– Допустим, – сказал я с вызовом. – Допустим, писатель. И что из этого следует?
– Зачем же так? – мягко заметил Гарий Наумович. – Вы писатель без всяких «допустим». На мой взгляд, один из лучших. Ваших «Странников» я прочитал за одну ночь. Замечательная вещь.
Я буркнул что-то невразумительное, не веря в его искренность. Давненько не слышал таких комплиментов. В прежние годы меня иной раз похваливала жена, особенно если удавалось отхватить приличный гонорар за какую-нибудь статейку в журнале, но с ней мы развелись три года назад.
– Кстати, Виктор Николаевич, моё предложение может оказаться для вас неплохим финансовым подспорьем. Насколько мне известно, настоящие писатели в наше время не самые богатые люди. Или деньги вас не интересуют?
Тут он, разумеется, попал в точку. Если что-то меня и интересовало по-настоящему, то именно они, родимые. На плаву я держался лишь благодаря тому, что калымил по вечерам на своей старенькой «девятке». И так уже пять лет подряд. Иногда, правда, подворачивалась возможность устроиться на более или менее приличную постоянную работу, но всякий раз я находил причины, чтобы отказаться. Не то чтобы я считал себя гением, который не имеет права растрачивать драгоценное время на ерунду, но что-то всё же удерживало. Видно, сказался неудачный опыт, когда я несколько месяцев проработал репортёром в «Вестнике демократии», а потом ещё с полгода ходил словно вывалянный в дерьме.
– Хорошо, Гарий Наумович, говорите – где и когда?

* * *

… Кафе под названием «Орфей» на улице Чкалова я разыскал легко и удачно припарковался. В вестибюле сообщил (как было велено) метрдотелю, что я к Верещагину; пожилой дядька приветливо заулыбался, несколько раз поклонился и отвёл меня в отдельный кабинет, огороженный плетёными ширмами. Как я понял, проходя через зал, это было одно из тех загадочных заведений, где новые русские удовлетворяют свои изысканные кулинарные капризы. Цены в таких местах диковинные, обстановка богатая, всегда с уклоном в интим, обслуживание на европейском уровне. Гарий Наумович уже меня ждал. Это был осанистый мужчина лет за пятьдесят, в добротном дорогом костюме, при галстуке и с приклеенной к пухлому лицу доброжелательной улыбкой. Впоследствии я узнал, что таких улыбок-масок у него было несколько, на разные случаи жизни. Первая, какую я увидел, означала примерно следующее: наконец-то мы встретились, душа моя!
– Прошу, – радушно пригласил он к накрытому столу, после того как мы обменялись рукопожатием. – Перекусим, как говорится, чем Бог послал.
Единственное, что мне в нём сразу не понравилось, это глаза под припухшими веками – чуть слезящиеся и такие, словно он смотрел на вас сквозь оптический прицел. Взгляд неуловимый, расплывчатый, как у медузы, ничуть не соответствующий общему выражению лица. Осторожный человек, встретившись с таким взглядом, наверное, приложил бы максимум усилий, чтобы не вступать в контакт с его владельцем, но, во-первых, думать об этом было поздно, а во-вторых, голос разума дремал во мне далеко не первый год.
Стол являл взору полный джентльменский набор: холодные закуски, салаты, икра, чуть позже, на горячее, подали осетрину на вертеле. Из запивок – водка, белое и красное вино, крюшоны и минералка. Но я сразу предупредил, что не пью за баранкой. Гарий Наумович огорчился, но не слишком. Сам он лихо опрокидывал рюмку за рюмкой, бесстрашно мешая водку с вином.
Однако вскоре все эти мелочи – еда, питьё, психологические нюансы – утратили всякое значение: слишком необычным мне показалось то, что я услышал. Речь шла о Леониде Фомиче Оболдуеве, крупном предпринимателе, банкире, спонсоре, защитнике прав неимущих и так далее, то есть об известной, замечательной в своём роде фигуре. Леонид Фомич, ласково прозванный в народе Боровом, был одним из тех, кто сказочно обогатился при царе Борисе, когда растаскивали страну по сусекам, а теперь вместе с сотней-другой себе подобных везунчиков тайно управлял бывшей империей.
