– Да, но ты будешь смеяться.
– Не буду. Говори.
– Знаешь, я тут бог знает сколько лет, и этот динамик, ну, внутренней связи, ни разу не ошибся в прогнозе погоды. Если он говорил голосом старшей медсестры Вюрмсер, что утром будет двенадцать градусов тепла, а после обеда – выпадет два миллиметра осадков, то именно на такое количество градусов нагревался воздух, и именно столько проливалось дождя. За все время моего пребывания здесь не было ни одной неожиданной грозы, ни одного не предсказанного снегопада, даже града. Долгое время меня это нервировало, я чувствовал себя маленькой рыбкой, живущей в аквариуме, в который в нужных количествах поступает кислород, свежая вода строго определенной температуры и сбалансированная пища.
– Может, в этой местности не бывает резких изменений погоды? – подумав, спросил Жеглов.
– Почему не бывает? Бывает. И все они предсказываются с точностью до процента, градуса, четверти румба, если это направление ветра. И это при полном отсутствии метеостанции.
– Значит, здесь есть приемник, получающий метеорологические данные с соседних станций. Или мы действительно находимся в аквариуме.
– Ты хотел сказать – в террариуме, – как-то странно посмотрел Шарапов.
– Ну да. А что ты так смотришь?
– Да как тебе сказать…
– Да так и скажи, – Жеглов думал о чем-то другом.
– Знаешь, многие люди в Эльсиноре, особенно из обслуги, какие-то особенные. Вот Аннет Маркофф – стопроцентная горничная, у нее даже недостатки скрупулезно подобраны. Жульен Жерар тоже стопроцентный охранник с такими же очеловечивающими недостатками, врачи стопроцентные, тот же Рабле стопроцентный повар…
– Это все просто, – махнул пятерней Жеглов. – Профессор всех их под свой вкус подбирает, вот все они и такие, как он, то есть стопроцентные.
– Наверно так и есть… – ноги у Шарапова промокли, и он решил думать о них.
– Слушай, Володя, а как ты сюда попал? – горы кругом были неестественно красивы, Жеглов подумал, что красивее быть и не может.
– В этот террариум?
– Ну да. Кто тебя здесь закрыл? Сам? Или родственники?
– Точно не помню, – стал забывать о промокших ногах Маар. – Кажется, болел нервно, хотел умереть, снотворное принял, откачивали… Отца помню, как над кроватью моей горевал, сиделку у изголовья помню…
– И все?
– Еще помню рекламную карточку похоронного агентства. Нашел ее в почте, после того, как в первый раз откачали. Народ у нас шустрый, стоит кому серьезно заболеть, все мухи тут как тут. Знаешь, как это похоронное агентство называлось? «Кристалл».
– «Кристалл» говоришь… – задумался Жеглов. – Интересные шляпки носила буржуазия…
– А что тут интересного? – удивился Шарапов.
– Знакомое название… Не могу только вспомнить, когда и при каких обстоятельствах его слышал. Нет, не могу.
– А ты как сюда попал, помнишь?
– Не очень…
– Ну хоть что-нибудь?
– Помню лишь как жена руки себе ломала. Глаза ее помню… Измученные, ожидавшие хоть какого конца… – голос Жеглова дрогнул.
– И на меня так смотрели…
– Нет, тут действительно хорошо, – переменил Шарапов тему, чтоб не видеть перед собой жениных глаз, бросающих навсегда. – Еще бы хорошо до правды докопаться…
– Слова «правда» и «хорошо» – редко ходят под ручку, – сказал Шарапов, помолчав. – Они антагонисты.
– Ты на что намекаешь?
– А ни на что.
– Нет, ты скажи.
– Ладно, скажу. Вот сейчас тебе хорошо?
– Ну да, хорошо.
– Почему?
– Почему? Ну, природа нравится, погода, узнал кое-что новенькое.
– А если я тебе скажу, что сюда тебя привезли мертвым, как и многих из нас?
– Ты чего, Володя, порешь?!
– А правду. Правду, которую ты хочешь знать. После твоего лечения при помощи иголок под ногти, я стал приводить в порядок все, что вспомнил. А когда складываешь клочки памяти, складываешь, как порванную в хлам рукопись, то клочки эти по краям нарастают, заполняя место недостающих.
– Ну и чего в твоей голове наросло?
– Когда ты сказал, что помнишь лишь то, что жена твоя руки ломала, я вспомнил, как тебя в Эльсинор через черный ход заносили. В цинковом гробу. А следом шел доктор Мейер с историей болезни, на которой было написано кириллицей «Епифанов Владимир Семенович» и была твоя фотография. Увидев меня, доктор засуетился и не заметил, как из истории болезни выпало твое удостоверение личности, я его вечером отдам, ибо подобрал.
