И не могла понять, почему он так хмуро на нее смотрит. Только через много лет она узнала страшную правду — своим рождением Ангелина погубила мать. Это невысказанное обвинение так ее потрясло, что девушка внезапно охладела к брату и ко всем остальным родичам. Его женитьба еще больше отдалила их друг от друга. И вот сейчас она вновь возвращалась к нему, к своей неизжитой чистой детской любви, возвращалась такими путями, которых ее сыну не дано было постичь никогда. «Никогда! — думала и она сама. — Что они могут, нынешние сыновья, кроме как косо поглядывать на матерей да поедать их горький вдовий хлеб». И как поедать! Сколько раз она видела, какими точными, скупыми движениями сын строгал кусок сыра на горячий хлеб, как весело потом им похрустывал. В кого же он все-таки пошел, этот случайно произведенный на свет семейный уникум? В отца, в дядю? Никто из них пальцем бы не пошевельнул, чтобы приготовить себе бутерброд. Ее несчастный брат может умереть с голода, если его, как котенка, не ткнуть носом в еду. Она переоделась и уселась перед овальным невесткиным зеркалом, брат уступил его ей, не говоря ни слова. Да, сухая кожа, совершенно выцветшие глаза — ничего, сегодня Данче приведет ее в порядок. На всякий случай она все-таки сунула костлявый палец в белую фарфоровую баночку с надписью «Ярдлей» — на кончике носа и обеих щеках появились три жирных пятна. Слава богу, покойница не успела до конца использовать этот крем. Тут она услышала, как хлопнула наружная дверь, — это ушел сын.
Сашо, запахнув плащ, шагал по улице. Было уже не так холодно, вдоль белых полос снега образовались разлатые темные пятна — пройдет час-другой, и все растает. И все-таки вчерашние зимние флейты еще посвистывали, их тоненькая песня особенно отчетливо звенела на углах. Несмотря на вкусный завтрак, Сашо чувствовал себя не слишком хорошо. Вспоминалось то одно, то другое, но он спешил поскорее прогнать воспоминания. Самым критическим моментом сегодня будет встреча с Кристой. Женщины есть женщины — обмануть их не так-то просто. К тому же они обладают великолепным нюхом. Невозможно прикоснуться к одной женщине без того, чтобы другая сразу же этого не поняла.
Так, погруженный в свои мысли и страхи, он незаметно оказался у дядиного дома. Неуверенно позвонил — не одна, не две вины тяготили его в это утро. Но здесь он прав, здесь он не должен отступать. Увидев племянника, академик еле заметно усмехнулся и пригласил его войти. Обычно он встречал его немного рассеянно, бормоча под нос что-то непонятное. Так. Ситуация ясна, серьезных конфликтов не предвидится. Войдя в кабинет, Сашо остановился, не в силах оторвать взгляда от белых коней, слегка размытых ночной синевой. С тех пор как академик повесил у себя в кабинете картину Гари, все в комнате словно бы преобразилось. Казалось, в доме появилась нежная молодая женщина.
— Что скажешь? — спросил дядя.
— Ничего, — ответил племянник.
— Ты, я думаю, догадываешься, зачем я тебя позвал.
— Догадываюсь.
— Дело в том, что я только вчера вечером прочел твою статью.
— Почему мою? — улыбнулся Сашо. — Там стоит твое имя.
— Тем хуже! — сердито сказал академик. — Потому что ты от моего имени утверждаешь вещи, которых я никогда и нигде не писал.
Сашо промолчал. В конечном счете, так оно и было. Академик нетерпеливо встал, нервно прошелся по комнате.
— Давай, дядя, играть в открытую, — сказал наконец Сашо. — В своей научной работе, во всех своих опытах неужели ты не имел в виду именно этой гипотезы?
— Это не гипотеза. Это всего лишь предположение, возможность, которую еще надо проверить.
— Значит, я правильно тебя понял, — с удовлетворением ответил Сашо.
— Нет! Ты понял меня неправильно! — резко оборвал его академик. — Ты не задумывался над тем, почему это я сам нигде ничего подобного не писал?
— Конечно, задумывался… Но не мог найти никакого разумного ответа.
— Потому что ты молод и нахален. А ответ очень прост. Если это предположение верно, оно должно вызвать в биологии целую революцию.
— Точно! — довольно согласился Сашо.
— Нет, не точно!.. О таких серьезных вещах нельзя говорить без достаточных доказательств.
— Но, дядя, я взял все это из твоих собственных трудов. Хотя ты очень старался не называть вещи своими именами.
