— возбужденно заявила Криста. — Я готова!
— Хорошо. Но только если ты проснешься сама. Наша бабушка говорила, что детей будить грех.
— Что за вопрос, конечно, проснусь.
В результате на другой день они выехали только в шесть. Мария проводила их до машины, новенькой «Лады». Выглядела она очень спокойной, но Юлиана хорошо знала свою сестру. У той словно что оборвалось внутри, губы стали совсем белыми.
— Пожалуйста, поосторожней в дороге! — тихонько попросила Мария.
— Будь спокойна! Как видишь, девочка ведет себя как ни в чем не бывало.
А девочка в это время старательно засовывала чемодан в багажник. Вид у нее был оживленный и возбужденный, словно лихорадка сборов заслонила все остальное. «Неужели она так легкомысленна?» — с недоумением думала Мария. Вот уж чего никак нельзя было ожидать от дочери. Во всяком случае Криста спокойно проспала всю ночь, в то время как Мария задремала, наверное, не раньше четырех. И сейчас непохоже было, что ей грустно расставаться с матерью. Она удобно расположилась на переднем сиденье, всем своим видом выражая нетерпение. Ох уж эти молодые, стоит им сесть в машину, как они забывают обо всем на свете. Юлиана включила зажигание, все помахали руками, машина двинулась. В последнюю секунду девушка все же пролила слезинку, крохотную, но вобравшую в себя огромную материнскую надежду. Пройдет четверть часа, и забудет дочка все свои мрачные мысли, все свои дурные предчувствия. Глупый маленький котенок, она, наверное, даже не сознает, что именно с ней случилось. Еще секунда, и «Лада» скрылась из виду.
Несмотря на ранний час, шоссе, выводившее за город, было забито, и главным образом тяжелыми грузовиками, изрыгавшими удушливый дым. Но за развилкой, откуда начиналось варненское шоссе, дорога сразу же очистилась, и утро ударило в стекла во всем своем блеске. Криста вдруг притихла, выражение беспокойства и озабоченности легло на ее лицо, которое совсем сжалось, напоминая мордочку испуганного котенка. «Маленькое, глупенькое семейное сокровище!» — с нежностью думала Юлиана. Последний хрупкий росток древнего рода сильных и храбрых женщин. Чего только не видели их маленькие прабабки — окровавленные топоры, головы, скатывающиеся с плахи, — головы мужей, братьев, отцов. Что они знают, нынешние дети, ничего! Какое горе, какие муки они видели?
— Эй, девочка, выше голову!
— А что? Я ничего, — обиженно откликнулась Криста.
— Меня не обманешь… Выбрось ты из головы эту Софию, какой смысл сейчас о ней думать.
— Стараюсь! — тихонько ответила девушка.
— Послушай, что тебе скажет тетка. Стоит только тебе понять, что ты по крайней мере наполовину сама виновата, тебе сразу же полегчает!
— Я виновата? — удивилась Криста.
— Ладно, будем считать, что не ты… Но просто постарайся себя в этом убедить. Ведь тебя больше всего мучает несправедливость.
— Он просто-напросто эгоист! — мрачно заявила девушка.
— Даже если и так, ничего страшного. Бывают и бессознательные эгоисты, они просто не отдают себе отчета в своих поступках.
Посвистывая шинами, «Лада» уже мчалась по крутым серпантинам Голубца. Здесь весенняя зелень была еще совсем свежей, словно только что распустилась, повсюду журчала вода, омывая оголенные светлые корни буков.
— Я тебе расскажу одну историю! — заговорила тетка. — Ты, верно, слышала о своей прабабке Тине, той самой, которую умыкнул кузнец.
— Слышала кое-что.
— Когда вспыхнуло восстание, твой прадед, конечно же, примкнул к повстанцам. Оставил жену и трех маленьких детей. И погиб где-то под Клисурой — скоро мы там будем проезжать. Когда восстание было разгромлено, турецкие орды разбрелись по селам. И все болгарское — под топор! Прабабка твоя спохватилась слишком поздно, бежать было уже некуда. И тогда она спряталась не где-нибудь, а в доме самого турецкого бея — в селе он был хозяином, все лучшие угодья были его. А к нашей бабке питал некоторую слабость.
— Знаю.
— Значит, пришла она к нему с тремя детьми, стала просить о милости. Бей был человек добрый и умный, решил ее спасти. Но в то смутное время орды не слишком считались даже с беями. Напали они и на его дом. Понял бей, что не спасти ему Тину, эти звери все перевернут, но найдут ее. Видно, кто-то про нее донес.