– И что тебе за это было?
– За что?
– За то, что видел то, чего не должен был видеть.
– Электрофорез был. После которого я два дня спал, как убитый.
– Понятно. Ты говорил, что многих пациентов привозили мертвыми. Что, еще кого-нибудь видел в цинковом «костюме»?
– Да, видел. Мегре занесли, но не в гробу, а в черном полиэтиленовом мешке. Случайно это из-за угла увидев, я каждый вечер, уже в сумерки, стал просиживать в гроте, из которого черный ход хорошо просматривается. И видел, как заносили Пуаро и Ронсара, головой вперед, между прочим.
– А как ты узнавал, кого заносили? Что, на мешках большими белыми буквами были написаны имена жильцов?
– Примерно через неделю после каждого заноса Перен представлял пациентам новичка.
– А откуда гробы появлялись?
– Из поселка. Их обычно привозили на электрокаре в сумерках. И перед этим со стороны поселковой вертолетной площадки слышалось тарахтение вертолета. Кстати, вскоре после прибытия Ронсара, моя тетрадь с записями исчезла, и я, все забыв, перестал сидеть в гроте. Как тебя привезли, я увидел случайно.
– Интересные шляпки носила буржуазия… – сказал Жеглов. – Знаешь, что я вспомнил сейчас? Из предыдущей жизни?
– Что?
– Вспомнил, как очнулся от криков жены. – Уходите, уходите! – кричала она кому-то в прихожей, кому-то бубнившему, что «Кристалл» сделает это за смешную цену и по высшему разряду… Получается, одна и та же контора нас сюда отправила. Ты спроси у Лизы, не знает ли она такого агентства.
– Хорошо, спрошу вечером.
– И удостоверение мне не забудь вернуть. Чувствую, оно мне скоро понадобится.
Они взошли на террасу Эльсинора. Как один, обернулись посмотреть туда, где час назад были. Горы, резные на фоне неестественно голубого неба, показались им игрушечными. То есть кем-то смастеренными. Как и они сами.
19. Зарезали…
В фойе было полно людей. Они, разбившись на группы по три-четыре человека, о чем-то одном говорили. Оживленно, грустно, со слезами на глазах – кто как. Увидев Жеглова с Мааром, все замолчали.
– Что случилось? – подошел Жеглов к бармену Жаку.
– Отца Падлу убили, – ответил тот.
– Как убили!?
– Зарезали под Кассандрой. А в живот камни положили, как Мартену с Катэром.
Жеглов думал, что делать, когда в фойе появился профессор Перен. Увидев русского, он знаком предложил ему пройти в свой кабинет. Они прошли, сели.
– Что вы собираетесь делать после всего этого? – спросил профессор, поправив все, что находилось на столе.
– Ничего, – ответил Жеглов.
– Почему?
– Потому что, во-первых, убили убийцу, во-вторых, вашего человека, а я почему-то не спешу узнать, что такое электросудорожная терапия.
– Почему вы решили, что Падлу мой человек? – опешил профессор.
– Насколько я знаю, Пуаро пришел к выводу, что Падлу вместе с Каналем убил садовника, и вы, зная об этом, не предприняли никаких шагов.
– Это Луи де Маар вам нашептал?
– Да. Я потряс его за лацканы, и он раскололся.
– Он физически не может ничего помнить.
– Я сильно его потряс. И он все вспомнил.
Помолчав, Глеб решил напустить туману и добавил твердо:
– Причины убить Падлу были только у Пуаро.
Профессор замер, как лось, учуявший опасность. Сузившиеся его глаза электродами вонзились в мозг Жеглова.
– Похоже, я и вас потряс, доктор – усилием воли выдавил тот их вон.
– В общем-то, да. Я допустил сейчас, что вы сообщник… – Перен осекся.
– Кого? Падлу? Или еще кого?
– По-вашему это имеет значение? – иезуитская улыбка скривила его губы.
– Не думаю. Вам известно, что отец Падлу стал отцом по протекции господина N.?
– Откуда вы это знаете? – смешался профессор.
– От верблюда, – ответил Жеглов.
– Вы не понимаете, вы ничего не понимаете… Вы не понимаете, что все мы на этой земле сообщники, и это – благо… – пробормотал Перен. – Идите, – встав с кресла, сказал уже твердо. – Думаю, мы скоро увидимся.
