Пьер Шевалье советовал ему оставить секретарство в театре и полностью отдаться литературе:
– У меня есть нюх, – вы будете писателем. Пишите!
– А вы не будете меня печатать, – раздраженно отзывался Жюль. – Я уже пробовал. Худшее вы берете, лучшее возвращаете.
– То, что нужно, печатаю, то, без чего могу обойтись, возвращаю. И всё же бросайте театр и пишите рассказы. От них постепенно придете к романам.
В июле умер Жюль Севест, на его место пришел новый человек. «Как будто всё устраивается так, что я и в самом деле останусь без работы», – думал Жюль, желая и боясь этого. Служба тяготила его, но она же давала скромный, верный заработок.
Новый директор заявил Жюлю:
– Обязанности секретаря расширяются. Мы приглашаем иностранных актеров. Знаете ли вы английский язык? А немецкий? Ну, а итальянский? Дело в том, что у меня есть на примете молодой человек, отлично владеющий пятью языками. Придется вам…
– Очень рад, – облегченно вздохнул Жюль. – Знать языки только ради того, чтобы разговаривать с английскими мисс и браниться с немецкими фрау… Прощайте!
Жюль пришел в редакцию «Семейного музея» и сказал Пьеру Шевалье:
– Дайте пятьдесят франков, и через полтора месяца получите рассказ – большой, на два номера.
– Название? – спросил Пьер Шевалье.
– «Тишина». Если не нравится, то «Молчанье» или «Двенадцать месяцев среди льдов». Берите любое.
– Как будто подходит… И опять, наверное, география и астрономия…
– Много приключений, – сказал Жюль. – Рассказ уже готов в моем воображении. На дальнем севере пропадает капитан брига «Юный смельчак». Природа полярной местности, ледяные поля, северное сияние, белые медведи… Тишина… От этой страшной тишины лопаются барабанные перепонки. Где-то далеко-далеко кто-то стонет – не то человек, не то… Здесь еще не всё ясно. Тоска охватывает путешественников. Они поют хором, чтобы не сойти с ума…
Жюль увлекся. Он был похож на одержимого, он забыл, где находится, ему казалось, что перед ним не стены, увешанные раскрашенными картинками, а ослепительно голубые горы льда, тускло-желтое сияние на небе, звонкая тишина. Слышно, как идут облака…
– Мне нужны пособия, книги, атлас, – сказал Жюль. – Завтра я принимаюсь за рассказ. Он не дает мне покоя. Меня измучила бедность. Вчера я съел маленькую булку и выпил стакан молока. Сегодня я насыщаюсь обедом моего неплохо работающего воображения. Дурно с вашей стороны, Пьер, что вы заставляете меня просить. Научитесь дорожить людьми, которые в состоянии украсить страницы вашего ничем не примечательного журнала.
Пьер Шевалье выдал Жюлю небольшой аванс.
– С вашей легкой руки, – сказал он, – все мои сотрудники научились брать авансы.
– Сегодня вы заплатили мне за то, что я показал вам чудесную феерию творческого воображения, – с достоинством произнес Жюль. – Пройдут годы, и номера журнала с рассказами Жюля Верна будут расцениваться как библиографическая редкость. Говорю совершенно серьезно.
– Совершенно серьезно слушаю вас, – сказал Пьер Шевалье. – Мой журнал станет редкостью еще и потому, что в каждом номере моя фамилия, как редактора. Говорю совершенно серьезно.
– Аминь, – сказал Жюль.
Месяц и два дня прошли, как сон: Жюль странствовал по льдам. Иньяр играл свои арии, потом ставил на стол мясо и вино, окликал своего друга, заговаривал, спрашивал. Жюль ничего не слышал, его уже не было здесь, он жил где-то там, очень далеко отсюда. Иньяр не понимал этого. Безумие, а не работа, и кому это нужно… Надолго ли хватит человека, когда он ложится в два часа ночи и встает в семь, а потом весь день сидит и пишет… Этак можно сочинить роман.
– Страниц сто есть? – спросил как-то Иньяр.
– Было сто сорок, осталось пятьдесят. Я люблю сокращать. Писать не так уж трудно. Трудно убирать лишнее. Трудно потому, что эта уборка связана с чувством жалости. Вчера я выбросил две сцены. Они абсолютно не нужны. Но мне жаль их. Значит, я еще не мастер. Гюго сказал: нагромождает подмастерье, приводит в порядок мастер. Дай мне поесть, Аристид!
