Питьё и закуски им доставлял половой из нижнего ресторана, а девок, когда приходил каприз, по-европейски вызванивали по телефону. Номер превратился в притон, заполненный одуревшими от палёной водки людьми, среди которых, надо отметить, больше всех шума и грохота производил «тимуровец» Ваня Крюк, произведённый Митей в пажи. Климова нездоровая обстановка не угнетала, на улицу он предпочитал не соваться, а в весёлой неразберихе время летело незаметно. Джек Невада пил круто, но скучно. Его интересы замкнулись на трёх вещах: водка, бабцы и желание втолковать Климову, каким необыкновенным существом является руссиянский банкир. Стоило ему продрать зенки, опрокинуть стакан, как он начинал внушать Мите, что преуспевающий банкир может быть только евреем или немцем. Самые надёжные банкиры – в Самаре. Банкир не профессия, а медицинский диагноз. Банкир двигает прогресс, как мотор тачку… И прочее в том же духе, повторяемое и расписываемое на все лады. Залив бельма, Джек Невада обыкновенно затевал покер с Ваней Крюком. Играли «на запись», понарошку, но за несколько дней Невада спустил пацанёнку все что мог: одежду, пластиковую карточку, документы, самарское и все остальные отделения банка «Континенталь», после чего начал подбивать Митю утопить «тимуровца» в ванне. У него случился настоящий приступ буйства. Растопырив пальцы, орал, что не потерпит, чтобы малолетний катала заел ему мозги. Мальчик от ужаса забился в своё вечное пристанище – под кровать. Митя успокоил разбушевавшегося банкира, напомнив, что в элитных отелях для руссиян нет ванн, есть только рукомойник и сортирное очко. Но если утопить пацанёнка в сортире, им самим негде будет оправляться. С этим банкир вынужден был согласиться.
В первый раз, когда банкир отрубился, они с Ваней тщательно обследовали его от пяток до макушки, ища подслушку. Банкир оказался чистым. «Ничего не значит, – заметил Ваня. – Надо брюхо вскрыть. Им в брюхо часто засовывают». «Тебе-то, шпингалет, откуда знать?» – удивился Митя. «Тимуровец» не ответил, потому что начал задыхаться. Его часто теперь корёжило и ломало. Митя оставил его при себе с условием, что тот откажется от наркоты. Ваня с радостью согласился и тем самым обрёк себя на адские муки. Климов жалел страдальца, готов был взять условие назад, но «тимуровец» проявлял какое-то патологическое упрямство, словно в нём ожили гены предков. Когда пришлые девки кололись при нём, дразнили, лишь гордо отворачивался. Климов испытывал к нему неподдельное уважение, если не сказать больше. Увы, скоро им предстояло расстаться навсегда.
… По телефону ему передали кодовую фразу – место и время встречи. В половине двенадцатого на пересечении проспекта Троцкого (бывший Комсомольский) и улицы Алика Коха. Оставалось полтора часа, но ускользнуть незаметно не удалось. Джек Невада вцепился в него, как клещ. К несчастью, выпал редкий пересменок, когда он был почти трезвый.
– Куда, Митёк?! – вопил банкир как оглашенный, разбудив двух дремавших на полу красоток. – А я?
Мите не в первый раз пришло в голову, что, возможно, служба Деверя ошиблась в этом человеке и, наверное, зря он не последовал мудрому совету «тимуровца».
– Отдохни, развлекись, Джек… Я ненадолго, и сразу вернусь.
– Не-не-не! – Банкир подпрыгивал на одной ноге, пытаясь второй попасть в штанину престижных холщовых джинсов. – Я с тобой, я с тобой.
– Куда со мной? Джек, послушай. Мне надо с одним человечком побазарить, без свидетелей. Бизнес, Джек.
– Врёшь, врёшь, врёшь, – капризно ныл банкир, напялив наконец штаны. – Думаешь, у Невады монета кончилась? На-ка, гляди! – Он вывернул из потайного кармана пучок баксов, перехваченный резинкой. – Сволочь ты, Митёк! Без меня к цыганам, да? А Невада подыхай от скуки. Не по понятиям, Митёк.