— Болгарин, — тихо проговорила девушка.
— Может, и болгарин. В последнюю секунду бей придумал, как ее спрятать. Росточка она была маленького, так бей завернул ее в скатерть и положил себе за спину на тахту, словно подушку. Ворвавшись, башибузуки перевернули все вверх дном, но заглянуть бею за спину не додумались. Вывели трех ее детишек во двор и порубили их всех до единого. Тина слышала их крики, слышала тупые удары топора по тонким детским шейкам, но молчала, даже голоса не подала.
Юлиана замолчала, опытной рукой ведя машину по серпантинам дороги.
— Господи, как это возможно! — пораженно сказала Криста. — Она была… была…
— Не торопись! — сухо прервала ее тетка. — Я нарочно рассказала тебе эту историю… Настоящим человеком была наша прабабка — в этом все дело… Потому что под сердцем она носила еще одного ребенка. Знала Тина — подай она голос, ему тоже конец… И мы с тобой сейчас не ехали бы в этой прекрасной машине.
Криста молчала, тетка чуть нервно нажимала педали. Вскоре они были уже на перевале. И, спускаясь, словно бы попали в совсем другой мир. Справа тянулись нескончаемые зелено-голубые гряды Средна-Горы, такие тихие и спокойные, словно в этом мире никогда не было никаких бед и страданий.
— Давай не будем сегодня думать ни о чем грустном! — сказала Юлиана, видимо немного раскаявшись. — Правда, красиво?
— Да, тетя…
Проехали Козницу, машина нависла над самой долиной. Где-то около Розина Юлиана свернула на узкую проселочную дорогу, «Лада» плавно закачалась на рессорах. Видимо, Юлиана бывала здесь и раньше — машину она вела очень уверенно, словно точно знала, куда едет. Вскоре они утонули в розовой пене цветущих плантаций я остановились. Криста смотрела, не смея шевельнуться. Она любила розы гораздо меньше, чем мелкие горные цветы нежных, размытых тонов — дикие фиалки, незабудки, лютики. Розы казались ей слишком роскошными, напоминая богатых разряженных женщин, аромат их был слишком силен для ее чувствительного обоняния. Сейчас она, не мигая, смотрела на это море цветов, скорее потрясенная, чем очарованная. Пологий склон перед ними, целиком засаженный розами, был похож на гигантскую цветочную волну, готовую обрушиться на них и всей своей массой, и тяжелым, почти осязаемо вязким ароматом.
— Правда, замечательно? — с искренним воодушевлением спросила тетка.
Но девушка все так же молчала и смотрела как бы в беспамятстве.
— Как их много! — сказала она тихо. — Ужасно много…
Ей казалось, что она находится в каком-то громадном зале, плотно — тело к телу — забитом крупными породистыми женщинами, сплошь проститутками. Запах их розовой плоти действовал на нее одуряюще. Озадаченная молчанием племянницы, Юлиана наконец перевела на нее взгляд и тут же воскликнула:
— Что с тобой?
— А что?
— Да ты вся красная как рак… Тебе плохо?
Криста невольно пощупала щеку — гладкую и совершенно холодную.
— Не знаю, — сказала она. — Меня немножко мутит.
— Может, у тебя аллергия к цветам?
— Как будто нет…
— Или это розы так отсвечивают? У меня какое лицо?
— Обычное.
— Ну-ка поехали! — встревожилась тетка. — Это место не для тебя.
Она ловко развернула машину, и скоро обе путницы вырвались из розового облака. Но сильный запах все еще преследовал их, несмотря на то что выхлопная труба обиженно отплевывалась от него дымом. Юлиана посмотрела на племянницу — Криста опять стала такой же, какой была — бледной до белизны, словно за эти несколько минут она вдруг устала и поблекла.
— Все прошло! — удивленно сказала тетка. — Но до чего же ты чувствительна! Объясни мне, что с тобой было.
— Не знаю. Только на какое-то мгновение мне показалось, что я заколдована.
— Может, ты и заколдованная, — озабоченно проговорила Юлиана, — во всяком случае нервы у тебя не для этой жизни.
Машина снова выехала на шоссе и понеслась так стремительно, словно за ней гнались черти. Да, даже розы могут стать страшными, если их слишком много. Скоро они въехали в Карлово и остановились у бензоколонки. Дожидаясь очереди, тетка вдруг нехотя проговорила:
— Ты спрашивала о бабушке… Она живет здесь…
Криста даже испугалась.