Рассказ вчерне был готов. Прошла неделя, и Жюль убедился, что рассказ готов только наполовину: период нагромождения закончился, следовало приступить к наведению порядка. Еще через неделю Жюль сказал: «Больше не могу… Я уже не подмастерье, но еще не мастер…»
Пьер Шевалье, бегло прочитав рассказ, восхищенно произнес:
– Солидно! На два номера! Это мне нравится! Садитесь, Жюль Верн! Я буду читать и тут же редактировать. Позволите?
Жюль сказал, что рассказ уже отредактирован, нет нужды портить его. В самом деле, сколько людей, столько и мнений. Что касается содержания рассказа, то там такие приключения, каких еще не было в литературе.
Опытный редактор углубился в чтение. Молодой, неопытный писатель ушел в свои думы. Редактор прочитал семь страниц и задал себе вопрос: чем всё это кончится? Писатель спрашивал себя: что скажет этот читатель, когда дойдет до страницы шестьдесят первой? Всего в рассказе шестьдесят пять страниц.
Пьер Шевалье выпрямился, взял в руки перо. Жюль согнулся, почти касаясь лбом колен, и взял свою шляпу.
– В набор, – сказал редактор.
– Вы думаете? – по давней привычке своей спросил писатель.
– Превосходный рассказ, искусный рассказ! Пускаю его на март и апрель. «Продолжение следует» мы поставим после фразы: «Никто не откликнулся в этом холодном безмолвии, капитан бесследно исчез…»
В майских номерах парижских газет появились хвалебные отзывы о рассказе. Рецензент «Фигаро», расхваливая Жюля, заканчивал свой литературный обзор так: «Несомненно, что в лице Жюля Верна мы имеем восходящую звезду на небе нашей литературы. После Фенимора Купера достойным преемником его может оказаться именно доселе никому не известный Жюль Верн…»
Рецензент газеты «Эхо Парижа», человек, видимо, проницательный, писал, что «автор, бесспорно, крупный специалист и знаток дальнего севера и, само собой разумеется, не столько беллетрист, сколько ученый, решивший пропагандировать знания свои способом наивернейшим и увлекательнейшим…»
«Нантский вестник» в краткой рецензии на «Семейный музей» упомянул, что автор научно-приключенческих рассказов Жюль Верн является уроженцем города Нанта.
Барнаво прочел рассказ и сказал:
– Из этого надо было делать роман, мой мальчик. Ты поскупился.
– Всё впереди, – сказал Жюль. – Будут у нас и романы.
– Давайте новый рассказ – такими словами встретил Пьер Шевалье Жюля осенью пятьдесят пятого года. – Если теперь вы замолчите и тем обманете ожидания публики, то это будет классической глупостью и преступлением. Что такой скучный?
– Мне надоели рассказы. Дайте тему для романа.
– Вам давать тему для романа! Вам, ученому, физику, геологу, астроному, воздухоплавателю, фантазеру, мечтателю!..
– Бедняку, не евшему со вчерашнего утра, – добавил Жюль. – Впрочем, я пришел не за темой, а за деньгами. Читатель сыт, автор голоден. У автора семья – Барнаво, Иньяр, – я прежде всего должен позаботиться о них.
– Пишите рассказы!
Жюль преувеличивал: он не голодал, но обедал все же через день. Его пальто износилось, шляпа выцвела. Ежедневно с двенадцати до пяти он работал в читальном зале Национальной библиотеки. Несколько раз встречался на улице с Жанной и, стыдясь своей бедности, опускал глаза и проходил мимо, делая вид, что не узнал своего старого друга. Жанна догадывалась о его невзгодах. Маленький уголек нежности тлел в ее сердце, но не было того ветра, который раздул бы этот уголек. Жанна осмотрительно не ходила по тем дорогам, где разгуливали такие ветерки; Жанна была богата, молода, хороша собою, – у нее было всё и чего-то всё-таки недоставало. Ей очень хотелось помочь другу своей юности – хотя бы ради того, чтобы всегда помнить: где-то есть такой ветерок, который…
Фирма «Глобус» печатала маленькие книжечки, посвященные истории французских городов. Жанна как-то сказала Жюлю, что лучше его никто не знает Нанта, а потому именно он, Жюль Верн, должен писать об этом городе. В редакции «Глобуса» с Жюлем заключили договор, выдали немного денег. Спустя три недели Жюль написал сто двадцать страниц – всё, что он знал о своем родном городе, всё, что любил и помнил. За ответом нужно было прийти дней через десять.
– Твоя рукопись о Нанте нравится всем, – сказала Жанна, случайно встретившись с Жюлем в Люксембургском саду. – Месяца два-три ты будешь жить очень хорошо.