«Тимуровец» высунулся из-под кровати, гримасничал. Девицы на полу опять мирно посапывали. Кто-то ещё копошился за перегородкой на толчке. Митя прикинул: выхода нет. Банкир, кем бы он ни был, сам по себе не угомонится. Митя ткнул его пальцами в солнечное сплетение. Когда тот согнулся, оглушил несильными ударами по тыкве и по позвонкам. Банкир, тяжко вздохнув, распростёрся рядом с дамами.
– Пригляди за ним, Ванюша, – велел Митя. – Как проснётся, сразу наладишь покерок.
– А если спросит?
– Скажешь, слезал с кровати и хрястнулся.
– Про тебя если спросит, Митрий?
– Скажи, блевать побежал, скоро вернётся.
– Дядя Митрий, вы правда вернётесь?
В словах маленького человечка было столько муки. Митя почувствовал себя киллером.
– Куда я денусь?.. Хочешь, пока на кровати полежи.
– Не надо меня обманывать, дядя Митрий.
– А ты не будь сопляком. Вон конфеты, марафет, водочка. Пируй, пока пируется. Все когда-нибудь расстаются.
Ваня пыхтел, сопел. Ручки-ножки тряслись, выдавил с лютой тоской:
– Хоть бы поскорее в больницу забрали.
Митя ничего не ответил, ушёл.
К месту встречи приехал за десять минут до срока, расположился на скамейке в тени под липой. Закурил, любуясь городским пейзажем. Асфальт парил, и прохожие передвигались, как сонные мухи. Будто в мареве, покачивались на проспекте потоки машин, одолевая по метру в час. Но те, кто сидел в дорогих тачках, предпочитали хоть целый день добираться с одной улицы на другую, лишь бы не смешиваться с быдлом на тротуарах. В Москве давно было два города: тот, где наслаждался покоем Митя Климов, и другой, скользивший на иномарках мимо; они нигде не смыкались. Был, конечно, и третий, в подбрюшье столицы, за фасадами Садового кольца, через который провёл Митю недавно «тимуровец», где обитали существа, горделиво отрёкшиеся от людского звания… Митя не хотел думать о том, что всё равно неподвластно уму, прикрыл глаза и окликнул Дашу, но как ни напрягал чувства, любимая «матрёшка», против обыкновения, не явилась на зов. Зато рядом на скамейку, словно выткавшись из городского смога, опустился Деверь. На сей раз он выглядел не преуспевающим барином, а, скорее, рядовым обывателем после посещения пункта прививки. Помятый костюм с латками на локтях, стоптанные ботинки, в руке авоська с пятком пустых пивных бутылок. На лице блаженная гримаса руссиянина, удачно наведавшегося на помойку. Лишь стойкий офисный загар и чересчур вольная осанка могли натолкнуть внимательного наблюдателя на мысль, что это перевертыш.
Митя бросил взгляд по сторонам и не увидел ничего подозрительного.
– Поздно спохватился, – недовольно пробурчал Деверь. – Выходит, не научили, что нельзя спать в городе на скамейке?
– Я не спал, – возразил Митя. – Я думал.
– О чём?
– Не знаю.
Это был честный ответ. Деверь так его и воспринял, но посочувствовал:
– Не огорчайся, не ты один. Большинство из нас вряд ли смогут объяснить, о чём думают. Последствия глобального психотропного штурма. Больше того, мало кто понимает, зачем живёт. Крутимся, как рыбы в аквариуме. Ждём, когда сверху подсыпят корма. Писатели пишут книги, крестьяне пашут землю, кто-то рассчитывает траектории бомбовых ударов, нищий просит подаяние, бандиты убивают, политики вещают о светлом будущем… Спроси любого, зачем он это делает, – не ответит… Но это ничего, Митя, скоро всё изменится… Догадываешься, зачем позвал?
– Конечно. Когда?
Деверь потёр одну из пуговиц на пиджаке, включил на всякий случай портативный скрадыватель шумов.
– Четырнадцатого. На день триумфа. Слышал про такой праздник?
– Я смотрю телевизор… Вы сказали, скоро изменится. Как это может быть? Разве реки поворачивают вспять? Разве убитые воскресают?
– Бывает и так, представь себе. Ещё как бывает. Но у нас никто не умирал. Это морок, страшный сон наяву… Митя, у тебя сомнения, колебания? Говори сейчас, другого раза не будет.