Здесь молодой человек внезапно разгорячился. Ведь только дядина гипотеза и может объяснить, что означает само понятие «канцерогенное вещество». И что у него общего с вирусом. Стоит понять эту механику отношений между живой и мертвой природой, и мы поймем все. Тут структура уже не форма, а другая сторона самой сущности материи.
— Браво! — пробурчал дядя.
Сашо внимательно взглянул на него. Нет, старик не шутил. Теперь не оставалось ничего другого, как ковать железо, пока оно горячо. В конечном счете, «Просторы» — журнал не научный, а литературный. А в литературном журнале можно фантазировать сколько угодно, лишь бы в основе лежали действительные или вероятные факты. Ведь дядя сам же посоветовал ему раскрыть тему пошире, по-писательски.
— Только это тебя и оправдывает, — неохотно согласился академик. — Но представь себе, что статью прочтет кто-нибудь из моих коллег. И спросит меня, в результате чего я пришел к таким крайним выводам. Что я ему скажу? Что я занимаюсь научной фантастикой?
— Скажешь, что это просто рабочая гипотеза.
— Послушай, мой мальчик. В современной науке никто уже не пользуется гипотезами. Ученые имеют дело только со строго доказанными научными фактами.
— Тем хуже… Нельзя до бесконечности собирать факты, рыская по всем возможным направлениям. Надо же иметь в виду какую-то идею… Пусть даже фантастическую.
Дядя нахмурился.
— Ученый не имеет права бросаться фантастическими идеями.
— Неужели он, словно слепой, должен цепляться только за факты? Иной раз и воображение может помочь. По-моему, самым великим изобретателем прошлого века был не Эдисон… а Жюль Верн.
Этот аргумент подействовал гораздо сильнее, чем Сашо ожидал. Академик махнул рукой.
— Ну ладно. Ничего страшного не случилось. Словом больше, словом меньше. А где же мама?
— Ну вот, даже передать забыл… Она сегодня придет попозже.
— Значит, придется самим управляться с кофе. Ты умеешь?
— Конечно! — удивленно ответил племянник. — Что тут уметь…
Кофе академику очень понравился. Пока они его пили, Сашо осторожно похвастался, что успешно защитил диплом. Дядя воспринял это как нечто абсолютно естественное, даже не поинтересовался подробностями.
— А теперь что ты думаешь делать?
И сам сунул голову в западню.
— Буду работать твоим помощником.
Сашо сказал это шутя, но взгляд у него был вполне серьезен. Ему показалось, что дядя еле заметно вздрогнул, потом оглядел племянника с головы до ног, словно не видел его очень давно.
— Тебе это не кажется несколько неудобным? — спросил он.
— А что тут неудобного?
— Неудобно директору брать к себе на работу племянника.
— Я — лучший студент нашего выпуска, дядя… И мне предоставлено право выбора. — Он улыбнулся. — Скорее тебе должно быть лестно, что я выбрал именно тебя.
— Мне, конечно, лестно… — пробурчал дядя. — И все же не лучше ли тебе пойти в институт Лазарева?
— Но, дядя, меня не интересует морфология. Меня интересуют твои проблемы.
— Так-то оно так… И все же…
Дядя неохотно смолк. Было видно, что этот разговор ему крайне неприятен.
— Не понимаю я этой щепетильности! — обиженно сказал Сашо. — Надо смотреть в корень. Если я подхожу для этой работы, какое значение имеет, кто мой дядя?
— Все же речь идет о серьезных принципах, мой мальчик… Если их не придерживаться, все учреждения и институты заполонит бездарь.
Сашо задумался.
— Хорошо, дядя. Считай, что этого разговора не было, — сказал он сухо.
В буфете ректората было душно, тяжело пахло сыростью. У самого входа группа бородатых парней чесала языки в каком-то пустом споре. («И все же Ретфорд это вам не Ньюмен, — услышал Сашо. — Ньюмен это Ньюмен. Ньюмен — настоящий мужчина»). Ньюмен, может, и вправду мужчина, но они-то что за мужчины со своими цыплячьими плечиками и подслеповатыми глазами? «Брандо!» — выкрикнул другой, пока он локтями прокладывал себе дорогу. Войдя, Сашо осмотрелся — над плечами, над нечесаными головами — и, наконец, увидел ее. Криста разговаривала с каким-то заикой и рассеянно дергала его за пуговицу, не сводя внимательных глаз с его рта, как будто оттуда падали не слова, а жемчужины. Но, увидев Сашо, девушка мгновенно забыла о своем кавалере.