Жюль улыбнулся.
– А твой муж? – спросил он. – Ему тоже нравится моя история Нанта? Для того чтобы написать сто двадцать страниц, мне пришлось не спать ночами и клевать носом днем…
– Мой муж прочел рукопись и сказал: «Этот человек может и должен писать».
– Значит, мой Нант ему не понравился, – огорченно произнес Жюль. – Когда нам что-нибудь нравится, мы прямо говорим: «Как хорошо!»
– Завтра ты можешь получить деньги, – утешила Жанна.
– Довольно об этом, – махнул рукою Жюль. – Посиди со мною, Жанна! Разреши смотреть на тебя! Как ты хороша? Понимает ли твой муж, каким сокровищем он владеет? Любишь ли ты его?
– Я его уважаю, – ответила Жанна.
– Мне очень жаль тебя, и так и надо твоему мужу! – весело рассмеялся Жюль. – Не сердись, Жанна, – я вообразил, что мы сидим на набережной в Нанте и ты любишь меня. Хочешь, я посвящу тебе мою историю? Я напишу: «Дорогой Жанне на память о юности, которая не возвратится…»
– Я очень уважаю моего мужа, – проговорила Жанна.
– Бедный муж! Бедная Жанна! – сказал Жюль.
На следующий день он получил немного денег.
Прошло два месяца. В магазинах появились в продаже первые книжечки – коротенькие истории Ниццы, Амьена и Нанта. Автором истории Нанта был Луи Эстонье…
– Странно, загадочно, – жаловался Жюль Барнаво. – Я получил сполна деньги за мой Нант, я правил корректуру, но моей рукописи предпочли другую. Она хуже моей, прости за нескромность, – в книжке Эстонье упущено много интересных фактов, многое изложено скучно. Очень плохая книжка. В чем тут дело?
Барнаво долго молчал, пожимая плечами и барабаня пальцами по столу. Наконец он ответил:
– Дело, по-моему, в том, что хозяин «Глобуса» – муж Жанны, а этот муж приходится, как мне известно, двоюродным братом Луи Эстонье. Этому человеку деньги не нужны, ему нужна слава. Тебе нужны деньги, ты хорошо знаешь, что слава уже идет к тебе, она уже надевает самое лучшее свое платье. Деньги ты получил. Муж Жанны из тех людей, которые считают, что деньгами можно закрыть рот, а славой прибавить мозгов там, где их маловато. Погоди, мальчик, вот станешь богатым, и у тебя сразу заведутся друзья, – их приведет к тебе Жанна, и вот тогда ты можешь всё разузнать! Только тогда. Сегодня смирись, черт с ними!
Жюль увидел Жанну спустя несколько дней и спросил, почему так случилось с книжечкой о Нанте. Жанна сказала что-то о связях Луи Эстонье, о том, что рукопись его была предложена «Глобусу» одним из членов правительства, что сам министр финансов…
«Вот она, тема для большого романа», – подумал Жюль, забывая, что на подобные темы превосходно писал великий Бальзак.
После этого некрасивого случая с историей Нанта Жанна отправила Жюлю с посыльным двести франков. В записке, приложенной к деньгам, Жанна написала: «Я богата и люблю литературу. Вы бедны, Жюль Верн, от этого страдает Ваша литература, которую Вам надо беречь. Цветы, что я посылаю Вам, это для души и глаза. Деньги – для того, чтобы не высыхали чернила Ваши. Когда Вы станете богатым, Вы отдадите мне эти деньги. Ваша поклонница – Парижская Дама».
Жюль догадался, от кого цветы и деньги.
На следующий день к Жанне пришел посыльный с письмом; к нему были приложены двести франков.
«Благодарю Вас, богатая Парижская Дама! – читала Жанна. – Я не могу воспользоваться Вашими деньгами: они жгут мне руки, марают воображение мое, когда я думаю о Вас. Мой счастливый день не за горами. Ваши цветы к тому времени увянут, но те, которые я принесу Вам, будут самыми прекрасными из всех, какие только есть на этом хорошем, единственно пригодном для преодоления трудностей, свете. Почтительно – Жюль Верн».
Глава пятнадцатая
Фантазия опережает науку
Осенью пятьдесят пятого года Франция Наполеона III праздновала победу над николаевской Россией. Мир еще не был подписан, моряки Франции рассказывали невероятные истории о героизме русских. Осада Севастополя стала популярной темой среди французских рабочих, солдат и крестьян. Победители благоговели перед побежденными. Интерес ко всему русскому стал необычайно велик и продолжителен. В рабочих кварталах открыто звучали русские песни. Замечательный французский писатель Проспер Мериме переводил на язык своей родины сочинения Пушкина и Гоголя.
