– Да уж, не думал. Все как-то не до него было…
– А вы подумайте. Хотя бы над тем, что стремление человека к единству, к движению в единстве, неистребимо. Люди обожают вместе петь, вспомните хотя бы повальное увлечение караоке. Обожают танцы, застолья. Любят стотысячной массой смотреть футбол. Боготворят музыку – образчик великого торжества единения разрозненного.
– Торжества единения разрозненного? – повторил Мегре, желая запомнить впрок мудреное словосочетание.
– Ну да. Музыка есть единение звуков. Стуки и вибрации в ней чудесным образом объединяются в величественные симфонии.
– Да, они объединяются. При наличии композитора. А кто композитор вашей будущей человеческой симфонии?
– Само человечество! Человек придет к человеку, как звук к звуку, и будет счастье, будет великая любовь, ибо человек сможет любить не одного, не нескольких, но множество людей, любить всех. Я вижу, вам трудно это представить, ибо вы привыкли любить одну женщину, одно жилище, одну работу. Но напрягитесь, представьте, что вы идете по цветущему саду с любимой своей девушкой, а вокруг множество любящих мужчин и женщин, и их любовь – ваша…
Замолчав, Пелкастер глубоко подумал о чем-то минуту, затем сказал убежденно:
– Есть у нас еще одна движущая сила. Любить многих, любить человечество порою легче, чем одного человека, потому что в поговорке l'homme est un loup pour l'homme действительно очень много правды. А человек, став в нашем кристалле человечеством, полюбит другого человека, как око свое…
– Вашими бы устами, да мед пить, – сказал Мегре, подумав: «Идеалист доморощенный – вот ты кто»…
– И еще одна важная вещь, о которой я не могу вам не сказать, – продолжал Пелкастер вариться в собственном соку. – Смысл Природа обретает лишь в творении. Человек есть часть Природы, высшее ее произведение, значит, и он может обрести жизненный смысл лишь в творении. Человечество же может обрести смысл лишь в одном – в сохранении навсегда всего созданного человеком. Городов, статуй, картин, детей…
– А что надо сделать, чтобы так и было? Я имею в виду, что надо сделать, чтобы будущее человечество принялось всех оживлять? – перебил Мегре, отчаявшись хоть что-нибудь понять.
– Надо просто поверить в это. И постараться, чтобы поверили другие. Тогда не будет гибельной для человечества войны, и оно вернется к нам, вернется Богом.
– А вы сами-то в это верите?
– Верю. Потому что все уже случилось. Почти случилось.
– Что почти случилось?
– Будущее.
– И все получилось? Они научились воскрешать?
– Да.
– А почему вы сказали, что все уже почти случилось? Почему почти? Ведь вы понимаете, что «научились воскрешать» и «почти научились воскрешать», это разные вещи.
– Я сказал «почти», потому что мы еще не вполне научились управлять достигнутым. К тому же пара-тройка проблем все еще не решена…
– Каких проблем?
– Ну, для отладки необходимо еще найти и внедрить в будущее несколько человек. А одного человека, человека с определенными характеристиками, надо еще создать, то есть родить.
– Надо родить?!
– Да, родить. Нужно, чтобы женщина с определенным геномом зачала человека от мужчины с определенным геномом.
– И все?.. – вспомнил Мегре мадмуазель Генриетту с ее внучкой, мечтающих родить спасителя.
– Нет, не все. К сожалению, возможность гибели человечества в результате термоядерной войны пока еще не устранена.
– Не устранена… – повторил Мегре, падая духом.
– Да не расстраивайтесь вы так! – тронул его предплечье Пелкастер. – Над решением этих вопросов во времени работают многие ученые прошлого и ближайшего, и многие женщины, и потому успех близок.
– Надеюсь…
– Вы что-то хотите еще спросить?
– Да, mon ami. Вы сказали, что тот Мегре, ну, воскрешенный, способен вернуться ко мне знанием… – солнце уже село, и они с Пелкастером остались наедине друг с другом.
– Да, способен.
– А почему не вернулся?
– Потому что вас… Ну, скажем, вас еще не вполне воскресили. И потому вы пока разрознены.
– Понимаю, – Мегре вспомнил, что нечто подобное говорила ему Катрин Жарис. – А вас, значит, воскресили на все сто?
– Да, воскресили, меня и мою дочь, – сказал Пелкастер, посветлев лицом. – В две тысячи четыреста восемьдесят третьем, двадцатого сентября.
– Круто, – только и смог сказать Мегре.