20. Мешать спиртное не следует
После ужина Жеглов направился в подвал, преодолев острое желание до конца жизни полежать в кровати, подпирая взглядом потолок. Проник в него без проблем. Обследовал центральный коридор, обнаружил в полу большой прямоугольный люк, которым, судя по всему, часто пользовались, и который невозможно было открыть по причине отсутствия в его крышке ручек и замочных скважин. Постояв над ним, вскрыл комнату, обнаружив радиоаппаратуру, отправленную Переном в металлолом. Она была варварски приведена в негодность с помощью молотка или лома. Набрав полную сумку оставшихся в сохранности деталей и узлов, а также пару приборчиков (портативные приемник с передатчиком?) он заглянул, с помощью отмычек, разумеется, в складские помещения, чтобы обнаружить, что ни на одной упаковке, ни на одной коробке и ни одной бочке никаких надписей нет, одни штрих-коды. Не зная, что и думать, он вернулся к себе, автоматически прихватив 0.7 водки из початого ящика и пару палок твердой колбасы на закуску, K ночи радиоприемник был собран. Включив его, Жеглов настроился на первую попавшуюся волну. И услышал Гитлера, истошно кричавшего, что немецкие войска вышли к каналу Москва – Волга в районе Яхромы и заняли Красную Поляну, и что офицеры победоносного вермахта видят звезды Кремля в своих биноклях, и через два дня столица империи зла будет взята, а еще через неделю – сравнена с землей.
Гитлеру досталось по башке – разъярившийся Жеглов кулаком разбил приемник вдребезги и сел пить.
Водка помогла. Выпив полбутылки, и механически съев почти всю твердую колбасу, он восстановил приемник, включил в сеть, чтобы узнать, что где-то там 2009-ый год и между Россией и Украиной идет газовая война. Разбив приемник вторично, Жеглов допил водку и пожалел, что не взял литра или даже двух, ведь место в сумке было.
– Е-мое, братья-славяне друг друга ипритом травят, – стенал он, бродя по комнате, – что же это такое… И Гитлер Москву берет. Куда же я попал, и что же это происходит?.. Нет, надо ложиться спать – утро вечера мудренее.
Он лег, попытался заснуть – не получилось. В голову лезли разные картинки. Он видел, как безусым пареньком расстреливал мародеров в подворотнях прижатой немцами Москвы, как остервенело бил вражеского корректировщика ногами под звуки сирен, бил под светом прожекторов зенитчиков и дирижаблями, бил, контуженный пулей, молотом скользнувшей по черепу, как через четыре года уберег от смерти Миколку Яворского, злостного самостийника, застрелив домушника Ваню Иванова, бравшего Берлин в составе штрафной роты.
Заснуть с такими мыслями не удалось. Он вернулся в подвал, выпил бутылку чего-то из горла, и, вдрызг пьяный, пошел от стены к стене к кабинету профессора. Дойдя, вскрыл его, грязно матерясь, нашел свою историю болезни. Из нее следовало, что он хронически болен звуковыми и зрительными галлюцинациями. То есть способен видеть и слышать всякое такое, в частности товарища Сталина в своей коммунальной квартире, и говорить матерно с гадом Гитлером, хотя это не Гитлер, а шеф ГУВД Москвы, то есть крайний начальник, за что и был уволен и помещен в Кащенко по ходатайству самого Щелокова, а затем отправлен в Париж к супруге. Прочитав это, он, счастливо улыбаясь, помянул добрым словом друга Шарапова-Маара, советовавшего жить сегодняшним днем, то есть от укола до укола, и помянул себя недобрым словом за то, что последние три дня категорически не принимал таблеток, прописанных профессором Переном.
Поклявшись отныне свято чтить режим, Жеглов выпил еще и, закусывая, заснул, уронив на пол недоеденный кусок твердой колбасы. Утром его разбудил отечески улыбавшийся профессор.
– Что ж вы, товарищч, так набрались, – приговаривал он, поднимая пациента на ноги. – Разве можно столько пить, это ведь вредит вашему здоровью, а я за него в ответе. Водка к добру не приведет, она многое отнимает. Это вы ведь из-за нее перепутали, что принимаю я с пяти до восьми дня, а не ночи.
– Я только… Я… Эти отмычки…
– Да. Эти отмычки… Они почему-то везде здесь, везде и у всех. У Мегре, Пуаро, Потрошителя. Видимо, они несут какой-то символический смысл.
– Одни отмычками вскрывают двери, вы – будущее…
– Молчите, не говорите ничего, это не нужно. Сейчас я тихонько отведу вас в ваш номер, вы проспитесь, и потом… – осекся, – когда-нибудь мне все расскажете, – повел к двери.