Суть предложения, переданного Гарием Наумовичем от лица магната (чему я до конца ещё не верил), заключалась в следующем: написать биографию господина Оболдуева, но не просто биографию, а художественное произведение, знаковую книгу, нечто подобное «Исповеди…» Боба Ельцина или «Запискам о галльской войне» Юлия Цезаря. Сей замысел был якобы продиктован отнюдь не самолюбием Оболдуева, о нет, он являлся важным социально-общественным деянием. Мотив такой: молодёжи необходимы примеры для подражания, иначе она вся целиком скатится в бездну цинизма и апатии. Коммунисты, как к ним ни относись, это прекрасно понимали и, начиная с Павки Корчагина, поставили производство идеологизированных кумиров на конвейер, не жалея на это денег и средств. Пусть это были не живые персонажи, а тряпичные куклы, но они были, как есть и сегодня в любой цивилизованной стране, задумывающейся о своём будущем. Взять ту же Америку, пожалуйста – Рэмбо, Рокки, Терминатор, Фредди Крюгер и ещё с десяток привлекательных полноценных образов, на которых можно воспитывать в подрастающем поколении чувство патриотизма.
– Уверяю вас, Виктор Николаевич, – Верещагин глубокомысленно наморщил лоб, – босс относится к этой затее очень серьёзно. Можно сказать, душевно ею увлечён.
Слегка ошеломлённый, я только и нашёлся, что спросить:
– Но почему он выбрал именно меня? Разве мало литературных живчиков, которые уже набили себе руку? Да их пруд пруди.
– По моей рекомендации, Виктор, по моей рекомендации. Полагаю, вы ещё меня поблагодарите.
– А если не справлюсь?
Расплывчатый взгляд толстяка на мгновение сфокусировался на моей переносице.
– Об этом не стоит говорить. Справитесь.
– Пожалуй, разумнее отказаться. Вряд ли я достоин того, чтобы…
– Не откажетесь, Виктор Николаевич. – Он алчно нацелился вилкой на ломоть бледно-розовой сёмги. – Вы же не враг себе, верно? Торопить никто не будет. Полгода, год – сколько понадобится. Естественно, какое-то время уйдёт на адаптацию. Войдёте в семью. У вас будут помощники. Всё что угодно. Возможно, Леонид Фомич сочтёт нужным посвятить вас в свой бизнес… Условия такие: пять тысяч долларов ежемесячно и сто тысяч гонорар – по окончании работы.
– Сколько?
– Сумма не окончательная. – Соблазнитель улыбался, точно шулер, скинувший из рукава козырного туза.
Я почувствовал, что бледнею. Гонорар в сто тысяч долларов не умещался в сознании. Я даже не спросил себя, зачем мне такие деньжищи. Куда их спрячешь? Как пропьёшь? Впоследствии не раз вспоминал эту минуту, роковым образом изменившую мою жизнь.
– Конечно, это большие деньги, но…
– Никаких «но», Виктор Николаевич, никаких «но». Удача, как красивая женщина, не любит, когда ею пренебрегают. И мстит порой жестоко.
Он обтёр замасленные толстые губы салфеткой с алой эмблемой «Орфея», достал из кармана мобильник и, глядя мне в глаза, но как бы и в разные стороны, набрал какой-то номер. В ту же секунду на его лице возникла улыбка, обозначавшая: ваше высочество, я здесь!
– Леонид Фомич, извините, что беспокою… Да, всё как уговорено, писатель со мной… Разумеется, счастлив, ещё не совсем пришёл в себя… Конечно-конечно… Через полчаса будем у вас… Нет, никаких сомнений… Слушаюсь, Леонид Фомич.
Окончив разговор, взглянул на меня победно, но, как мне почудилось, с оттенком сочувствия.
– Что ж, Виктор Николаевич, теперь всё зависит только от вас.

* * *

Трудно описать первое впечатление от знакомства со знаменитым магнатом, вершителем судеб. Человек будущего. Добрый дядюшка, примеривающийся, как ловчее разрезать именинный пирог. Внешность: ушастый, блёклые глаза навыкате, словно после нервного припадка, взъерошенный, с корявым туловищем, затянутым в костюм стоимостью, наверное, не меньше двух-трёх тысяч баксов. Благообразный, основательный, расчётливый в каждом жесте, улыбке, слове. Аудиенция заняла не больше пяти минут. Разговор происходил в кабинете. Из обстановки поразили меня не столько роскошная офисная мебель и телевизор во всю стену (нагляделись в магазинах и в кино, нагляделись, слава демократии!), сколько картины на стенах, принадлежащие, без сомнения, гениальному художнику-параноику, – все в багряно-лилово-синих кричащих тонах и все с кровью – где рука, где голова с выколотыми глазами, а где и сизые кишки, вываленные на синюю травку. При беседе присутствовал юрист Верещагин, прямо с порога ставший ниже ростом на голову. На его щеках цвела новая, смиренная улыбка: хочешь дать оплеуху, хозяин, – пожалуйста, я готов.