Буржуазная Франция открыла салоны и принялась веселиться, декламировать и ежедневно пускать блестящие фейерверки. Театры потребовали от своих поставщиков: «Дайте нам оперетку, пустой развлекательный водевиль и такую песенку, в которой было бы поменьше смысла и побольше чепухи». Журналы печатали анекдоты и смесь, газеты ежедневно давали по одной главе уголовного романа.
Гюго жил в изгнании. Мопассану только что исполнилось пять лет. Тридцатичетырехлетний Флобер трудился над «Мадам Бовари». Пятнадцатилетний Доде корпел над учебниками. Эмилю Золя исполнилось пятнадцать лет, и он уже подумывал о завоевании Парижа. Бальзака и Стендаля не было в живых. Анатоль Франс ходил в школу.
Жюль получил несколько приглашений от «председателей» литературных салонов. Однажды он вспомнил, что ему только двадцать семь лет, хотя он и чувствовал себя безмерно усталым, разбитым суетой и мытарствами. Не так давно, проснувшись поздно утром после ночной работы, он увидел перед собою целый рой неподвижно застывших в воздухе мушек. Он шире раскрыл глаза – мушки дрогнули и сдвинулись с места, превратившись в нечто похожее на сетку. Жюль испуганно протер глаза. Сетка стала плотнее. Похолодев от ужаса, Жюль позвал Иньяра.
– Я, кажется, слепну, – сказал он ему. – Я гляжу на тебя сквозь вуаль. Черт знает что такое!
– Переутомление – вот что это такое, – участливо проговорил Иньяр. – Со мною бывали такие штуки.
– Да? И всё прошло? Утешь меня, Аристид!
– Ничего страшного, мой дорогой! Немедленно прекрати работу, забудь, что существует на свете Национальная библиотека, начни посещать салоны, – тебя уже знают, тебя охотно примут, накормят, напоят…
– Ты предлагаешь безделье, Аристид!
– Тебе хочется остаться со своей сеткой, похожей на вуаль?..
Пришлось послушаться Иньяра и специалиста по глазным болезням. Он предостерег:
– В течение полугода никаких занятий, за исключением физического труда.
– Иначе? – спросил Жюль.
– Иначе слепота, – ответил окулист.
Жюль рассмеялся.
– Может быть, вы точно определите, когда именно я ослепну?
– Через двадцать лет. А возможно, и раньше. Советую показаться врачу по внутренним болезням,
Жюль и слушать не хотел.
«Двадцать лет! Да я, может быть, умру раньше этого срока», – говорил он себе. И в тот же вечер решил идти в салон мадам Дюшен, собиравшей у себя молодых писателей, художников и музыкантов. У мадам Дюшен был сын, писавший стихи, которые везде одобряли и нигде не печатали. В этом салоне собирались по субботам, приглашенных щедро угощали винами и закусками, после чего восемнадцатилетний виршеплет читал свои оды и сонеты. Как на грех, к каждой субботе молодой человек ухитрялся приготовить не менее трехсот рифмованных строк.
Жюлю не понравились гости этого салона: желторотые юнцы и молодящиеся старые девы, лодыри и неучи, решившие тем или иным способом проникнуть в литературу, благо для этого требовалось только умение изложить какой-нибудь пустячок и тем позабавить сытого, благополучно царствующего буржуа. Почти все эти «литераторы» днем играли на бирже. В салоне мадам Дюшен собирались в десять вечера и расходились в пять утра. До полуночи читали стихи и танцевали. Стихи, в лучшем случае, представляли собою откровенные подражания Ронсару, танцы граничили с бесстыдством. Посетители салона хулили романы Бальзака, плоско острили, провозглашали тосты за императора, цинично отзывались о женщинах и зло высмеивали друг друга…
К Жюлю пришла Жанна. Она протянула ему обе руки и голосом чистейшей невинности произнесла:
– На днях я получила странное письмо – какие-то двести франков… Ничего не понимаю. Очевидно, у тебя есть поклонники, они ценят твой талант, кто-то из них решил помочь тебе. В этом нет ничего предосудительного: богатый должен помогать бедному, иначе произойдет революция. Откуда ты взял, что эти деньги послала я?
Жюль только улыбнулся. Неужели и в самом деле у него есть поклонники? Очень приятно. Следовательно, надо работать и работать. Проклятые мушки перед глазами!..
Жюль спросил, не знает ли Жанна кого-нибудь из посетителей салона мадам Дюшен. Жанна ответила, что ей легче ответить на вопрос – кого она не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– У меня есть нюх, – вы будете писателем. Пишите!
