют и другие, не так ли? И то, что мы о них говорим, значит больше, чем сами предметы. Жонглер, тот, о котором я говорил, спел мне песню, которую назвал «Плачем». Он использовал форму площадного planch, ту же, что и Бертран де Борн, когда писал плач на смерть юного Гарри, что и полдюжины поэтов, оплакавших смерть старого короля Генриха. Но знаешь, о чем был его плач? Никогда не догадаешься. Состарившаяся шлюха скорбит о своей ушедшей юности!
– Что? – воскликнул Арнаут, вскинув брови с недоуменным смешком.
– Именно. И это было великолепно, Арнаут. Чертовски хорошо! Это поражало в самое сердце подобно стальному клинку, повергало душу в трепет. Я хотел бы точно вспомнить слова, но они ушли из моей памяти безвозвратно, как и юность, которую она оплакивала.
– Но… кто же сочиняет песни о шлюхах? – возмутился Арнаут.
– Он сочинил. И еще одну о том, что все венчает смерть. «Наступает конец, ветер сметает все».
– Хорошая строка.
– Да. И еще четверостишие… Хотя теперь уже мне не вспомнить ни рифмы, ни размера: «Присев погреться у маленького костра из опавших листьев, мы сожалеем о днях счастливой юности: так рано нас пожирает пламя; и так скоро костер сгорает».
– М -мм… Занятный образ. С этой метафорой можно что-то сделать, – пробормотал Арнаут.
– Понимаешь, что я хочу сказать? Но представь, что бы произошло, когда Ричард повелел мне быстро представить ему красивую, новую песнь, если бы я сочинил нечто вроде:

И короли, и знатные вельможи,
Чьи матери все в золоте и жены,
В итоге в гроб сосновый лягут тоже,
Другим достанутся их платья и короны…

Он не смог закончить, разразившись смехом.
– Он бы отрубил тебе голову, – сердито фыркнул Арнаут.
– И потому я сочинил для него песнь в соответствии с нашими правилами, – угрюмо сказал Дени. – Две противоположности… На эту тему писали Бертран де Борн, и Гильем де Сен-Грегор, и Бернарт де Вентадорн, и не знаю, сколько еще поэтов… «Среди цветения весны мне любо слышать бряцание оружия, военный клич, стоны умирающих…» – и все такое прочее.
Арнаут легко похлопал его по плечу.
– Ты не должен недооценивать себя, – сказал он. – То была превосходная песнь. И не следует думать, будто Ричард настолько туг на ухо или его чувства так притупились, что он не понял этого. Он не глуп, несмотря на свой облик и воинственность. Возможно, тебе это неизвестно, но он сочиняет вполне сносные стихи под именем Блондел.
– Знаю. Что мне с ним делать, Арнаут? Иногда он проявляет необыкновенную щедрость, а потом ведет себя по-скотски. Он благороден и великодушен, каким я увидел его, когда он один противостоял дюжине воинов, жаждавших убить его. А затем делается мелочным и злобным, как вчера, когда он притворился, что не знает меня.
– Ты слышал поговорку: «Нет земли без хозяина, нет и человека без господина», – задумчиво промолвил Арнаут. – Каждый из нас должен кому-то хранить верность.
– Ты поклялся ему в верности?
– Ричарду? Нет. Я принадлежу графу Перигорскому, вассалу Ричарда.
– Ричард стоит того, чтобы следовать за ним, – со вздохом признал Дени.
– Ты слышал «Песнь о Четырех сыновьях Аймона»?
Дени выпрямился и расцвел в улыбке.
– Слышал ли я? Надо полагать! Когда-то она была моей самой любимой из всех старых героических поэм.
– Неужели? И моей тоже. Знаешь, я написал новую историю приключений Рено, старшего из сыновей.
– Нет, я не знал. Ты должен спеть ее мне.
– Непременно. Но прежде всего я хотел напомнить тебе слова старого Аймона: «Лучше быть честным вассалом, чем властвовать над людьми».
– Я помню. «Позор тому, кто не пожелал умереть за своего сеньора».
– Если ты найдешь особу, достойную занимать трон, и если этот человек тебе нравится, тогда следует действовать и с чистым сердцем принести клятву верности. Как ты думаешь, что Аймон сказал бы о Ричарде?
– Полагаю, он упрекнул бы меня за то, что я пытаюсь пожаловаться на льва. И, думаю, он был бы прав.
– Если ты чувствуешь неуверенность, тогда почему не покинешь Ричарда? Ты всегда найдешь себе покровителя, Дени. Ты пользуешься доброй славой…
– Благодарю. Не знаю, почему я не уезжаю. Отчасти потому, что мне кажется, будто он должен мне что-то за спасение жизни. Вот так, вполне откровенно, не правда ли?
– Но помимо этого ведь есть еще что-то?
– Да, он действительно мне нравится. Он привлекает меня. Только одно сравнение приходит в голову: он возбуждает любопытство, точно ручной, домашний лев, которого и хочется потрепать за гриву, и страшно…
– В любом случае спешки нет. Тебе нет необходимости принимать решение именно сегодня, – заметил Арнаут.
– Я хочу узнать о нем все, – сказал Дени. – Но ты прав, не сейчас. Прежде всего я хочу послушать твою песнь о Рено Монтабанском.
Благодаря этому разговору Дени почувствовал себя намного лучше.
Его вторым другом стал Хью Хемлинкорт. Он был вдвое старше Дени. Он был хвастлив, имел скверную привычку повторяться и относился ко всему новому с глубоким подозрением. Он был изборожден шрамами, словно старый кот, носил грубую одежду и не умел себя вести. Хью жил, руководствуясь простым принципом: долг обязывает рыцаря заниматься ремеслом воина, что не имеет ничего общего с милосердием, состраданием, смирением и прочим вздором, который он называл «чепухой клириков». И его бесконечные рассказы о былых похождениях сопровождались ударами и толчками локтем в бок собеседника или тычками коротких, сильных пальцев. Каждый такой дружеский жест оказывался весьма болезненным.
Однако его можно было назвать кем угодно, но только не скучным человеком. Его истории часто вызывали смех и всегда носили скандальный оттенок. Вместе с Уильямом Маршалом и Бодуэном Бетюнским, другим матерым головорезом, которого он называл «Бобо», он странствовал по турнирам, дворам высокородных особ и военным бивакам в течение двадцати лет. В отличие от двух своих приятелей он ничего не добился за эти годы, ибо был страстным игроком и с готовностью бился об заклад по любому поводу: на какой цветок перелетит бабочка или сколько раз священник споткнется на слове во время мессы.
Кроме того, он каждый день добросовестно давал Дени уроки обращения с мечом и копьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54