— Почему здесь?.. Разве она не софиянка?
— Конечно, софиянка… У нее есть небольшая квартирка около зоопарка. Но там живет ее сын. А здесь у них старый дом, и этот господин считает, что для здоровья матери карловский климат гораздо полезнее. Для его здоровья здешний климат тоже неплох, но он почему-то предпочитает жить в Софии.
Криста промолчала и, лишь когда они уже выехали из города, снова спросила:
— Она, верно, очень одинока? Если, конечно, у нее нет других родственников.
— Вроде нет… Да и кто станет интересоваться старухой.
— На что же она живет?
— Когда-то она была учительницей и, слава богу, получает какую-то маленькую пенсию. Дом у них в Карлове довольно большой и неплохо сохранившийся, так что она могла бы сдавать две-три комнаты и немножко увеличить свои доходы. Но, говорят, больно уж она нелюдимая…
— Ты хочешь сказать — несчастная! — с горечью прервала ее Криста. — Наверно, надо бы ее навестить.
— Не теперь! — мрачно ответила Юлиана. — Да и не знаю, нужно ли это вообще… Старикам, когда они погружаются в забвение, лучше не напоминать, что есть еще и другая жизнь.
«Несчастная, страшно несчастная! — думала девушка. — Может быть, самый несчастный человек в роду, самый одинокий, самый заброшенный». Если хватит смелости, надо бы побывать у нее. Но смелости вряд ли хватит. Лицо у бабушки, наверное, похоже на старую паутину, глаза — на угасшие угли. Машина легко преодолевала крутые повороты перед въездом в Калофер. И ни одна, ни другая не знали, что в этом маленьком городке, зажатом горами, через десять дней решится судьба всех. Калофер они проехали, не останавливаясь. Да и к чему останавливаться, если там у них нет ни родных, ни даже знакомых.
7
После того как Мария решила, что возьмет все в свои руки, она немного успокоилась. Ее не могли сломить и собственные несчастья, а тут речь шла о том, чтобы защитить дочь. Она сама растила и воспитывала ее — до сих пор никто не царапнул девочку даже ногтем. Да и кому могло прийти в голову обижать такую маленькую девчушку, с испуганными глазами и голубыми бантиками в коротких косичках. Учителя ставили ей шестерки, даже не спрашивая. А ее признательная улыбка могла осветить самый серый и безрадостный день.
Мария не сомневалась в своих силах, сомнение вызывали цели ее стараний. Чего она, в сущности, добивается? Этого-то она как раз и не знала. Счастья дочери? Но в чем оно? Угадать это Мария была не в состоянии. Это только ее бабок не смущали такие вопросы — если девушка забеременела, нужно ее как можно скорее выдать замуж, так чтобы рождение ребенка более или менее совпало с расчетами соседей. Но Мария не была уверена, что этот выход — лучший, может быть не отдавая себе отчета в собственном материнском эгоизме, самом чистом в мире. Она просто-напросто боялась потерять дочь и остаться совсем одинокой в этом холодном и недружелюбном мире.
На следующий же день она обратилась к человеку, который, по общему мнению, заслуживал наибольшего доверия, — позвонила дяде того юного нечестивца. В трубке раздался действительно приятный мужской голос, негромкий и очень любезный. Мария про себя удивилась — не такого голоса ждала она от столь важного и известного академика. Современные люди просто не умеют быть любезными, хотя бы такими, как их отцы. Само время делает их несдержанными и торопливыми.
— Господин профессор, с вами говорит мать Кристы.
— Кристы? — удивленно переспросил профессор. — Очень рад.
Видимо, он и в самом деле обрадовался — конечно, не ей, незнакомой женщине, а тому, что она мать Кристы. Но и это было очень приятно.
— Могу я зайти к вам ненадолго?
— Ну разумеется. Когда вам будет угодно.
— Я хотела бы сейчас! — сказала она.
— Случилось что-нибудь неприятное?
— По телефону это трудно объяснить.
— Хорошо, приходите… Буду ждать, — ответил он.