– Сомнений нет. – Митя усмехнулся. – Откуда им быть? Но есть вопрос. Разве не надёжнее послать робота? Я в хорошей форме, но всего лишь человек.
– Господи, помилуй нас грешных. – Деверь провёл рукой по глазам, словно ослеп от весеннего солнца.
– Это весь ответ? – спросил Митя.
– Мальчик мой, но в этом вся суть. – Деверь выглядел изумлённым и встревоженным. – При чём тут робот? Ну скажи, при чём тут робот?
– Действительно, при чём тут робот…
– Тебя послали и ничего толком не объяснили. Жертвоприношение. Древний ритуальный обряд. Пролитие живой безвинной крови. Апелляция к высшим инстанциям. Робот способен подать сигнал к кормёжке, но не к бунту. Нация крепко спит и не способна к сопротивлению. Её может разбудить лишь укол в сердце. Скажу больше, я не верю в быстрый успех, процессы стагнации зашли слишком далеко. Но нельзя сидеть сложа руки. Надежда меркнет день ото дня. Если мы ничего не предпримем, это сделают следующие поколения, но начнут они с того, что проклянут нас, своих предков. О господи, как сказать, чтобы ты понял?..
– Успокойтесь, зачем так нервничать? – Мите вдруг стало жалко этого растерянного человека, почти как недавно «тимуровца». – Вы хорошо растолковали. Дело житейское. Я должен умереть, чтобы спящий проснулся.
Деверь смотрел оторопело.
– Климов, кто ты такой? Кем себя ощущаешь?
Климов ответил уклончиво:
– Вам повезло, господин Деверь, вы не зомби. А я им был почти всю сознательную жизнь. Это большое паскудство. Обратно в то состояние я не вернусь.
Деверь отвернулся от Мити, глядел себе под ноги. Митя его не торопил, хотя пора было перейти к делу. Хватит пустого трёпа. На этой скамейке он окончательно распрощался со своим прошлым. А будущего у него не было никогда. Его не было уже в момент зачатия. Не то место выбрали родители, чтобы затевать любовные игры.
Деверь придвинулся ближе, положил ему руку на колено.
– Не горюй, Климов… Человеком быть нелегко, но это единственный путь к спасению.
– Я всё понял, – повторил Митя, избегая сочувственного, обволакивающего взгляда Деверя, наполненного энергетической глубиной – эманацией духовной поддержки. Он в ней не нуждался. Он ни в чьей поддержке больше не нуждался. Отныне слишком тесный контакт с себе подобным существом мог его только расслабить.
– У меня есть просьба.
– Говори.
– «Тимуровец» ко мне прилепился, Ваня Крюк…
– Видел, знаю.
– Хорошо бы изъять его из регистрационных списков и вывезти из Москвы.
– Не важно куда?
Митя на секунду представил, как любимая «матрёшка» получает запоздалый подарок – озорного пацанёнка с тихим, нежным сердечком. Нет уж, лучше не надо. Слишком много хлопот и слишком романтично. Попахивает дурью.
– Куда – не важно, но в хорошие руки. Можно к Истопнику.
– От Раздольска остались лишь головешки.
– Видел по телику. Но часть электората вроде законсервировали?
– В смежной резервации… Ладно, «тимуровца» спрячем. Теперь о деле…
Проговорили ещё минуты три. Деверь сообщил, где, когда и от кого Митя получит инструкции. Накануне акции. Ещё сказал, что, если есть желание, можно организовать короткий сеанс связи в любом пункте северных территорий. Конечно, влетит в копеечку, учитывая стоимость космической блокировки, но… Митя вежливо отказался. После этого Деверь исчез так же таинственно, как появился. Почти неуловимо. Митю это позабавило. Всё-таки дешёвые фокусы из арсенала невидимок не соответствовали уровню подпольного вождя.
До рокового дня оставалось совсем немного, трое суток. Но их тоже надо было как-то прожить.
* * *
К полудню праздник достиг апогея. К Поклонной горе согнали толпы благодарных москвичей, с раннего утра их вытаскивали из квартир, вылавливали в подземных трущобах, собирали в просторных накопителях. Десятки тысяч людей разместили за ограждением из колючей проволоки причудливыми цветовыми фрагментами. Декораторы массовых зрелищ потрудились на славу. Взволнованное, как при лёгком бризе, человеческое море, разукрашенное флажками, гирляндами разноцветных шаров, поздравительными транспарантами, напоминало гигантскую живую цветочную клумбу. При появлении кавалькады триумфатора по сигналу главного распорядителя, поданному через динамики, вся эта многоликая масса в едином порыве преданности и счастья осела на колени и послушно окаменела. Лишь кое-где торжественную тишину нарушили вопли раздавленных малолетних дегенератов, но полиция быстро навела надлежащий порядок.