– Некоторые так называемые писатели, – мягко объяснил магнат, – пребывают в убеждении, что только их род занятий связан с вдохновением, с парением духа и прочее такое. Надеюсь, вы не принадлежите к их числу?
– Нет, – сказал я.
– Бизнес, уверяю вас, требует не меньшего таланта и творческих усилий… Кстати, я с вашими сочинениями не знаком, полагаюсь на мнение Гарика. Хочу предупредить: от своих сотрудников я требую полной отдачи. Так что придётся попотеть. Я человек занятой, не всегда распоряжаюсь своим временем, как того хотелось бы, поэтому вы, Виктор, должны быть постоянно на расстоянии вытянутой руки, если я понятно выражаюсь… Какой сегодня день?
– Пятница, – ответили мы с Гарием Наумовичем.
– Правильно. Значит, завтра в половине десятого жду у себя на даче. Гарик объяснит, где это. С ним же будете решать все бытовые вопросы. Если…
Он не договорил – зазвонил один из телефонов на столе, позолоченный, с перламутровой трубкой. Оболдуев некоторое время слушал молча, хмурясь, потом недовольно буркнул:
– Хорошо, подготовьте документацию, сейчас буду.
Обернулся к Гарию Наумовичу:
– Поедешь со мной, придётся кое-кому прочистить мозги.
У меня спросил:
– Тебя как зовут, напомни, писатель?
Я сказал: Виктор Николаевич. Магнат протянул руку.
– Правильно. Значит, Витя, до завтра. Постарайся не опаздывать. Не люблю.

Глава 3 У друга в редакции

Недолго думая, я поехал к Владику Синцову, в «Вечерние новости». Мы вместе учились на журфаке, когда-то дружили, делили хлеб-соль. До сей поры поддерживали приятельство и иногда оказывали друг другу мелкие услуги. Нас связывала ностальгия по беззаботным студенческим временам и кое-что ещё, о чём сказать нельзя, чему не учат в школах… Владик не одобрял моё затянувшееся писательство, не приносившее ни доходов, ни славы. Сам он сделал приличную карьеру в журналистике и сейчас процветал, входя в совет соучредителей крупного информационного агентства. Кроме того, заделался политологом и даже вёл еженедельную (правда, ночную) программу на кабельном канале. Приглашал и меня пару раз и за каждое выступление платил двести долларов, из рук в руки, минуя всякую бухгалтерию. Он был хорошим парнем, нежадным, весёлым, всегда готовым посочувствовать чужой беде. Конечно, поварившись несколько лет в адовом котле, да ещё соприкасаясь с политическим бомондом, Владик волей-неволей перенял характерные черты интеллектуальной деградации, но в этом было больше актёрства, чем истинной сути. К примеру, мог некстати зайтись ужасным визгливым смехом, как Починок, либо изрекал сентенции с грозным рыком, подражая удалившемуся на покой Борису, но внутри – уж я-то точно знал – по-прежнему оставался добрым, задумчивым человеком, с которым мы когда-то проводили целые ночи в блаженных беседах за бутылкой портвешка.
Я приехал к нему, чтобы получить информацию.
И я её получил. Услышав, о какой акуле идёт речь, Владик увёл меня из своего кабинетика, напоминавшего небольшой склад макулатуры, в нижний буфет, где подавали наисвежайшие бутерброды, прекрасный кофе с пенкой и бочковое немецкое пиво. Я пожалел, что за баранкой, а то бы тоже заправился кружечкой-другой. Мы устроились в уголке, но разговор то и дело прерывался. Владика окликали знакомые, и по тому, как с ним здоровались и как он отвечал, можно было легко догадаться, кто какое занимает положение в здешней иерархии. Я рассказал, что Боров предложил мне работу, но какую – не уточнил, и как Владик ни допытывался, всё равно темнил, неизвестно почему. Только намекнул, что работёнка клёвая, высокооплачиваемая и перспективная.
– В чём перспектива? – поймал меня на слове Владик.
– С допуском в святая святых. Завтра поеду к нему на дачу.
– В Барвиху?
– Нет, в Звенигород.
– Иди ты?! – Владик поперхнулся пивом. – Там же у него все домочадцы. Можно сказать, семейное логово.
– Да, так и есть. – Я скромно потупился.
– Хорошо, и что ты хочешь от меня узнать?
– Кто он такой? Насколько опасно с ним связываться?