– А Гитлер где?.. – спросил Жеглов, скрученный головной болью и похмельным стыдом. – Под Москвой?
– Гитлера, насколько я знаю, сожгли в сорок пятом году в Берлине, сожгли оперативники НКВД. Впрочем, поговорите о нем с Пелкастером.
– Пелкастер ваш человек?
– Конечно, мой. Как и вы, – профессор тащил его уже по лестнице, радуясь, что никто по пути не попадается.
– Нет, скажите, он работает на вас? Мне сказали, что он охмурят по вашему наущению смертельно больных пациентов?
– Смертельно больных пациентов в моей клинике нет. Есть пациенты, которые не выполняют моих предписаний, – на лестничной площадке второго этажа им встретилась фрекен Свенсон с корзинкой, прикрытой алой шелковой салфеткой.
– Я буду их выполнять их, пусть только газовой войны не будет, – сказал Жеглов икнув.
– Не будет газовой войны, обещаю. Только пейте что-нибудь одно. Эта русская привычка мешать бургундское с политурой…
– Не буду, мешать, слово офицера! – клятвенно заверил Жеглов и тут же спросил, пытливо вглядываясь в глаза профессора:
– А что за таблетки вы глотаете каждые полчаса? Может, и мне пропишите, давно хочу стать доктором?
– Это я специально их глотаю, чтобы пациенты глотали свои с энтузиазмом.
– Это точно? – не поверил Глеб.
– Точно, точно.
– А еще скажите, я шизофреник, да?
– Как вам сказать, товарищч Жеглов…
– Так и скажите. Прямо.
– Видите ли, по моему убеждению, шизофрения не болезнь, это своеобразная игра человека с самим собой, или итог такой игры… Представьте, например, игру в мяч. Человек, от всего отвлекшись, ведет его, ведет, и, в конце концов, уводит с человеческого поля в такие темные дебри, из которых возврата нет. Или игра в театр, лицедейство. Человек всегда выступает в обществе, как игрок, актер, изображающий кого-то или какие-то чувства. Но в ряде случаев по ряду причин такая игра не имеет успеха, и актер замыкается, то есть начинает играть лишь для себя, лишь в себе. Он бесчисленные разы разыгрывает перед собой, единичным, сцены, монологи и диалоги, все более и более зацикливается, радиусы этих циклов все уменьшаются и уменьшаются, и, в конце концов, сознание человека схлопывается в точку. И вы мой дорогой, играете в такую игру…
– Да, играю… А вылечиться от этого можно?
– Конечно. Нужно просто играть не в себе, а театре, в нашем театре. Сегодня товарищча Жеглова, завтра Ромео, послезавтра – дядю Ваню…
Говоря и говоря, профессор довел его до номера, уложил в кровать, грустно пробормотав себе под нос: – Последний акт редко удается на сцене, – ушел.
Жеглов полюбил его, увидев на тумбочке недопитый накануне бренди, а рядом – недоеденный кусок твердой колбасы.
21. Всего одна цистерна
Проснулся он, как стеклышко здравый, в первом часу дня. Вспомнил, как идиотски попался на месте преступления, как профессор тащил его в номер, вместе с половиной бутылки бренди и обгрызенной твердой колбасой. Чтоб как-то сладить со стыдом, поднял гитару с пола, – как она там? Неужто пел? Ночью, пьяный? – и затренькал:
Если правда оно –
Ну, хотя бы на треть, –
Остается одно:
Только лечь помереть!
Отложив гитару, задумался. Все же, что происходит в санатории, по сути, вовсе не санатории, но загробной психиатрической лечебнице? Заготовка какого-нибудь желудочного сока, то есть секрета, который вырабатывается только у сумасшедших? Или просто трупы сумасшедших легче заполучить, особенно тех, кого сбывают с рук супруги и наследники? И может ли он со своим диагнозом понять это? Да, он, хоть и полковник, всю свою жизнь жил в мире воображения, постоянно говорил с несуществующими или отсутствовавшими людьми, воочию их видя и слыша их ответы. Есть ли это болезнь? Это как посмотреть. А эта Линия Видимости? Она же существует! Существует, потому что он четко осознает, что, уйдя из санатория, снова станет мертвым, и исчезнет, как исчезает без него санаторий. И не один он это осознает. Маар осознает, Мегре осознавал. Но радиоприемник, его собственными руками собранный радиоприемник, который против всех законов природы ловит не волны, а разные годы? Как это объяснить?
– Вот со мной приключилась история –
Я купил радиолу «Эстония»,
И в свободный часок на полчасика
Прилегаю послушать я классику , –
спел по существу ситуации Галича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45