К этому часу триумфатору Анупряку-оглы уже вручили символические ключи от Москвы (вручала почётная комиссия во главе с Марком Губельманом), и сейчас он восседал в бархатном кресле на импровизированной трибуне и принимал поздравления от многочисленных депутаций. Всё тот же суровый могучий эфиоп шёлковым опахалом с акульими пластинами отгонял от его головы назойливых чёрных весенних мошек-мутантов, скопившихся над трибуной в неимоверном количестве. Для непривитого человека, а все аборигены были непривитые, укус такой мошки обычно заканчивался судорогами и необратимым параличом мозга.
Перед креслом триумфатора проходили полномочные посланцы стран, входящих во всепланетное содружество, лидеры независимых партий, представители крупнейших промышленных и финансовых корпораций, а также правительственные чиновники, возглавлявшие страховые и благотворительные компании, и каждый из них, ритуально преклонив колено, с выражением почтения и восторга преподносил ему какой-нибудь памятный сувенир. Гора подарков на помосте росла и росла. В зависимости от ценности сувенира, которую Анупряк-оглы определял на глазок, он церемонно кивал, протягивал руку, иногда ронял небрежное: «Мерси, приятель!», а какого-то невзрачного японца, представлявшего фирму «Якутские алмазы» и презентовавшего чудный ларец, усыпанный бриллиантами, сойдя с кресла, обнял и расцеловал в морщинистые щёки, сдавив лапами так, что японец утробно запищал.
Церемония затягивалась, но Анупряк-оглы не выказывал признаков усталости, был так же багроволик, весел и подвижен, как вначале. Он хорошо представлял, сколько сейчас устремлено на него завистливых, ненавидящих взглядов, и это его бодрило. Единственный, кто слегка подпортил ему праздничное настроение, был как раз мэр Москвы, фальшивый раввин Губельман. Вручая ключи от города (нанизанная на золотое кольцо связка каменных истуканчиков, изящные копии всех американских президентов, включая Фреда Неустрашимого, кстати, дорогая вещь: один из прежних триумфаторов, сенегалец Махмуд, продал свои ключи на аукционе Сотби за два миллиона долларов, правда, туземных, буро-малиновых, имеющих хождение лишь на территории России), льстиво улыбаясь, мерзавец проткнул ему ладонь острым носиком одного из болванчиков, и сделал это нарочно, Анупряк оглы это понял по тёмному пламени, блеснувшему в очах старого прохиндея. Губельман поспешно принёс извинения, участливо спросил: «Надеюсь, не больно, господин триумфатор?» «Ничего, терпимо. – Анупряк слизнул капельку чёрной крови с ладони. – Бывает намного больнее. Скоро сам убедишься, Губа». Фарисей захихикал, показывая, что оценил слова Анупряка как добрую солдатскую шутку.
Анупряк-оглы поклялся себе, что, когда придёт час расплаты, припомнит ему наглую выходку.
До конца церемонии было недалеко. Остались на подходе лишь две депутации: от лиги сексуальных меньшинств и от партии «Молодая Россия», созданной недавно по прямому распоряжению Центра координации в Стокгольме. Косвенно Анупряк-оглы принимал в этом участие, отбирая и рекрутируя в новую партию молодых недоумков из богатых туземных семей из подведомственных ему резерваций. Политическая программа партии определялась простым доходчивым лозунгом: «Всё старьё на свалку – и сжечь!» Каждый из членов партии носил в ладанке на груди портреты вождей-теоретиков: Новомирской и Немцова. Кто такой Немцов, генерал не знал (видно, из немецких переселенцев, управляющих Зауральской республикой), а Валерию видел по телевизору, где она читала воскресные проповеди о непротивлении злу насилием. Кроме того, она непременно участвовала в публичных казнях фашистов и скинов (те же члены «Молодой России», но в чём-либо провинившиеся). За древностью лет тучную старуху обыкновенно четверо дюжих миротворцев поднимали на носилках на помост, где она оживала и ловко недрогнувшей рукой снимала скальп с очередного трепещущего, накачанного препаратами вольнодумца, никогда не давая осечки и дико хохоча.