— Ты немного опоздал, — сказала она.
Немного? Больше чем на полчаса. Теперь уже Сашо, заикаясь от гнева и возмущения, стал рассказывать ей о дяде. Всего он ждал от старика, только не этого убийственного равнодушия! Однако, к его удивлению, Криста не спешила разделить его возмущение. «Академики, они все такие», — заметила она, таща его к выходу. И вообще, академик не аист, чтобы в один миг проглотить лягушку. Он еще с полмесяца будет долбить по лягушиной голове своим клювом. И незачем было сразу же оглушать старика своим сюрпризом, надо было его сперва подготовить.
— Откуда я знал, что он такая размазня, — мрачно сказал Сашо. — Мне всегда казалось, что дядя выше этой мелочной щепетильности.
— Что ты удивляешься? — пожала плечами девушка. — Ты еще моей матери не видел. Однажды, когда к нам в гости приехала тетя, она заняла у соседки полбуханки хлеба. И всю ночь глаз не сомкнула. Встала чуть ли не до рассвета и побежала за хлебом.
— Кретинизм! — возмущенно заявил Сашо. Криста попыталась защитить старших. Лучше быть таким кретином, чем дураком и нахалом. Мир и без того кишмя кишит ими. Она говорила очень мирно, но Сашо не оставляло чувство, что мысли ее витают где-то далеко. Наконец она вынула-таки камень из-за пазухи.
— Ты лучше расскажи, как вы вчера веселились.
— Как? — неохотно пробурчал Сашо. — Напились, как свиньи.
— Расскажи, расскажи, рыцарь печального образа, расскажи все подробности…
И пока они выбирались на улицу, Сашо, все так же нехотя, рассказал о вчерашнем вечере. И, конечно, особенно подробно расписал бельгийское приключение Кишо. Криста время от времени задавала ему какой-нибудь вопрос, и он чувствовал в ее голосе скрытое коварство. Дойдя до того, как они вышли из бара, Сашо принялся с увлечением рассказывать, как было скользко и как Фифы вдвоем с трудом тащили одного Кишо.
— Донку ты провожал? — прервала его Криста.
— Конечно! Не бросать же было ее на улице! — ответил он как можно более естественно.
— Знал бы ты, какая ты свинья! — сказала она.
Но в голосе у нее не было ни злости, ни укора, может быть, только немного сомнения.
— И докуда ты ее довел?
— Докуда! До мужской бани! — недовольно пробормотал он. — Разумеется, до дома — я был из них самым трезвым.
— Спаситель во ржи! — с презрением сказала Криста. — Присяжный провожальщик. Ну можно ли доверять такому!
— Взяла бы да и пришла сама вместо того, чтобы сегодня ворчать! — огрызнулся он. — Тебе не кажется, что ты должна мне кое-что объяснить?
Лицо ее сразу погасло. Начни он с этого, можно было бы избежать допроса. Только упоминание о матери могло так отвлечь и взволновать ее.
— Я же тебе говорила, — сказала Криста с горечью. — Вот уже два-три года как с ней что-то происходит. Вдруг без всякого повода начинает плакать. Вчера весь вечер плакала — с шести до восьми.
— Климакс! — пробурчал Сашо враждебно.
— Какой климакс, ей пятьдесят шесть лет, — обиженно ответила Криста.
— Как бы там ни было, но я еще не видел девушки, которая была бы так влюблена в мать, как ты. Современный человек должен быть объективнее.
— Объективный — не значит бессердечный.
— А сердечный — это вовсе не тот, кто не видит дальше собственного носа.
Оба сердито замолкли и молчали, пока не пересекли городской сад. Там было пусто, холод разогнал стариков и приехавших на экскурсию провинциальных школьников, которые обычно толпились здесь, как стайки бездомных воробьев. Неяркое солнце растопило иней на деревьях, и теперь ветки блестели как антрацитовые. С них медленно стекала вода, редкими тяжелыми каплями падая на голых бронзовых младенцев. Но за садом начинался бульвар Стамболийского с его большими яркими витринами и выставленными в них разноцветными снимками. Пока они их разглядывали, вся их злость незаметно улетучилась. Вдруг, когда они переходили улицу Леге, Криста испуганно замерла на месте.
— Вот она!
— Кто? — удивился Сашо.
— Мама!.. Вон та, в коричневом пальто.
И Криста так стремительно попятилась, что Сашо еле вытащил ее из-под колес такси.
— Тьфу! Да она погубит тебя, эта фурия! — рассерженно воскликнул он.