– А вы не будете меня печатать, – раздраженно отзывался Жюль. – Я уже пробовал. Худшее вы берете, лучшее возвращаете.
– То, что нужно, печатаю, то, без чего могу обойтись, возвращаю. И всё же бросайте театр и пишите рассказы. От них постепенно придете к романам.
В июле умер Жюль Севест, на его место пришел новый человек. «Как будто всё устраивается так, что я и в самом деле останусь без работы», – думал Жюль, желая и боясь этого. Служба тяготила его, но она же давала скромный, верный заработок.
Новый директор заявил Жюлю:
– Обязанности секретаря расширяются. Мы приглашаем иностранных актеров. Знаете ли вы английский язык? А немецкий? Ну, а итальянский? Дело в том, что у меня есть на примете молодой человек, отлично владеющий пятью языками. Придется вам…
– Очень рад, – облегченно вздохнул Жюль. – Знать языки только ради того, чтобы разговаривать с английскими мисс и браниться с немецкими фрау… Прощайте!
Жюль пришел в редакцию «Семейного музея» и сказал Пьеру Шевалье:
– Дайте пятьдесят франков, и через полтора месяца получите рассказ – большой, на два номера.
– Название? – спросил Пьер Шевалье.
– «Тишина». Если не нравится, то «Молчанье» или «Двенадцать месяцев среди льдов». Берите любое.
– Как будто подходит… И опять, наверное, география и астрономия…
– Много приключений, – сказал Жюль. – Рассказ уже готов в моем воображении. На дальнем севере пропадает капитан брига «Юный смельчак». Природа полярной местности, ледяные поля, северное сияние, белые медведи… Тишина… От этой страшной тишины лопаются барабанные перепонки. Где-то далеко-далеко кто-то стонет – не то человек, не то… Здесь еще не всё ясно. Тоска охватывает путешественников. Они поют хором, чтобы не сойти с ума…
Жюль увлекся. Он был похож на одержимого, он забыл, где находится, ему казалось, что перед ним не стены, увешанные раскрашенными картинками, а ослепительно голубые горы льда, тускло-желтое сияние на небе, звонкая тишина. Слышно, как идут облака…
– Мне нужны пособия, книги, атлас, – сказал Жюль. – Завтра я принимаюсь за рассказ. Он не дает мне покоя. Меня измучила бедность. Вчера я съел маленькую булку и выпил стакан молока. Сегодня я насыщаюсь обедом моего неплохо работающего воображения. Дурно с вашей стороны, Пьер, что вы заставляете меня просить. Научитесь дорожить людьми, которые в состоянии украсить страницы вашего ничем не примечательного журнала.
Пьер Шевалье выдал Жюлю небольшой аванс.
– С вашей легкой руки, – сказал он, – все мои сотрудники научились брать авансы.
– Сегодня вы заплатили мне за то, что я показал вам чудесную феерию творческого воображения, – с достоинством произнес Жюль. – Пройдут годы, и номера журнала с рассказами Жюля Верна будут расцениваться как библиографическая редкость. Говорю совершенно серьезно.
– Совершенно серьезно слушаю вас, – сказал Пьер Шевалье. – Мой журнал станет редкостью еще и потому, что в каждом номере моя фамилия, как редактора. Говорю совершенно серьезно.
– Аминь, – сказал Жюль.
Месяц и два дня прошли, как сон: Жюль странствовал по льдам. Иньяр играл свои арии, потом ставил на стол мясо и вино, окликал своего друга, заговаривал, спрашивал. Жюль ничего не слышал, его уже не было здесь, он жил где-то там, очень далеко отсюда. Иньяр не понимал этого. Безумие, а не работа, и кому это нужно… Надолго ли хватит человека, когда он ложится в два часа ночи и встает в семь, а потом весь день сидит и пишет… Этак можно сочинить роман.
– Страниц сто есть? – спросил как-то Иньяр.
– Было сто сорок, осталось пятьдесят. Я люблю сокращать. Писать не так уж трудно. Трудно убирать лишнее. Трудно потому, что эта уборка связана с чувством жалости. Вчера я выбросил две сцены. Они абсолютно не нужны. Но мне жаль их. Значит, я еще не мастер. Гюго сказал: нагромождает подмастерье, приводит в порядок мастер. Дай мне поесть, Аристид!