Таким образом впервые, быть может, за последние десять лет в кабинет академика Урумова вошла незнакомая ему женщина, правда, немолодая даже с его точки зрения, но красивая и обаятельная. Она сидела в дальнем из двух стоявших в кабинете кресел, сжав колени и скрестив ноги. Она могла и не говорить, что она мать Кристы, — это было видно с первого взгляда. Марии и в голову не приходило, как много она от этого выиграла в глазах академика, и что, скорее всего, он воспринял бы ее совсем по-другому, если бы не был знаком с девушкой. Очень милая женщина, деликатная, немного застенчивая. Таким было его первое впечатление. Мария наверняка бы удивилась, если бы могла прочесть его мысли. Она привыкла думать о себе как о деловитом и энергичном человеке. Несомненно, умная и интеллигентная женщина, отметил про себя академик через полчаса. Но начало разговора было очень резким и неприятным.
— Чем могу быть вам полезен? — спросил он.
Он и в самом деле готов был сделать для нее все, что было в его силах.
— Именно вы, к сожалению, ничем. Я хотела только сообщить вам, что нас ожидают некоторые события, не знаю, приятные или неприятные. Это будет зависеть от того, как вы на это посмотрите.
— В связи с нашими детьми? — спросил он, не ожидая ничего особенного.
— Да, в связи с ними. Врачебным осмотром установлено, что Криста беременна. И это отнюдь не понравилось вашему племяннику.
Академик еле заметно вздрогнул и откинулся на спинку стула. Мысль его усиленно работала, к тому же на такой волне, которую ему никогда не приходилось использовать.
— Дело только в ребенке? — спросил он наконец.
— Вероятно, нет.
— Плохо, если так, — проговорил он еле слышно.
Вот уж никак не ожидал он услышать такую новость, она просто не укладывалась в привычный круг его мыслей. И в конечном счете, выходила за пределы всей его жизненной практики. Только раз его покойный зять ввалился к нему в дом порядочно пьяный, с бутылью домашнего вина и колбасой из дичины, чтобы сообщить ему о рождении сына. А он даже не знал, что сестра его была беременна.
— Я несколько раз видел вашу дочь, — сказал Урумов. — Прекрасная девушка. Я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь был о ней другого мнения.
— Я тоже — как мать, разумеется.
— И что же, по-вашему, случилось?
Тогда Мария рассказала ему все, что знала. Она изо всех сил старалась придерживаться фактов и не навязывать ему своей точки зрения. Но, излагая все эти события, она так и не смогла объяснить, в чем состоит вина молодого человека и какую, в сущности, помощь она хочет получить от его дяди. Урумов выслушал ее очень внимательно. Когда Мария наконец кончила, он встал и подошел к двери, ведущей в холл.
— Ангелина!
Сестра бесшумно выскочила откуда-то, словно таракан из-под буфета.
— Ангелина, приготовь нам, пожалуйста, по чашке кофе.
— Сейчас.
— Не нужно было никакого кофе, — смущенно проговорила Мария, когда он вернулся на свое место. — Я очень редко пью кофе.
— Я тоже, — он взглянул на дверь и добавил, понизив голос: — Может быть, вы знаете, что это мать Сашо? Она помогает мне по хозяйству.
— Да, знаю, — кивнула она.
Он еле заметно улыбнулся.
— Вам надо ее увидеть. В конце концов вам ведь с ней придется породниться, я все-таки — только дядя.
— Она что-нибудь знает? Я хочу сказать, об их отношениях?
— Почти ничего.
— Это и к лучшему.
— Я думаю, вы напрасно беспокоитесь. По-моему, Сашо очень порядочный молодой человек. Я не могу допустить, что…
— Поймите меня правильно! — уже нервничая, прервала его Мария. — Речь идет не о порядочности. Ее, конечно, довольно для того, чтобы ребенок родился. Но для того чтобы создать настоящую семью, этого еще очень мало.
— Да, я вас понимаю, — сказал академик. Подумав немного, он добавил: — И все же я должен поговорить с Сашо. Мне кажется, что вся эта история — не больше, чем глупое недоразумение.
Тут вошла Ангелина. Кофе был налит в изящные чашечки из японского сервиза, который покойная жена доставала крайне редко, главным образом когда приезжали иностранцы. Ангелина вошла очень тихо, и, хотя выражение лица у нее было рассеянным и небрежным, Урумов очень хорошо заметил внимательный взгляд, которым сестра быстро окинула незнакомку. Потом поставила кофе на письменный стол, неопределенно кивнула и вышла. Все это она проделала со сдержанным достоинством, так что гостье вряд ли пришло бы в голову принять ее за прислугу. Когда они остались одни, академик предложил Марии кофе. Та взяла чашку легкой, худощавой рукой.