Депутация лиги сексуальных меньшинств – гомики, педофилы и трупоеды – подарила ему изумительной красоты двухметровый фаллос с золотым набалдашником, его с трудом несли на худеньких плечах три очаровательные лесбиянки-нубийки. Необычный дар вызвал оживление и звучные почмокивания на гостевой трибуне, где на пёстрых коврах, наряженная в римские тоги, расположилась городская знать. Анупряк-оглы вторично спустился с возвышения и, капнув из пузырька кислотой, проверил подлинность золота. Невесть откуда подскочил Зашибалов. Забормотал восторженно: «Сильная вещь, Ануприй-джан!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
В первый раз, когда банкир отрубился, они с Ваней тщательно обследовали его от пяток до макушки, ища подслушку. Банкир оказался чистым. «Ничего не значит, – заметил Ваня. – Надо брюхо вскрыть. Им в брюхо часто засовывают». «Тебе-то, шпингалет, откуда знать?» – удивился Митя. «Тимуровец» не ответил, потому что начал задыхаться. Его часто теперь корёжило и ломало. Митя оставил его при себе с условием, что тот откажется от наркоты. Ваня с радостью согласился и тем самым обрёк себя на адские муки. Климов жалел страдальца, готов был взять условие назад, но «тимуровец» проявлял какое-то патологическое упрямство, словно в нём ожили гены предков. Когда пришлые девки кололись при нём, дразнили, лишь гордо отворачивался. Климов испытывал к нему неподдельное уважение, если не сказать больше. Увы, скоро им предстояло расстаться навсегда.
… По телефону ему передали кодовую фразу – место и время встречи. В половине двенадцатого на пересечении проспекта Троцкого (бывший Комсомольский) и улицы Алика Коха. Оставалось полтора часа, но ускользнуть незаметно не удалось. Джек Невада вцепился в него, как клещ. К несчастью, выпал редкий пересменок, когда он был почти трезвый.
– Куда, Митёк?! – вопил банкир как оглашенный, разбудив двух дремавших на полу красоток. – А я?
Мите не в первый раз пришло в голову, что, возможно, служба Деверя ошиблась в этом человеке и, наверное, зря он не последовал мудрому совету «тимуровца».
– Отдохни, развлекись, Джек… Я ненадолго, и сразу вернусь.
– Не-не-не! – Банкир подпрыгивал на одной ноге, пытаясь второй попасть в штанину престижных холщовых джинсов. – Я с тобой, я с тобой.
– Куда со мной? Джек, послушай. Мне надо с одним человечком побазарить, без свидетелей. Бизнес, Джек.
– Врёшь, врёшь, врёшь, – капризно ныл банкир, напялив наконец штаны. – Думаешь, у Невады монета кончилась? На-ка, гляди! – Он вывернул из потайного кармана пучок баксов, перехваченный резинкой. – Сволочь ты, Митёк! Без меня к цыганам, да? А Невада подыхай от скуки. Не по понятиям, Митёк.
«Тимуровец» высунулся из-под кровати, гримасничал. Девицы на полу опять мирно посапывали. Кто-то ещё копошился за перегородкой на толчке. Митя прикинул: выхода нет. Банкир, кем бы он ни был, сам по себе не угомонится. Митя ткнул его пальцами в солнечное сплетение. Когда тот согнулся, оглушил несильными ударами по тыкве и по позвонкам. Банкир, тяжко вздохнув, распростёрся рядом с дамами.
– Пригляди за ним, Ванюша, – велел Митя. – Как проснётся, сразу наладишь покерок.
– А если спросит?
– Скажешь, слезал с кровати и хрястнулся.
– Про тебя если спросит, Митрий?
– Скажи, блевать побежал, скоро вернётся.
– Дядя Митрий, вы правда вернётесь?
В словах маленького человечка было столько муки. Митя почувствовал себя киллером.
– Куда я денусь?.. Хочешь, пока на кровати полежи.
– Не надо меня обманывать, дядя Митрий.