Рассказ вчерне был готов. Прошла неделя, и Жюль убедился, что рассказ готов только наполовину: период нагромождения закончился, следовало приступить к наведению порядка. Еще через неделю Жюль сказал: «Больше не могу… Я уже не подмастерье, но еще не мастер…»
Пьер Шевалье, бегло прочитав рассказ, восхищенно произнес:
– Солидно! На два номера! Это мне нравится! Садитесь, Жюль Верн! Я буду читать и тут же редактировать. Позволите?
Жюль сказал, что рассказ уже отредактирован, нет нужды портить его. В самом деле, сколько людей, столько и мнений. Что касается содержания рассказа, то там такие приключения, каких еще не было в литературе.
Опытный редактор углубился в чтение. Молодой, неопытный писатель ушел в свои думы. Редактор прочитал семь страниц и задал себе вопрос: чем всё это кончится? Писатель спрашивал себя: что скажет этот читатель, когда дойдет до страницы шестьдесят первой? Всего в рассказе шестьдесят пять страниц.
Пьер Шевалье выпрямился, взял в руки перо. Жюль согнулся, почти касаясь лбом колен, и взял свою шляпу.
– В набор, – сказал редактор.
– Вы думаете? – по давней привычке своей спросил писатель.
– Превосходный рассказ, искусный рассказ! Пускаю его на март и апрель. «Продолжение следует» мы поставим после фразы: «Никто не откликнулся в этом холодном безмолвии, капитан бесследно исчез…»
В майских номерах парижских газет появились хвалебные отзывы о рассказе. Рецензент «Фигаро», расхваливая Жюля, заканчивал свой литературный обзор так: «Несомненно, что в лице Жюля Верна мы имеем восходящую звезду на небе нашей литературы. После Фенимора Купера достойным преемником его может оказаться именно доселе никому не известный Жюль Верн…»
Рецензент газеты «Эхо Парижа», человек, видимо, проницательный, писал, что «автор, бесспорно, крупный специалист и знаток дальнего севера и, само собой разумеется, не столько беллетрист, сколько ученый, решивший пропагандировать знания свои способом наивернейшим и увлекательнейшим…»
«Нантский вестник» в краткой рецензии на «Семейный музей» упомянул, что автор научно-приключенческих рассказов Жюль Верн является уроженцем города Нанта.
Барнаво прочел рассказ и сказал:
– Из этого надо было делать роман, мой мальчик. Ты поскупился.
– Всё впереди, – сказал Жюль. – Будут у нас и романы.
– Давайте новый рассказ – такими словами встретил Пьер Шевалье Жюля осенью пятьдесят пятого года. – Если теперь вы замолчите и тем обманете ожидания публики, то это будет классической глупостью и преступлением. Что такой скучный?
– Мне надоели рассказы. Дайте тему для романа.
– Вам давать тему для романа! Вам, ученому, физику, геологу, астроному, воздухоплавателю, фантазеру, мечтателю!..
– Бедняку, не евшему со вчерашнего утра, – добавил Жюль. – Впрочем, я пришел не за темой, а за деньгами. Читатель сыт, автор голоден. У автора семья – Барнаво, Иньяр, – я прежде всего должен позаботиться о них.
– Пишите рассказы!
Жюль преувеличивал: он не голодал, но обедал все же через день. Его пальто износилось, шляпа выцвела. Ежедневно с двенадцати до пяти он работал в читальном зале Национальной библиотеки. Несколько раз встречался на улице с Жанной и, стыдясь своей бедности, опускал глаза и проходил мимо, делая вид, что не узнал своего старого друга. Жанна догадывалась о его невзгодах. Маленький уголек нежности тлел в ее сердце, но не было того ветра, который раздул бы этот уголек. Жанна осмотрительно не ходила по тем дорогам, где разгуливали такие ветерки; Жанна была богата, молода, хороша собою, – у нее было всё и чего-то всё-таки недоставало. Ей очень хотелось помочь другу своей юности – хотя бы ради того, чтобы всегда помнить: где-то есть такой ветерок, который…
Фирма «Глобус» печатала маленькие книжечки, посвященные истории французских городов. Жанна как-то сказала Жюлю, что лучше его никто не знает Нанта, а потому именно он, Жюль Верн, должен писать об этом городе. В редакции «Глобуса» с Жюлем заключили договор, выдали немного денег. Спустя три недели Жюль написал сто двадцать страниц – всё, что он знал о своем родном городе, всё, что любил и помнил. За ответом нужно было прийти дней через десять.
– Твоя рукопись о Нанте нравится всем, – сказала Жанна, случайно встретившись с Жюлем в Люксембургском саду. – Месяца два-три ты будешь жить очень хорошо.
Жюль улыбнулся.