— Какая красивая! — невольно воскликнула Мария, не в силах оторвать глаз от изящного фарфора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Хорошо. Но только если ты проснешься сама. Наша бабушка говорила, что детей будить грех.
— Что за вопрос, конечно, проснусь.
В результате на другой день они выехали только в шесть. Мария проводила их до машины, новенькой «Лады». Выглядела она очень спокойной, но Юлиана хорошо знала свою сестру. У той словно что оборвалось внутри, губы стали совсем белыми.
— Пожалуйста, поосторожней в дороге! — тихонько попросила Мария.
— Будь спокойна! Как видишь, девочка ведет себя как ни в чем не бывало.
А девочка в это время старательно засовывала чемодан в багажник. Вид у нее был оживленный и возбужденный, словно лихорадка сборов заслонила все остальное. «Неужели она так легкомысленна?» — с недоумением думала Мария. Вот уж чего никак нельзя было ожидать от дочери. Во всяком случае Криста спокойно проспала всю ночь, в то время как Мария задремала, наверное, не раньше четырех. И сейчас непохоже было, что ей грустно расставаться с матерью. Она удобно расположилась на переднем сиденье, всем своим видом выражая нетерпение. Ох уж эти молодые, стоит им сесть в машину, как они забывают обо всем на свете. Юлиана включила зажигание, все помахали руками, машина двинулась. В последнюю секунду девушка все же пролила слезинку, крохотную, но вобравшую в себя огромную материнскую надежду. Пройдет четверть часа, и забудет дочка все свои мрачные мысли, все свои дурные предчувствия. Глупый маленький котенок, она, наверное, даже не сознает, что именно с ней случилось. Еще секунда, и «Лада» скрылась из виду.
Несмотря на ранний час, шоссе, выводившее за город, было забито, и главным образом тяжелыми грузовиками, изрыгавшими удушливый дым. Но за развилкой, откуда начиналось варненское шоссе, дорога сразу же очистилась, и утро ударило в стекла во всем своем блеске. Криста вдруг притихла, выражение беспокойства и озабоченности легло на ее лицо, которое совсем сжалось, напоминая мордочку испуганного котенка. «Маленькое, глупенькое семейное сокровище!» — с нежностью думала Юлиана. Последний хрупкий росток древнего рода сильных и храбрых женщин. Чего только не видели их маленькие прабабки — окровавленные топоры, головы, скатывающиеся с плахи, — головы мужей, братьев, отцов. Что они знают, нынешние дети, ничего! Какое горе, какие муки они видели?
— Эй, девочка, выше голову!
— А что? Я ничего, — обиженно откликнулась Криста.
— Меня не обманешь… Выбрось ты из головы эту Софию, какой смысл сейчас о ней думать.
— Стараюсь! — тихонько ответила девушка.
— Послушай, что тебе скажет тетка. Стоит только тебе понять, что ты по крайней мере наполовину сама виновата, тебе сразу же полегчает!
— Я виновата? — удивилась Криста.
— Ладно, будем считать, что не ты… Но просто постарайся себя в этом убедить. Ведь тебя больше всего мучает несправедливость.
— Он просто-напросто эгоист! — мрачно заявила девушка.
— Даже если и так, ничего страшного. Бывают и бессознательные эгоисты, они просто не отдают себе отчета в своих поступках.
Посвистывая шинами, «Лада» уже мчалась по крутым серпантинам Голубца. Здесь весенняя зелень была еще совсем свежей, словно только что распустилась, повсюду журчала вода, омывая оголенные светлые корни буков.
— Я тебе расскажу одну историю! — заговорила тетка. — Ты, верно, слышала о своей прабабке Тине, той самой, которую умыкнул кузнец.
— Слышала кое-что.
— Когда вспыхнуло восстание, твой прадед, конечно же, примкнул к повстанцам. Оставил жену и трех маленьких детей. И погиб где-то под Клисурой — скоро мы там будем проезжать. Когда восстание было разгромлено, турецкие орды разбрелись по селам. И все болгарское — под топор! Прабабка твоя спохватилась слишком поздно, бежать было уже некуда. И тогда она спряталась не где-нибудь, а в доме самого турецкого бея — в селе он был хозяином, все лучшие угодья были его. А к нашей бабке питал некоторую слабость.
— Знаю.
— Значит, пришла она к нему с тремя детьми, стала просить о милости. Бей был человек добрый и умный, решил ее спасти. Но в то смутное время орды не слишком считались даже с беями. Напали они и на его дом. Понял бей, что не спасти ему Тину, эти звери все перевернут, но найдут ее. Видно, кто-то про нее донес.