– Не верите? Посмотрите на мои часы, – Пелкастер протянул руку, и комиссар, всмотревшись, увидел в одном из окошечек замысловатой электронной штучки цифры 11.05.2484.
«Нет, он сумасшедший», – подумал Мегре, прежде чем поинтересоваться:
– Значит, если… если божественно организованное знание вошло в вас, вы все знаете?
– Да. Я все знаю. Или могу узнать, если захочу.
– Тогда вам должно быть известно, что случится со мной в ближайшее время?
– Знаю, – лучезарно улыбнулся Пелкастер. – Все будет неплохо.
– А прошлое знаете?
– Свое прошлое – естественно. А о прошлом других людей я могу узнать от собратьев.
– От собратьев??
– Ну да, от других воскрешенных. Или, как говорила Карин Жарис, почивших. Меж всеми нами прямая связь.
– Вы хотите сказать, что между вами, Сократом, Мане, Ренуаром существует прямая связь?
– Ну да. И еще многими и многими близкими мне людьми.
– Ну хорошо, скажите мне тогда, что случилось с… с… со студентом Сорбонны, который не то был насильно отправлен под венец, не то повесился в «Трех Дубах»? – сощурил глаза Мегре.
– Минуточку…
Пелкастер некоторое время пристально смотрел на стройные бедра Кассандры, будоражившие бетонный хитон, затем стал говорить, смотря уже на горы, подернувшиеся первым снежком:
– Пилар, дорогой, послушай, что там случилось со студентом Сорбонны? Ну, с тем, что жил в шестидесятых годах в Эльсиноре, в «Трех Дубах»? Спросить у него самого? А как его зовут? Леон Клодель? Послушай, Леон, тут комиссар Мегре интересуется, что с тобой там случилось… Короче, как ты почил?.. Повесился?.. – присвистнул Пелкастер. – Ну, ты даешь!.. В «Доме с приведениями», не в «Трех дубах»?.. Через неделю после свадьбы?! А что так?.. Вытурили из Сорбонны?.. Как неуспевающего?.. И только из-за этого?! Не только? А что еще?.. Крошка Сафо оказалась не девственной?! Ну, брат… Если бы от этого все вешались, на земле остались бы одни гетеросексуальные женщины. А… Еще и простату за рабочим столом отсидел…А что, Пилар не смог ничего сделать? К этому времени застрелился… Ну, спасибо… До свидания. Крошке Сафо мой пламенный привет. Скажи, что голубое платье в белый горошек ей отчаянно идет.
– Ну вот, вы слышали? Леон Клодель, оказывается, повесился… – сказал Пелкастер, завершив связь с будущим.
– Слышал… – ответил Мегре. – А за какие такие заслуги его восстановили?
– Минуточку, – стал смотреть Пелкастер на бетонные бедра Кассандры. – О, господи, как я мог забыть! Его восстановили за великие заслуги. Он был талантливый математик и биохимик. И к двадцати шести годам открыл молекулу памяти, после чего придумал нечто такое, современниками, разумеется, не понятое, что в будущем помогло человечеству разработать метод полного восстановления памяти отдельно взятого человека с использованием его стихов, дневников, писем и всякого такого, включая перенесенные болезни. Понимаете, комиссар, плоть восстановить легко, по ДНК, вы это наверняка знаете, а вот с восстановлением начинки мозгов у наших ученых были серьезные трудности. Но что такое серьезные трудности, когда в вашем распоряжении научные достояния всех веков, в том числе, уничтоженные людьми, временем или просто мышами?
Мегре молчал. В глубине души он чувствовал себя озадаченным. Записной юродивый Эльсинора озадачил его. Да, озадачил, потому что какая-то часть разума дивизионного комиссара полиции, поверив его словам, перенеслась в будущее, научившееся воскрешать людей, и не хотела оттуда возвращаться.
– Извините, комиссар, – посмотрев на часы, поднялся со скамьи Пелкастер. – Меня ждут в Четвертом корпусе. Встретимся через пятьсот лет…
– Что? Через пятьсот лет?! Встретимся?
– Мы так прощаемся, – сказал сумасшедший, судя по глазам потерявший интерес к комиссару. Вяло пожав ему руку, он пошел прочь сутулистой походкой недовольного собой человека.
20. Переплыли океан и поднялись в небо
В фойе комиссар, все еще находившийся под впечатлением беседы с эльсинорским чудаком, встретил профессора Перена. Тот совершал вечерний обход.