– А твой муж? – спросил он. – Ему тоже нравится моя история Нанта? Для того чтобы написать сто двадцать страниц, мне пришлось не спать ночами и клевать носом днем…
– Мой муж прочел рукопись и сказал: «Этот человек может и должен писать».
– Значит, мой Нант ему не понравился, – огорченно произнес Жюль. – Когда нам что-нибудь нравится, мы прямо говорим: «Как хорошо!»
– Завтра ты можешь получить деньги, – утешила Жанна.
– Довольно об этом, – махнул рукою Жюль. – Посиди со мною, Жанна! Разреши смотреть на тебя! Как ты хороша? Понимает ли твой муж, каким сокровищем он владеет? Любишь ли ты его?
– Я его уважаю, – ответила Жанна.
– Мне очень жаль тебя, и так и надо твоему мужу! – весело рассмеялся Жюль. – Не сердись, Жанна, – я вообразил, что мы сидим на набережной в Нанте и ты любишь меня. Хочешь, я посвящу тебе мою историю? Я напишу: «Дорогой Жанне на память о юности, которая не возвратится…»
– Я очень уважаю моего мужа, – проговорила Жанна.
– Бедный муж! Бедная Жанна! – сказал Жюль.
На следующий день он получил немного денег.
Прошло два месяца. В магазинах появились в продаже первые книжечки – коротенькие истории Ниццы, Амьена и Нанта. Автором истории Нанта был Луи Эстонье…
– Странно, загадочно, – жаловался Жюль Барнаво. – Я получил сполна деньги за мой Нант, я правил корректуру, но моей рукописи предпочли другую. Она хуже моей, прости за нескромность, – в книжке Эстонье упущено много интересных фактов, многое изложено скучно. Очень плохая книжка. В чем тут дело?
Барнаво долго молчал, пожимая плечами и барабаня пальцами по столу. Наконец он ответил:
– Дело, по-моему, в том, что хозяин «Глобуса» – муж Жанны, а этот муж приходится, как мне известно, двоюродным братом Луи Эстонье. Этому человеку деньги не нужны, ему нужна слава. Тебе нужны деньги, ты хорошо знаешь, что слава уже идет к тебе, она уже надевает самое лучшее свое платье. Деньги ты получил. Муж Жанны из тех людей, которые считают, что деньгами можно закрыть рот, а славой прибавить мозгов там, где их маловато. Погоди, мальчик, вот станешь богатым, и у тебя сразу заведутся друзья, – их приведет к тебе Жанна, и вот тогда ты можешь всё разузнать! Только тогда. Сегодня смирись, черт с ними!
Жюль увидел Жанну спустя несколько дней и спросил, почему так случилось с книжечкой о Нанте. Жанна сказала что-то о связях Луи Эстонье, о том, что рукопись его была предложена «Глобусу» одним из членов правительства, что сам министр финансов…
«Вот она, тема для большого романа», – подумал Жюль, забывая, что на подобные темы превосходно писал великий Бальзак.
После этого некрасивого случая с историей Нанта Жанна отправила Жюлю с посыльным двести франков. В записке, приложенной к деньгам, Жанна написала: «Я богата и люблю литературу. Вы бедны, Жюль Верн, от этого страдает Ваша литература, которую Вам надо беречь. Цветы, что я посылаю Вам, это для души и глаза. Деньги – для того, чтобы не высыхали чернила Ваши. Когда Вы станете богатым, Вы отдадите мне эти деньги. Ваша поклонница – Парижская Дама».
Жюль догадался, от кого цветы и деньги.
На следующий день к Жанне пришел посыльный с письмом; к нему были приложены двести франков.
«Благодарю Вас, богатая Парижская Дама! – читала Жанна. – Я не могу воспользоваться Вашими деньгами: они жгут мне руки, марают воображение мое, когда я думаю о Вас. Мой счастливый день не за горами. Ваши цветы к тому времени увянут, но те, которые я принесу Вам, будут самыми прекрасными из всех, какие только есть на этом хорошем, единственно пригодном для преодоления трудностей, свете. Почтительно – Жюль Верн».
Глава пятнадцатая
Фантазия опережает науку
Осенью пятьдесят пятого года Франция Наполеона III праздновала победу над николаевской Россией. Мир еще не был подписан, моряки Франции рассказывали невероятные истории о героизме русских. Осада Севастополя стала популярной темой среди французских рабочих, солдат и крестьян. Победители благоговели перед побежденными. Интерес ко всему русскому стал необычайно велик и продолжителен. В рабочих кварталах открыто звучали русские песни. Замечательный французский писатель Проспер Мериме переводил на язык своей родины сочинения Пушкина и Гоголя.