— Болгарин, — тихо проговорила девушка.
— Может, и болгарин. В последнюю секунду бей придумал, как ее спрятать. Росточка она была маленького, так бей завернул ее в скатерть и положил себе за спину на тахту, словно подушку. Ворвавшись, башибузуки перевернули все вверх дном, но заглянуть бею за спину не додумались. Вывели трех ее детишек во двор и порубили их всех до единого. Тина слышала их крики, слышала тупые удары топора по тонким детским шейкам, но молчала, даже голоса не подала.
Юлиана замолчала, опытной рукой ведя машину по серпантинам дороги.
— Господи, как это возможно! — пораженно сказала Криста. — Она была… была…
— Не торопись! — сухо прервала ее тетка. — Я нарочно рассказала тебе эту историю… Настоящим человеком была наша прабабка — в этом все дело… Потому что под сердцем она носила еще одного ребенка. Знала Тина — подай она голос, ему тоже конец… И мы с тобой сейчас не ехали бы в этой прекрасной машине.
Криста молчала, тетка чуть нервно нажимала педали. Вскоре они были уже на перевале. И, спускаясь, словно бы попали в совсем другой мир. Справа тянулись нескончаемые зелено-голубые гряды Средна-Горы, такие тихие и спокойные, словно в этом мире никогда не было никаких бед и страданий.
— Давай не будем сегодня думать ни о чем грустном! — сказала Юлиана, видимо немного раскаявшись. — Правда, красиво?
— Да, тетя…
Проехали Козницу, машина нависла над самой долиной. Где-то около Розина Юлиана свернула на узкую проселочную дорогу, «Лада» плавно закачалась на рессорах. Видимо, Юлиана бывала здесь и раньше — машину она вела очень уверенно, словно точно знала, куда едет. Вскоре они утонули в розовой пене цветущих плантаций я остановились. Криста смотрела, не смея шевельнуться. Она любила розы гораздо меньше, чем мелкие горные цветы нежных, размытых тонов — дикие фиалки, незабудки, лютики. Розы казались ей слишком роскошными, напоминая богатых разряженных женщин, аромат их был слишком силен для ее чувствительного обоняния. Сейчас она, не мигая, смотрела на это море цветов, скорее потрясенная, чем очарованная. Пологий склон перед ними, целиком засаженный розами, был похож на гигантскую цветочную волну, готовую обрушиться на них и всей своей массой, и тяжелым, почти осязаемо вязким ароматом.
— Правда, замечательно? — с искренним воодушевлением спросила тетка.
Но девушка все так же молчала и смотрела как бы в беспамятстве.
— Как их много! — сказала она тихо. — Ужасно много…
Ей казалось, что она находится в каком-то громадном зале, плотно — тело к телу — забитом крупными породистыми женщинами, сплошь проститутками. Запах их розовой плоти действовал на нее одуряюще. Озадаченная молчанием племянницы, Юлиана наконец перевела на нее взгляд и тут же воскликнула:
— Что с тобой?
— А что?
— Да ты вся красная как рак… Тебе плохо?
Криста невольно пощупала щеку — гладкую и совершенно холодную.
— Не знаю, — сказала она. — Меня немножко мутит.
— Может, у тебя аллергия к цветам?
— Как будто нет…
— Или это розы так отсвечивают? У меня какое лицо?
— Обычное.
— Ну-ка поехали! — встревожилась тетка. — Это место не для тебя.
Она ловко развернула машину, и скоро обе путницы вырвались из розового облака. Но сильный запах все еще преследовал их, несмотря на то что выхлопная труба обиженно отплевывалась от него дымом. Юлиана посмотрела на племянницу — Криста опять стала такой же, какой была — бледной до белизны, словно за эти несколько минут она вдруг устала и поблекла.
— Все прошло! — удивленно сказала тетка. — Но до чего же ты чувствительна! Объясни мне, что с тобой было.
— Не знаю. Только на какое-то мгновение мне показалось, что я заколдована.
— Может, ты и заколдованная, — озабоченно проговорила Юлиана, — во всяком случае нервы у тебя не для этой жизни.
Машина снова выехала на шоссе и понеслась так стремительно, словно за ней гнались черти. Да, даже розы могут стать страшными, если их слишком много. Скоро они въехали в Карлово и остановились у бензоколонки. Дожидаясь очереди, тетка вдруг нехотя проговорила:
— Ты спрашивала о бабушке… Она живет здесь…
Криста даже испугалась.