– А ты не будь сопляком. Вон конфеты, марафет, водочка. Пируй, пока пируется. Все когда-нибудь расстаются.
Ваня пыхтел, сопел. Ручки-ножки тряслись, выдавил с лютой тоской:
– Хоть бы поскорее в больницу забрали.
Митя ничего не ответил, ушёл.
К месту встречи приехал за десять минут до срока, расположился на скамейке в тени под липой. Закурил, любуясь городским пейзажем. Асфальт парил, и прохожие передвигались, как сонные мухи. Будто в мареве, покачивались на проспекте потоки машин, одолевая по метру в час. Но те, кто сидел в дорогих тачках, предпочитали хоть целый день добираться с одной улицы на другую, лишь бы не смешиваться с быдлом на тротуарах. В Москве давно было два города: тот, где наслаждался покоем Митя Климов, и другой, скользивший на иномарках мимо; они нигде не смыкались. Был, конечно, и третий, в подбрюшье столицы, за фасадами Садового кольца, через который провёл Митю недавно «тимуровец», где обитали существа, горделиво отрёкшиеся от людского звания… Митя не хотел думать о том, что всё равно неподвластно уму, прикрыл глаза и окликнул Дашу, но как ни напрягал чувства, любимая «матрёшка», против обыкновения, не явилась на зов. Зато рядом на скамейку, словно выткавшись из городского смога, опустился Деверь. На сей раз он выглядел не преуспевающим барином, а, скорее, рядовым обывателем после посещения пункта прививки. Помятый костюм с латками на локтях, стоптанные ботинки, в руке авоська с пятком пустых пивных бутылок. На лице блаженная гримаса руссиянина, удачно наведавшегося на помойку. Лишь стойкий офисный загар и чересчур вольная осанка могли натолкнуть внимательного наблюдателя на мысль, что это перевертыш.
Митя бросил взгляд по сторонам и не увидел ничего подозрительного.
– Поздно спохватился, – недовольно пробурчал Деверь. – Выходит, не научили, что нельзя спать в городе на скамейке?
– Я не спал, – возразил Митя. – Я думал.
– О чём?
– Не знаю.
Это был честный ответ. Деверь так его и воспринял, но посочувствовал:
– Не огорчайся, не ты один. Большинство из нас вряд ли смогут объяснить, о чём думают. Последствия глобального психотропного штурма. Больше того, мало кто понимает, зачем живёт. Крутимся, как рыбы в аквариуме. Ждём, когда сверху подсыпят корма. Писатели пишут книги, крестьяне пашут землю, кто-то рассчитывает траектории бомбовых ударов, нищий просит подаяние, бандиты убивают, политики вещают о светлом будущем… Спроси любого, зачем он это делает, – не ответит… Но это ничего, Митя, скоро всё изменится… Догадываешься, зачем позвал?
– Конечно. Когда?
Деверь потёр одну из пуговиц на пиджаке, включил на всякий случай портативный скрадыватель шумов.
– Четырнадцатого. На день триумфа. Слышал про такой праздник?
– Я смотрю телевизор… Вы сказали, скоро изменится. Как это может быть? Разве реки поворачивают вспять? Разве убитые воскресают?
– Бывает и так, представь себе. Ещё как бывает. Но у нас никто не умирал. Это морок, страшный сон наяву… Митя, у тебя сомнения, колебания? Говори сейчас, другого раза не будет.
– Сомнений нет. – Митя усмехнулся. – Откуда им быть? Но есть вопрос. Разве не надёжнее послать робота? Я в хорошей форме, но всего лишь человек.
– Господи, помилуй нас грешных. – Деверь провёл рукой по глазам, словно ослеп от весеннего солнца.
– Это весь ответ? – спросил Митя.
– Мальчик мой, но в этом вся суть. – Деверь выглядел изумлённым и встревоженным. – При чём тут робот? Ну скажи, при чём тут робот?
– Действительно, при чём тут робот…
– Тебя послали и ничего толком не объяснили. Жертвоприношение. Древний ритуальный обряд. Пролитие живой безвинной крови. Апелляция к высшим инстанциям. Робот способен подать сигнал к кормёжке, но не к бунту. Нация крепко спит и не способна к сопротивлению. Её может разбудить лишь укол в сердце. Скажу больше, я не верю в быстрый успех, процессы стагнации зашли слишком далеко. Но нельзя сидеть сложа руки. Надежда меркнет день ото дня. Если мы ничего не предпримем, это сделают следующие поколения, но начнут они с того, что проклянут нас, своих предков. О господи, как сказать, чтобы ты понял?..