Буржуазная Франция открыла салоны и принялась веселиться, декламировать и ежедневно пускать блестящие фейерверки. Театры потребовали от своих поставщиков: «Дайте нам оперетку, пустой развлекательный водевиль и такую песенку, в которой было бы поменьше смысла и побольше чепухи». Журналы печатали анекдоты и смесь, газеты ежедневно давали по одной главе уголовного романа.
Гюго жил в изгнании. Мопассану только что исполнилось пять лет. Тридцатичетырехлетний Флобер трудился над «Мадам Бовари». Пятнадцатилетний Доде корпел над учебниками. Эмилю Золя исполнилось пятнадцать лет, и он уже подумывал о завоевании Парижа. Бальзака и Стендаля не было в живых. Анатоль Франс ходил в школу.
Жюль получил несколько приглашений от «председателей» литературных салонов. Однажды он вспомнил, что ему только двадцать семь лет, хотя он и чувствовал себя безмерно усталым, разбитым суетой и мытарствами. Не так давно, проснувшись поздно утром после ночной работы, он увидел перед собою целый рой неподвижно застывших в воздухе мушек. Он шире раскрыл глаза – мушки дрогнули и сдвинулись с места, превратившись в нечто похожее на сетку. Жюль испуганно протер глаза. Сетка стала плотнее. Похолодев от ужаса, Жюль позвал Иньяра.
– Я, кажется, слепну, – сказал он ему. – Я гляжу на тебя сквозь вуаль. Черт знает что такое!
– Переутомление – вот что это такое, – участливо проговорил Иньяр. – Со мною бывали такие штуки.
– Да? И всё прошло? Утешь меня, Аристид!
– Ничего страшного, мой дорогой! Немедленно прекрати работу, забудь, что существует на свете Национальная библиотека, начни посещать салоны, – тебя уже знают, тебя охотно примут, накормят, напоят…
– Ты предлагаешь безделье, Аристид!
– Тебе хочется остаться со своей сеткой, похожей на вуаль?..
Пришлось послушаться Иньяра и специалиста по глазным болезням. Он предостерег:
– В течение полугода никаких занятий, за исключением физического труда.
– Иначе? – спросил Жюль.
– Иначе слепота, – ответил окулист.
Жюль рассмеялся.
– Может быть, вы точно определите, когда именно я ослепну?
– Через двадцать лет. А возможно, и раньше. Советую показаться врачу по внутренним болезням,
Жюль и слушать не хотел.
«Двадцать лет! Да я, может быть, умру раньше этого срока», – говорил он себе. И в тот же вечер решил идти в салон мадам Дюшен, собиравшей у себя молодых писателей, художников и музыкантов. У мадам Дюшен был сын, писавший стихи, которые везде одобряли и нигде не печатали. В этом салоне собирались по субботам, приглашенных щедро угощали винами и закусками, после чего восемнадцатилетний виршеплет читал свои оды и сонеты. Как на грех, к каждой субботе молодой человек ухитрялся приготовить не менее трехсот рифмованных строк.
Жюлю не понравились гости этого салона: желторотые юнцы и молодящиеся старые девы, лодыри и неучи, решившие тем или иным способом проникнуть в литературу, благо для этого требовалось только умение изложить какой-нибудь пустячок и тем позабавить сытого, благополучно царствующего буржуа. Почти все эти «литераторы» днем играли на бирже. В салоне мадам Дюшен собирались в десять вечера и расходились в пять утра. До полуночи читали стихи и танцевали. Стихи, в лучшем случае, представляли собою откровенные подражания Ронсару, танцы граничили с бесстыдством. Посетители салона хулили романы Бальзака, плоско острили, провозглашали тосты за императора, цинично отзывались о женщинах и зло высмеивали друг друга…
К Жюлю пришла Жанна. Она протянула ему обе руки и голосом чистейшей невинности произнесла:
– На днях я получила странное письмо – какие-то двести франков… Ничего не понимаю. Очевидно, у тебя есть поклонники, они ценят твой талант, кто-то из них решил помочь тебе. В этом нет ничего предосудительного: богатый должен помогать бедному, иначе произойдет революция. Откуда ты взял, что эти деньги послала я?
Жюль только улыбнулся. Неужели и в самом деле у него есть поклонники? Очень приятно. Следовательно, надо работать и работать. Проклятые мушки перед глазами!..
Жюль спросил, не знает ли Жанна кого-нибудь из посетителей салона мадам Дюшен. Жанна ответила, что ей легче ответить на вопрос – кого она не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38