— Почему здесь?.. Разве она не софиянка?
— Конечно, софиянка… У нее есть небольшая квартирка около зоопарка. Но там живет ее сын. А здесь у них старый дом, и этот господин считает, что для здоровья матери карловский климат гораздо полезнее. Для его здоровья здешний климат тоже неплох, но он почему-то предпочитает жить в Софии.
Криста промолчала и, лишь когда они уже выехали из города, снова спросила:
— Она, верно, очень одинока? Если, конечно, у нее нет других родственников.
— Вроде нет… Да и кто станет интересоваться старухой.
— На что же она живет?
— Когда-то она была учительницей и, слава богу, получает какую-то маленькую пенсию. Дом у них в Карлове довольно большой и неплохо сохранившийся, так что она могла бы сдавать две-три комнаты и немножко увеличить свои доходы. Но, говорят, больно уж она нелюдимая…
— Ты хочешь сказать — несчастная! — с горечью прервала ее Криста. — Наверно, надо бы ее навестить.
— Не теперь! — мрачно ответила Юлиана. — Да и не знаю, нужно ли это вообще… Старикам, когда они погружаются в забвение, лучше не напоминать, что есть еще и другая жизнь.
«Несчастная, страшно несчастная! — думала девушка. — Может быть, самый несчастный человек в роду, самый одинокий, самый заброшенный». Если хватит смелости, надо бы побывать у нее. Но смелости вряд ли хватит. Лицо у бабушки, наверное, похоже на старую паутину, глаза — на угасшие угли. Машина легко преодолевала крутые повороты перед въездом в Калофер. И ни одна, ни другая не знали, что в этом маленьком городке, зажатом горами, через десять дней решится судьба всех. Калофер они проехали, не останавливаясь. Да и к чему останавливаться, если там у них нет ни родных, ни даже знакомых.
7
После того как Мария решила, что возьмет все в свои руки, она немного успокоилась. Ее не могли сломить и собственные несчастья, а тут речь шла о том, чтобы защитить дочь. Она сама растила и воспитывала ее — до сих пор никто не царапнул девочку даже ногтем. Да и кому могло прийти в голову обижать такую маленькую девчушку, с испуганными глазами и голубыми бантиками в коротких косичках. Учителя ставили ей шестерки, даже не спрашивая. А ее признательная улыбка могла осветить самый серый и безрадостный день.
Мария не сомневалась в своих силах, сомнение вызывали цели ее стараний. Чего она, в сущности, добивается? Этого-то она как раз и не знала. Счастья дочери? Но в чем оно? Угадать это Мария была не в состоянии. Это только ее бабок не смущали такие вопросы — если девушка забеременела, нужно ее как можно скорее выдать замуж, так чтобы рождение ребенка более или менее совпало с расчетами соседей. Но Мария не была уверена, что этот выход — лучший, может быть не отдавая себе отчета в собственном материнском эгоизме, самом чистом в мире. Она просто-напросто боялась потерять дочь и остаться совсем одинокой в этом холодном и недружелюбном мире.
На следующий же день она обратилась к человеку, который, по общему мнению, заслуживал наибольшего доверия, — позвонила дяде того юного нечестивца. В трубке раздался действительно приятный мужской голос, негромкий и очень любезный. Мария про себя удивилась — не такого голоса ждала она от столь важного и известного академика. Современные люди просто не умеют быть любезными, хотя бы такими, как их отцы. Само время делает их несдержанными и торопливыми.
— Господин профессор, с вами говорит мать Кристы.
— Кристы? — удивленно переспросил профессор. — Очень рад.
Видимо, он и в самом деле обрадовался — конечно, не ей, незнакомой женщине, а тому, что она мать Кристы. Но и это было очень приятно.
— Могу я зайти к вам ненадолго?
— Ну разумеется. Когда вам будет угодно.
— Я хотела бы сейчас! — сказала она.
— Случилось что-нибудь неприятное?
— По телефону это трудно объяснить.
— Хорошо, приходите… Буду ждать, — ответил он.