– Беседовали с Пеком? – догадался глава клиники, всмотревшись в глаза пациента. – И потому опоздали на процедуры?
– Да, беседовал и потому опоздал. Скажите, профессор, как вы относитесь к тому, что он говорит? – стыдясь, спросил Мегре.
– Как?.. Ну, знаете ли, во-первых, я – глубоко верующий человек, во-вторых, психиатр, а в-третьих… А в-третьих, все в нашем мире зачинали и будут зачинать маньяки и сумасшедшие.
– Понимаю. Маньяки впервые переплыли океан, поднялись в небо, достигли полюсов?
– Именно так, комиссар. Достигли полюсов и Бога, а также Голгофы, как Христос, которого даже родная мать Мария поначалу считала сумасшедшим. Добавлю также, что в древнем Египте после ликвидации властями разного рода маньяков, развитие цивилизации остановилось на множество веков. Остановилось, потому что люди посредством селекции своих граждан, вмешались в ход событий, направили его в надуманное русло. Этого ни в коем случае нельзя допускать. Если вы задумали предприятие, оно должно пройти через огонь, воду и медные трубы, через руки маньяков, умы алкоголиков, опасно здоровых людей, преступников и блюстителей порядка – только тогда оно станет жизнеспособным.
– Ваше предприятие тоже пропускается через медные трубы, руки преступников и маньяков?
– Разумеется, я уже говорил об этом. Однако закончим наш разговор. Вам пора на процедуру, а потом – на боковую, завтра вас ждет трудный день.
Профессор так посмотрел, пожимая руку, что Мегре стало не по себе.
В процедурный кабинет комиссар шел с Люкой – тот, выйдя из бара, увидел его и нагнал.
– Знаете, что я только что узнал от нашего Паганеля? – сказал Мегре, взяв друга под руку.
– Что? – скептически спросил Люка, не любивший оригиналов с момента тесного знакомства с императором Бокассой.
– Помните того студента, который не то женился, не то повесился в «Трех Дубах»? Оказывается, на самом деле он повесился не в «Трех Дубах», а в «Доме с Приведениями». Повесился из-за девушки, которую звали или все еще зовут Сафо.
– А что вам дают эти сведения, как я понимаю, полученное с того света?
– Видите ли, недавно, исследуя от скуки второй этаж «Доме с Приведениями», я испытал в третьем его номере странное чувство. Испытал, найдя на полу моток веревки. Как только я его увидел, мне стало казаться, что за моей спиной висит, покачиваясь, висельник.
– Не стоит вспоминать такое перед сном, – сжал губы Люка.
– Наверное… – закивал Мегре.
Если бы он рассказал Пелкастеру о странном чувстве, испытанным им в третьем номере «Дома с Приведениями», тот бы широко улыбнулся и сказал:
– А что тут такого? После очередной ссоры с Сафо старина Клодель обычно приходит в себя на веревке.
21. Дремучий лес
Уколовшись в процедурном кабинете – инъекцию сделали тонкие белые пальчики старшей медсестры Вюрмсер с кроваво-красными ноготками – комиссар пошел к себе и под дверью обнаружил пакет, обстоятельно перевязанный бечевкой – мадам Мегре все делала обстоятельно, даже яичницу с майораном.
В пакете было три книжки: толстая, написанная прославленным Берном, тонкая, более известного автора; третья представляла собой сборник ксерокопий статей об Афродите. Перелистав одну за другой, сказал: «Перед сном почитаю», понес в спальню. Там положил книги на тумбочку, переоделся в синее трико, в котором делал утреннюю гимнастику. Вернулся потом в гостиную, свернул пушистый персидский ковер, лежавший посередине комнаты, взял из буфета столовый нож, принялся разбирать паркет. Вытащив десяток планок, содрал с бетона кусок звукопоглощающего покрытия. Сходил к буфету, взял десертную тарелку, положил на бетон вверх дном и, распластавшись на полу, принялся слушать. Он знал, что там, внизу, в приемной профессора, находится точка. Точка, которая бесповоротно завершит его расследование.