И взглядом проводил фурию в коричневом пальто. Она показалась ему стройной, весьма элегантной дамочкой с почти девичьей фигурой. Держалась она очень подтянуто, в походке ее было что-то жизнерадостное, как и у дочери. Впервые в жизни Сашо видел такую прелестную плакучую иву, не иву — просто тополек!
— Подожди меня!.. Вон там, у ковров!
Криста робко повернула к магазину ковров. Сашо не составило никакого труда обогнать мать и пойти к ней навстречу. Юноша глазел на нее с таким любопытством, что, кажется, забыл закрыть рот. Спереди, конечно, было видно, что она не так уж молода. Плечи ее чуть ссутулились, щеки запали, волосы давно потеряли блеск. Но лицо у нее было очень приятное и свежее, если бы не мешки под глазами. Ясно отчего, слезы, конечно, женское преимущество, но в то же время большая роскошь. От слез и все ее лицо казалось чуть обесцвеченным. Но на этом и кончались все недостатки — остальное у нее было что надо. Скопившаяся за долгие месяцы враждебность мгновенно превратилась чуть ли не в ярость. Проходя мимо, она как будто уловила его взгляд. По ее лицу пробежала легкая дрожь неприязни, беглый взгляд скользнул по лицу юноши. Глаза у нее были так похожи на Кристины, что он обомлел. Но это словно бы еще больше его взбесило.
— Ну как? — нетерпеливо кинулась к нему Криста.
— Экстра! — ответил он злобно. — Не будь я так хорошо воспитан, я бы одним словечком определил, чего не хватает твоей матери.
— Как тебе не стыдно! Хам! — взорвалась Криста.
И бросилась бежать от него так стремительно, что чуть не сбила с ног крестьянку, которая в эту минуту выходила из магазина, словно гигантского младенца прижимая к животу скатанный рулоном ковер. Сашо даже не попытался ее догнать — так он был зол. Ну и пусть проваливает. Еще нервы ему треплет ради этой осьминожицы. Никакая она не Ниобея, а просто настоящий Кронос, который на десерт пожирает собственных детей. Сашо был так расстроен, что просто не знал, чем ему теперь заняться. Он собирался сходить на работу к Кишо, но сейчас и с этим ходячим кактусом не хотелось разговаривать. Вернуться домой — еще хуже. Лучше всего пойти в «Варшаву» и хлопнуть там две двойных порции коньяка. Но сама мысль о спиртном вызвала у него отвращение. И вообще пора кончать с пьянками, надо вкалывать. Тем более что дядя теперь, наверное, перестанет подкидывать ему работу.
Он все-таки потащился в «Луна-парк», совсем расстроенный, готовый поругаться с кем угодно. Но на его счастье, Кишо там не оказалось. Только у входа раздавшаяся, словно сдобный кулич, кассирша мрачно продавала жетоны для автоматов. На Сашо она посмотрела так неприязненно, что он чуть не повернул назад. Может, она и права — внутри было полно мальчишек, и ни одного взрослого. Большинство не играло, а просто с завистью глазело на игру тех, у кого еще оставались деньги. В помещении было очень холодно и неуютно, стены, похоже, ни разу со времени бомбежек не белились — наверное, это был какой-нибудь склад, наскоро приспособленный для игральных автоматов. Дети ведь не слишком придирчивы, назови кирпич шоколадом, они и его сжуют. К тому же эти японские автоматы были так безвкусно разрисованы и раскрашены, что на них не хотелось смотреть.
И все же Сашо остановился поглядеть на их работу, привлеченный главным образом рекламой, которую им сделал Кишо. Современнейшая электроника — посмотрим, что это за штука. Оказалось не так уж плохо — самолеты на стереоэкране совсем как настоящие летели на фоне испещренного облаками неба. Ловкие и подвижные, как осы, они ни на секунду не задерживались на одном месте. Играющий брался за рычаг оптического прицела, спроектированного па экран. Как только его крестик попадал на какой-нибудь самолет, тот мгновенно исчезал, словно растворялся в воздухе. Но сделать это было совсем не просто.
Потом Сашо с интересом стал наблюдать за самим играющим. Это был толстый мальчишка, чьи короткие штанишки были туго набиты превосходным нежным мясом. Лицо у него было белое, массивное и спокойное. Ни один мускул не вздрагивал на нем, когда мальчишке удавалось попасть в самолетик. И никакого подобия радостной улыбки на плотно сжатых губах. Лишь в глазах на секунду вспыхивал какой-то мутный холод и тут же угасал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49