– Успокойтесь, зачем так нервничать? – Мите вдруг стало жалко этого растерянного человека, почти как недавно «тимуровца». – Вы хорошо растолковали. Дело житейское. Я должен умереть, чтобы спящий проснулся.
Деверь смотрел оторопело.
– Климов, кто ты такой? Кем себя ощущаешь?
Климов ответил уклончиво:
– Вам повезло, господин Деверь, вы не зомби. А я им был почти всю сознательную жизнь. Это большое паскудство. Обратно в то состояние я не вернусь.
Деверь отвернулся от Мити, глядел себе под ноги. Митя его не торопил, хотя пора было перейти к делу. Хватит пустого трёпа. На этой скамейке он окончательно распрощался со своим прошлым. А будущего у него не было никогда. Его не было уже в момент зачатия. Не то место выбрали родители, чтобы затевать любовные игры.
Деверь придвинулся ближе, положил ему руку на колено.
– Не горюй, Климов… Человеком быть нелегко, но это единственный путь к спасению.
– Я всё понял, – повторил Митя, избегая сочувственного, обволакивающего взгляда Деверя, наполненного энергетической глубиной – эманацией духовной поддержки. Он в ней не нуждался. Он ни в чьей поддержке больше не нуждался. Отныне слишком тесный контакт с себе подобным существом мог его только расслабить.
– У меня есть просьба.
– Говори.
– «Тимуровец» ко мне прилепился, Ваня Крюк…
– Видел, знаю.
– Хорошо бы изъять его из регистрационных списков и вывезти из Москвы.
– Не важно куда?
Митя на секунду представил, как любимая «матрёшка» получает запоздалый подарок – озорного пацанёнка с тихим, нежным сердечком. Нет уж, лучше не надо. Слишком много хлопот и слишком романтично. Попахивает дурью.
– Куда – не важно, но в хорошие руки. Можно к Истопнику.
– От Раздольска остались лишь головешки.
– Видел по телику. Но часть электората вроде законсервировали?
– В смежной резервации… Ладно, «тимуровца» спрячем. Теперь о деле…
Проговорили ещё минуты три. Деверь сообщил, где, когда и от кого Митя получит инструкции. Накануне акции. Ещё сказал, что, если есть желание, можно организовать короткий сеанс связи в любом пункте северных территорий. Конечно, влетит в копеечку, учитывая стоимость космической блокировки, но… Митя вежливо отказался. После этого Деверь исчез так же таинственно, как появился. Почти неуловимо. Митю это позабавило. Всё-таки дешёвые фокусы из арсенала невидимок не соответствовали уровню подпольного вождя.
До рокового дня оставалось совсем немного, трое суток. Но их тоже надо было как-то прожить.
* * *
К полудню праздник достиг апогея. К Поклонной горе согнали толпы благодарных москвичей, с раннего утра их вытаскивали из квартир, вылавливали в подземных трущобах, собирали в просторных накопителях. Десятки тысяч людей разместили за ограждением из колючей проволоки причудливыми цветовыми фрагментами. Декораторы массовых зрелищ потрудились на славу. Взволнованное, как при лёгком бризе, человеческое море, разукрашенное флажками, гирляндами разноцветных шаров, поздравительными транспарантами, напоминало гигантскую живую цветочную клумбу. При появлении кавалькады триумфатора по сигналу главного распорядителя, поданному через динамики, вся эта многоликая масса в едином порыве преданности и счастья осела на колени и послушно окаменела. Лишь кое-где торжественную тишину нарушили вопли раздавленных малолетних дегенератов, но полиция быстро навела надлежащий порядок.
К этому часу триумфатору Анупряку-оглы уже вручили символические ключи от Москвы (вручала почётная комиссия во главе с Марком Губельманом), и сейчас он восседал в бархатном кресле на импровизированной трибуне и принимал поздравления от многочисленных депутаций. Всё тот же суровый могучий эфиоп шёлковым опахалом с акульими пластинами отгонял от его головы назойливых чёрных весенних мошек-мутантов, скопившихся над трибуной в неимоверном количестве. Для непривитого человека, а все аборигены были непривитые, укус такой мошки обычно заканчивался судорогами и необратимым параличом мозга.