Послушав минут двадцать, – профессор говорил о погоде на Мартинике с пациентом по имени Ксавье Аслен, – Мегре с помощью заранее припасенного клея восстановил половое покрытие. Затем немного передохнул на диване, разглядывая репродукцию картины Эжена Делакруа «Битва при Тайбуре». В который раз не идентифицировав на ней ни единого трупа, постелил ковер на место, походил по комнате, заложив руки за спину, постоял у окна. Было не так темно – небо перед завтрашним днем, днем завершающим, очистилось. Вдали чернел лес, шумно досадовавший очередному шквалу. Налюбовавшись им, Мегре сел за письменный стол и некоторое время писал. Затем сходил в спальню взял толстую книжку, вернулся к окну, раскрыл на нужном месте, прочитал:
– …дремучий лес в мифологизированных сказаниях ассоциируется с иным миром, как правило, хтоническим. Например, русская Баба Яга живет в дремучем лесу, в избушке, как и богиня смерти у древних германцев.
Опустив книжку, Мегре посмотрел на три дуба возвышавшиеся над жилищем мадмуазель Генриетты. Затем прочитал из толстой книжки:
– …они высятся в сакральном месте, так как дуб в индоевропейской мифологии – это дерево верховного бога громовержца (Зевса), а число «три» само по себе сакрально и может являться указанием на троичность вселенной: Небесный, Подземный и Земной мир. Возможно, это место находится в неком центре мира, где возможен контакт между этими мирами, тем более что окружающий дубы орешник также является деревом подземных хтонических богов.
Переведя взгляд на «Дом с Приведениями», Мегре вспомнил кроваво-красную шляпку Люсьен, полистал книгу, найдя нужное место, почитал вслух:
– Рассмотрим, что именно мог обозначать красный цвет. Еще в древнейшие времена человек обращал внимание, что солнце, снисходя ночью в царство мертвых и возвращаясь днем в мир живых, имеет красный цвет. Исходя из этого красный цвет ассоциируется с погребальным обрядом, поскольку путь души и ее возрождение после смерти во многих традиционных верованиях соотносился с солнцем (например, у этрусков, ацтеков, древних египтян и во многих других культурах). Еще со времен Палеолита практиковался обычай окрашивания покойников в красный цвет: видимо, чтобы уподобить их души возрождающемуся и умирающему солнцу. Подобный обычай существовал не только в Евразии, но и в Америке и Австралии, где найдены посыпанные красной охрой захоронения, возраст которых подчас датируется двадцатью тысячами лет…
– Да уж, – восхищенно произнес Мегре, вообразив Делу краснокожим. Позевав затем на взошедшую луну, посмотрел на Монику, прогуливавшуюся в глубине парка с широкоплечим господином в котелке и плотном драповом пальто, потом на химер, прилепившихся к простенкам справа и слева. В постели принялся знакомиться с тонкой книжечкой. С увлечением прочитав ее от корки до корки, взял книжицу об Афродите. Через десять минут она лежала на полу, а комиссар храпел так, что колебались занавески.
Сны ему снились один за другим. Сначала он увидел себя беседующим с другим Мегре, тот говорил, что им пора воссоединиться, чтобы двигаться дальше.
– А что я могу для этого сделать? – спросил Мегре.
– Ты должен взойти на свою Голгофу и почить.
Мегре не успел огорчиться, потому что кто-то сзади положил ему руку на плечо. Обернувшись, он увидел Рейчел, и понял, что она – это юная Моника. Поцеловав его в щеку – для этого ей пришлось стать на цыпочки, – девушка сказала, что все будет хорошо. Потом взяла его под руку и повела туда, куда хотелось идти.
22. Дождь идет, чтобы небо стало чистым
После завтрака в одиночестве – Люка почему-то не явился – Мегре направился к профессору Перену. Покашляв на пороге кабинета – хозяин стоял у окна в прострации и заметил комиссара не сразу, – заявил, что расследование, которое он проводил неофициально, в общих чертах закончено, и потому ему хотелось бы доложить заинтересованным лицам его результаты.
Посмотрев пристально на комиссара, а потом на циферблат своей серебряной луковицы, профессор сказал, что слушание назначает назавтра, на месте происшествия, то есть в апартаментах мадемуазель Генриетты Жалле-Беллем, и пораньше, где-то часов в одиннадцать, чтобы участники не опоздали к обеду.
Комиссар Мегре с этим согласился. Затем, за желтым китайским чаем, любимым профессором – его подала Аннет Маркофф, прятавшая глаза – они оговорили состав участников. Мадмуазель Люсьен решили не приглашать – молода еще, но сошлись во мнении, что присутствие старшей медсестры Катрин Вюрмсер будет не лишним. В заключение профессор Перен сказал, потирая левое плечо, по-видимому, застуженное, что дело санатория для него превыше всего, и он надеется, что комиссар, обязанный заведению своим здоровьем, останется в рамках здравого смысла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45