Таким образом впервые, быть может, за последние десять лет в кабинет академика Урумова вошла незнакомая ему женщина, правда, немолодая даже с его точки зрения, но красивая и обаятельная. Она сидела в дальнем из двух стоявших в кабинете кресел, сжав колени и скрестив ноги. Она могла и не говорить, что она мать Кристы, — это было видно с первого взгляда. Марии и в голову не приходило, как много она от этого выиграла в глазах академика, и что, скорее всего, он воспринял бы ее совсем по-другому, если бы не был знаком с девушкой. Очень милая женщина, деликатная, немного застенчивая. Таким было его первое впечатление. Мария наверняка бы удивилась, если бы могла прочесть его мысли. Она привыкла думать о себе как о деловитом и энергичном человеке. Несомненно, умная и интеллигентная женщина, отметил про себя академик через полчаса. Но начало разговора было очень резким и неприятным.
— Чем могу быть вам полезен? — спросил он.
Он и в самом деле готов был сделать для нее все, что было в его силах.
— Именно вы, к сожалению, ничем. Я хотела только сообщить вам, что нас ожидают некоторые события, не знаю, приятные или неприятные. Это будет зависеть от того, как вы на это посмотрите.
— В связи с нашими детьми? — спросил он, не ожидая ничего особенного.
— Да, в связи с ними. Врачебным осмотром установлено, что Криста беременна. И это отнюдь не понравилось вашему племяннику.
Академик еле заметно вздрогнул и откинулся на спинку стула. Мысль его усиленно работала, к тому же на такой волне, которую ему никогда не приходилось использовать.
— Дело только в ребенке? — спросил он наконец.
— Вероятно, нет.
— Плохо, если так, — проговорил он еле слышно.
Вот уж никак не ожидал он услышать такую новость, она просто не укладывалась в привычный круг его мыслей. И в конечном счете, выходила за пределы всей его жизненной практики. Только раз его покойный зять ввалился к нему в дом порядочно пьяный, с бутылью домашнего вина и колбасой из дичины, чтобы сообщить ему о рождении сына. А он даже не знал, что сестра его была беременна.
— Я несколько раз видел вашу дочь, — сказал Урумов. — Прекрасная девушка. Я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь был о ней другого мнения.
— Я тоже — как мать, разумеется.
— И что же, по-вашему, случилось?
Тогда Мария рассказала ему все, что знала. Она изо всех сил старалась придерживаться фактов и не навязывать ему своей точки зрения. Но, излагая все эти события, она так и не смогла объяснить, в чем состоит вина молодого человека и какую, в сущности, помощь она хочет получить от его дяди. Урумов выслушал ее очень внимательно. Когда Мария наконец кончила, он встал и подошел к двери, ведущей в холл.
— Ангелина!
Сестра бесшумно выскочила откуда-то, словно таракан из-под буфета.
— Ангелина, приготовь нам, пожалуйста, по чашке кофе.
— Сейчас.
— Не нужно было никакого кофе, — смущенно проговорила Мария, когда он вернулся на свое место. — Я очень редко пью кофе.
— Я тоже, — он взглянул на дверь и добавил, понизив голос: — Может быть, вы знаете, что это мать Сашо? Она помогает мне по хозяйству.
— Да, знаю, — кивнула она.
Он еле заметно улыбнулся.
— Вам надо ее увидеть. В конце концов вам ведь с ней придется породниться, я все-таки — только дядя.
— Она что-нибудь знает? Я хочу сказать, об их отношениях?
— Почти ничего.
— Это и к лучшему.
— Я думаю, вы напрасно беспокоитесь. По-моему, Сашо очень порядочный молодой человек. Я не могу допустить, что…
— Поймите меня правильно! — уже нервничая, прервала его Мария. — Речь идет не о порядочности. Ее, конечно, довольно для того, чтобы ребенок родился. Но для того чтобы создать настоящую семью, этого еще очень мало.
— Да, я вас понимаю, — сказал академик. Подумав немного, он добавил: — И все же я должен поговорить с Сашо. Мне кажется, что вся эта история — не больше, чем глупое недоразумение.
Тут вошла Ангелина. Кофе был налит в изящные чашечки из японского сервиза, который покойная жена доставала крайне редко, главным образом когда приезжали иностранцы. Ангелина вошла очень тихо, и, хотя выражение лица у нее было рассеянным и небрежным, Урумов очень хорошо заметил внимательный взгляд, которым сестра быстро окинула незнакомку. Потом поставила кофе на письменный стол, неопределенно кивнула и вышла. Все это она проделала со сдержанным достоинством, так что гостье вряд ли пришло бы в голову принять ее за прислугу. Когда они остались одни, академик предложил Марии кофе. Та взяла чашку легкой, худощавой рукой.
— Какая красивая! — невольно воскликнула Мария, не в силах оторвать глаз от изящного фарфора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49