Перед креслом триумфатора проходили полномочные посланцы стран, входящих во всепланетное содружество, лидеры независимых партий, представители крупнейших промышленных и финансовых корпораций, а также правительственные чиновники, возглавлявшие страховые и благотворительные компании, и каждый из них, ритуально преклонив колено, с выражением почтения и восторга преподносил ему какой-нибудь памятный сувенир. Гора подарков на помосте росла и росла. В зависимости от ценности сувенира, которую Анупряк-оглы определял на глазок, он церемонно кивал, протягивал руку, иногда ронял небрежное: «Мерси, приятель!», а какого-то невзрачного японца, представлявшего фирму «Якутские алмазы» и презентовавшего чудный ларец, усыпанный бриллиантами, сойдя с кресла, обнял и расцеловал в морщинистые щёки, сдавив лапами так, что японец утробно запищал.
Церемония затягивалась, но Анупряк-оглы не выказывал признаков усталости, был так же багроволик, весел и подвижен, как вначале. Он хорошо представлял, сколько сейчас устремлено на него завистливых, ненавидящих взглядов, и это его бодрило. Единственный, кто слегка подпортил ему праздничное настроение, был как раз мэр Москвы, фальшивый раввин Губельман. Вручая ключи от города (нанизанная на золотое кольцо связка каменных истуканчиков, изящные копии всех американских президентов, включая Фреда Неустрашимого, кстати, дорогая вещь: один из прежних триумфаторов, сенегалец Махмуд, продал свои ключи на аукционе Сотби за два миллиона долларов, правда, туземных, буро-малиновых, имеющих хождение лишь на территории России), льстиво улыбаясь, мерзавец проткнул ему ладонь острым носиком одного из болванчиков, и сделал это нарочно, Анупряк оглы это понял по тёмному пламени, блеснувшему в очах старого прохиндея. Губельман поспешно принёс извинения, участливо спросил: «Надеюсь, не больно, господин триумфатор?» «Ничего, терпимо. – Анупряк слизнул капельку чёрной крови с ладони. – Бывает намного больнее. Скоро сам убедишься, Губа». Фарисей захихикал, показывая, что оценил слова Анупряка как добрую солдатскую шутку.
Анупряк-оглы поклялся себе, что, когда придёт час расплаты, припомнит ему наглую выходку.
До конца церемонии было недалеко. Остались на подходе лишь две депутации: от лиги сексуальных меньшинств и от партии «Молодая Россия», созданной недавно по прямому распоряжению Центра координации в Стокгольме. Косвенно Анупряк-оглы принимал в этом участие, отбирая и рекрутируя в новую партию молодых недоумков из богатых туземных семей из подведомственных ему резерваций. Политическая программа партии определялась простым доходчивым лозунгом: «Всё старьё на свалку – и сжечь!» Каждый из членов партии носил в ладанке на груди портреты вождей-теоретиков: Новомирской и Немцова. Кто такой Немцов, генерал не знал (видно, из немецких переселенцев, управляющих Зауральской республикой), а Валерию видел по телевизору, где она читала воскресные проповеди о непротивлении злу насилием. Кроме того, она непременно участвовала в публичных казнях фашистов и скинов (те же члены «Молодой России», но в чём-либо провинившиеся). За древностью лет тучную старуху обыкновенно четверо дюжих миротворцев поднимали на носилках на помост, где она оживала и ловко недрогнувшей рукой снимала скальп с очередного трепещущего, накачанного препаратами вольнодумца, никогда не давая осечки и дико хохоча.
Депутация лиги сексуальных меньшинств – гомики, педофилы и трупоеды – подарила ему изумительной красоты двухметровый фаллос с золотым набалдашником, его с трудом несли на худеньких плечах три очаровательные лесбиянки-нубийки. Необычный дар вызвал оживление и звучные почмокивания на гостевой трибуне, где на пёстрых коврах, наряженная в римские тоги, расположилась городская знать. Анупряк-оглы вторично спустился с возвышения и, капнув из пузырька кислотой, проверил подлинность золота. Невесть откуда подскочил Зашибалов. Забормотал восторженно: «Сильная вещь, Ануприй-джан!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44