Владик кивнул. Задумчиво пережёвывал бутерброд с икрой, прихлёбывая тёмное пиво из высокой кружки. У меня аж слюнки потекли. Кофе и пиво – явное неравенство.
– Тут ещё нюанс, – добавил я. – Его сиятельство желают, чтоб я познакомился с нашим бизнесом.
– Теперь всё?
– Нет. Они желают, чтобы я с их дочкой Лизонькой занимался грамматикой. Видно, неграмотная она.
После этих слов Владик осушил полный бокал водки. Я давно не видел, чтобы он так делал. Он был активным сторонником культурного пития. В отличие от меня. Мне где нальют, я и рад. Похоже, сильное впечатление произвели мои новости.
– Ты её видел?
– Кого?
– Лизу.
– Как я мог её видеть? А что она? Особенная?
Владик сделался предельно серьёзным.
– Вот что я скажу, старина. Ты даже отдалённо не представляешь, куда лезешь. И никто не представляет. Это, милый мой, дела тьмы.
Я решил, что Владик, по давней традиции, меня разыгрывает. Но что-то в его тоне настораживало. Да и глаза подёрнулись ледком, как у покойника.
– Не темни, Влад. Я ведь не пить приехал.
… Открылись диковинные вещи. К примеру, всем было известно, что люди из окружения господина Оболдуева имели обыкновение исчезать бесследно. Так, минувшей осенью канул в воду коммерческий директор одной из его многочисленных фирм, некто господин Загоруйко, известный на Москве как Жора Попрыгунчик. Не раз они с Оболдуевым вместе появлялись на телеэкране, где обычно философствовали о благе для матушки-России капиталистического уклада. Писали, что господин Загоруйко отмыл для хозяина через офшоры несколько миллиардов, в частности из тех, которые МВФ давал в долг. Пропал Загоруйко без всякого скандала, просто промелькнула информация, что уехал, дескать, стажироваться в Штаты, как все они уезжают периодически, включая членов правительства, – и с концами.
То же самое с последней подружкой Оболдуева – Зинкой Ключницей, точнее, Зинаидой Петровной Потешкиной, примадонной Большого театра. Ключница в «Мазепе» – это роль, которую купил для неё Оболдуев, отсюда и прозвище. Зачем прелестную девицу потянуло на оперную сцену – трудно сказать. До того, как вскружить голову Оболдуеву, Зинуля была звездой стрип-варьете на Арбате – худо ли! Но – потянуло. Амбиция – мать прогресса. Может, сказалось то, что Оболдуев запретил ей оголяться на людях в варьете. Он всё делал солидно. Купил Ключнице трёхкомнатную квартиру на Садовом, провёл в Думу, где она возглавила подкомитет по культуре и туризму. Она действительно была женщиной достойных качеств, хотя полностью так и не избавилась от повадок стриптизёрши. Выказывалось это в мелочах, искушённому глазу, впрочем, заметных. То у Зины, вроде случайно, спадала бретелька платьица от Диора, то некстати вываливалась наружу грудь. Но всё это лишь придавало пикантности её публичным выступлениям. Естественно, телевизионщики в ней души не чаяли и приглашали практически на все шоу, включая такие серьёзные, как «Под столом». Её любимым коньком было раннее половое воспитание подрастающего поколения. Самым упёртым домостроевцам она в два счёта, ссылаясь на западных авторитетов, могла доказать, что все комплексы, заключённые в человеке и преждевременно сводящие его в могилу, имеют в своей основе всего лишь две причины: либо раннее изнасилование, либо пренебрежение занятиями мастурбацией.
Зина Ключница, цвет и гордость всех московских тусовок, исчезла так же внезапно, как и Загоруйко, но в отличие от него, уехавшего якобы на стажировку, про неё пустили слух, что она отправилась рожать в Англию (чтобы сразу получить двойное гражданство), да так и рожает там третий год.
Эти двое – из крупняков, мелочевку и считать не пересчитаешь. То есть таких, как мы с Владиком. Немного я был ошарашен этими сведениями. Оболдуев – и фамилия какая-то зловещая, вызывающая смутные книжные ассоциации с врагом рода человеческого.
– И что ты об этом думаешь? – спросил я.
Владик после долгого говорения раскраснелся, а от водки слегка забалдел. Тут к нам за столик некстати подсела длинноногая девица с зелёными волосами, как ведьма, но при других обстоятельствах я бы не отказался с ней поближе познакомиться.
– Влад, – сказала ведьма, – ты сволочь.
– Я знаю, – грустно признался Владик, у которого всегда были сложные отношения с ведьмами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44